Россия, которую мы не теряли

Чтение предреволюционных газет дает мощный психотерапевтический эффект. Оба мифа, с которыми мы жили, — и миф о дореволюционной России как об аде для рабочих и крестьян, и популярная ныне модель святого царства, где графы, мастеровые и мужики истово веруют, беззаветно трудятся и обожают государя, — рушатся. Россия за последний век изменилась, в конце концов, не так уж радикально. В 2000-е перед страной и Петербургом стоят схожие проблемы и возникают те же коллизии, что и в 1910-х. Невозможно открыть свое дело, не давая на лапу чиновнику, — вопиют сегодняшние средства массовой информации. В районе рынков нет ни одного не прикормленного торговцами городового или чиновника санитарной полиции — отвечают «Петербургский листок» и «Биржевые ведомости» из далекого Серебряного века.

Министры участвуют в прибылях компаний, которым они покровительствуют. Даже разоблаченные, они не несут никакой ответственности — утверждают «Итоги» или «Известия». Открываем «Речь». В 1906 году товарищ министра внутренних дел Владимир Гурко выделил без всякого тендера многомиллионный подряд на поставку зерна голодающим своему приятелю по кафешантану дилеру сантехнической фирмы Эрику Лидвалю. Тот никогда не занимался хлебным делом и подряд провалил. Мужики умерли с голоду, казна потерпела огромные убытки. Благодаря прессе, дело дошло до Сената, но Гурко был только снят с должности, а уже через год Николай II назначает его членом Государственного совета. Важнейшая тема петербургских газет: грабежи и убийства, особенно на окраинах, не дают законопослушным гражданам жить спокойно. Не переживайте: в начале века было не лучше. Банды хулиганов «Гайда» и «Роща» терроризировали Петербургскую сторону. И дня не проходило без массовой драки на Песках, Лиговке, далеких линиях Васильевского. В 1913 году в Петербурге (население около двух миллионов человек) произошло 714 убийств, 1328 случаев разбойного нападения, 5777 краж — больше, чем в какой-либо другой европейской столице. И динамика была, что называется, положительной. Число убийств, например, за первые тринадцать лет века увеличилось в три раза.

Константы XX века в любезном отечестве нашем порою просто удивительны. И то, что случилось в 1912-м, вполне могло произойти в 2000 году.

Константин Михайлович Коровко, сын отставного есаула, донской казак, получил стипендию Превеликого Войска Донского и закончил в Петербурге два престижных института — Технологический и Горный. Красавец, весельчак, любитель прекрасного пола, Костя-инженер (под этим прозвищем знали его приятели и приятельницы) был своим человеком и на скетинг-ринке, и в партере Михайловского театра, и в операционном зале Фондовой биржи. Когда он в окружении приятелей (шталмейстера Назимова, князя Тарханова, молодых щеголей-инженеров, кавалергардов, преображенцев), одетый в белую черкеску с газырями, входил в общую залу «Медведя» или «Донона», создавалась какая-то особая атмосфера оживления. Что-то как будто студенческое или юнкерское. Его удачи не вызывали зависть. Им любовались. Совместные пикники в Осиновой роще, кутеж с цыганами в Новой деревне, поездки верхом на Стрелку в белые ночи, поход на скачки или авиационную неделю в Коломягах — везде Костя-инженер был душой общества и заводилой.

Шел 1912 год. По темпам экономического роста Россия опережала все страны мира. «Новой Америкой» называл ее Александр Блок. Для многих патриотически настроенных людей Костя-инженер олицетворял новый тип делового человека, шедшего на смену старозаветному замоскворецкому купцу: происходит из низов, получил прекрасное образование, только благодаря собственным знаниям и сноровке стал одним из самых заметных предпринимателей столицы.

А как прекрасно говорил Константин Михайлович! «Я, — любил повторять он, — действую в интересах и во имя русского народного хозяйства, я хочу создать на русские деньги чисто русское предприятие для борьбы с иностранными предпринимателями, захватившими всю русскую промышленность в свои цепкие руки. Получение миллионов осуществимо при общей энергии и дружной работе. Наши предприниматели инертны и обтянуты плотным кольцом формальностей. Я хочу создать свободное от этих формальностей дело с помощью пайщиков, которые сплошь и рядом не знают, куда пристроить капитал. Русские деньги, лежащие по нашей инертности в кубышках по уездным и губернским городам, должны и могут давать до 300 процентов прибыли в год».

