Познавая белый свет. «Письмо в Америку», режиссер Кира Муратова

"Письмо в Америку"

Сценарий С.Четверткова
Режиссер К.Муратова
Оператор Г.Карюк
Художник Е.Голубенко
Звукорежиссер Е.Турецкий
В ролях: У.Кильтер, П.Макаров, Н.Седнев, С.Четвертков
Одесская киностудия
Украина
1999

Н.Седнев и С.Четвертков на съемках фильма "Письмо в Америку"

Уже работая над этим текстом, наблюдала совершенно муратовскую сцену у метро "Аэропорт". Продавщица фруктовой лавки, коренастая брюнетка, выскочив из-за прилавка, с ловкостью хищника в два прыжка догнала и схватила за шею сильно намакияженную и кукольно нарядную старуху. Я давно заприметила эту престарелую Коломбину и как-то вскользь даже придумала ей актерскую биографию. Ее выведенные бантиком, по моде 50-х, губки были точь-в-точь как у Орловой в фильме "Весна".

Оказалось, что "актриса" стырила с прилавка яблоко. Не рассказать, как бесновалась продавщица. Будто у нее шестисотый "Мерседес" угнали. Проходящая публика в скандал не вмешивалась, старуха яблоко отдала без звука, надменно улыбнувшись нарисованными губами. Стало очевидно, что бедняжка, как говорится, "ку-ку". Жизнь потекла дальше. И только идущий рядом пожилой человек простецкой наружности сказал, ни к кому не обращаясь: "Могла бы угостить старого человека яблоком-то".

Такой вот оксюморон. Этюд на тему "психопатология обыденной жизни". Зло в бытовом обличье, в личинах уродливой повседневности, ползучее и неистребимое, как пошлость. Эту антропологию богооставленности Муратова чувствует, как никто. В "Трех историях" она многое сказала нам про нас. Сказала наотмашь. Многие с перепугу отшатнулись. Некоторые критики запричитали, что вот и Муратова (вслед за Петрушевской) вышла на опасную тропу чернухи, которая заведет ее в тупик. Как будто было не ясно, что мир Муратовой - это расширяющаяся Вселенная, энтропия ей не грозит. А муратовская миссия состоит в том, чтобы этот мир бесстрашно и неустанно познавать, не отличая поражение от победы.

Всю жизнь ношу с собой туманный образ фильма из моего довоенного детства, название которого не помню - больно давно было дело, - зато отчетливо помню сюжет и облик русой, коротко стриженной девочки. Девочка считала себя трусихой и, чтобы преодолеть страх, совершала разные героические поступки - прыгала с парашютной вышки, пересекала бурную реку по хлипкому мостику, лезла по скалам на горную вершину... И хныкала от ужаса. Но так, чтобы никто не видел. Потому что было страшно, а героиня думала, что быть храброй - значит истребить в себе чувство опасности.

Поэт сказал, что "корень красоты - отвага". Мне же чем дальше, тем уверенней кажется, что отвага - корень таланта. Чем дальше, тем больше меня занимает не движущаяся эстетика Муратовой, а она сама, "бросающая вызов женщина". Смелость ее безоглядна и непредсказуема. Ее нельзя ни вывести из "обстоятельств", ни - тем более - свести к ним. Хотя она всегда черпает из обыденности, не чураясь самых ее задворок, но не совпадает с обыденностью, просто-напросто не умещается в ней, вываливается. Куда? Вот в чем вопрос! Начиная с "Астенического синдрома", гротесковая сгущенность муратовского мимезиса довлеет, пожалуй что, сюрреализму, но, отрываясь от традиционной поэтики и даже погружаясь в условность жанра, как, скажем, в "Чувствительном милиционере", режиссер, при всем своем эстетическом радикализме, никогда не порывает с реальностью. И как бы далеко ни отлетали созданные Муратовой художественные миры, укоренены они "здесь и сейчас". А знаки несовпадения, разбросанные по всему полю муратовского кино, - это и есть поэтика несинхронности, открытая еще в "Долгих проводах" и ставшая алгоритмом ее уникального поэтического мира. Эксцентричные герои Киры Муратовой не поспевают в ногу с остальными, то отстают, то забегают вперед, говорят параллельно, не слушая один другого, все делают не так, как принято в обществе, в общем, нарушают, нарушают, нарушают.

