Кристоф Марталер: «Люблю ходить на вокзалы...»

Кристоф Марталер

Моя знакомая, опытный немецкий критик, удивляется: Кристоф Марталер -- первый на ее памяти известный режиссер, безоговорочному и непроходящему успеху которого в Германии рады почти все. Не только из-за привлекательных личных качеств режиссера: Марталер, так, во всяком случае, показалось мне, общительный и дружелюбный человек, открытый собеседнику, непосредственный, чуть стеснительный и поминутно готовый заразительно рассмеяться. Кому-то его спектакли, конечно, не нравятся. Но Марталеру не завидуют и не ревнуют его к удаче.

Может быть, оттого, что он играет только на "своей территории" и его самостоятельный, оригинальный сценический язык не спутаешь ни с чьим другим. Швейцарец по рождению и музыкант по образованию, Марталер получил известность благодаря поставленным им в берлинском театре "Берлинер Фольксбюне" и гамбургском Немецком театре драматическим спектаклям. Но настоящий успех пришел к нему пять лет назад со спектаклем "Убей европейца!" в "Фольксбюне". Он до сих пор идет с аншлагом, "патриотический вечер" (так определил его режиссер) о людях, которым незачем жить и нечего сказать друг другу, у которых нет ни прошлого, ни будущего.

За эти пять лет Марталер превратился, как принято говорить, в культовую театральную фигуру. Его спектакли каждый год приглашают на берлинские "Театральные встречи" (это в немецкоязычном театре главный показатель всеобщего признания), дважды его называли режиссером года. Не замедлило прийти и европейское признание: в конце апреля Марталеру была вручена высшая театральная награда Старого света премия "Европа -- Театру" в номинации "Новая театральная реальность". Московская публика с "новой реальностью" познакомилась тоже в апреле: поставленный Марталером осенью прошлого года в Берлине спектакль "Три сестры" был показан в рамках III фестиваля имени Чехова.

Постановка Марталера полна многозначительной тишины и драматической, содержательной анемии. Его "Три сестры" разворачиваются перед зрителем захватывающе неторопливо. Это очень саркастический, смешной и в то же время безнадежно печальный спектакль. Признанный исследователь статики и безмолвия на самых знаменитых сценах немецкоговорящего мира, Марталер и в "Трех сестрах" не отказывается от своего принципа экономии действия. И поэтому столь значительным кажется в его спектакле любое проявление жизни. Каждый следующий жест, каждую новую интонацию он ценит на вес золота и поэтому заставляет публику зачарованно вглядываться в мельчайшие подробности. Швейцарец Марталер поставил спектакль загадочный, как тайна вклада в швейцарском банке, и выверенный, как швейцарские часы.

Марталер нашел для "Трех сестер" новую формулу времени. Хотя отталкивался прежде всего от идеи пространства. Вместе со своим постоянным соавтором художницей Анной Фиброк он поселил персонажей Чехова в просторном подъезде какого-то дома. Фиброк, строящая для экспериментов Марталера огромные, глухо изолированные от внешнего мира павильоны (похожий на трюм "Титаника" танцзал в шекспировской "Буре", просторная столовая в "Убей европейца!", физкультурный зал в политической клоунаде "Час Ноль, или Искусство накрывать на стол" и т.д.), каждый раз придумывает для героев новое место лишения свободы. Из всех экзистенциальных клеток для "Сестер" больше подошла клетка лестничная. Пленники Марталера и Фиброк обитают там, где люди обычно не задерживаются, в промежуточном пространстве. Похоже и на красный уголок в странноприимном доме, и на зал ожидания. У чеховских персонажей есть один общий дом, но они бездомны.

Марталер ставит чеховскую пьесу не как драму ломающейся жизни, а как ретроспективу жизни давно закончившейся. В деталях оформления и одежде героев проглядывает гэдээровская реальность двадцатилетней давности -- разбитый на осколки, но сохранившийся мир, ставший в нынешней Германии чем-то вроде гигантской инсталляции посреди новообретенного благополучия. Судьба бывшей страны, в одночасье ставшей натюрмортом, мертвым историческим ландшафтом, для Марталера служит самой убедительной моделью краха времени. Режиссер помещает время, словно физическую субстанцию, под микроскоп. Есть ли жизнь в том, что называется жизнью? -- задает вопрос Марталер, подобно ученому, пытающемуся выискать признаки биологической активности в образцах лунного грунта. Время вынуто из "Трех сестер", оно остановилось.

