Poor boy Onegin

3 июня 1999 года "Онегин" Марты Файнз, "мировая премьера" в Москве. Poor boy Onegin. Это мне подарок. Если бы такого фильма не было, его следовало бы выдумать. Но об этом как-нибудь потом, некогда.

Буду считать, что "потом" наступило (хотя по-прежнему некогда). Фильм -- и в самом деле мне подарок. Астроном путем вычислений доказывает существование такой-то планеты -- и вдруг ее обнаруживают в телескоп на том самом месте. Так и здесь.

Три года назад я изложил идею насчет некоторых фундаментальных различий между двумя христианскими культурами -- западной и русской, -- насчет существенной разности их ценностных ориентаций. Не собираюсь загружать голову читателя пересказом -- кому интересно, прочтет в моей недавно вышедшей книге "Пушкин. Русская картина мира" (М., 1999), работа называется "Удерживающий теперь. Феномен Пушкина и исторический жребий России. К проблеме целостной концепции русской культуры". Думаю, что названная идея помогает, в частности, понять, почему Пушкин так труднодоступен для окружающего мира и что дело тут не только в языковом барьере, но прежде всего в разности духовных установок.

И вот, в английском фильме "Онегин" разность эта -- как на ладони.

Что важно -- это не какая-нибудь клюква, а серьезное, добросовестное, во многом просто прелестное произведение, снятое с большим вкусом, красиво по-настоящему, без отвратительной американской глянцевитости, как-то даже немножко по-русски, а главное -- с явной, неподдельной любовью.

Есть эпизоды просто очаровательные и вместе остроумные, ну, скажем, когда Татьяна, прибегая домой и ревя (не рыдая, а вот именно ревя по-девчачьи), рассказывает о дуэли -- и все это в полном беззвучии, как в немом кино. Или чьи-то ноги движутся по снегу, а за кадром -- текст письма Онегина, и сперва ничего не понятно, потом общий план, потом еще более общий. Батюшки, это и в голову не могло прийти -- почтальон бежит на коньках по Неве, несет Татьяне письмо! Есть и другие симпатичные и сердечные детали и решения -- знаки глубокого чувства и такта, искреннего проживания пушкинского романа, как создатели его понимают.

Без "клюквы" все же не обошлось. Но "клюква" эта -- непростая.

Ленский и Ольга поют дуэтом "Ой, цветет калина" из "Кубанских казаков". На балах танцуют "На сопках Маньчжурии". Пейзажи, жанровые эпизоды озвучиваются скрипичной музыкой с молдавско-цыганским намеком на что-то еврейское -- это у них русский колорит. Сие не невежество. Весь фильм говорит о том, что его создатели -- люди в русской культуре не безграмотные.

От излишних вольностей с Пушкиным я часто зверею. А тут -- образец благодушия, в отличие от многих зрителей. Мне эта вампука ровно ни в чем не мешала своей почти умилительной нелепостью. Другое дело, что тут и в самом деле было нечто странное до нарочитости на фоне общей культуры, вкуса и эстетической аккуратности. Может быть, вот эта нарочитость, она-то и шокировала публику, в остальном доброжелательную до великодушия, а порой и восторженную. Может быть, люди смутно чувствовали некую неслучайность -- не то чтобы подвох, но то ли знак, то ли намек какой-то. Ведь почудилось же мне во время сеанса, что столь демонстративная до скандальности аранжировка пушкинского сюжета шлягерами ХХ века выполняет знаковую функцию. То есть призвана указать, что создатели фильма не очень связывают себя обязательствами перед пушкинским замыслом, что дистанция между романом Пушкина и его кинопрочтением заведомо входит в их творческое намерение: вот, мол, мы так понимаем, и не взыщите.

Оказалось, что мне это вовсе не почудилось. После сеанса я узнал -- создатели фильма намеренно отказались привлечь к работе консультанта по музыке. Он им был не нужен, они сознательно ограничились тем представлением о романе, которое у них уже есть. Тем самым они развязали себе руки во всем. Это и дают понять музыкальным оформлением.