Вроде бы я пытаюсь типологизировать поэтику Муратовой. Напрасный труд! В том-то и проблема, что ее поэтика, все усложняясь и изощряясь, не поддается рационализации. Эстетические отношения ее искусства с действительностью не описал бы и сам Николай Гаврилович Чернышевский. Как ни бейся, остается нечто, что не может быть адекватно описано в эстетических терминах и дефинициях. Но это "нечто" и есть главное.

Муратова убеждена, что искусство - утешение, услада, иллюзия. Что оно для того и существует, чтобы если не скрыть правду, то хотя бы сделать ее приемлемой для восприятия. Но почему же, исповедуя идею искусства как утешительства, она то и дело подводит нас к самому краю, так, что душа замирает, почти срываясь в пропасть, в бездну? Ухищрения и шифры формы бессильны отстранить и вытеснить трагический душевный опыт автора. А Муратовой почему-то кажется, что герои ее поздних фильмов, как и положено персонажам балаганчика, истекают клюквенным соком, а не кровью, что ей вполне удается эта подмена. Увы, не удается. Ее кукольный театр, ее Пьеро и Коломбины разыгрывают свои мистерии в жанре "страстей", и потому "человеческое, слишком человеческое", вместо того чтобы остаться за кулисами, неизменно оказывается на авансцене.

У Киры Муратовой, в отличие от большинства режиссеров ее поколения, никогда не было коллективистских иллюзий. В "Коротких встречах", где она сама играла свою героиню, влюбленную женщину и исполкомовскую функционерку, есть эпизод подготовки к очередному докладу в какой-то ответственной инстанции. Героиня слоняется по квартире и на разные лады пробует интонацию: "Товарищи! Дорогие товарищи..." Обращение звучит то женственным призывом, то полуупреком, то полной безнадегой, но вся эта фуга в целом окрашена искренним порывом войти в контакт с "товарищами, дорогими товарищами" и неосознанным знанием невозможности, несбыточности подобного контакта. Мысль о гармонии в мире "дорогих товарищей" никогда Муратовой и в голову не приходила. Экзистенциальное пространство героев даже ранней Муратовой всегда дисгармонично, надтреснуто, гармония если и прорывается, то лишь на эстетическом уровне - мелодией трубы, на которой играет похожая на клоунессу толстая завучиха, совершенной красотой лошадиного балета, святой невинностью лупоглазых кукольных физиономий. Оксюморон - любимый муратовский троп. Кукла - фирменный знак, тавро ее поэтики. Вот и в "Письме в Америку" обшарпанная кукла торчит на шляпной полке старого платяного шкафа. Короткометражка возвращает нас, пожалуй что, к ранней Муратовой: классический нарратив, много интерьера - вот уж в чем она знает толк! - плюс публицистически открытое послание. Нет, она не раз обращалась с экрана к зрителю напрямую. "Астенический синдром" построен на таких обращениях. Но снять комедию нравов "под документ", практически без "четвертой стены", с такой степенью экстравертности, иронии, язвительности - вот что ново.

Вы помните, разумеется, титры вслед эпизоду собачьей бойни в "Астеническом синдроме": "Об этом не принято говорить..." etc. Нынче не принято говорить и о вещах менее кровавых. "Мы живем, под собою не чуя страны". Тем и спасаемся. Действительность не рационализируется, так что давайте просто ее не замечать. Муратова взяла да и порушила эту конвенцию. Сняла двухчастевую картину "про жизнь" из подручного материала, из житейского сора, не сходя с места. "Письмо в Америку" сложилось буквально из пяти-шести эпизодов.

