Яростный, мощный человек

«Элем Климов. Неснятое кино»

ФРАГМЕНТЫ КНИГИ

Элем Климов — это человек, который имел все возможности для самореализации. Да, через борьбу, через преодоление, но — имел. Судьба в советском кино была сложной у всех, кто относился к профессии серьезно, ответственно. И сделал он не мало, а, напротив, много, очень много — по степени самоотдачи. Когда я смотрел «Иди и смотри», думал — все, это на пределе возможностей человека, прежде всего в работе с актерами, дальше уже нет пути.

На съемках фильма «Иди и смотри»

Не случайно этот фильм стал последним для Климова — в нем все сделано, по-моему. Я даже не могу представить, что бы он делал после. Наверное, он мог бы сделать и больше. Наверное. Но он сам распорядился своею жизнью так, как распорядился.

Шесть картин? Слава богу, что он их снял. Все они достойные, сильные. Ему была подарена значительность судьбы, он сделал картины, которые не будут забыты, останутся. Известность у него была мировая. Сам он был очень сильный, мощный, красивый человек, абсолютно цельный, сложившийся кинорежиссер. Я не вижу в его картинах каких-то сомнений и по серьезности их тем, и по художественным ресурсам. «Агония» — очень сильная картина. Может быть, ее идейно-политическая направленность не позволила тогда еще глубже проявиться каким-то художественным поискам. И дело даже не в цензуре. Дело в той ярости, в энергии борьбы, которые вообще были свойственны тому поколению советских режиссеров. Вообще — художников. Насколько иначе сложилась бы судьба Шостаковича, Ахматовой, если бы они не тратили себя на эту борьбу, на какой бы художественный уровень они вышли! И в кино на Климове это отразилось очень сильно. Он был внутренне очень исторически ориентированный, политизированный человек. И он был человек, абсолютно востребованный тем временем. А когда востребованность в борьбе, в этой его внутренней ярости отпала, он перестал снимать.

Есть у Климова абсолютно пронзительная вещь — фильм о спорте1. Он произвел на меня сильнейшее впечатление. В «Иди и смотри» я отдаю должное высокому профессионализму и мастерству, смелости, но я понимаю, как это сделано. Здесь же есть абсолютно непостижимые, блестящие вещи, где проявились художественные пристрастия Климова, где он неожиданно мягок, нежен, где проявилась его художественность в такой гуманитарной смягченной форме.

Яростный, мощный человек... Для него и кино было, наверное, довольно тесной дорогой. А востребованность его в тот период, известный нам как перестройка, во многом, думаю, ограничивала его как художника. И я воспринимал тогда с некоторой тревогой его назначение первым секретарем СК, чувствуя эту его яростную внутреннюю заряженность. В первую нашу встречу у него в кабинете он был бодрый, очень собранный, энергичный, он горел, я помню много бумаг у него на столе. Потом еще одна встреча — в Доме кино, на вечере памяти Андрея Платонова. Я сказал ему, что процесс перестройки, который начат, должен бы идти мягче. Он отреагировал очень резко.

Агрессивно. Он очень верил в то, что делал.

Затем он изменился. Вскоре он осознал: на него буквально обрушилась бюрократическая, бумажная административная работа. Не выполнялись порой решения секретариата, и все увязало в разговорах. Начались взаимные обвинения. Обвинять Климова и тот секретариат в том, что они все развалили, конечно, несправедливо. Выдающаяся роль Климова и, конечно, Андрея Плахова прежде всего в снятии с полки запрещенных картин. Новое руководство могло начать с чего угодно — они начали именно с этого. Но та работа была все-таки тактикой. Дальше началась стратегия — отношения кинематографа и государства, а здесь торопиться уже было нельзя.

2007