Wow‒TB!

Язык российского телевидения

Хельмут Ньютон Vogue

Язык -- зеркало общества. Этот, как и всякий, трюизм является выражением здравого смысла. Его не надо стыдиться, тем более что эти заметки -- не апология здравого смысла, а разве что точного слова. Они -- не вопль интеллигента, истосковавшегося по утраченной речевой культуре на телевидении (можно подумать, что она была ему когда-то присуща!). Телеречь не обязана отвечать требованиям абсолютного языкового слуха. Но она является одним из самых влиятельных механизмов распространения ценностей, улавливает их колебания и в каком-то смысле даже гипнотизирует общество. Язык TВ берется из обыденной жизни и одновременно эту жизнь формирует. Иначе говоря, язык сам себя и обусловливает. Эфирная неопределенность при, казалось бы, внятной позиции ведущих на самом деле отражает запутанность нынешнего общественного сознания. Но при этом, увы, многократно ее увеличивает.

В интервью одного ученого человека мне как-то довелось прочесть, что русская речь наилучшим образом приспособлена для сокрытия истины. Она известна своими невероятными смысловыми ресурсами, стилистическими уловка-ми, позволяющими уйти от прямого ответа и ответственности. Вероятно, это и так, хотя лукавить можно на любом языке. Дело лишь в самом желании пользоваться такими речевыми возможностями. В нынешних условиях язык наш, похоже, оказался для этой цели в высшей степени пригоден. Или же неопределенность, которую демонстрируют наши СМИ и которая выходит за собственно лингвистические рамки, на время лишила нашу речь искомой ясности.

Несмотря на рейтинговую истерию, едва ли не все профессиональные информационщики и шоумены не заботятся об адресате. Впрочем, знали ли они его прежде? Ни один канал, в сущности, не представляет, на кого он вещает, кем на самом деле является его зритель и, следовательно, какую языковую норму ему выбрать. Из трех возможных временных планов медиа более или менее знают лишь, как обращаться с прошлым (отсюда все эти "Старые песни о главном", "Старые телевизоры", "Старые квартиры" и прочие "старые телефоны и холодильники"). Настоящее пугает их настолько, что они вынуждены взять у него тайм-аут -- до выяснения всех обстоятельств будущей жизни.

Вот этот тайм-аут и заполняется разного рода неопределенностями. При этом штатных ведущих новостных или развлекательных программ нельзя жестко отделить от гостей, от тех, у кого берут интервью, кто участвует в разных передачах. Будто за своих телевидение отвечает, а за приглашенных -- нет. У всех оказавшихся на экране общий язык и общая ответственность за смысловые подмены. В результате на уровне политической необходимости вчерашние "агрессоры" с легкостью превращаются в "миротворцев", а критикуя вполне определенное лицо, его имя стыдливо заменяют в высшей степени неопределенным "люди" (еще до предвыборной расправы над Лужковым Егор Строев, бывало, выражался так: "Страшна не болезнь, страшно, что есть люди, которые..."). При помощи эфемерных словесных нитей СМИ пытаются плести невидимую ткань национального согласия. Разве вкрадчивые манеры, негромкий голос и обтекаемые выражения -- не лучший способ завоевать всеобщую симпатию? Если Зюганов порой и говорит якобы нормальные вещи, то из-за тотальной агрессии тона они просто не воспринимаются (в его случае оно, конечно, и к лучшему). Видимо, этого пытаются избежать теледеятели, разбавляя свою речь каким-нибудь "почти кстати" (на тот случай, если кто-то считает, что "некстати") или "задачи решены не в полном объеме", при том что совершенно непонятно, какой объем следует считать полным и в какой мере задачи все же решены. Когда же языковым "медом" приходится потчевать заграницу (скажем, генерал Ивашов заявляет: то-то и то-то "отвечает приоритетам России, интересам стабильности на Балканах"), то всплывают два смысла: вещание на американцев -- не волнуйтесь, интересы России не противоречат вашим, вещание на своих -- не переживайте, мы будем защищать не натовские интересы, а собственные. Речь здесь идет вовсе не о политике и не о том, что чему в действительности противоречит, а исключительно о словах, то есть о попытках СМИ найти общий язык с теперешним деструктурированным обществом.