Правые депутаты Думы упивались речами Коровко. Его — предпринимателя-патриота — ставили в пример тем, кто думал только о своем барыше. Одной из особенностей деятельности Кости-инженера был упор на провинцию. Создавая очередное предприятие, он рассылал по всей России сотни тысяч проспектов, описывая прибыльность будущего дела, и предлагал становиться его пайщиками. Пайщики дали обществу 622 тысячи рублей. Банк Коровко собрал 340 тысяч агентских денег.

Все шло прекрасно, новые и новые пайщики слали почтовые и телеграфные переводы, приезжали в Петербург сдать деньги из рук в руки. Всем им Коровко отвечал письменно или лично, оповещая о судьбе их средств и сроках выплаты дивидендов. Правда, столичные банкиры и фабриканты, провинциальные дельцы почему-то не спешили вкладывать деньги в предприятия, сулившие невиданное обогащение. Пайщиками становились в основном люди небогатые — священники, мелкопоместные дворяне, офицеры в отставке из глухих российских углов. Но зато их число не убывало. Так продолжалось два года, когда вдруг разразился скандал.

В городе Балашове жил на покое отставной полковник Шульц, некогда служивший в гусарах. Человек пожилой, он был не чужд интереса к экономике и имел небольшой капитал, унаследованный от отца, пензенского помещика, и скопленный годами безупречной службы в Царстве Польском и Маньчжурии. Получив проспект донбасского месторождения, полковник выписал необходимую литературу по горнорудному делу из магазина Сойкина в Москве, обложился книгами и пришел к выводу: дело обещает неслыханную прибыль. Ведь кроме каменной соли разведан и алебастр, а это двойной доход. Простившись с супругой и детьми, Шульц отправился в Петербург.

Коровко очаровал отставного гусара: любезный, деловитый, обстоятельный. Из разговора выяснилось, что полковник неплохо разбирается в горном деле. Коровко тут же предложил Шульцу место управляющего рудником по хозяйственной части с окладом в три тысячи в год, на что тот, чрезвычайно польщенный таким неожиданным приглашением, согласился, увеличив пай, который он намерен был вложить в Брянцевско-Преображенское общество, с 9 до 15 тысяч. Коровко попросил Шульца возвращаться в Балашов и ждать, пока его пригласят на службу в Донбасс. Но вестей от Коровко все не было, а стать управляющим не терпелось. И тогда Шульц решил самостоятельно оглядеть свои будущие владения и отправился в Донбасс без спроса.

На месте картина выглядела совершенно не так, как воображалось в Петербурге. Выяснилось, что участок, на котором должна была находиться шахта, никогда Косте-инженеру не принадлежал. Он взял его в краткосрочную аренду. На участке было только одно капитальное сооружение — высоченная кирпичная труба, построенная с таким расчетом, чтобы было видно проезжающим по Южной железной дороге, расположенной в паре верст от «шахты». Рядом с трубой была вырыта уже осыпавшаяся неглубокая яма, стояли украинская мазанка и конюшня без лошадей.

Взбешенный Шульц отправился в столицу к Коровко. Поначалу Коровко неожиданно взял агрессивный тон: «Директор Шульц, по какому праву вы оставили вверенную вам шахту?», затем пошел на попятный и предложил отступного. Но все было тщетно — Шульц ринулся к прокурору.

К этому времени положение Коровко начинает как-то разом ухудшаться. Его Банкирский дом русской промышленности не возвращал деньги вкладчикам. Те приходили в банк ежедневно и требовали объяснений. Доходили до рукоприкладства. Банковские служащие отказывались работать и требовали прибавки жалованья, демонстрируя полученные от клиентов зуботычины.

К прокурору пришел и Константин Петрович Мультино — владелец модного велосипедного магазина в Песках. За год до этого Коровко предложил ему продать в кредит десять английских велосипедов модной модели «Ковентри-Рояль», объясняя, что едет на Кубань, где расположены его многочисленные предприятия. Там, по его мнению, существует большой неудовлетворенный спрос на последние модели велосипедов. Кубанские казаки, зажиточные и лихие, рождены для быстроходных педальных машин, и сделка обещает огромную прибыль.

