Ностальгия? No pasaran! «Конец века», режиссер Константин Лопушанский

«Конец века»

Автор сценария и режиссер К. Лопушанский
Операторы Н. Покопцев, Е. Гуревич
Художники В. Юркевич, В. Южаков
Композитор В. Белинов
Звукооператор Л. Гавриченко
В ролях: И. Соколова, С. Свирко, Р. Виктюк, А. Балуев и другие
«Панорама», Министерство культуры РФ, «Ленфильм»
Россия
2001

Над фильмом К.Лопушанского «Конец века», который мне удалось посмотреть в Сочи, повисла фигура, в лучшем случае, вежливого умолчания… С чем это связано, если фильм предлагает картину болезни, поразившей новое русское общество? Или болезнь так глубоко укоренилась в организме потерпевших, что они предпочитают сохранять, как им кажется, более сносное для жизни, а может быть, даже спасительное неведение?

О чем, собственно, «Конец века»? О переломе столетия, обозначившегося в России подлинной исторической сменой общественного уклада и национального сознания, болезненно или по-своему победоносно переживаемого каждым индивидом. Реакция на фильм Лопушанского, как мне показалось, свидетельствует о том, что полагающие себя победителями не склонны прислушаться к униженным и побежденным. Видимо, действительно произошла в русском обществе «подмена», которая знаменует собою в фильме, по словам диссидента-шестидесятника, оказавшегося ныне у разбитого корыта, тот «дух антихриста», которым пропиталось новое русское общество.

Каждое, даже самое маленькое и незначительное, явление так или иначе характеризует породившее его время или может быть вписано в его контекст. При желании и по необходимости. Но явления незначительные все-таки чаще всего неинтересно и неплодотворно рассматривать. Фильм Лопушанского вместе с «Москвой» А.Зельдовича и «Временем танцора» В.Абдрашитова составили для меня некий треугольник, в который полностью вписывается положение новой России, часто очень много о себе мнящей в ситуации, на данный момент, надо надеяться, драматически, а не трагически незавершенной. Былые идеалы попраны — новые не созданы. Ну что ж? Не впервой русским сбрасывать «Пушкина с корабля современности»!

Не знаю, как относятся друг к другу такие разные художники, как Абдрашитов, Зельдович и Лопушанский, скорее всего без чрезмерного взаимопонимания… Но тем не менее их последние работы объединяет главное свойство — учуять в самом существе и по-своему, на разных слоях современного русского общества показать, что «не все благополучно в Датском королевстве»…

Абдрашитов с Миндадзе фиксируют это неблагополучие в поразительно точном драматическом образе якобы победивших низов, проституированных временем. Зельдович жестко констатирует фатальную отчужденность подлинных вершителей нового российского общества от ими же созданных новых ценностных ориентиров. Лопушанский сталкивает в драматическом конфликте безусловно побежденных с победителями, в итоге раздавившими в спешке и без оглядки то живое, что было в прошлом.

Этот драматический конфликт обобщен Лопушанским в личностном и как будто интимном конфликте матери и дочери, оказавшихся в битвах за перестройку — то есть в том числе и за новые ценности — по разные стороны баррикад. После мини-гражданской войны 1993 года мать, по определению дочери, очутилась «на обочине дороги», а она сама замечательно преуспевает в немецкой тележурналистике.

Когда-то Горчаков, герой «Ностальгии» Тарковского, умирал в Италии от одноименной болезни, которую нравственно не мог ни пережить, ни переступить. Не случайно западные журналисты задавали тогда Тарковскому недоуменный вопрос: как же сам-то он собирается остаться, если классифицирует ностальгию как специфически русское заболевание? Вне подробностей того, что реально произошло или могло произойти с Тарковским на Западе, заметим, что этот вопрос его раздражал…

Вершители нового русского общества, в близкой мне интерпретации этой темы у Лопушанского, не желают и не хотят вникать в подлинное своеобразие родной истории и менталитета, никогда не походившего на американский или европейский. Они легко сбивают те кандалы, которые так осложняли ситуацию Горчакова в Италии. Еще в 1913 году И.Бунин говорил, характеризуя на свой лад ситуацию в русской литературе: «Не многое исчезло: совесть, чувство, такт, вера, ум… Растет словесный блуд…» Но оправдано ли снова подобное жертвоприношение (случайное слово опять привело к близкой ассоциации с Тарковским)?

Фильм Лопушанского по сравнению с картиной Тарковского гораздо более общественно определенен. Но он не политизирован до такой степени, чтобы спровоцировать совершенно неоправданное, с моей точки зрения, и проброшенное, хоть и вскользь, но не раз, обвинение, что-де : «Костя, конечно, этого не хотел, но фильм работает на руку Зюганову». Такое заявление очень странно и еще раз свидетельствует о том, с каким все-таки трудом пытаются русские сбросить кандалы былых идеологических штампов, всякий раз определявших место художника в политической расстановке сил. Разве подобное придет в голову кому-то на так называемом Западе?