Спектакль Марталера -- эхо свершившегося, посиделки на собственных похоронах, бесконечный сон, наступивший вместо смерти. "Может быть, я и не существую вовсе, а только кажется мне, что я хожу, ем, сплю" -- эта реплика Чебутыкина могла быть вынесена в эпиграф к спектаклю. Для героев пьесы больше не существует возраста. Они не умерли, но и не живы. Им осталось только пересаживаться со стула на стул, подкрашивать перила, вспоминать детские песни. Им остался только раз и навсегда заведенный механизм: в спектакле нет движения наверх. Персонажам разрешено только спускаться вниз по громадной широкой лестнице, упирающейся в скользкий грязный пол. Чтобы в следующем действии опять появиться сверху. Режиссер превращает это медленное и торжественное, как у колеса обозрения в парке аттракционов, движение по кругу в главную метафору спектак-ля -- глобальную метафору круговорота бытия...

Мы разговаривали с Кристофом Марталером в Гамбурге, незадолго до московских гастролей.

Роман Должанский. О вашем способе репетировать ходят легенды. Утверждают, что вы не готовитесь к репетициям, якобы целыми днями просиживаете с актерами в театральном буфете или близлежащих кабачках, иногда поете песни, а в итоге получаются большие и тщательно выстроенные спектакли.

Кристоф Марталер. Так говорят? Ха-ха! Это, конечно, преувеличение. Но после репетиции мы иногда идем вместе пообедать. Это решает многие проблемы, которые возникают во время работы. Артисты вместе работают два месяца над спектаклем, потом несколько месяцев его играют. Должно образовываться их единство, особая атмосфера. Действительно, я не сразу начинаю с репетиций. Если работаешь с незнакомыми людьми, сначала нужно как следует познакомиться, побыть вместе, сходить пообедать, просто посидеть поболтать. Это подчас важнее для спектакля, чем серьезная репетиция в зале.

Роман Должанский. Поэтому вы возите за собой своих актеров из театра в театр, из города в город и даже из страны в страну?

Кристоф Марталер. Работать всю жизнь с одними и теми же людьми скучно. Я люблю соединять на сцене тех, кого давно и хорошо знаю, с абсолютно новыми для меня актерами.

Роман Должанский. В ваших "Трех сестрах" нет привычной русскому восприятию бытовой логики поступков и событий. Каким было ваше первое ощущение от пьесы, когда вы ее прочитали?

Кристоф Марталер. Это как воспоминание о том, чего не было на самом деле, но что ты вспоминаешь так отчетливо и ясно, как будто это действительно происходило с тобой. Чехов -- великий драматург, и мне всегда хотелось его поставить. То, что это будут именно "Три сестры", было предложением театра "Фольксбюне". Я согласился, потому что видел много немецкоязычных постановок Чехова и всегда удивлялся той старомодной патетике и сентиментальности, с которой по-прежнему играются его пьесы. Когда я читаю тексты Чехова, я не нахожу в них этих черт. У него очень простой человеческий язык, взятый из повседневности, я мог бы даже сказать, с улицы. Это не сконструированная, не искусственная речь, но благодаря необыкновенному мастерству Чехова она становится искусством.

Роман Должанский. Вы будете играть в Москве на сцене Художественного театра, который первым сыграл эту пьесу...

Кристоф Марталер. Правда? Я не знал. Это, наверное, очень почетно.

Роман Должанский. Кроме того, на этой же сцене играли чеховские спектакли Петера Штайна, которые в России многими считаются образцовыми. Как вы, работая над Чеховым, выстраивали свои отношения с традицией?

Кристоф Марталер. Я не настолько хорошо знаком с традицией Художественного театра, чтобы вступать с ней в сознательный, аргументированный спор. Что же касается немецкой сцены, тут одна дурная традиция налицо: привносить в чеховские постановки приметы русского фольклора. Причем, уверен, не имеющего никакого отношения к настоящей России. "Три сестры" Штайна были превосходным, совершенным спектаклем. Но меня отчуждало от него то, что он был так детально ориентирован на Станиславского. Тем более что, насколько я знаю, Чехов не был доволен режиссурой Станиславского. В моем спектакле есть внутренние сломы, противоречивые ходы, но я и не стремился к магическому совершенству иллюзии, как Штайн. Я пытался читать пьесу непредвзято. Что получилось, судить не мне.

Роман Должанский. Тем не менее у вас в спектакле достаточно решительных отступлений от Чехова. Переставлены или вычеркнуты куски текста, возраст некоторых исполнителей заметно отличается от возраста героев, нет военных. Наконец, нет знаменитых последних реплик сестер про "если б знать" и "надо жить".