Однако Мультино помнил Костю еще по Технологическому институту, где они вместе учились, а в свободное время волочились за французскими гувернантками в Измаиловском саду и объегоривали наивных провинциалов, предлагая им заезженных кобыл по цене трехлетних рысаков. Помятуя об этом и не доверяя деловым качествам тезки, Мультино отказался от сделки. Тогда неунывающий Коровко предложил своему бывшему сокурснику вспомнить молодость и прокатиться в самый престижный, как мы сказали бы сейчас, клуб дореволюционного Петербурга — элитарно-загульный «Аквариум».

Коровко познакомил оторопевшего торговца велосипедами и со звездой петербургского шантана Мадлен, и с депутатом Государственной думы от Курской губернии одиозным Марковым 2-м. А Алексей Иванович Путилов лично подошел к Коровко и, крепко пожав ему руку, обменялся мнениями о биржевых котировках.

Мультино остолбенел от уровня знакомств и контактов своего бывшего однокашника. Такое впечатление на современного бизнесмена может произвести, пожалуй, лишь знакомство в ресторане «Театро» одновременно с Аленой Свиридовой и Владимиром Гусинским. Поэтому когда Коровко после третьей бутылки «Шардонэ» предложил Мультино крупный инвестиционный проект на Кубани, тот немедленно согласился и вложил в строительство конного и кожевенного заводов все свои сбережения в размере 56 тысяч рублей под обещанные однокурсником сверхприбыли.

Но время шло, 56 тысяч рублей Коровко возвращать и не думал, и Мультино ничего не оставалось, как обратиться за помощью к судебной власти. Тут выяснилось, что и нефтеразработки в Чечне такой же мираж, как и прочие проекты Кости-инженера. В марте 1912 года он был арестован и взят под стражу.

До мая 1914 года Коровко томился в душной камере дома предварительного заключения. Целеустремленный Шульц сумел разыскать других неудачливых пайщиков; на стол судебного следователя легли сотни исков о взыскании долга и необходимости привлечения мошенника к ответственности. Своим защитником Коровко избрал известнейшего в деловом мире Ивана Михайловича Данчича. Этот присяжный поверенный был знаменит тем, что мог запутать в сложном гражданском иске любой состав присяжных. Прокуроров при виде Данчича прошибал холодный пот. Но и гонорары присяжный поверенный брал уж какие-то несуразно большие. Однако предусмотрительный Костя-инженер заранее перевел часть своего имущества на младшего брата Александра; после продажи двух полотен Ван Эйка, гарнитура работы Гамбса и дачи в Мартышкино образовалась достаточная сумма.

В мае 1914-го большой зал для судебных слушаний петербургской Судебной палаты ломился от желающих попасть на процесс Коровко. Состав публики был не совсем обычен для этого места. Сенсационные уголовные дела обычно привлекали светских дам — любительниц бульварных романов и сильных страстей, на этот раз преобладали люди в деловых «визитках» — маклеры фондовой биржи, чиновники Министерств финансов, торговли и промышленности. На их фоне резко выделялись пострадавшие провинциалы — какие-то старушки в солопах, сельские батюшки в траченных молью рясах, мелкие воронежские скотопромышленники, самарские мукомолы. Всех этих провинциалов, приехавших на процесс за своими кровными, уже в самом начале суда поджидало горькое разочарование — на счету Коровко оказалось лишь 18 копеек. Обнаружилось, что у него нет и никакой недвижимости, более того, договоры, которые они подписывали с Константином Михайловичем, были составлены так, что и в принципе он ничего не был им должен. Как оказалось, они не были полноправными пайщиками, а лишь людьми, на свой страх и риск доверившими деньги Коровко (в этом смысле параллель с Мавроди удивительная).

Последние надежды пайщиков рухнули, когда выяснилось: незадолго до ареста Коровко продал право на аренду соляных рудников Международному банку за 275 тысяч рублей. Сделка была произведена при посредничестве А.И.Путилова, который и подтвердил это в суде. Самое обидное заключалось в том, что, вложив 1200 тысяч, Международный банк-таки докопался до каменной соли и рассчитывал получить солидный дивиденд.

