2013 - Искусство кино

Один день из жизни Лилички. Сценарий

2013-06-24T09:55:18+04:00

Стол, стулья. Окно открыто. Жарко.

С улицы слышно, как заводится автобус и уезжает. Следователь — сорокалетний мужчина без особенностей — что-то пишет. Напротив него — девушка шестнадцати лет в легком синем платье. На смуглых ногах — балетки с белыми бусинами. Из-под балеток торчат полоски несвежего пластыря. В воздухе висит страх. Вернее, ничего здесь не висит, кроме белого матового плафона, но все равно страшно. Сразу хочется в туалет. Или пить. Или и то, и другое.

Подробнее...

Река... Сценарий

2013-06-24T09:44:35+04:00

Узкое речное русло заполнялось водой. Вода, все ускоряясь, вливалась в широкую реку, а река ширилась и ширилась… впадала в бесконечное море.

Подробнее...

Медовый месяц. Телега. Смычок. Три синопсиса

2013-06-21T08:32:07+04:00

МЕДОВЫЙ МЕСЯЦ

День катился сам по себе.

Волны покачивали заякоренную в небольшой бухте яхту.

Негромко играла музыка.

Они молчали.

Подолгу лежали на палубе.

Он ловил рыбу.

Приносил ей мартини.

Чистил рыбу.

Мыл яхту.

Готовил рыбу.

Кормил Нину, которая взялась рисовать.

Мыл посуду.

Опять ловил рыбу. И все молча. Иногда они обнимались. Иногда она целовала его спину. Иногда он, проходя мимо, проводил рукой по ее ноге.

Большое и уже неяркое солнце прикоснулось к краю горизонта.

Они вдвоем сели и стали смотреть на закат.

Не успев устроиться, он снова встал, сходил вниз, принес ей мартини, а себе виски. Сел. Посмотрел на нее. Опять встал, опять сходил вниз и включил музыку погромче. Пришел и наконец уселся:

— Ты чего в очках? Солнце уже неяркое...

Он протянул руку и снял с нее темные очки.

Она плакала. Не то чтобы слезы катились у нее по щекам, но глаза были мокрые. Слезам чуть не хватало, чтобы начать скатываться с ресниц.

— Ты что? — он испугался.

— Три дня осталось, — не сразу ответила она. — Я не хочу домой. Чем дольше тут — тем больше не хочу. Тут так красиво. И так оказалось хорошо с тобой жить. Я боялась.

— Чего?

Она пожала плечами:

— Мы взрослые люди. Ты с кем-то жил. Я с кем-то жила. Подолгу жили одни. Нам тяжело привыкать друг к другу.

— А я просто не думал об этом.

— А что дома, Андрей? Зачем туда ехать?

— Работа.

— Зачем работа?

— Деньги.

— Зачем тут деньги? Ты ловишь рыбу. Ее можно есть.

— Топливо надо. Электричество. Вода.

— Можно возить туристов.

— Можно. Но яхта-то не наша.

— Не наша, — Нина поболтала ногами. — Я не хочу в Москву. Я хочу быть только с тобой. И больше никого не видеть. Вообще. Не слышать. Не ходить на работу. Не слушать эти разговоры. Не видеть этих людей. Не смотреть, даже случайно, сидя в очереди у стоматолога, телевизор. Не хочу, чтобы звонил мобильный. Не глотать пыль летом и не месить слякоть зимой. Не видеть это единственное дерево у меня, у нас во дворе. Оно же там одно, понимаешь? Одно. И вокруг него двадцать мам с колясками. И бедные дети, которые, наверное, думают, что это последнее дерево на земле. Шум. Ты слышишь, как тут? И помнишь, как там? Город. В пять утра мусорка. Потом машины. Визг, писк, пробки... Это ужасно. В полночь еще орет музыка. В три кто-то кричит: «Люся! Люся! Я тебя не-на-ви-жу...»

В пять снова мусорка.

Под эти слова солнце закатилось за горизонт — и сразу потемнело.

Утром, еще под косыми, нежгучими лучами, красящими белые линии яхты в розовый, Нина проснулась, сонная, не открывая глаза, села, потом встала на корме, потянулась на носочках, все так же, не открывая глаз, улыбнулась восходящему солнцу и упала в воду. Не прыгнула, а именно упала, все еще с закрытыми глазами. И долго-долго просто висела в воде, совершенно безо всякого движения, в той же позе, в которой вода ее приняла. Воздуха не хватало. И ей первый раз захотелось всплыть. Но она терпела. Отчего ее лицо, спокойное до того, стало жестче — она только тут открыла глаза и поджала губы. Лицо стало напряженным, руками она схватилась за лестницу, спускавшуюся парой ступенек с яхты в воду, сопротивляясь силе, выталкивающей ее наверх, и наконец, дотерпев сколько возможно, она дернулась к поверхности, но остановилась, удержала себя руками под водой и только во второй раз, через несколько секунд, вынырнула, выскочив из воды почти по пояс, чуть не стукнув головой Андрея, который, свесившись с кормы, наблюдал за ней.

Вынырнув, она жадно дышала.

— А я тут сто-ро-жу.. — растягивая слова, сонно сказал он.

— Чего?

— Чтобы тебя не съели акулы.

— Спасибо, — она улыбнулась и поцеловала его в губы.

— Мокрая и соленая, — недовольно пробормотал он. — Не подлизывайся. Я же просил, чтобы ты без меня не ныряла.

— А я еще не ныряла.

— А что ты делала?

— Я еще не пыталась достать. Честно. Только разминалась.

— Лучше приготовь мне кофе.

— Сейчас. Нырну и приготовлю... Еще отдышусь чуть-чуть.

— Ну, давай. Ты можешь достать. Просто боишься.

— Боюсь. Потому что веревка уходит в никуда.

— Ну да. Ты начинаешь нервничать и сжигаешь кислород. Будь спокойна.

— Как можно быть спокойной, когда веревка уходит в никуда.

— Там есть дно. Его потом видно. И когда ты его увидишь — все равно будь спокойна, а то сожжешь кислород от радости. Будь спокойна всегда. Как только нырнула.

Нина посмотрела в его лицо, глубоко вздохнула и ушла под воду. От носа лодки шла якорная веревка, уходившая под углом вглубь. Она взялась за нее и стала опускаться по ней, перебирая руками. Дна все не было.

Глубина, в которую уходила капроновая витая веревка, становилась темней, и Нина поплыла вверх.