Кристоф Марталер. О военных я много думал. Но никак не мог их себе представить на сцене. По-моему, это не самое важное в пьесе. Что касается финала, то когда мы к нему подошли, я вдруг понял, что весь спектакль мы почти четыре часа играем именно о том, о чем сказано в последних словах. И подумал: зачем же повторяться? Пьеса сама по себе так прекрасна! Нужно было придумать что-то, что противостоит тексту, чтобы создать внутреннюю интригу. Вообще я думаю, что режиссер, чтобы как следует понять пьесу "Три сестры", должен поставить ее раза три, не меньше.

Роман Должанский. Если бы вы делали "Трех сестер" не в Берлине, а в Гамбурге, где вы тоже много работаете, он был бы другим?

Кристоф Марталер. Да. Я работаю не только в стенах того или другого театра, но в определенном городе. То, чем живут улицы за стенами театрального здания, для меня очень важно. Все, что происходит на сцене, приносится из реальности. Перед каждой постановкой мы вместе с художницей Анной Фиброк, моим постоянным соавтором, обычно отправляемся в путешествие, чтобы изучить то пространство, в котором могли бы обитать наши персонажи. У всех павильонов, которые строит на сцене Анна, есть реальные, так сказать, прототипы. Мы наблюдаем и впитываем окружающий мир. Везде, где мы бываем, попадается что-то, что можно потом использовать для будущих проектов. Но приступая к "Трем сестрам", мы сознательно не поехали в Россию. Нам не хотелось ничего типичного, специфически российского. Это всегда выглядит очень дешево и неестественно.

Роман Должанский. Где же вы нашли среду обитания для "Трех сестер"?

Кристоф Марталер. Мы были на польско-немецкой границе, в некоем промежуточном, как будто выпавшем из современной истории пространстве. Непосредственно около этой границы, но уже на территории современной Польши, мы набрели на одно поместье. Там некогда жила одна дворянская семья. Потом они вынуждены были уехать, дом пришел в запустение, полуразрушился. Но сейчас они и их дети вернулись обратно, хотят перестроить, восстановить дом и опять наполнить его жизнью. Нам это пространство показалось очень подходящим для атмосферы "Трех сестер", как мы ее чувствуем. То, что вы видите на сцене, очень похоже на сегодняшний интерьер этого дома. Анна Фиброк даже просит не показывать фотографии той усадьбы -- настолько похоже.

Роман Должанский. В спектакле "Убей европейца!", принесшем вам европейскую славу, речь шла о восточных немцах, которые из-за резких социальных перемен оказались на обочине жизни. Мне показалось, что в том спектакле и в "Трех сестрах" действуют люди одной и той же судьбы.

Кристоф Марталер. В том спектакле мы показали людей, которые все потеряли. Оказались не нужны истории. Этой ситуацией судьба героев Чехова не исчерпывается. Но ощущение изоляции от жизни похоже.

Роман Должанский. То есть персонажи "Трех сестер" для вас -- современные восточные немцы?

Кристоф Марталер. В частности, да. Но не только они. В Швейцарии можно часто увидеть, как люди сидят в кабачках в одиночестве и часами просто смотрят перед собой в одну точку. Ничего не делают, ни с кем не разговаривают, почти не двигаются. Миллионы людей сегодня чувствуют себя в полной оторванности от мира, от времени, хотя живут в центре Европы. Люди выпадают из реальности. Они ждут. Чего ждут, сами не знают... Я просто беру эту ситуацию и переношу ее на сцену.

Роман Должанский. Вы ставите спектакли о людях, попавших в определенную историко-политическую ситуацию. Cчитаете ли вы себя в какой-то мере политически ангажированным режиссером?

Кристоф Марталер. Ни в коей мере. Нет. Наш театр появляется из наблюдений за жизнью и из интуитивного анализа взаимосвязей. Когда помещаешь конкретные фигуры в конкретную ситуацию в конкретном месте -- имею в виду театр, -- это может показаться политикой. Я в 68-м году, мне тогда было восемнадцать, оказался в Париже, в разгар студенческой революции. Конечно, такие впечатления накладывают отпечаток на сознание. Но актуальная, современная политика для меня не является театральным материалом. Я достаю театр из своей биографии, из своих прошлых жизненных впечатлений.

Роман Должанский. У вас есть собственный метод наблюдения жизни?

Кристоф Марталер. Трудно сформулировать... Я люблю в новых для себя городах ходить на вокзалы и смотреть, как там ведут себя люди...

Роман Должанский. Поэтому вы начинали свою карьеру с театральных проектов, которые игрались на вокзале в Базеле?