Первым на суде выступил прокурор Глухарев. Это была речь, достойная римлянина: «Коровко окончил два вуза на средства донских казаков. Чем же он отблагодарил своих земляков? Он еще со студенческой скамьи занимался аферами, торгуя велосипедами и лошадьми. Тяжесть обмана Коровко в том, что он подрывает веру в русскую промышленность. Невольно зарождается мысль: а много ли в России честных предприятий, не скрываются ли за ними такие же аферы? Русский народ имеет деньги, но хранит их в кубышках. Где народ теряет веру в своих предпринимателей, там нет и промышленности!» Глухарев квалифицировал действия Коровко как мошенничество. Это был принципиальный момент: в дореволюционной России существовала статья «О введении в невыгодную сделку», наказание по которой было намного менее суровым, чем по статье о мошенничестве.

Данчич, в свою очередь, представлял Коровко неудачливым бизнесменом, а отнюдь не мошенником. Выступая перед присяжными, он сформулировал это так: «Перед судом не мошенник, фанатик, веривший в осуществление своих предприятий, реально существовавших. Коровко не мошенник, он ввел пайщиков в невыгодную сделку. Кто он по существу? Заурядный, медленно соображающий фантазер». Ему вторил и второй защитник Бессарабов: «В Коровко нет корысти, это тип своеобразного игрока, а где нет корысти, там нет места и мошенничеству».

Свидетели, вызванные защитой, изображали из подсудимого какого-то азартного дурачка: «Коровко окончил два вуза и, кончая второй, рехнулся. Он стал страдать манией величия, и на этом сразу стали играть другие». Свидетели показывали, что Коровко не просаживал деньги на развлечения и девочек, а крупно и почти всегда неудачно играл на бирже. Поставит на понижение английского фунта, а тот неожиданно взлетит, купит акции какого-нибудь завода — там забастовка, локаут, пожар.

Последним выступил сам Коровко, который неожиданно обвинил во всех своих несчастьях самих пайщиков, которые не дали ему развернуться: «Я думал выйти победителем из ряда комбинаций, неизбежных в каждом предприятии, а затеял я их целых три, имея в виду, что одно будет поддерживать другое. Я полагал, что являюсь полноправным распорядителем, а пайщики имеют право на дивиденд, то есть на то, что я дам им в очистку. Я хорошо изучил акционерное право и понимал, что акционирование таких дел должно требовать крупных расходов, но пайщики это не поняли и не хотели понимать, разрушая все, что я создавал. Посвящать пайщиков в детали договора не было надобности, русский пайщик труслив и недоверчив. Он норовит во всем получить рубль на рубль, а если я сулил ему 300 процентов, то такова его психология».

Окружной суд признал инженера Коровко виновным лишь «во введении в невыгодную сделку» и приговорил его к лишению всех особенных прав и преимуществ и заключению в тюрьму на три месяца. А так как он уже провел в заключении около двух лет, то и был освобожден прямо в зале суда. Несчастные пайщики и кредиторы долго еще жаловались по инстанциям, но все было тщетно. А через несколько месяцев началась мировая война, потом две революции, и казалось, что история с Коровко навсегда канула в вечность.

Ильф и Петров хорошо знали персонажей предреволюционной судебной хроники. «Лед тронулся, господа присяжные заседатели», — говорил Бендер, подражая одному из адвокатов на скандальном процессе отравителей в 1912 году.

В главе «Юность предводителя», описывающей бурное прошлое регистратора загса Ипполита Матвеевича Воробьянинова, в числе прочих его подвигов описывается и такой: посещение клуба в обществе совершенно нагой дамы в бриллиантовом колье. Это реальный эпизод из жизни отставного гусарского полковника Евецкого, шумное дело которого слушалось в 1913 году Петербургским окружным судом.

Имел прототипа и главный противник Остапа Ибрагимовича в «Золотом теленке» — подпольный миллионер Александр Иванович Корейко. Это, несомненно, Константин Коровко. Так что вы о нем слышали.