— Боюсь, — рассказывала она ему, держа пальцами чашку с кофе. — А вдруг там ничего нету?

— Есть. Точно.

— А вдруг нет? Откуда ты знаешь?

— Я же видел.

— Ты видел вчера. А сегодня оно могло исчезнуть. Ну стать глубже.

— Не могло. Ныряй без веревки. Просто вглубь. Тебе придется меньше проплыть.

— Нет. Без веревки вообще пусто. Еще хуже. Я сейчас отдохну и еще попробую.

— Нам надо отплывать. Вроде ветер есть. А времени не так много. Три дня всего. Вдруг чего — и на самолет опоздаем. Ты что? — прервался он, глядя на ее лицо.

— Я не хочу думать об этом.

— А ты не думай, — Андрей поднял с кормы трап.

Нина посидела с чашкой в руках, глядя на его сборы. Поставила ее на столик и прыгнула с яхты в море.

Веревка уходила под углом, но она практически не прикладывала усилий для того, чтобы двигаться вниз. Один раз продувшись, она двигалась плавно, вдоль белой плетеной нити.

Показалось дно. Его было видно, но до него было еще далеко. Нина остановилась, посмотрела наверх... где-то наверху была поверхность.

И увидела Андрея, который плыл вслед за ней. Она бросила веревку, опустилась на дно, недалеко от якоря, зацепившегося за камни, подняла со дна горсть песка и, ттолкнувшись, стала всплывать.

Утром был хороший, плотный ветер, и они, поставив паруса, вышли из бухты в море.

Спиннинг, стоявший на корме, загнулся. Через некоторое время Андрей вытащил небольшую акулу. Акула скакала по палубе. Взяв зевник, ее освободили от крючка, посмотрели на ее зубы и выкинули за борт.

За всей этой возней они не заметили, как к ним подошел военный катер. С него спустился маленького роста, жилистый и кривоногий офицер.

Осмотрел яхту.

С ним разговаривала Нина. Андрей не знал языка.

— Он говорит, что тут военные учения и что… в общем, он ругается. Еще говорит, что пираты.

Они пообещали офицеру, что немедленно уйдут из зоны. Пришлось развернуться. Ветер был встречный, и яхта пошла галсами вдоль берега.

Когда солнце стало клониться к закату, они снова заякорились поблизости от небольшого острова.

Все было то же.

— Ты что? — спросил Андрей, глядя на абсолютно пустой, без единой линии лист. — А все-таки?

— Я подумала... Мы же закат не увидим. Солнце будет падать за ту скалу.

Андрей, только что расположившийся рядом, рассмеялся.

— Закат — это важно. Даже если один похож на другой.

— Не похож. Я взяла грифель. А мне не рисуется и не рисуется, и только потом догадалась, что солнце упадет за скалу.

— Закат — это важно, — повторил Андрей и добавил: — Женщины — вы совсем другие.

До скалы было недалеко, и они пошли огибать ее под мотором.

Как только яхта обогнула торчащую из воды острую каменную пирамиду, почти правильной формы, они увидели катер.

Большой, в полтора, а может, в два раза больший, чем их яхточка.

На палубе катера стоял высокий, абсолютно голый мужчина, который

и не думал закрывать наготу. И хотя расстояние было небольшим, он взял подзорную трубу и навел на них.

— Нин, — крикнул Андрей, — прикройся чем-нибудь. На нас тут смотрят.

— Ах**ть, — обрадованно сказал мужчина на катере и закричал: — Эй! Эй! На барже!!! Русские!!! Сворачивай!!!! Земляки!!! Эге-гей!!!

И хотя Нина просила не останавливаться, Андрею было неудобно. Они подошли к катеру.

Мужчина на катере надел шорты и радостно махал им рукой. Рядом с ним на палубе появилась тоже совсем голая и совсем молодая женщина с белыми выгоревшими волосами и почти черным, без всяких полосок от белья, загорелым телом.

— Ну и встреча! — радостно сказал им мужчина, когда они подошли к борту и заглушили мотор, мягко коснувшись оранжевых отбойных шаров, которые мужик предусмотрительно вывесил за борт.

— Я Рома, а это — Лена, — представился он и показал рукой на одевшуюся в сарафан девушку, которая поднялась из трюма.

— Как вы узнали, что мы русские? — спросила Нина, когда они поднялись на палубу катера.

— Да по губам — он же тебе говорил, чтоб ты оделась! А я смотрел и вдруг понял, — Роман смеялся. — Я тут отвык людей понимать. Смотрю на него

и вдруг понимаю, что понимаю.

Нина с того самого момента, что поднялась с неохотой на борт катера, общалась в основном с Леной. Пока мужчины наверху обменивались впечатлениями о Южно-Китайском море, о парусах и яхтах, моторах, мореходных качествах и прочей мужской ерунде, они с Леной были на кухне.

Лена, впрочем, тоже болтала без умолку, сразу признавшись, что устала от отсутствия подруг. По ее словам, они уже два месяца болтаются между островами без всякой цели.

— Я раньше и не думала, что баб люблю, — говорила она. — Нет, ну в смысле я их не люблю, иногда даже очень, но столько времени с одним мужиком — п**дец. Думала, вздернусь на этой… на рее. Ты кто по гороскопу? — вдруг спросила она Нину, которая больше вслушивалась в то, что говорят наверху, чем в ее треп.

— Я? Я Рак.

— Да? — обрадовалась почему-то Лена, будто это что-то решало. — А я Рыба.

Болтая, Лена тем не менее ловко готовила какую-то закуску. Так ловко, что это обращало на себя внимание.

— Тебе помочь что-нибудь? — спросила Нина скорее из вежливости.

— Не, не надо. Я люблю пожрать готовить. Это, б**дь, единственное тут развлечение. Твой тебя часто е**т?

Нина вздрогнула.

— Часто? — Лена настаивала на ответе.

— Ты так тему меняешь внутри фразы, — Нина нацепила на себя спокойную улыбку.

— Ну не хочешь — не отвечай, — никак не обиделась Лена. — Меня этот уже достал. Каждый вечер одно и то же. Садится на закате на палубу. Берет бутылку виски. Сигару вонючую, рисует одинаковые закаты, а я, значит, должна ему сосать в это время. Так, говорит, для него выглядит счастье.

— Э… что значит должна?

Нина посмотрела через стекло на разговаривающих мужчин.

— А какие у вас отношения?

— Да обычные. Он моим родителям заплатил и забрал меня на лето.

— А кто он тебе?