В первом - моложавый мужчина с внешностью свободного художника, который смотрится явно младше своих средних лет, произносит монолог, а приятель снимает его на видеокамеру. Судя по контексту, он диктует что-то вроде видеописьма друзьям - эмигрантам в Америке. В потоке речи проскальзывают слова "но пасаран", "кто, если не мы" - словом, знаковый набор лексики, которой в свое время пользовалась прослойка, всерьез верившая, что именно она "отвечает за все". За мораль и нравственность особенно.

Потом герой оказывается в гулком парадном с лестницей в стиле модерн, чья обветшалая роскошь все еще проступает сквозь культурные слои малярки советского образца. Он звонит, и прямо в дверях его встречает молодая нервозная женщина с всклоченной головой. В ходе их вязкой беседы довольно скоро выясняется, что он - хозяин квартиры, она - съемщица, задолжавшая ему квартплату аж за полгода. Женщина профессионально истерикует, мужчина грозится ее немедленно выселить и, продолжая выяснять их финансовые отношения, приносит из кухни воду, чтобы полить цветы - в комнате с высоченными потолками настоящий зимний сад. Она осторожно, но твердо наступает, чувствуя его слабину, предлагает расплатиться натурой, на что он никак не реагирует. Наконец он ретируется, пообещав зайти завтра, а она, закрыв за ним дверь, бросается к платяному шкафу, из которого вываливается не хрестоматийный скелет, не труп, как в "Трех историях", а молодой полуголый мужик в импровизированной набедренной повязке. Хохоча, любовники обсуждают ситуацию с квартплатой, и жилица не делает секрета из того, что и не собирается отдавать долги. Деньги у нее, конечно, есть, но совсем на другие нужды. В самый разгар ее гневного монолога хозяин возвращается, открыв дверь своим ключом. Там, за дверью, на лестничной площадке он хорошо подумал и решил, что надо поставить точку над "i". Композиция с внезапными приходами и любовником в шкафу неуловимо начинает напоминать роковые драмы немого кино, но на новый лад. Находчивая леди поворачивает дело так, что мерзавец хозяин вынуждает ее торговать своим телом ради заработка и вот сейчас она попытается проделать это со своим сослуживцем, который, как нарочно, только что зашел. А владелец квартиры пусть пока посидит на своей нетесной кухне и подождет. Не моргнув глазом, наш герой опускается на стул, потом начинает шарить рукой по полкам, нащупывая вожделенный чинарик, заначенный в лучшие времена. Находит. Закуривает. Подальше положишь, поближе найдешь.

Жилица выжидает контрольное время, после чего достает со шкафа деньги и появляется на кухне с несколькими купюрами в руках и с видом оскорбленной невинности. Хозяин игнорирует ее намек на падение, денежки берет и сматывается под скорбные обещания в ближайшее же время расплатиться сполна.

Последний эпизод: мужик с видеокамерой и наш герой, будто позируя кому-то, нестройным хором читают стихи, явно самодельные, домашние, ностальгические:

Где ты был, когда мы здесь сидели
и, локтями мешая друг другу,
долго ели, потом долго пели,
заводя постепенно округу?..

А в финале - совсем круто:
...не тревожь нашей скуки острожной.
А вернешься - удавим
ремешком твоей сумки дорожной.

Вот она, наша расейская "духовка". Наше уничижение паче гордости. Все принас, никуда не девалось. Ну не хотим мы хорошо жить, хоть режь. И после своего дуэта приятели совершенно счастливы. Последующий сугубо житейский вопрос, где сегодня собирается ночевать владелец квартиры, не нарушает замечательного настроения обоих. В ответ звучит что-то вроде "разберемся". Ага, значит, он квартирку-то свою сдает, а сам бомжует по друзьям-приятелям. "А плащ-то у тебя - американский?" - опять пристает человек с видеокамерой. "Американский", - радостно кивает герой, и оба, обнявшись, уходят в глубину кадра.

Ну, что тут скажешь, кроме того, что такой народ непобедим?

Почему-то вспомнился старый анекдот. Пришел бомж в ресторан и спросил самый дорогой коньяк. Бутылку. Официант изумился, но бутылку принес. И посоветовал: "Ты бы лучше штаны приличные себе купил". "Здоровье дороже", - прохрипел бомж. И немедленно выпил.