Было бы небезынтересно проинтерпретировать телевизионный язык как своего рода кодирование и одновременно программирование российской реальности. Но это предмет для культурологов, мы же, посмотрев любую информационно-аналитическую программу ("Сегодня", "Время", "Итоги", с Доренко, со Сванидзе или с Леонтьевым), невольно оказываемся в положении профессора Преображенского, который никак не мог взять в толк, что скрывается за словами "разруха" и "контрреволюция". Мы считываем с экрана массу недоумений подобного рода, но разгадать их нам не всегда под силу. Возникает даже ощущение, что всем известные слова намеренно лишаются смысла. Причем слова и с сугубо конкретным значением, и слова-паразиты -- в том смысле, что они действительно паразитируют на наших нервах, препятствуя естественной потребности "внести ясность", если уж ты все эти "новости" смотришь.

Язык информационных программ озадачивает расплывчатостью и невнятностью либо -- что по сути одно и то же -- вызывающе внятной абсурдностью. Одна моя знакомая, посмотрев цикл "разоблачений" Доренко, заметила:

"В следующий раз он покажет гроб с собственным телом и скажет, что его убил Лужков". Именно абсурд часто становится у нас по форме "нейтральным", а по сути агрессивным информационным высказыванием. В этом смысле язык демонстрирует глубинное единство большинства наших комментаторов.

Самым частым словом в их речи можно смело считать слово "достаточно". Казалось бы, глупо обвинять журналистов в загрязнении своей речи неуместным "достаточно" -- такой же упрек можно адресовать едва ли не каждому из нас. Но человек перед телекамерой находится в фокусе чрезвычайного внимания, и предполагается, что каждое его слово информационно насыщенно.

"Сколько продлятся переговоры?" -- спрашивает Татьяна Миткова у корреспондента. "Достаточно долго", -- поясняет тот, ничего, в сущности, не поясняя. Вернее, поясняя лишь то, что он этого не знает. А не знать, по профессиональным законам, не имеет права, поскольку не имеет права высказываться о том, чего не знает.

В одном из интервью по поводу присутствия в Косово российских миротворцев (вот, кстати, еще одно слово, за которым неизвестно что скрывается!) генерал Ивашов сказал буквально следующее: "Дислокация наших солдат в американском секторе -- этого крайне недостаточно". Очевидно, имеется в виду -- неприемлемо. Но из-за обязательных для официального лица условностей злосчастный военный никак не может себе позволить такой характеристики.

И не важно почему, вернее, важно, но тогда надо вдаваться в двусмысленность положения России, в дипломатическую этику.

"Такой-то, в принципе, ушел из жизни" -- речь в новостной программе идет о подсудимом, покушавшемся на Лукашенко и погибшем в тюремной камере. Даже если оставить в стороне гоголевских масштабов нелепость фразы, за этим "в принципе" чувствуется смятение и страх оказаться подозреваемым в грязной игре. Обвиняемый-то погиб до суда, а интервью дает прокурор.

Или, например: "Взрывы у нас -- практически бытовое явление". Тут уж совсем нечем крыть. Действительно -- бытовое, и его чудовищную обыденность приходится скрывать виноватым "практически".

В эпоху кризиса самоидентификации в любом высказывании мерещится какой-то новый смысл, в любой телереплике -- подвох. Не так давно в программе "Партийная зона" некий эстрадный композитор, прославляя одновременно "Generation "П" и грядущее российское возрождение, произвел на свет новый слоган: "Россия -- очень перспективная страна! Мы еще сделаем, по выражению Пелевина, всем "вау" в музыке!"

Несмотря на кажущуюся незначительность высказывания, оно содержит минимум три смысловых уровня.

Говоря по-простому, если человек заплакал, то это обстоятельство само по себе свидетельствует о сильном чувстве. Иное дело -- если подошел к зеркалу, чихнул или тем более высказался по телевизору о сугубо конкретном предмете -- о посевной кампании или песнях Алены Апиной. Такой текст одновременно характеризует как личность говорящего, так и его неявные подсознательные установки.

В книге "Язык "третьего рейха" ее автор, немецкий филолог Виктор Клемперер замечает: "То и дело цитируют афоризм Талейрана о дипломатах и прочих общественных деятелях, речью своей скрывающих действительные намерения и поступки. Но справедливо как раз обратное. Они, возможно, и стремятся скрыть истину, но стиль выдает их наилучшим образом".

Если "стиль -- это человек", то и общество -- совокупность стилей. Сами реплики -- пусть и на телевидении -- в бесчисленных конкретных случаях могут оставаться непоказательными, но стиль...

