(The Saddest Music In The World)
Автор сюжета Кадзуо Исигуро
Авторы сценария Гай Мэддин, Джордж Тоулс
Режиссер Гай Мэддин
Оператор Люк Монпелье
Художник Мэтью Дэвис
Композитор Кристофер Дедрик
В ролях: Марк Маккинни, Изабелла Росселлини, Мария де Медейрос, Росс Макмиллан,
Дэвид Фокс и другие
Buffalo Gal Pictures, Rhombus Media Inc? TVA International
Канада
2003
Мы не знаем, то ли он в коме, то ли ему просто очень, очень грустно.
Из фильма «Самая печальная музыка на свете»
Возвращение программы Петра Шепотинника «8 ? фильмов» в расписание ММКФ можно назвать триумфальным. Во-первых, именно в нее попадают киноманские картины, которые никогда не выйдут в наш прокат, и на этот раз их было больше, чем обычно. Во-вторых, в ней всегда есть хотя бы один фильм, который зацепит надолго. Это очень высокий процент. Таких на последнем фестивале, по-моему, было целых три. Два остались в памяти как раздражающие элементы — «Дыра в моем сердце» Лукаса Мудиссона и «Проклятие» Джонатана Кауэтта. Зато один — как чистая радость.
«Самая печальная музыка на свете» — это, в общем-то, не фильм, а воздушный поцелуй, адресованный целлулоидному прошлому кинематографа. Тому, в котором были придуманы стоп-кадры, рирпроекция, кашетная съемка, «блуждающая маска» и прочие способы создания чудес, экспроприированные сегодня технологией CGI. Гай Мэддин — страстный любитель древностей, настоящий кустарь-одиночка. Конечно, то, чего он добивался, можно сделать и на компьютере. И труда придется вложить не меньше. Но вкус бабушкиных пирожков никак не хочет воскресать в замороженных изделиях, которые достаточно на десять минут поставить в микроволновку. Поэтому Мэддин сам месил тесто, готовил начинку и следил, чтобы не подгорело. Сначала кажется, что смотришь настоящий архивный фильм — скажем, производства RKO, — что звук для автора еще сохраняет прелесть новой игрушки, что черно-белый экранный мир с его волшебными тенями для него естествен и привычен, а вторжение цвета — это результат смелого эксперимента. И только тип юмора — даже не актеры (в конце концов никто не обязан их знать) — доказывает, что «Самая печальная музыка на свете» — это современный концептуальный проект. Будто концерт аутентики — и без того довольно странный жанр — позвали вести Верку Сердючку. Сначала думаешь, что отправился в романтическое путешествие на машине времени. Потом понимаешь, что видишь высокохудожественную подделку — как римские копии с греческих оригиналов, по которым мы знаем античную скульптуру. Ну и в итоге уходишь с просмотра в полной уверенности, что это была ядовито-виртуозная издевка над теми, кто считает прошлогодний снег белее, а стародавний сахар слаще нынешнего. Здесь явно переночевал «Монти Пайтон» в полном составе, задумавший постёбаться над «Метрополисом».
В непредсказуемом прошлом, в 1933 году, лондонская Times объявляет канадский Виннипег мировой столицей скорби. Леди Порт-Хантли (Изабелла Росселлини), безногая «пивная королева», увенчанная белокурым париком и похожая одновременно на отплясавшую свое Русалочку, Добрую волшебницу Севера в изгнании, Джоан Кроуфорд в аляскинской ссылке и Алису, лет сорок падавшую в кроличью нору, призывает музыкантов всего мира отпраздновать Великую депрессию. Она назначает приз в 25 тысяч долларов, чтобы в феерическом соревновании рас и народов выяснить, чья музыка окажется самой печальной. В Виннипеге холодно, уютно и полно бесхозных хоккеистов. Виннипег полностью готов для съемок «Кошмара перед Рождеством». Он укутан фальшивым снегом, за окном рисуются силуэты фальшивых деревьев, царапающих стекло голыми ветками. По улицам ездят нереальные автомобили и уродливые подобия трамваев. А зрители депрессивного шоу похожи на золотоискателей Джека Лондона. Но лучше всех леди Порт-Хантли, пошлая, надменная и прекрасная в своем пивном величии и невыплаканном горе. Она хочет придать шоу размах международного конкурса, устроенного, как гладиаторские бои без правил, и приманить этим магнитом свое прошлое. Пока Сиам выступает против mariachi Мексики, Сербия против волынок Шотландии, Канада против тамтамов Африки, Америка против фламенко Испании, она по-римски фильтрует базар большим пальцем, чтобы в братоубийственном финале сошлись Сербия и Америка.