— У меня мама работает у его детей нянькой.

— В смысле?

— Ну у него жена и трое детей. Мама с ними сидит, пока его жена по магазинам ходит и куда они все ходят. Куда хочет, туда и ходит, короче. Нет. Она, кстати, симпатичная. Старая уже. Ей лет тридцать пять, но симпатичная такая, следит за собой. Она вообще хорошая. До недавнего времени, когда своим детям подарки покупала на Новый год, и мне тоже передавала.

— А сколько тебе лет?

— Шестнадцать.

— А тебе?

— Мне двадцать семь. А ему? — Нина кивнула головой на мужчину.

— Сорок шесть вроде. Хорошо выглядит, да?

— Да. А… а как же родители тебя отпустили?

— Нормально отпустили. Мама отпустила, а я с ним на самом деле сама торговалась, за сколько поеду. Говорила, за десять штук, а он... в общем, за две. Ну я бы не поехала, он бы другую взял, а я моря не видела никогда.

Нина от всей этой откровенности растерялась. Улыбка давно у нее не получалась. Она по-новому огляделась и увидела рисунки.

— Это чьи? — спросила она у Лены.

— Его. Он когда-то художником, что ли, был. Что-то там на художника заканчивал...

Разговор это был странный. Нина тряслась. То улыбалась. То цеплялась руками за стол, так, что белели суставы. То кусала губу...

На катере было много оружия.

Как рассказала, напившись, Лена, к ним все два месяца иногда подходили местные на маленьких лодках и покупали у Романа стволы.

Закончилось все тем, что Лена предложила поменяться мужчинами. Или устроить групповуху.

— Мой будет согласен, — шептала она в ухо Нине. — Ну, пожалуйста, — уговаривала она ее.

— А ты со своей давно? — спрашивал Роман у Андрея.

Напились они к тому времени тоже изрядно.

— Нет.

— А кто она у тебя?

— Врач военный. В госпитале работает.

— О, епты.

Андрею было плохо. Он уже толком не мог стоять, а Роман все подливал.

— Щас, — сказал Роман, выкидывая бутылку. — Я щас еще принесу, —

и ушел куда-то вниз.

Нина открыла ящик с патронами, зарядила магазин и пристрелила обоих. Первым — Романа.

Лена успела испугаться и закричать. Нина убила ее двумя выстрелами в лицо.

Андрей спал, присев на палубе и облокотившись на канаты. Она положила его удобней и сама легла рядом, обвившись вокруг его ног.

Утром, когда солнце взошло и он проснулся, Нина попросила его затопить катер. Андрей трясущимися руками высадил несколько магазинов в дно катера. Вода хлестала, но катер целиком так и не затонул. Вода плескалась по палубе, но тонуть дальше он отказывался.

— Ладно, — сказала Нина. — Отпечатки все равно смоет. Не надо больше. Не стреляй. Уши уже болят.

В марине было много яхт и мало людей, как бывает в конце сезона.

Андрей, причалив к номеру, пошел на стоянку искать человека, которому нужно было сдать документы и само судно. Зайдя в каморку, на очень плохом английском языке попросил вызвать полицию и потом долго что-то объяснял тем по телефону.

Увидев полицейских, Нина прыгнула в воду, вцепилась на глубине

в якорь и не хотела всплывать, даже когда Андрей пытался оторвать ее руки от якоря. Они стояли на дне, оторвав якорь от дна, и вода вокруг стала мутной. В конце концов она закричала прямо под водой и захлебнулась.

Он вытащил ее наверх. Туда, где стояли люди, и сам сделал ей искусственное дыхание.

Когда вода пошла у нее горлом, еще до того момента, как она пришла

в себя, он отошел и отвернулся. Ей надели наручники, и две женщины повели ее, практически понесли в сторону стоявших на пирсе полицейских машин.

В море тонуло красное, неяркое солнце. Касаясь воды, нижний край его задрожал.

От идеального круга дрожащую часть море отъело, и дальше солнце тонуло плавно.

ТЕЛЕГА

Один человек шел по степной бесконечной дороге и вдруг увидел как мимо него катится телега в ту же сторону телега без никого без лошади без мотора без паруса просто колеса крутятся сами по себе он отпрыгнул в сторону и телега уехала а человек умер от жажды он был ученый и знал что так не бывает что телеги сами по себе не... один человек шел по бесконечной степной дороге и вдруг увидел как мимо него катится телега в ту же сторону без никого без лошади без мотора без паруса просто колеса крутятся сами по себе он за-прыгнул в телегу и поехал на ней и пока ехал заснул от тряски а когда про-

снулся оказался там куда шел он был монах и думал что это божий промысел... один человек шел по степной бесконечной дороге и вдруг увидел как мимо него катится телега в ту же сторону телега без никого без лошади без мотора без паруса просто колеса крутятся сами по себе он засмеялся и запрыгнул в телегу и был счастлив что телега везет его к любимой и ему было все равно почему крутятся колеса главное что они едут в нужную ему сторону он ехал и пел песни... один человек шел по бесконечной степной дороге и вдруг увидел как мимо него катится телега в ту же сторону без никого без лошади без мотора без паруса просто колеса крутятся сами по себе и гремят на ухабах человек подумал что это его смерть лег на обочину и стал ждать... один человек шел по степной бесконечной дороге и вдруг увидел как мимо него катится телега в ту же сторону телега без никого без лошади без мотора без паруса просто колеса крутятся сами по себе он закричал и потерял разум и убежал в степь и больше никто его не видел... один человек шел по бесконечной степной дороге и вдруг увидел как мимо него катится телега в ту же сторону телега без никого без лошади без мотора без паруса просто колеса крутятся сами по себе он напал на телегу и стал ее ломать и сжег все что осталось и только потом пошел дальше... один человек шел по степной бесконечной дороге и вдруг увидел как мимо него катится телега в ту же сторону телега без никого без лошади без мотора без паруса просто колеса крутятся сами по себе он достал бумагу и нарисовал степь дорогу телегу и себя рисующего степь дорогу и телегу которая катится сама по себе без никого без лошади без мотора без паруса просто колеса крутятся сами по себе... один человек шел по бесконечной степной дороге и вдруг увидел как мимо него катится телега в ту же сторону телега без никого без лошади без мотора без паруса просто колеса крутятся сами по себе он залез на нее растянул плащ и поймал ветер чтобы телега ехала быстрей...