Известно, что в любом языке почти любое слово выражает более одного смысла, не говоря о мириадах смысловых оттенков. Отчего человек не теряется в лабиринтах понятийного шифра? Ему помогает контекст. Скажем: "Папа пошел в магазин". Ясно, что "папа" -- не римский, "магазин" -- не оружейный, а "пошел" -- не на фиг. Фраза "Мы еще сделаем всем "вау" в музыке" тоже легко поддается прямой трактовке: через некоторое время мы достигнем небывалых высот в музыке. Но кроме этого она идеально ложится на старый мотив "догоним и перегоним Америку". Типологическое и интонационное сходство здесь соседствует с тематическим -- речь идет о том, чтобы именно догнать и перегнать (а наша поп-продукция неконкурентоспособна) и именно Америку (универсальный стандарт мировой поп-индустрии).

Налицо мимикрия советского под постсоветское. Якобы ультраактуальное высказывание является в сущности советской пропагандистской установкой, синтаксически выраженной по-советски, но в постсоветской терминологии. Отличие сугубо конъюнктурное: сегодня нельзя, как Хрущев, посулить всем "кузькину мать".

Показательно, что слоган про "вау" прозвучал в развлекательной программе. Это сообщает ему специфический обертон. В отличие от общественно-политических передач, призванных информировать и разъяснять, дивертисментные по жанру программы руководствуются единственным принципом -- развлекать. Именно в шоу-программах раскрываются среднестатистические культурные запросы зрителей. Лучшего индикатора общественных вкусов, пожалуй, не найти, поскольку в шоу-программах не только проявляется большая внешняя свобода высказывания, но и имеет место прямое участие публики.

Получается, что "догоним и перегоним Америку" -- слоган постсоветского народа. Смысловой основой этого слогана служит выражение "сделаем "вау". Вот тут начинается погружение в абсурд. Дай мы задание компьютеру истолковать эти слова, вероятно, вышло бы следующее: wow -- английское междометие, заменившее в обществе массовых технологий самые разные реакции человеческой личности. "Вау-факторы" (термин, введенный в русскоязычный обиход Виктором Пелевиным) ориентируют обыкновенного человека в новом медиальном пространстве, требуя от него при этом самоидентификации. По сути, "вау" -- это выражение простейших стимулов-рефлексов: самоутверждения, зависти, биологического чувства комфорта, связанного с принадлежностью к социальной группе. Формальным механизмом взаимодействия "вау-факторов", по Пелевину, является создание и демонстрация имиджей, из которых, собственно, и складывается самоидентификация.

Пафос восклицания композитора, выступавшего на "ТВ-6. Москва", таким образом, прямо противоположен содержанию его слов. Особый комизм ситуации придает то обстоятельство, что вначале он пространно рассуждал о предостережениях автора "Generation "П", потом -- о путях выхода из "пелевинщины", но, сам того не замечая, продемонстрировал ее триумф. Потому что "сделать всем "вау" в музыке" -- значит сознательно переключиться на создание имиджей, на производство и продажу воздуха. Думать не о качестве создаваемой музыки, а о способах ее подачи. Для чего нужны только деньги, PR и реклама, то есть участие в глобальном процессе самоидентификации, в демонстрации имиджевых претензий на национальную специфику, которую так любят декларировать отечественные шоумены.

Не важно, что послужило причиной такого противоречия -- то, что говоривший не читал "Generation "П", а просто употребил понравившееся ему слово или все-таки читал, но, влекомый порывом самоидентификации, "выдал в эфир" страшную тайну современного ТВ.

"Вау" -- неологизм русского языка, пришедший в него классическим путем заимствования. А при заимствовании, как правило, значение иностранного слова искажается -- адаптируется к нуждам "заказчика". Так и русское "вау" отнюдь не тождественно английскому.

У Пелевина оно приобретает эпический народный смысл. Идейность трактовки -- вот специфически отечественное его наполнение. Разве можно на английском междометии построить теорию? Там "wow!" -- всего лишь восклицание, выражающее удивление, одобрение, восторг. Наиболее близким аналогом в нашем языке следует признать знаменитое "хо-хо!" Эллочки Людоедочки.

"Мы еще сделаем всем "вау"!" "Народ и "вау" едины!" "Человек человеку -- "вау!" Толкования -- в зависимости от контекста -- бесконечны.