Из Нью-Йорка на ее странный зов приехал самоуверенный бродвейский продюсер Честер Кент (Марк Маккинни), сатирическое воплощение самой наглой американской экспансии. Честер — единственный человек, который категорически отказывается печалиться даже ради приза в 25 тысяч долларов. «Печаль — это радость, поставленная вверх задницей», — цинично заявляет он, изображая смесь Граучо Маркса с Эрролом Флинном. У его Честера вечный оскал улыбки и пустые темные глаза маньяка. Он не готовится к конкурсу. У него даже нет своих музыкантов. Американская предприимчивость все рассчитала: те, кто потерпит неудачу, составят его неповторимый ансамбль. А что? Под звездно-полосатым флагом индусы вполне сойдут за эскимосов. «Дайте мне только выиграть, и я оплачу вашу дорогу домой». Честер напыщенно бодрится, но помнит, что старуха ясновидящая, которая передает страждущим советы живущего в ней гигантского глиста, предсказала в обледеневшей хижине на краю света, что он, Честер, плохо кончит. Имя и профессия Честера Кента взяты из мюзикла 1933 года «При свете рампы» (Footlight Parade). Там он был бродвейским продюсером, у которого «говорящее кино» увело публику.
Его сопровождает эротичная певичка-лунатичка Нарцисса (Мария де Медейрос), типичная чаплиновская инженю, чудесный цветок родом из Боснии, в ужасах мировой войны растерявшая память. Какая-то непонятная печаль гложет ее, но она не может вспомнить, с кем и где она жила раньше, куда он делся, как она оказалась в Америке. Помнит только, что была война. «Нарцисса, девять миллионов погибли, а ты не можешь вспомнить хотя бы одного из них?» — возмущается Честер. Однако проблема совсем не в том, что она не может вспомнить, а в том, что ей хотелось бы забыть всё навсегда.
Из Сербии на фестиваль под покровом гротескной черной вуали и под прикрытием фальшивых бровей прибывает таинственный и лучший в мире виолончелист Гаврила The Great (Росс Макмиллан), взявший себе псевдоним в честь студента Гаврилы Принципа, застрелившего эрцгерцога Фердинанда, после чего началась первая мировая война. В его багаже есть заветная банка, в которой хранится сердце умершего сына, законсервированное в отцовских слезах. А жену, исчезнувшую в припадке безумия, он давно отчаялся найти.
Однако воссоединение семьи неизбежно. Причем в самом причудливом виде. Безумный и сильно пьющий хирург-неудачник Федор (Дэвид Фокс), который завалил свою мастерскую всевозможными протезами женских ножек, раскрывает объятия обоим соискателям приза. Хотя яблочки с виду далековато упали от яблони, но отцовское сердце не проведешь. И американец Честер Федорович, и серб Родерик Федорович, он же Гаврила The Great — сыновья ярого канадского патриота. Они с детства друг с другом на ножах, и тот факт, что сомнамбулическая Нарцисса оказывается пропавшей женой Родерика, только подливает масла в огонь. Фестиваль самой печальной музыки на свете обещает стать битвой мировоззрений в рамках одной семьи. Даже Федор решил побороться за приз, которым для него являются не жалкие 25 тысяч, а сама леди Порт-Хантли, бывшая любовница и несчастная жертва его слепой ярости. Дело в том, что дом этой интернациональной семейки полон шкафов со скелетами. И главный из них тот «шкаф», из которого вываливается страшная история ампутации обеих ног «пивной королевы». Молодой и еще более зубастый Честер пытался отбить у отца красавицу. Они мчались, хохоча, сквозь снег на неуклюжем авто, уходя от преследования старика, и перевернулись. Молодая и прекрасная леди Порт-Хантли потеряла сознание от боли, потому что ее ногу защемило. Подоспевший хирург Федор, у которого алкоголь странно повлиял на зрение, промахнулся и нечаянно отрезал любимой здоровую конечность. Исправляя врачебную ошибку, он быстро восстановил симметрию, ампутировав ту ногу, что болела. Так леди Порт-Хантли потеряла веру в людей и обрела печаль. Теперь у нее есть только одно преимущество — она может купить мужчину, который будет носить ее на руках. И вот для этой женщины Федор решил исполнить военную песню «Красные кленовые листья», чтобы отстоять честь Канады в музыкальном поединке и вернуть свою любовь.