СМЫЧОК

После взрыва домов внутри... внутри саднило. Как будто упал с высоты неудачно спиной или тебе дали крепко шпалой по всему организму и он, организм, живет на износ. Непроходящее чувство боли внутри.

«На первый взрыв через считанные минуты приехал экипаж Дениса Таежного, из московских спасателей», — передавали новости.

А Денис Таежный — бывший кинолог, что новости не передавали. Мы не-сколько раз встречались на соревнованиях. Он тоже ушел с год до того.

В голову приходила совершенно неподобающая мысль — ну вот теперь-то должны спохватиться. Должны дать работать.

Не деньги были нужны. Мы работали почти за бесплатно. Нужны были даже не разрешения. Они были. Нужны были дела властей. Их не было.

Площадки муниципальные власти отдавали под строительство гаражей или торговых центров. Ни в одном округе Москвы за год работы мы так и не смогли их оформить. Никто не отказывал, но дело не шло — сыпалось в бесконечных кабинетах.

Имитаторы химик из закрытого военного института в Питере, где он в лаборатории и остался, по-моему, вообще один, сделал на полном энтузиазме. Денег он не ждал. Ну, может, когда-нибудь.

Площадки и имитаторы нужны были для подготовки полутора тысяч собак, умеющих искать взрывчатые вещества.

Ни в МВД, ни в ФСБ средств на такую подготовку не было. 90-е годы. Что там говорить. Собаки в вольерах, находившиеся в штате ГУВД Москвы, Внутренних войск, дохли от голода. В той же Софринской бригаде. Норма кормления — 6 рублей в день. Овсянка, сэр!

И ту не давали. Мясо получали и списывали. А собаки дохли. С улицы брали других — благо их было полно, бродячих, любых пород, их отлавливали ловцы и, если они были похожи на служебных, сдавали.

Те стояли в вольерах — для комиссий, которые считали по головам и не проверяли, умеют ли они работать, — а потом умирали.

По штату было положено 350 на Москву. А нужно было 1500. Сам считал. Три смены по 500 в случае поступления информации о возможной попытке ввоза.

Из 350 штатных, стоявших в вольерах, только девять могли искать. Два типа — тротил и гексоген. И всё. А всего взрывагентов шесть в сорока видах промВВ.

Плюс к тому даже в Интернете можно было найти несколько десятков рекомендаций по изготовлению взрывчатки «сделай сам». Большинство из них было ложными. Но около пятнадцати — вполне реальными.

Одна — написанная в фидошной конференции кандидатом химических наук из Алма-Аты была просто по-настоящему хороша.

Был подробно описан не только процесс приготовления, но и как можно взорвать значительное количество приготовленного в домашних условиях из доступных ингредиентов. То есть решалась проблема детонации, обычно не позволяющая взорвать сколько-нибудь много.

Зачем он это писал? Кто теперь знает.

А чем такая взрывчатка будет пахнуть?

Да еще плюс кинологам было запрещено работать с реальной взрывчаткой. Все, хм, все-все пятеро человек, которые этим занимались, носили ее, конечно, с собой в кармане, но все это поперек инструкций.

Начальство страховалось невыполнимыми приказами, а работы требовало.

Мы написали программу, по которой было возможно подготовить 150 штатных и 1500 внештатных животных в резерв, которых можно было бы привлечь.

Многие владельцы собак люди одержимые — они были сами готовы платить за подготовку своих животных. Только было негде, некому и не на чем.

Потом взорвали дома. И ничего не произошло. Совсем ничего. По крайней мере, у кинологов.

Те тридцать, что мы всеми неправдами подготовили, работали на охране правительственных объектов. Их потом частенько показывали по телевизору в новостях.

Уволился я на хрен. ГУВД продолжало страховаться отчетами — на постах ГАИ поставили вольеры. Формально работа сделана. А то, что в них сидят псы, которые мыло от ТЭНа не отличают, — да кто ж это определит?

Да и потом — поставили по одной будке, а ведь говорили — четыре часа — максимальный срок работы животного в день. Значит, на каждом посту должно быть шесть собак. И шесть подготовленных кинологов, а не то чудо, которое выделялось кадровой службой МВД. Хромые и косые, ни на что не годные.

Собачка ему показывает — что-то есть. Что-то, хозяин, чую, только где, не пойму, а он болван орет на нее, что она уселась посередине голого помещения, и орет на нее, дуру, что, мол, она его, сержанта, позорит.

А ВВ — на батарее у стеночки. А запах — он и есть запах — вверх поднимается вместе с воздухом и, охлаждаясь, оседает чуть в стороне.

Ты ее готовишь-готовишь, а проводник у нее болван. А должен быть умница. Потому что это, как скрипка и скрипач. Мало иметь хороший инструмент — на нем играть надо хоть как-то.

А дома жены. И жены не понимают, почему мы чумазые, пропахшие черт знает чем, и денег за это не платят.

Уволился я. На фиг мне эти майорские погоны, когда столько идиотов полковников? И все тобой желают командовать.

А тут труп. Собаки порвали. Бродячие собаки загрызли насмерть какого-то неизвестного. А потом еще одного.

В городе крик-шум, пресса пишет — надо что-то делать! Развелось этих бродячих. Угроза жизни.

А знаете, сколько город платит за отлов ловцам? 500 долларов.

Это в те же 90-е.

Ловцы приезжают, выбивают кобелей, оставляют сук и уезжают. Получают за «отлов» и «утилизацию» 500 зеленых и ждут, когда суки, которых всегда есть кому повязать, родят новых.

Хороший бизнес?

Всякие больные зоозащитники — которые, надо сказать, действительно большей частью бзиканутые — регулярно орут — вот, мол, негуманно. Потом собаки кого-то рвут на части — опять гуманно получается.

Бесконечный такой процесс.

Можно по-другому? Можно. Берешь суку и стерилизуешь ее. В городе, таком как Москва, не может быть больше 45 тысяч безнадзорных собак. Больше город не кормит. Стерилизованная сука не дает щенков, а кормовую нишу занимает. Операция по стерилизации стоит 120 долларов плюс девять — электронный чип. Но... Но, в общем, все и так всем понятно.

Так вот. Труп. Мужчины. Тольк

о грызли его не дворовые, чего следователю не видно. Грызли его две собаки, но только никак не дворовые — это понятно по характеру покусов.

Недрессированное животное так не жрет. Не зажевывается. А тут хватки уверенные, со знанием дела. Опытные псы. Ставленные. И ставленные не на задержание. Не на охрану. Не на ППС. Даже не на антитеррор — а сразу на убийство.

