Strict Standards: Declaration of JParameter::loadSetupFile() should be compatible with JRegistry::loadSetupFile() in /home/user2805/public_html/libraries/joomla/html/parameter.php on line 0
Денис Осокин: «Стало быть, убираем любую суету» - Искусство кино
Logo

Денис Осокин: «Стало быть, убираем любую суету»

Сергей Анашкин. Как вы пришли к фирменной форме записи: «ужатый столбец», минимум знаков препинания?

Денис Осокин. Эту манеру письма я себе не придумал вдруг.

Она формировалась в процессе моей личной исторической грамматики — на стыке 1990-х и 2000-х. Появившаяся как раз в это время книга «Ангелы и революция: рассказы для города Вологды. Вятка. 1923», за которую мне дали премию «Дебют», с которой примерно начинается моя актуальная литература, была написана еще по школьным правилам. Но я в ней уже вовсю сомневался, испытывал дискомфорт. В журнале «Знамя» в 2002-м «Ангелы» были опубликованы в этом школьном виде. Но когда в 2003-м я готовил тексты для своей большой книги, которую взялось выпустить издательство «НЛО», я привел «Ангелов» в соответствие со своими личными правилами, окончательно сложившимися к этому моменту. Филологи и все, интересующиеся историей русского языка, помнят эти прекрасные термины: падение редуцированных гласных, утрата категории двойственного числа, упрощение глагольных форм прошедшего времени, отмена, наконец, букв ер и ять. Исторически исчезало все, что нецелесообразно. Примерно так же и у меня падали заглавные буквы, исчезали красные строки, выравнивались строчки по ширине, ужималась полоса набора текста, упрощалась пунктуация. Исключительно ради моего желания сделать художественный текст предельно очищенным от суетности, от инерции. Чтобы глаза не дергались вверх-вниз. Чтобы буквы в начале предложений не таращились по вертикали, чтобы не дергали запятые (запятые у меня заменились горизонтальными тире). Чтобы текст не был изъеденным по бокам. Чтобы было много воздуха — и за счет этого много пристальности к произносимым словам. Чтобы каждый пунктуационный знак ставился, исходя исключительно из необходимости понимания смысла, — я называю это облегченной пунктуацией. Я решил для себя лет в восемнадцать-двадцать, что художественная литература должна стремиться к сакральному крику — к личной песне, к магическому окликиванию, к молитве. Стало быть, убираем любую суету — на всех уровнях. Сначала на смысловых — потом на графическом. С книги «Барышни тополя. Нови-Сад. 1927» (январь 2002) по сегодняшний день я пишу именно так: ужатый столбец (степень ужатости определяется в каждом конкретном случае) — выровненный по ширине — с примерно равномерным заполнением строк словами — без заглавных букв — с облегченной пунктуацией. Очень нехитро.

 

И с того времени вопрос графики для меня закрыт. Я не верю своим глазам, когда кто-то приписывает мне графические эксперименты, новаторство, игру с формой в стародавнем духе начала ХХ века. Я недоумеваю. Это как сказать, например, спокойно плывущей рыбе: ну ты чего дурачишься, кого хочешь удивить своими плавниками, жабрами, чешуей?

С.Анашкин. Как вы определяете жанр своих книг? Сборники текстов, неканонические новеллы? А если выбрать метафору — лоскутное одеяло, система зеркальных проекций, литературная инсталляция? И проза ли это? Повествовательная проза ненавязчиво и ненатужно переходит в верлибр, стих, в рифмованную прозу.

Д.Осокин. Свои тексты я называю книгами. Или еще точнее — книжками, книжицами. Сегодня их у меня сорок семь. Лучшая метафора из найденных давно: книги-четки. Их можно перебирать. Каждая косточка-глава, косточка-новелла имеет самостоятельный, красивый и ценный смысл — при этом сами полные четки, конечно же, красивее и ценнее. Литературная инсталляция — нет. Рифмованная проза — такого не было никогда (не понимаю в упор, откуда некоторые читатели это видят). Но согласен с тем, что работаю на пограничье прозы и поэзии. Не слишком разделяю внутренне эти понятия. Моя литература для меня — мастерская по изготовлению нашейных, налобных, наножных, наручных, поясных украшений — закольцованных, округлых. А все украшения, как известно, происходят из охранной магии. Поэтому и не украшений вовсе — а живых и действенных сакральных предметов. Это по форме — и по результату. С точки зрения же процесса, — это личное художественное исследование интересующих меня энергий и вещей. Точно так же, как в науке. Только методы не научные, а художественные.

О жанрах. Цитирую свое предисловие к «НЛОшной» книге «Барышни тополя», серии «Soft Wave», 2003 года:

в 'барышнях тополя' двадцать самостоятельных книг. главный их смысл — художественное исследование действительности: взять интересующую категорию предметов или их конфигурацию — и к ним отнестись — и выдать результат.

предложенная литература делится надвое — примитивизм и литература для мертвых.