Собственно, эта «мыльная опера», в которой трое мужчин заблудились среди двух женщин, занимает на экране не так уж много места. Основное шоу — музыкальный конкурс. Фламенко скорбно топочет каблуками, гитарные переборы марьячей рвут душу, одинокая флейта Сиама множит каждым звуком грусть, клавиши пианино, уложенного навзничь, рычат от горя Шопеном. Победители промежуточных туров с обалдевшим видом съезжают по горке в бассейн, наполненный пивом. А в перерыве весь Виннипег во главе с хоккеистами НХЛ, на груди которых почему-то приклеены серп и молот, поет The Song is You Джерома Керна и Оскара Хаммерстайна. Всеобщую веселую печаль венчает грандиозное изобретение Федора — пара изящных женских ножек из прозрачного стекла, наполненных фирменным напитком фестиваля. Пивная королева снова может встать в полный рост и танцевать, как Золушка в своих хрустальных туфельках, как Русалочка, сменившая рыбий хвостик на ноги. Снова очарованный ею победитель Честер шепчет: «Вот это ножки, за которые можно умереть — ни варикоза, ни жиринки».
О да, за них еще как можно умереть, когда они разобьются и превратятся в острые осколки.
Фильм поставлен по сюжету букеровского лауреата, чемпиона современной британской прозы японца Кадзуо Исигуро. Вообще-то на волне перестройки и падения «железного занавеса», открывшего беженцам из бывшего соцлагеря дорогу в Европу, Исигуро написал социальный фарс о том, как страны третьего мира навязывают свои проблемы и дешевые страсти миру первому. Но этот сценарий десять лет валялся на полке, пока не попал в Канаду, где его хотел реализовать Атом Эгоян. Гай Мэддин просто был вторым в очереди. Он переписал всю эту историю, перенес действие из Англии начала 90-х в Канаду начала 30-х и добавил музыку как стилеобразующий элемент. Получилась «Самая печальная музыка на свете», в которой монтаж — а такой монтаж иначе как безумным не назовешь — сталкивает бытовой сентиментализм Фрэнка Капры с фантасмагорическим гротеском Тода Броунинга, угловатую готику Мурнау с гламуром голливудского золотого века. Но главное, автор цитирует по памяти приемы Кулешова, Пудовкина, Эйзенштейна, Протазанова, Вертова — русских режиссеров, которым Мэддин поклоняется, как богам. Пытаясь создать эффект галлюцинации, он мешает цвета Technicolor с поцарапанной и пожухшей черно-белой пленкой в весьма произвольном порядке. Поэтому периодически хочется разбудить механика, который перепутал коробки и заснул. Но тут же понимаешь, что этот медиумический сеанс — всего лишь отчаянная попытка выражать сегодняшние мысли на утраченном языке. Киноязык, которым пользовались в начале ХХ века, сегодня звучит почти как эльфийский, доисторический. Гай Мэддин относится к нему как истовый филолог-экспериментатор. Перед началом съемок «Музыки» он признавался: «Я хочу разучиться смотреть кино, чтобы как дислексик перелистывать кадры фильма. Хочу вспомнить то детское волнение, когда я впервые смог прочесть три слова подряд». Из этого намерения выросли спецэффекты, сделанные в технике Мельеса, и дергающееся изображение, снятое местами ручной камерой Super 8, а потом переведенное в обычный формат.
Сейчас трудно себе представить, что Гай Мэддин не был прилежным учеником киношколы, изучавшим историю кино и просиживающим целые дни в просмотровом зале. Однако он окончил экономический факультет местного университета и работал в банке кассиром. Но это продолжалось недолго. Мэддин ушел в свободные художники и ради зароботка красил стены в домах простых виннипежцев. Вечерами он как раз начал смотреть архивные кинопрограммы в зальчике, который фактически работал для небольшой группы фанатов немого кино. Однажды Гай Мэддин поймал себя на том, что его инициалы совпадают с инициалами Жоржа Мельеса. И решил заняться кинематографом. Свою первую премьеру — это была короткометражка «Мертвый отец» — Мэддин отпраздновал просмотром фильма «Рокки-4», который, как он признается, произвел на него сильное впечатление.