В эпоху застоя задачей развлекательного телевидения было усвоение идеологии в игровой форме. Немногочисленные живые программы, вроде старого КВН или "А ну-ка, девушки!", не создали собственных речевых систем. В студенческом фольклоре, в стилизации под крестьянский говорок отражались блики разветвленной Lingua Imperii Sovetici, которая, как всякое тоталитарное наречие, располагала не только официальной, но и, в качестве отдушины, неофициальной формой.

Равняющемуся на западные образцы -- по стилистике, по форме, но не по содержанию -- российскому телевидению приходится брать "оттуда" в нагрузку и речевой шаблон. Всем известные кальки с рекламы типа "Наслаждайтесь жизнью вместе с шоколадом "Виспа!" или "Кофе "Чиббо". Давать (кто кому и что дает? -- А.А.) самое лучшее!" -- лишь частный случай такой закономерности. Клонирование в постсоветском телепространстве языковых клише западного ТВ становится привычной схемой подачи материала.

Тревожный хаос, создаваемый телевидением, вызван распадением ясных координат в самой жизни. Такая ситуация усложняется многозначностью контекстов. Поэтому остается только бесконечно реагировать на частные случаи.

Если употреблять слова в точном значении, через некоторое время обнаруживаешь, что они активно помогают в любом социальном действии. (Как говорил в старом фильме герой Жана Габена, у нас, в "Мулен Руж", такие незначительные обстоятельства, как время и пространство, не в счет.) Каждый из нас при желании может превратить собственную кухню (телефонный разговор, спор с тещей, статью) в территорию правильной речи. И решать языковые уравнения, которые сами собой приведут к недвусмысленным ответам.

Общая путаница понятий, смыслов и слов на телевидении, а также отсутствие адекватного представления о потребностях "широкой публики" может породить лишь лукавую неопределенность. Так, в интерпретации ключевых событий и в их адаптации к интеллектуальному уровню "широкой публики" возникает противоречие, которое, как кажется, снимается всеми этими языковыми "прокладками" типа "достаточно", "на самом деле", "реально" и даже "определенно" -- в значении, с определенностью ничего общего не имеющем. З.Паперный в фельетоне "Обобщенная кряква" когда-то писал, что невозможно сказать: "Писатель такой-то с творческим обликом". Сразу спросят: а с каким? Зато скажешь: "...с определенным творческим обликом..." -- и дело в шляпе.

Шоумен, естественно, работает в рамках строгого жанрового императива: ему надо понравиться публике и высказываться понятно. Однако трудно создать развлекательную передачу, не понимая, кому именно надо понравиться. Если сумбур и путаница в оценке политических событий порождают неопределенность высказывания, то путаница и сумбур в оценке общественного вкуса порождают пошлость. И право выключить телевизор не снимает этой острой проблемы, поскольку само по себе игнорирование той или иной программы не может создать конкуренцию между ними. Дело ведь именно в отсутствии выбора, а не в том, что обыкновенный зритель является пошляком. Но если придерживаться строгого словоупотребления, то упрекать развлекательные передачи в распространении пошлости так же правомерно, как информационные -- в бомбардировках Чечни. С фактами, сообщаемыми в "новостях", "приходится считаться", равно как и с объективным состоянием общественного вкуса. И это вовсе не "дурной вкус", а -- другой!

Можно сколько угодно морщиться, слыша, как певица Анастасия употребляет слово "творчество" по отношению к собственной деятельности, можно усмехаться при виде заголовка интервью с членами группы "Божья коровка" -- "Мы пришли, чтобы изменить лицо российской культуры", можно хвататься за голову от песенных текстов, вроде "Ты заплатила за такси, зачем -- сама себя спроси", но все это обусловлено законами жанра. Ведь поп-культура как раз и служит адекватным отражением вкусового разнообразия. Развлекательные программы не могут себе позволить опережать среднестатистические запросы, ориентироваться лишь на гипотетическую аудиторию с хорошим вкусом, потому что это означало бы для них потерю существующей аудитории. В этом смысле они, как рекламные табло, выдают лишь сухую информацию о состоянии массовой культуры.

Пошлость шоуменов -- это пошлость общества, это и наша с вами пошлость. А они ее лишь регистрируют. И занимаются этим во всем мире. Следовательно, никакой, по сути, неопределенности нет: что востребовано, то и выдают наши информационно-аналитические программы, наши артисты, наши любимые и ненавистные шоумены. Наши ретрансляторы и переводчики родной речи. Каков приход -- таков и поп.