термин примитивизм — не нов для обозначения конкретного направления в искусстве — особенно в живописи. примитивистская эстетика мила и нежна — происходит наполовину из фольклора наполовину из городской грусти. примитивистский текст несколько меньше похож на художественное исследование и может быть действительно лишь отчасти является таковым. прежде всего — это радость. основные образцы литературы примитивизма это книги — 'ангелы и революция', 'верхний услон', 'подзорная труба', 'суккубы', во многом — 'огородные пугала'.

литература для мертвых (иначе — тополиная литература) — прямая попытка прочувствовать механизмы взаимодействия между миром (миром №1 — единицей) и антимиром (миром №2 — двойкой). тополь здесь взялся исключительно из одной субъективной аллегории — когда-то вдруг показалось, что картина полета тополиного пуха в месяце июне являет идеальную модель существования мертвых среди живых. мертвые среди нас точно так как тополиный пух — когда он летит и стелется. мир и антимир пребывают в контакте как воздух летних солнечных улиц (мир №1) и тополиный пух (мир №2). отсюда тополь и все его производные — условно но крепко — связались со смертью: тополь (он же — осокорь) превратился в первый пароль приближающий к двойке. мертвые (дети тополя) — в двойке не главные и не одни — просто их там очень много. в двойке и пограничье кого только нет: наркоматы — пугала — зеркала — библиотекари — балконы… список огромен — и будет продолжен в новых книгах. тополиная литература не ради мистики — ради вдумчивого волшебства.

есть еще детская литература — в чистом виде ее представляет лишь 'история риты — таксы и человека (детям)' — но планов много. детская литература не выделяется в третье направление потому что она — почти механическое соединение литературы для мертвых и примитивизма.

сказанное — условнейшая система координат. как-то надо объяснить отдельные заглавия.

'анемоны' — вне этой системы. 'одя' — сценарий фильма.

С того времени примитивистских книг не прибавилось — наверное, мне достаточно и написанных. Тополиные книги пишутся понемногу. Детские чаще планируются, чем возникают.

Но самое главное, что изменилось, — возникло направление, которое явно стремится к тому, чтобы быть обозначенным как третье. Подходящего названия для него у меня нет. Это книги о реальности-мечте. Заветные этические? Книги, в событийную реальность которых мне необходимо верить! Фантастические, нежные — и я готов воевать за то, что все это правда! Книги такие, как «Ящерицы набитые песком», «Новые ботинки», «Ветлуга», «Овсянки», «Ожидание Ольги», «Скаты», «Огородные пугала с ноября по март»… Кстати, режиссер Федорченко чаще всего интересуется именно этими книжками — и называет свои фильмы по ним «сказками для взрослых» («Новые ботинки» превратились в фильм «Шошо», теперь появились «Овсянки», «Ящерицы набитые песком» мечтаются нами как анимационный фильм). Такими вот были «Анемоны» — еще в той книге, в 2003-м, не нашедшие себе места в системе координат «примитивизм — литература для мертвых».

С.Анашкин. Зачем потребовались библиографические мистификации: указание издательства и года выпуска книг?

Д.Осокин. Все это сведения, имеющие отношение к заглавию. И я поступаю так далеко не всегда. Все зависит от того, что за личность герой-автор. Если нужно добавить энергетики его времени (если оно не совпадает с нынешним), добавить энергетики среде его обитания — я делаю это. Если не нужно — не делаю. Мои книги могут называться:

Сборник пролетарской поэзии. Сарапул. 1924;

Небесные жены луговых мари. Уржум. 1930;

Ребенок и зеркало: истории зеркал города Усть-Сысольска. Сыктывкар. Коми книжное издательство. 1956;

Огородные пугала с ноября по март. Перевод с латышского. Алуксне. 1973;

Половая связь Еужена Львовского с зеркалом. Перевод с немецкого Дениса Осокина. Заснитц. 2005;

но могут и

Библиотекари. Казань. 2002;

Сухая река. Казань. 2004;

Ледянка. Зима 2008.

Отличница. Казань. 2009.

С.Анашкин. Что заставляет вас раздваиваться, подписывать книги разными именами — быть то Денисом Осокиным, то Аистом Сергеевым?

Д.Осокин. Я не раздваиваюсь и не растраиваюсь. Герой-автор в художественном исследовании — главный мой инструмент, главный метод и техника безопасности. Если он ярко выражен, если называет себя по имени и сообщает, что пишет вот эту книгу, — тогда я, конечно же, ставлю его имя в титуле. И так бывает не слишком часто! Из сорока семи написанных мной книг три принадлежат Валентину Кислицыну («Верхний Услон», «Подзорная труба», «Верхний Услон плюс Франция»), одна — Еужену Львовскому («Половая связь Еужена Львовского с зеркалом»), одна — Аисту Сергееву («Овсянки»). Все остальные подписаны Денисом Осокиным. Правда, многие из них отодвинуты во времени — что помогает думать о необходимой разнице между лично мной и героем-автором конкретной книжки. А то, что я сейчас в электронной почте пользуюсь ящиком Аиста Сергеева, — так это оттого, что в последнее время мне не нравится смотреть на себя в зеркало. Хорошо, если это временно. Плюс чтобы обмануть демонов, пустить по ложному следу. А друзья — они знают, как меня зовут.