Через пару недель еще один подснежник. И то же самое — устойчивая пара. И в то, что дикие, не верю. Хорошие псы. Не «тряпичники» — мотающие одежду или рукав, а настоящие — кость в кость.

В прессе крик. Ловцам очередной тридцать пятый раз разрешают рано-рано утром, пока все спят, ездить по городу и стрелять.

Едет машинка, из нее ружье. Бам — собачку. И в кузов. И ходу. Почему? Потому что часто собачку хлоп — а она хозяйская. И поэтому ловцы с места давят газ до полика.

Хозяева ревут, орут, а им — а на ней ошейника нет! И не было! И это вообще не мы! И в том районе не ездим!

В городе собак — мильон без малого. Из них тысяч двести крупных. Служебных или метисов. Я могу измерить расстояние между молярами-премолярами, но это мне не даст ничего.

По теоретическому весу и опять же характеру покусов — не кавказы, не среднеазиаты — у тех манера другая. И скорее всего, не овчарки. Но за это не поручусь, это скорее предположение.

Кинологов в Москве — активно работающих — человек сто, может, даже больше. Всяк, кто рукав раздобыл, — кинолог. Деньги собирает. У меня у дома такой есть. «Травля собак» — объявление дает. И народ ходит.

Как-то раз проводил он соревнования. Типа рекламных. Я мимо со своим шел. Можно, говорю, поучаствую?

— Можно, — отвечает. — Плати 300 рублей и участвуй.

Ну... давай.

Упражнение — детсадовское. Я стою. Держу кобеля. Он в рукаве идет — машет стеком. Я своего отпускаю по его команде.

Мой работает с дистанции, набрав ход, — кинолог делает пропуск. Стандартный такой пропуск. Уходит с линии атаки. Задача ясна — показать окружающим, что мой чемпион России (о чем он не знает) не может его схватить.

Сделал пропуск. Собака после промаха не имеет инерции бега, они теперь рядом.

— Промахнулся, — говорят вокруг.

Я смеюсь стою.

Бедолага с рукавом. Он таких и не встречал на своем веку. И уж после пропуска понял, что лучше ему отдаться в укус по зоне комфорта. Пока его на ленты не порвали.

Аж бедный вспотел лбом. Радж его за кисть и лапами передними за ногу, и за спину отход — любимый его прием. Какой бы ты здоровый мужик ни был — один черт: сил больше чем на 20 секунд не хватит. А только дашь слабину — раздергают тебя и будешь ты на асфальте. Что и происходит.

Отзыв. Мы же с собакой — люди интеллигентные. Итак знаем, что порвем парня.

Женщина с мегафоном объясня

ет окружающим, что «хватка низкая» и «собака промахнулась».

Я сажаю своего. Подхожу к столу и тихо говорю, чтобы вернули деньги. Женщина с мегафоном что-то там возмущается, но кинолог тихо бурчит, чтобы вернули. Мы оба, нет — мы втроем, включая Раджа, понимаем, что произошло.

Так вот таких кинологов — человек сто пятьдесят. В трех федерациях, Затевахина со Смидовичем, Варлакова, Шпака, и те, что сами по себе — дикие.

В принципе, они известны. Но опрашивать их бесполезно. Да и неспортивные это собаки. А неспортивных готовим только мы. И все. Да и людей свободных нет. Ни у нас, ни у милиции. Висяк глухой. Ментам вообще не выгодно оформлять. Да и не знают они, что спрашивать у кинологов. Тут же нюансы... Все сплошь нюансы.

На новой работе услали в Китай. На две недели. Там перед рестораном наблюдаю щенков в клетках. Подходишь — выбираешь. Из него тебе готовят блюдо. Рядом змеи, черепахи без панцирей уже, всякие другие животные.

Люди на земле такие разные. А что сделаешь? Ничего не сделаешь. Семейная пара выбирает себе щенка. На ужин.

Я стою смотрю.

Его достают из клетки... и я отворачиваюсь. Сажусь в такси, говорю: «Шифу. И джи дзоу» — и еду прямо, пока он не останавливается и не переспрашивает, куда все-таки ехать и не случилось ли чего, что я, гуайло, такой странный.

«Мэй гуан си», — говорю... Еду в бар и напиваюсь там до одури, внимательно рассматривая окружающих китайцев.

Приехав в Москву, иду в Склиф. Там «Вторая травма» вся на собачьих покусах.

В городе в год регистрируется около 40 тысяч покусов. Вдруг кто-то выжил после такого нападения? Мог же?

В Склифе смотрю бумаги, с хирургами говорю — ничего похожего. Обзваниваю травмы — ни фига.

За год было четыре ампутационных покуса, пару десятков сложных, но в основном — в основном своими же собаками.

Как всегда, несколько бабок. Несколько детей, действительно покусанных бродячими, но это большая редкость. Подавляющее большинство покусов — бытовые. Собаками, имеющими владельцев. И ничего похожего на то, что мне надо.

Обзваниваем больницы и травмпункты — ничего. Случай яркий должен быть. Смычок. Две собаки или одна. Характер покусов — ни-че-го.

По вероятностям — сука — кобель. Меньше, возможно, — две суки. Минимальная возможность — два кобеля. Полный ноль.

Те два трупа дрались с собаками. Но экспертизу того, что под ногтями, не делали. Висяк ведь. К чему все эти упражнения? Ну слюна, ну шерсть, ну еще что-нибудь. И куда это? Собаки неучтенные в Москве. И это даже не люди — отпечатков пальцев не возьмешь.

Трупы неизвестных мужчин. Никто их не чухнулся. По крайней мере, в Москве. Кто такие — неизвестно. Для кого-то пропавшие без вести.

Есть такие собаки, есть. У нас. 12 штук. И три смычка есть. Но я же знаю, что это не они. Один из такого смычка у меня под столом лежит. Другой — в соседнем подъезде, уже без зубов. Один — в вольере в Балашихе, сука в Молоденове службу несет, и две суки — ризен и доберман... Стоп.

Звоню. Хороший был доберман. Редкий. И ризенка был чудо как хорош. Выигрывал.

Звоню. Не верю, но звоню. Не верю, в частности, потому, что ни одна, ни вторая собака не могла вырвать горло. Не складывается это у меня в голове. Я ж их знаю. Но звоню.

— Здравствуйте, Вику можно?

— А кто ее спрашивает?

— Это... тренировались мы вместе. С собаками.

— Умерла Вика. От рака мозга.