Его родители приехали в Канаду из Исландии, спасаясь от холодов. Когда Гай, младший из четырех детей, был еще совсем маленький, его старший брат покончил с собой. Видимо, от непонимания смысла этого события у малыша возникли фантазии, которые впоследствии оформились в сюжеты фильмов. В них всегда есть ампутированные конечности, спор двух мужчин из-за одной женщины, потеря памяти, инцестуальные мотивы и подлинные случаи из собственной жизни, включающие все выше перечисленное. Разные виды тараканов в голове, по мнению Мэддина, только украшают мыслительные процессы. К примеру, он высоко ценит русского режиссера Евгения Бауэра, у которого немая балерина тыкала ножницами в папашу, упорно пытающегося заглянуть ей под пачку. Мэддин
называет Бауэра одним из немногих творцов немого кино, которые пытались показать, что собственно это тотальное молчание означает. Сам он активно использует стилистику немого кино в абсолютно звуковых фильмах с совершенно невероятными сюжетами. Наркотики совсем непрозрачно видны за всем этим. Но Мэддин, не отрицая их участие в творческом процессе, просит их влияние не преувеличивать. Свой стиль он называет Lo-Fi как противоположность Hi-Fi. Следуя ему, он уже снял двадцать короткометражек и семь более или менее полнометражных картин за двадцать лет. Их названия прекрасны сами по себе: «Маменькин сынок на вечеринке с оплеухами», «Петушиная команда», «Клеймо на мозге», «Вообрази, вообрази себя богатым», «Роскошь древностей», «Глаз, как воздушный шар, поднимается в вечность».
Далеко не все названия способны намекнуть на сюжет картины. Они как история дедушки Пятачка, фамилия которого была Посторонним, а имя Вилли, но его на табличке заменяли инициалом, поэтому получалось «Посторонним В.». Например, «Архангел» в истории двух влюбленных, потерявших память во время первой мировой войны, возник из Архангельска. Действие происходит в местечке на русском Севере после революции, где в 1919 году никто не знает об окончании мировой войны, поэтому она, война, продолжается. В «Имперских оргиях» сюжет развивается в еврейском подпольном борделе в Лондоне, который вовсю бомбят фашисты, но работники хорошо укрытого борделя ничего об этом не знают, как и о Холокосте, продолжая заниматься своим рутинным делом. В «Сердцах мира» два брата, Осип и Николай, влюблены в Анну, занимающуюся исследованием ядра земли. А капиталист Ахматов, настоящий доктор Зло с толстой сигарой во рту, подбивает Анну атаковать сердце Земли в собственных корыстных интересах. В «Сумерках ледяных нимф» одноногий мужчина очарован статуей, старая дева выращивает для него страусов, а ее брат, вернувшийся из тюрьмы, влюбляется в девушку, отца которой повесили еще до ее зачатия. А еще у него есть 30-минутный документальный фильм о канадской джаз-банде 20-х годов, музыканты которой якобы играли с кляпами во рту и связанные до почти полной неподвижности. Но кто ж поверит документалисту с такими тараканами в голове.
Гай Мэддин уверяет, что ему ничего не приходится выдумывать. Его ближайший друг Джон Харви — виннипегский городской сумасшедший, повернутый на начале ХХ века. Мэддин использует его как ловушку для всяких бредовых идей, которые Джон притягивает, как магнит, и приносит другу в подарок. Еще у Мэддина есть хобби — собирать газетные вырезки о всяких происшествиях в Виннипеге, где рассказывается о собаках, загрызших прохожего за невежливые слова, или о шайбе, на лету убившей хоккейного фаната. Да что там газеты — его собственный отец потерял в детстве глаз, потому что расстегнулась английская булавка на воротнике у любящей няни, прижавшей к себе ребенка, чтобы поцеловать. Этот эпизод вошел в фильм «Осторожно».
Конечно, Мэддин всеми этими россказнями морочит людям голову и путает следы. За его безумными и местами бессмысленными историями четко видна жесткая конструкция и постоянная мысль о том, как важно быть серьезным. На самом деле Гай Мэддин — тот режиссер, каким мог бы стать Ларс фон Триер, если бы он был Дэвидом Линчем. И это дурацкое предположение опять приводит меня к кому-то по имени Посторонним В.
span class=