С.Анашкин. Ваш первый опыт работы в кино — фильм Эдгара Бартенева «Одя». Был ли написан литературный сценарий («атмосферный», без детализации) или делался поэпизодный план? А может, сценария, как такового, не было вовсе?

Д.Осокин. Отправной точкой, энергетической концепцией был мой рассказ «Одя» — на полторы странички. Когда заявка (заявкой и был этот рассказ) наша прошла, когда мы уже съездили с режиссером на разведку на коми реку Вашку в поисках наших героев — я расписал «Сцены Оди» — текст на 36 страницах — банк всех возможных, желаемых сцен будущего двадцатиминутного фильма. Из этих сцен мы выудили потом с Эдгаром примерно одну двадцатую часть — и сложили в план съемок — уже когда ехали в поезде «Санкт-Петербург — Сыктывкар» со съемочной группой на Удору. Оператор Николай Волков читал полный банк сцен. Главной моей задачей было собрать все известные мне ключи, все пароли к задуманной теме и показать их режиссеру. Ничего не забыть. Эдакий колчан стрел в режиссерское сердце. Пусть теперь выбирает самые острые. Соотносит со своими. И палит в зрителей. Ага. Задача сценариста — посильнее ранить режиссера. Чем больше этих ран, чем сильнее режиссер кровоточит — тем вернее успех. Я и на последовавших картинах работал и работаю так же.

С.Анашкин. В какой степени герой, от имени которого ведется повествование, перенимает ваши черты?

Д.Осокин. Все герои-авторы моих книг очень похожи на меня — но атмосферно. Событийно, так чтобы один в один — никогда. Каждая книга — эдакий половичок, сделанный вручную на ткацком станке, — нитей цветных так много, и тому, кто им пользуется (то есть читателю), невозможно знать, откуда что вплелось: что тянется из жизни автора, что из желаний, что из горечи и огорчений, что из ликований и встреч. Например, чудесная декабрьская книга-мечта «Ветлуга», где герою так уютно, так красиво, так хорошо, является острейшей, веселой тоской моей по тому, чего катастрофически нет в моей жизни. Это если иметь в виду явленные там буквально образ жизни и бытовые условия героя-автора. Из всех своих героев-авторов я ему больше всего завидую — и хочу так жить! Однако, с другой стороны, все это у меня есть, и даже больше. Мой мир больше сложенных вместе миров всех моих героев-авторов. Моя Ветлуга у меня есть. В смысле моей сердечности. В смысле воздуха, в который я верю, которым дышу.

Идентичен со мной герой-автор лишь одной книги — «Скаты». Эта книга — такой плач художника. Я долго крепился — и позволил его себе не так давно. Это моя тайна — от которой не убудет, а только прибавится, если ее выдать.

Все написанные вещи любимы и дороги — как дети. Но если умереть прямо сейчас, взял бы туда с собой в левую руку книгу «Анемоны» (2002), а в правую — книгу «Овсянки» (2006). И визитку свою несуществующую представляю себе так: одна сторона зеленоватая, на ней написано: «Денис Осокин. Автор «Анемонов»; другая сторона синеватая, на ней написано: «Аист Сергеев. Автор «Овсянок». После этих двух книг я вполне могу удалиться на пенсию как автор. Так чувствую изнутри.

С.Анашкин. Почему основным топосом ваших книг стал Волго-Вятский регион и сопредельные территории северных областей? Отчего не повезло волжской дельте и астраханским степям? Другая природа, другая этнография, гений места другой? Отличные от Мерямаа, заветной страны потерянного племени меря?

Д.Осокин. Средняя Волга плюс Вятка — это мой дом. Поэтому у меня больше всего наблюдений и слуха именно к этой земле — так сложилось. Поэтому описывать здешнее, то, что знаю, — ставлю себе в радостную обязанность. Поэтому книг о здешних энергиях — добрая половина. Но и весь остальной мир, стелящийся во все стороны, ничуть не менее чуток, прекрасен и интересен мне. И другая половина моих книжек и планов это как раз доказывает. Но планов много, а сил мало. Желание ходить по земле неуклонно уменьшается — возрастает желание лечь.

С.Анашкин. Вы занимаетесь традиционной культурой народов Поволжья. На что направлены ваши научные интересы?

Д.Осокин. Я бы очень хотел, но не имею никакого права называть себя ученым, спецом. У меня было и остается очень много планов, связанных с наукой. Но — все они упорно реализуются художественными средствами! И мне остается только одно — быть честным художником. Наука — этнография и фольклористика — остается мечтой. Я очень хотел бы принадлежать к золотой и чудесной бранже российских фольклористов! — ах как сильно! Мечтаю, любуюсь этими путями, этой средой, этой судьбой! Но пока что остаюсь исключительно писателем со Средней Волги. Вдобавок малопишущим и сонным.

 

© журнал «ИСКУССТВО КИНО» 2012