— ...

Красавица Вика. Психфак МГУ. Аспирантура. Темные очки. Мягкая, яркая, спокойная Вика. Каждое воскресенье на тренировке. Дождь, снег, слякоть. Четыре года, каждое воскресенье.

Прости, Вика, что ищу непонятно почему и нахожу не то. Прости, что...

Собаки в разных местах живут. В разных. В разных. В разных.

Да и не они это. Не так работали.

У трупов живот, пах, лицо, горло.

Ризенка работала — руки, пинчер — ноги. Да и... нюансы, в общем. Не они это.

А кто они? Как их готовили таких? Кто?

Чем?

С кем?

Зачем? Забавы ради? Экстравагантный способ заказухи? На спор? Маньяк владелец?

Но если даже так... кто?

Из Алма-Аты? Из расформированного единственного в стране факультета погранвойск, где была такая программа?

Почему, наконец, нет ни одного укуса со спины, если убегал?! Если будущий труп бежал?

Да не бежал он! Труп этот! Труп стоял и ждал! Лицом стоял! И бил ногами и руками!

Трупов больше не было. Ну или я не знал уже. Повседневность затяяяяягивает. Страна потихоньку охреневала в конце 90-х годов. Отдел наш тихо загибался и загнулся.

Оперсостав в собак не верил вовсе, и не знаю, как сейчас.

Иногда по телевизору показывали фильм про Мухтара или про Алого — я ни разу не смотрел. Переключал.

Работал на нормальной человеческой работе. Получал в... щас посчитаю, в пятнадцать раз больше, чем в кинологии. Ходил в офис на Пушкинской площади, заканчивал очередной институт, купил квартиру в центре. Ротвейлер мой

в двенадцать лет умер. Недавно я заметил, что полностью потерял все профессиональные «деформации личности».

Не смотрю на собак. Не смотрю на владельцев собак. Не даю советов и не разговариваю на эту тему. Вообще. А третьего дня, встретив неожиданно в темном подъезде на лестнице пинчера, отпрыгнул в сторону и даже испугался. Отчего молодой добер сразу залаял. Хозяйка кинулась меня успокаивать и говорить, что он не кусается. И вообще молодой. Года нет.

Может быть, я даже подумал что-то типа — вот идиоты, эти владельцы, без намордников водят... А если кинется? Может быть, подумал даже так.

После чего пришел домой, включил комп и написал на форуме первое сообщение.

Теперь можно. Можно беседовать со стороны.

А сегодня встретился с другом, которого давно не видел.

— Слушай, — говорит мне мой товарищ. — А ты чего-нибудь знаешь про бои с собаками?

— Ну чуть-чуть.

— Кассета ходит, говорят. Конец 90-х годов. Закрытый клуб. Хорошие деньги. Дерутся с собаками за бабло на ринге. И даже до смерти бывало...

— До смерти собак или людей?

— И людей, говорят, бывало.

Правда, простое объяснение? А в голову не приходило.

Я ж не просто напивался в баре китайском. Я же думал, поглядывая во-круг, — вот, мол, какие они. Совсем нам чуждые. Они могут собак есть. Как будто никогда ни один китаец не смотрел им в глаза и не дружил ни с одной из них и не чувствовал, что «мы с тобой одной крови».

Хорошо не видеть мир и думать, что «они там» — «нам не ровня». Мы тоньше, глубже, чувствительней, гуманней.

Хорошо так думать, даже когда ты его, мир, смотришь. Вот «чучмеки», «узкоглазые», «чернопузые», «краснорожие», «желтые». Как вы живете? Так ведь нельзя.

Хорошо не замечать очевидного вокруг себя.

А потом тебе дают такую кассету из 90-х.

Люди убивают забавы ради собак или собаки — людей. Острые чувства снимают на камеру и продают. Кровь, рваные раны. Визги. Реальная боль.

Народ сатанеет, орет. Болеет за ставки. Мужчины вокруг ринга, женщины. И даже вроде совсем подростки. И кричат по-русски: «Давай! Рви его! А...аа!»

А потом вся эта толпа разъезжается и живет в моем городе. И может, даже кого-то из них однажды подорвут в его собственном доме и его ботинок до-станет в тишине, которая бывает только после сильного взрыва, растерянный Денис Таежный. Подержит в руках и бросит обратно.

Мир странно устроен.

Истории, оставшиеся в прошлом, однажды настигают тебя около подъезда и паззл в голове, до того разбитый, не вспоминаемый, как нерешенная и неприятная задача, складывается. И прошлое, которого, казалось, уже навсегда нет, вспоминается до запахов и наступает на тебя, как вязкая тишина после сильного взрыва.

Выдержки из словаря-комментария

2013-06-21T08:54:54+04:00

Уведомление к проекту «Время «Ч».

МЫШЬ

Символ времени.
Согласно Эрвину Панофски, Микеланджело собирался поместить мышь в одну из композиций гробницы Медичи как символ всепоедающего времени. У Александра Пушкина: «Жизни мышья беготня... Что тревожишь ты меня?»

Подробнее...

Уроки конспирологии

2013-06-18T13:25:58+04:00

Очевидная задача публицистики — убедить общество реагировать на текущие события в интересах тех или иных общественных сил — только надводная часть пропагандистского айсберга. Пропаганда СМИ используется также в фундаментальных целях формирования мировоззрения аудитории, настройки его таким образом, чтобы требуемые реакции возникали спонтанно, без подсказок.

Подробнее...

Сплочение через противостояние. О технологии поиска врага

2013-06-18T10:00:02+04:00

Даниил Дондурей. Очень важным элементом гигантского культурного мироздания во все времена являются отношения с врагами. Их поиск, возведение в этот значимый статус, замена одних врагов на других. Это очень существенная деятельность, конструирующая и российский космос. В этом способе ориентации, самоидентификации здесь — по какой-то тысячелетней привычке — участвуют все слои и сообщества, включая самые либеральные, интеллектуальные, не говоря уже о власти, ее агентах во всех элитах, в средних и низших по благосостоянию классах. Враги — элемент рубрицирования реальности.

Подробнее...

Время «Ч»

2013-06-21T09:01:49+04:00

Тема моего проекта «Время «Ч», миф о враге во всех его ипостасях: враждебное государство, классовый враг, враг подсознания, «другое» как враг, «неизвестное» как враг, Время, Кронос, Смерть в качестве врагов, Враг рода человеческого и т.д. Задача — проанализировать, как создается и мифологизируется образ врага. И, наоборот, как создаются и мифологизируются праведный воин и праведное воинство: от простого солдата до святого воителя. И как святой воитель превращается в Противника.