Ну что ж, это честно. Слишком часто в театре и кино нас водят за нос, уродуя замысел автора за широкой его спиной. Тут же все делается открыто, но в то же время очень деликатно, то есть не совсем чувствительно для публики. Это и по причине несомненного обаяния общей манеры режиссера, оператора, художника, и благодаря прекрасной работе актеров, в частности, Рэйва Файнза (прославившегося в "Английском пациенте"), очень точно играющего заданный характер и судьбу, и Лив Тайлер (Татьяна), которая уловила крайне важное в героине (почти еще девочке и уже почти женщине, незаурядной, сильной, чувственной и хрустально чистой натуре). А вот сценарий построен так, словно "на входе" было обычное добротное прозаическое повествование, с которым можно поступать по своему разумению. Сочинены все нужные диалоги, пушкинские переведены в прозу и переделаны, придумано много деталей сюжета, отсутствующих у Пушкина, но необходимых для текста визуального (кстати, на фоне прозы сценария с особенной силой звучат стихи -- письмо Татьяны). Вообще проявлено немало фантазии, в том числе такой, что открыто идет поперек не только пушкинского сюжета и замысла, но и всего духа романа и в этом смысле параллельно, так сказать, своеволию музыкального оформления.

Удивляться тут нечему -- это удел Пушкина и на нашей сцене, и на нашем экране, по крайней мере, если не всегда, то часто. Структура пушкинской художественной ткани, в том числе и пушкинского сюжета, неслыханно тонка и точна; в сюжете Пушкина абсолютно все обусловлено и все необходимо до последних мелочей, в его тексте все ружья стреляют. Перевести все это на другой художественный язык -- это надо костьми лечь, собою пожертвовать прежде всего, в усилиях понять, увидеть, убедиться, почему и зачем именно так, а не иначе (если, конечно, твоя задача -- Пушкин, а не что-нибудь другое). И уж, конечно, все это трижды относится к роману, написанному в стихах, поскольку тут есть не только сюжет, но и автор, на каждом шагу этот сюжет создающий, сопровождающий, поясняющий, расставляющий на пути читателя свои вехи и ориентиры, они обозначают не что иное, как систему ценностей автора, которая строится, укрепляется по мере движения романа.

Создатели фильма отнеслись к роману в стихах как к обычному роману в прозе, и Пушкин для них -- лишь творец общего сюжетного каркаса, в обращении с которым допустимо то, что называют "работой с автором".

К примеру, Татьяна, оказывается, ходит к Онегину в гости -- берет у него книжки почитать. Вроде мелочь. Только она радикально изменяет логику и ход пушкинского сюжета, в частности, устраняет эпизод VII главы (как и всю эту главу -- первое посещение онегинского дома, прощание Татьяны с родными местами, Москва и прочее), притом эпизод важнейший, когда Татьяна, знакомясь с пометками Онегина на книжных страницах, "начинает понемногу... понимать теперь яснее -- слава Богу -- того, по ком она вздыхать осуждена", эпизод, без которого неясна -- ни больше ни меньше -- основная коллизия романа и непонятен его финал.

Сочинен диалог, когда Татьяна (Онегин возвращает ей ее письмо) кричит ему: "Ты проклял себя!" -- очень важное в фильме место, после которого все последующее, включая поведение и облик самой героини и опять же финал, неумолимо обретает "роковые" черты.

И дуэль показана по-своему, наш герой и так и сяк подкатывается к этому балбесу Ленскому -- прости, мол, меня, я, мол, не хотел, я так больше не буду! -- а тот, тупица, уперся, как бык: стреляться, и все тут, ничем его не проймешь (недавно французы допытывались у Владимира Рецептера, почему Пушкин провоцировал Дантеса на дуэль). И бедняге Онегину ничего не остается как застрелить дурня. Такая, значит, судьба, такой, стало быть, рок.

Влюбившись в Татьяну-княгиню, бедный Онегин, в пледе и с палочкой в руках, с тоской наблюдает зимние забавы общества на Неве, а там она, и нет чтобы обратить внимание, приголубить человека, хоть взглянуть ласково -- ничуть не бывало, катается, язва, себе на коньках, как дэмон, покоя не дает парню. А со своим генералом что проделывает! Прочитав письмо Онегина, тут же возбуждается, лезет к нелюбимому мужу в постель, а возбудив и его, моментально исчезает, оставив в понятной досаде и явном недоумении. В акварельной атмосфере картины это выглядит каким-то жирным пятном, но ведь, с одной стороны, современный фильм без постели считается нонсенсом и почти неприличен, а с другой -- достигается важная цель: облик героини продолжает фрейдистски тяжелеть, в нем густеют черты тихого омута, едва ли не женщины-вамп, отчего героя еще больше жалко, что и требуется.