Что касается новой работы Лопушанского, то она кровоточит болью тех русских, которых, по крайней мере, начиная с декабристов, интересовали лишь подлинно гуманистические ценности. Те самые ценности, что, может быть, далеко не всегда имели прямое отношение к действительности, но ни за что не предавались и были всегда дороже их носителям всяких иных благ. Россия без мечты о Царствии Божием на Земле кажется оскопленной, потерявшей свое странное, более или менее привлекательное для посторонних, но всегда особое лицо.

И Лопушанского в полном соответствии с этой традицией интересуют те обезличенные сегодня россияне, которые, как представляется другим его соотечественникам, не достойны внимания и лишь мешают русскому обществу на равных вписаться в новый «дружеский» (читай: партнерский) круг. Бедные старики, старухи и среднее поколение в потертых шапочках и стареньких пальтишках без копейки денег в дырявых карманах увидены автором с традиционным для русских чувством жалости и стыда, которое я с ним полностью разделяю. Я полагаю отвратительной ту жирную нравственную вседозволенность, которой на данном историческом переломе насквозь пропиталось новое русское общество. Лопушанский никогда не тосковал и не может тосковать о коммунистическом прошлом. Он тоскует о подмене тех идеалов, за которые боролись лучшие люди, готовые принести себя в жертву за их торжество и лучшую, подлинно демократическую жизнь.

«Конец века» объективно констатирует лишь глубокий драматизм данного исторического момента, предлагая устами того же диссидента-шестидесятника искать причину всего случившегося, увы, в нас самих — богоизбранных и богоотвергнутых россиянах, готовых вынести самое страшное и одновременно продаться за полушку. Все это наше, родное, свойственное нам тоже всегда… В разных ситуациях и в разных пропорциях в нас присутствует и то и другое.

Мать и дочь в фильме Лопушанского олицетворяют эту самую общественно взрывоопасную конфронтацию двух моралей, одна из которых предписывает традиционную совестливость и чувство стыда перед униженными и обманутыми, а другая полагает высшим критерием все оправдывающее личное преуспеяние без оглядки: «Морально то, что полезно для меня лично».

Мать и дочь не находили общего языка в «Осенней сонате» Бергмана или в «Принципиальном и жалостливом взгляде» А.Сухочева. Не сравниваю художников, однако эти противоречия и в том и в другом случае носили вневременной, метафизический характер. Непонимание и неприятие разных ценностей, исповедуемых матерью и дочерью в фильме Лопушанского, исторически предопределены. Так называемые шестидесятники, к поколению которых принадлежит мать, боролись за социализм «с человеческим лицом» или за человеческое лицо без социализма. Дочь полагает эти ценности глубоко устаревшими, атрибутами прошлого, предлагая его сжечь, чтобы уверенно войти в новую жизнь. Мать не желает и не хочет уступить. Воспоминания, которые ей возвращает гипноз и которые на самом деле для нее дороже всех остальных земных благ, поразительно хороши в нежной, скользящей интонации автора. В том прошлом все роли для таких людей были распределены по-честному и не менялись местами… Это была их жизнь — с выпускным балом, первым поцелуем, знаменитыми вечерами в Политехническом, с верой, за которую были готовы потом пострадать: «Дети разных народов, мы мечтою о мире живем»… И детство… С любимой мамочкой и не самой красивой елкой, для которой надо было самим ножницами и клеем состряпать из бумаги убранство… Эта достойная в воспоминаниях бедность детства, освещенного родными неказистыми детскими мордашками и честным покоем взрослых лиц, принадлежащих другому, очень сложному времени, пронизанному не только неоправданными страданиями, но еще и сбереженными подлинными, непреходящими ценностями…

Однако в контексте замысла Лопушанского это, конечно, не просто ностальгические картины детства и молодости, которые традиционно греют зрелость или тем более старость. Это ностальгия об утерянном психофизическом состоянии, которое расслаивало хорошее и плохое, черное и белое, доброе и злое, о том человеческом, без которого воля к победе становится попросту бесчеловечной. И только нежеланием признать сегодня болезненные для нового русского общества нравственные потери, высокомерным нежеланием копаться в том, что мешает занимГ’e0ться тем самым «делом», к которому призывал когда-то Серебряков, объясняется, на мой взгляд, вялое отношение к фильму.

Я не хочу сказать, что картина Лопушанского безупречна. Отнюдь. Мне не очень нравятся интерьеры клиники и приметы западного образа жизни, что еще раз подтверждает, как трудно снимать «не свое». Вся сюжетная конструкция стf0адает некоторой умозрительностью. Но совершенно замечательно тревожно и убедительно все, что касается воспоминаний, хотя, с моей точки зрения, есть некоторый перебор цитатных перекличек с Тарковским. Очень хороши обе актрисы. Образ матери уловлен И.Соколовой в доброкачественно убедительной правде поведения и убеждений; дочь в исполнении С.Свирко предстает как героиня очень нетипичная для русского экрана, как будто онемеченная даже внешне, несколько тяжеловатая, с замечательной прозрачностью зеленых глаз, порывающая со своим русским прошлым до такой степени трудно, что видится себе во сне смертной Медузой Горгоной…

И Лопушанский отнюдь не судья своим персонажам. Он лишь горячий свидетель того исторического водоворота, в который втянуты ныне его соотечественники.

Амстердам