Подробнее...

Джеймс Марш: «С помощью фильма я отомстил отцу»

2013-06-18T06:44:43+04:00

Интервью ведет Людмила Литвишко.

Людмила Литвишко. Расскажите немного о сегодняшнем британском кинематографе.

Джеймс Марш. Я не живу в Великобритании. Я жил в Америке, живу в Дании, хотя провожу много времени в Великобритании. Из британских режиссеров мне интересны Рэмзи, Павел Павликовский. Что же касается Гая Ричи, я ничего не буду говорить, потому что ничего хорошего я сказать не могу, а уж если я начну, то не остановлюсь.

Подробнее...

Дмитрий Венков: «Каждый еще не стал художником»

2013-06-17T13:47:50+04:00

Беседу ведет и комментирует Тимур Хакимов.

Дмитрий Венков — современный художник. Лауреат Премии Кандинского за фильм «Безумные подражатели» (2012). В 2004—2006 годах проходил магистерскую программу по истории кино в Орегонском университете.

Фильм «Безумные подражатели» — придуманное Венковым антропологическое исследование вымышленного сообщества. Племя неизвестных людей анархического типа обитает возле Московской кольцевой автодороги, материально и экономически существуя только за счет сбора придорожного мусора.

Подробнее...

Дмитрий Волкострелов: «…Не думать о зрителе»

2013-06-17T12:53:22+04:00

Беседу ведет Зара Абдуллаева.

Зара Абдуллаева. Ты работаешь очень интенсивно и на разнообразных площадках — от питерского ТЮЗа до подвала башни «Федерация», которые и диктуют метод режиссуры. Есть ли у тебя теоретическая платформа или стратегическая программа? Или же пока осваиваешь разные тактики на ощупь? Как ты переосмысляешь (и делаешь ли это сознательно) контекст, который имеется у нас и за границей?

Подробнее...

Обнуление ноль-позиции

2013-06-17T11:15:43+04:00

Какое-то время назад драматург и режиссер «новой драмы» Михаил Угаров ввел в обиход одно из важнейших, можно сказать, центральных понятий театра нулевых — «ноль-позиция». Первоначально с помощью этого понятия объяснялась и описывалась новая, документальная манера актерской игры, подразумевающая ноль-реакцию со стороны актера (и соответственно его героя) на какое-либо событие, происходящее с ним: «В классической школе очень многое показывается: я вижу, я слышу, я реагирую. В жизни ничего не показывается и в современной драме ничего не показывается. Это значит: у меня нет отношения к этой вещи»[1].

Однако в дальнейшем контекст упоребления термина изменился, точнее говоря, расширился: как сейчас объясняет Угаров, ноль-позиция соотносится с позицией автора «изнутри»: бывает «позиция автора «снаружи» или «изнутри». Позиция «снаружи» — это все, что Марина (Разбежкина. — Прим. автора) называет вертикальной культурой, где есть точная позиция, верх-низ, антагонист-протагонист, добро-зло… И Марина точно отмечает, что ее поколение и младшие кинематографисты — все были наблюдателями, талантливыми, проницательными, с любовью к людям, но только наблюдателями. А появились другие художники, которые находятся в позиции «изнутри», где нет точной системы координат, нет антагонистов и протагонистов. То, что снимают Хлебников, Хомерики, Германика, Сигарев, то, что пишут Пряжко, Пулинович, Печейкин…»[2]

Надо заметить, что понятие-термин, введенное Михаилом Угаровым, достаточно быстро стало неотъемлемой частью лексикона авторов «новой драмы» (далее — НД). В каком-то смысле ноль-позиция — это и есть позиция НД. Вместе с тем, насколько известно, обстоятельного, подробного анализа со стороны это понятие так и не получило. Можно предположить, что это связано с тем, что понятие «ноль-позиция» было воспринято как своего рода внутрицеховое обозначение, как некое театральное арго. Как бы там ни было, мне представляется интересным попытаться теоретически развернуть этот «конструкт».

Как кажется, то определение, которое дается НД, несколько поспешно и фривольно трактует давно знакомые термины и понятия теоретической поэтики. Действительно, если взять уже ставшее классическим — бахтинское — определение автора, то мы увидим, что он (автор-творец) смотрит на происходящее не изнутри мира героя (изображенного им), а с «внежизненной» точки зрения. В отличие от него «действия героя и его судьба предстают в качестве реальных (жизненных) и оцениваются — им самим и вставшим на его точку зрения читателем — в категориях познания (истинности/ложности) или этического поступка (добра/зла)»[3]. Тем самым методологически участники НД не совсем корректны, говоря о позиции автора «изнутри», так как позиция автора априори находится «снаружи», поскольку «задача автора не познание или этическое самоопределение, а создание формы героя и его мира, их эстетически значимых границ»[4]. Таким образом, призыв НД к изображению такого мира, «где нет точной системы координат, нет антагонистов и протагонистов», можно трактовать как призыв к тому, чтобы автор создавал героев, действующих как бы в мире и не-мире одновременно, где бы они были лишены каких-либо определенных, артикулированных ими (жизненных) целей и ценностей.

Именно такой мир и возникает в пьесах Павла Пряжко (наиболее громкого открытия драматургии нулевых). Главной — бросающейся в глаза — особенностью его пьес (таких, как «Чукчи», «Урожай» и другие) является то, что зритель наблюдает мир, полноценным участником которого он себя представить не может: читатель-зритель не способен оказаться внутри его герметичного пространства и как-то сопоставить происходящее со своим ментальным или душевным опытом. Пряжко апеллирует к реальности, не представимой рядовым зрителем — к его жизненному опыту проживания подобных ситуаций: мотивы героев непонятны, характеры непроявлены, действия и поступки абсурдны, конфликт как таковой отсутствует. Мы не понимаем, есть ли у них какая-то цель, которой они следуют, есть ли определяющая ее жизненная позиция — ради которой стоит делать то или это. Мало того — в пьесах отсутствует и протагонист, с которым в принципе возможно как-то соотнести себя, все персонажи абсолютно равнозначны. Пряжко изображает мир, в котором индивидуация невозможна, мы ничего конкретного не можем сказать ни об одном из героев — каковы их мысли, желания, мечты. Жизнь героев внутри пьес функциональна и сама по себе не важна: она не имеет какого-либо собственного содержания и целеполагания. (На иллюстрации слева — «Жизнь удалась»)

По сути, это и есть квинтэссенция художественного мира, в котором отсутствуют какие-либо обозначения позиций, характеров героев. Но та редукция героя, которая при этом происходит, его неполнота — это одновременно и разрушение жизнеподобия изображаемого мира (когда я как читатель не могу войти в контакт и соотнести себя с происходящим), а фабульный мир пьес Пряжко — это по сути именно такие обстоятельства и ситуации. Это не реалистичное видение мира. Это в прямом смысле слова нежизненный, сконструированный по особым лекалам мир. То, чего, как кажется, НД и добивается: когда непонятно, где верх, где низ, где добро, где зло (это все убирается, вычеркивается).