Все это вовсе не прихоть авторов, а продиктовано необходимостью сделать "Онегина" понятным современному западному зрителю. В частности, нужно как-то прояснить невразумительный пушкинский финал, сплошь загроможденный "загадочной русской душой", которая, как водится, сама не знает, чего хо-чет -- то "я вас люблю", то, видите ли, "буду век ему верна". Это пришлось убрать, потому что понять это нормальному современному человеку невозможно, да и все остальное тоже. Ну, скажем, над чем она плачет? "Я плачу... если вашей Тани вы не забыли до сих пор, то знайте: колкость вашей брани, холодный, строгий разговор... я предпочла б обидной страсти и этим письмам и слезам". "Обидной страсти"??? О чем это? Почему "обидной"? Почему "предпочла б"? -- поди пойми! Все не как у людей. Нет, надо сделать иначе, с воем и ревом: "Я за-амужем! Ты опозда-а-ал!" Вот это понятно любому нормальному человеку, мол, против обстоятельств не попрешь -- судьба!

И вот сидит бедняга Онегин один на балконе зимой, в одном сюртуке, а перед ним рюмка, а в ней водка. Вот-вот простудится и умрет. Может, как раз о том и мечтает. Жалко парня до смерти. Главное, за что ему все это? Неизвестно. Вот так всегда в жизни: как хороший человек, так не везет...

Я, конечно, поступаю грубо, вытаскивая напоказ все плохое из, в общем, хорошего и во многом трогательного фильма, но что делать? Я теперь не могу того, что у них называется politсorreсtness, надо ведь когда-нибудь и правду говорить.

А правда состоит в том, что в своей "судьбе" -- как она показана в сюжете пушкинского романа -- виноват исключительно и только Евгений Онегин, он сам и никто другой, и эта тема проведена у Пушкина тотально, от начала и до конца, с ювелирной тонкостью, режиссерской определенностью и инженерной жесткостью. Правда состоит в том, что в Татьяне Пушкин воплотил идеал человека, идеал женщины, способной перешагнуть через свою страсть во имя своей любви, пожертвовать своим счастьем во имя своей совести. Нынче такие вещи для многих звучат как сотрясение воздуха, но написано-то это кровью. Вот где барьер, сверх языкового. Роман написан про одно, а фильм снят совсем про другое.

И тут я вернусь к тому отличию между культурой западной и русской, с которого я начал и которое фильм демонстрирует, как сквозь увеличительное стекло. Отличие, говоря в самом общем виде, состоит в разном отсчете ценностей. На Западе отсчет -- от наличного состояния, от наличных (порой сиюминутных) нужд и потребностей человека, то есть, фигурально выражаясь, отсчет снизу. У нас же -- от идеала, от нужды и потребности в идеале, то есть отсчет сверху; отсюда все наши победы и все наши беды (как, впрочем, и у Запада с его отсчетом). В культуре же, в литературе эта разность проявляется в точности так, как различествуют фильм "Онегин" и роман "Евгений Онегин", а именно: на Западе главный предмет произведения, как правило, судьба человека, а в России, как правило, поведение человека.

Онегин западного фильма "Онегин" несчастлив потому, что судьба виновата, то есть окружающие люди и обстоятельства. С этой целью поступки Онегина в фильме всячески улучшены, а окружающие его люди -- Татьяна, Ленский -- насколько возможно ухудшены. Это отвечает западной философии судьбы, где на первом месте отдельный индивидуум, "я" -- мой интерес, мои проблемы, моя судьба.

Онегин пушкинского романа несчастлив потому, что воспитан как раз в духе такой философии (потому и назван в черновике VII главы "полурусским героем"): он ставит свой отдельный сиюминутный интерес, свои проблемы и хотения впереди всего, впереди своего отношения к другим людям, начиная с собственного дяди и кончая Ленским, Ольгой, Татьяной. В своем письме, не озабоченный ничем, кроме себя, своей "судьбы", своего "блаженства", он невольно всячески улучшает себя и ухудшает Татьяну. Тем самым он оказывается соавтором и идеологом сценария английского фильма "Онегин". Это фильм, снятый Евгением Онегиным, человеком, в общем, хорошим, но которому, в сущности, никого не жалко, кроме себя любимого, который и в самом деле опоздал, но так и не понял, почему опоздал. Таким фильм и получился -- к русскому роману отношение не очень имеющим, но в общем симпатичным.