Кристоф Марталер. Да, и на вокзале, и на фабриках, и в полуснесенных домах. Эти замечательные места меня всегда очень привлекали. Я не люблю имитацию, симуляцию жизни на сцене. И подражание природе. Потому что я очень люблю природу и жизнь.

Роман Должанский. В "Трех сестрах" много музыки Шопена. Но она звучит странно, медленно, на пианино, которое кажется нарочно расстроенным.

Кристоф Марталер. Однажды в Лиссабоне меня поселили в очень дорогую красивую гостиницу. Довольно обветшавшую и запущенную, хотя было видно, что когда-то там была настоящая роскошь. И вот когда я только зашел в нее, услышал, как кто-то очень медленно играет на пианино Шопена. Играет очень фальшиво, да и пианино страшно расстроенное. Я пошел на этот звук. Это была странная бледная женщина, которой на вид можно было дать и тридцать пять лет, и семьдесят. Она играла ни для кого, даже не для себя. Я достал диктофон, записал эту музыку и потом иногда ее слушал. Но уже тогда, сразу я почему-то подумал именно о чеховских "Трех сестрах", и потом, во время работы над пьесой, часто вспоминал то странное лиссабонское впечатление.

Роман Должанский. Ваши спектакли многим кажутся чересчур длинными. При этом внешнего действия очень мало. Иногда кажется, что вы проводите глобальный эксперимент по "растяжению времени" в театре, испытываете его на разрыв.

Кристоф Марталер. Все наоборот! В театре обычно не растягивают, а спрессовывают, уплотняют время. За два часа на сцене иногда проходит вся жизнь. Я не растягиваю время. Я просто возражаю тем, кто пытается его насильно ускорить, запихать в тесные рамки театрального вечера. У нас в жизни слишком мало времени, чтобы позволить себе торопиться. Но я понимаю, что зрителям иногда нелегко. Не у всех такое же ощущение времени, как у меня... Я по образованию музыкант. И строение музыки -- звук к звуку, тон к тону -- я переношу в свою театральную работу. Я обхожусь со сценическим временем, как с музыкальным ритмом. Оно рождается внутри меня. И я пытаюсь настроить на него остальных, всех, кто работает над спектаклем.

Роман Должанский. То есть профессия режиссера для вас что-то вроде соединения профессий композитора и дирижера?

Кристоф Марталер. Естественно, способ мышления у меня музыкальный. Если на сцене два и больше персонажей, я воспринимаю это как полифонию. Часто в театре актеры, тем более если они любимы публикой, выходят на сцену, просто чтобы сказать свои слова. Их совершенно не волнует, что происходит вокруг них. Для меня это невозможно. Даже если кто-то прекрасно читает монолог, я хочу, чтобы зритель, не теряя нити этого монолога, мог воспринимать что-то еще и зрением, и на слух. В музыке такая структура сама собой разумеется: есть главная тема и есть ее вариации. В оркестре есть отдельные инструменты, но главным является все-таки совместное звучание. Такой подход я и хочу перенести в театр. Чтобы этого достичь, нужно определить правила построения той музыкальной формы, к которой ты стремишься. Но в театре еще не обойтись и без картинки, без места действия. Декорации, которые делает для меня Фиброк, позволяют происходить на сцене одновременно как бы нескольким действиям.

Роман Должанский. С чем будет точнее сравнить процесс сочинения спектакля: с разработкой партитуры или с jam session?

Кристоф Марталер. С jam session, из которой рождается партитура. В конце работы наступает этап детальной отделки, то есть того, чего многие джазовые музыканты не признают.

Роман Должанский. Приходилось слышать мнение, что ваши спектакли свидетельствуют о полной исчерпанности к концу века театра как вида искусства. Вы не чувствуете себя могильщиком?

Кристоф Марталер. Раз мы, люди, находимся в межвременье, то и институт театра находится в этом межвременье. Если бы все шли по такому пути, как я, можно было бы сказать, что театр кончился. Но, к счастью, другие работают по-другому. Множественность подходов ко всему, что есть в жизни, и есть главное содержание нашего времени. Причем ни один из путей не приводит к совершенству. Вот Штайн сделал спектакли, к которым ничего не прибавишь и от которых ничего не убавишь. И что? Поиск прекращен, это тупик.

Роман Должанский. Есть ли что-то, чего вы не терпите в театре?

Кристоф Марталер. Цинизм. Еще не люблю, когда унижают тех, про кого играют. Это очень часто случается в театре, но я этого не терплю. Еще не терплю, когда актеры входят на сцену через бутафорские двери и пытаются убедить публику, что их персонажи пришли прямо с улицы...