Но только эти вроде бы очевидные вещи, проговариваемые участниками НД, скрывают фундаментальное непонимание художественного устройства произведения и таких несущих, базовых его категорий, как автор и герой.

Дело в том, что даже если мир героев и сами герои не подразумевают однозначного отношения и идентификацию с ними, тем не менее это не отменяет смысла (и ценности) самого произведения как эстетически значимого объекта. А раз так, то это означает, что читатель-зритель лишается возможности комфортного нахождения в мире героев; в свою очередь, авторская позиция как была, так и остается сугубо внешней, «внежизненной», и именно к этой позиции теперь и устремляется читатель-зритель, чтобы обрести ту точку зрения, которая позволит ему увидеть в художественном произведении и смысл, и ценность. Таким образом, то, к чему подводит НД, — это не достижение позиции автора «изнутри», а, наоборот, это ее тотальное разрушение. Это связано с тем, что позиция «изнутри» — это не когда сняты бинарные отношения (добро/зло, истина/ложь) в жизни героев, а это, собственно, и есть мир героев, вне зависимости от их (ценностного, познавательного, этического) отношения к этому миру. Поэтому, когда граница между мирами автора и героев деконструируется и читатель не способен оказаться внутри мира героев, где бы он мог соотнести себя с их поступками и действиями, для него остается только позиция «снаружи», то есть сугубо авторская позиция. Таким образом, сами того не осознавая, новодрамовцы оставляют для зрителя лишь «внежизненную» позицию автора. В то время, как, скажем, Звягинцев (которому Угаров противопоставляет НД) позволяет читателю находиться внутри мира героев (и соответственно видеть их позицию и вставать на их точку зрения), что не только делает возможным изображение внутреннего мира художественного произведения и той действительности (природной, бытовой, исторической), которую этот вымышленный мир воспроизводит, но и позволяет не упускать из виду собственно позицию автора.

«Жизнь удалась»

Это, кстати, я думаю, объясняет еще одно заблуждение НД. Дело в том, что позиция ни одного из героев не равна позиции автора. Нельзя просто механически их сложить и на выходе получить смысл художественного целого. В пьесах Чехова, например, это особенно заметно: видимое столкновение правд и позиций героев, где у каждого своя правда, не создает автоматически некоего синтеза, который мог бы себе присвоить в качестве урока читатель-зритель. Там точно так же, как и в пьесах Пряжко, не срабатывает позиция читателя: «Я прихожу за уроком» (против чего, собственно, и борется, по его словам, Михаил Угаров). Там точно так же читателю никто ничего не разжевывает и «ответа в конце задачника нет». Показателен в этом контексте финал «Вишневого сада»: на сцене никого из героев уже нет (кто уехал, кто умер), а действие все еще продолжается — и единственно потому, что самоопределиться по отношению к показанному должен именно зритель.

Кроме того, в отличие от того же Звягинцева, у которого в фильмах всегда присутствует некая сюжетная целесообразность, у Пряжко фабула, в общем-то, недееспособна. Это приводит к тому, что понимание происходящего изнутри мира героев оказывается невозможно. В пьесе «Поле», например, главные герои — комбайнеры, которые днюют и ночуют в поле, по ночам разжигая костры и обсуждая, кто пойдет на дискотеку и какой компьютер лучше купить. Тем самым автор становится своего рода концептуалистом, не заботящимся об объеме и полноте изображенного мира. Как результат: автор ставит себя в привилегированное положение, когда его представления относительно того, что изображается, преобладают над изображаемым и мир героев превращается в подручный, не имеющий самостоятельного значения материал. Автор остается единственной полноценной инстанцией, герой же как таковой исчезает.

Именно поэтому, мне кажется, не случайно, что в последних пьесах Пряжко эта тенденция (деградации мира героев, редукции их до неких обезличенных актантов) одновременно — как бы на контрасте — приводит к появлению в этих же пьесах («Легкое дыхание», «Жизнь удалась», «Поле» и других) функции повествователя, так называемого нарратора. Того, кто дает оценку, кто подробно описывает моменты жизни героев, их движения, мысли, жесты. Герои сами по себе нерелевантны, поэтому наиболее существенное о них мы можем узнать лишь в ремарках, в сообщениях рассказчика, некоего условного автора внутри их мира.

При этом то, что делает в пьесах Пряжко, вряд ли можно назвать следованием методу ноль-позиции. Считать ноль-позицию неким способом фиксации и изображения мира героев было бы не вполне корректно. Точнее, наверное, говорить о том, что невозможность создать полноценного героя, героя, не утратившего какие-то мотивации, целеполагания и т.д., вызывает к жизни некое теоретическое, инструментальное обоснование в виде таких понятий, как «ноль-позиция». Но ноль-позиция — это лишь следствие того, какими герои предстают в современных пьесах. Это не более чем определенный тип героев, который возник в нулевые годы. Он востребован, он не вполне знаком и поэтому интересен.

Таким образом, последовательная ноль-позиция — это вовсе не «позиция, которая рождается не у меня как у автора произведения, а у человека, который его смотрит»[5], а скорее ровно наоборот: это тотальное присутствие автора в произведении, концептуальность произведения, когда автор устраивает интеллектуальную, литературную игру (как, например, Максим Курочкин, братья Пресняковы), создавая преувеличенно-гротескный мир, лишенный реального героя.

[1] http://ifi.rsuh.ru/ugarov_script.html
[2] «Современная драматургия», 2010, № 1.
[3] Поэтика. Словарь актуальных терминов и понятий. М., Издательство Кулагиной, Intrada, 2008.
[4] Там же.
[5] http://seance.ru/n/29-30/perekryostok-novaya-drama/tochka-nerazreshimosti/

Аттракцион и опыт. О радикализации театрального языка

2013-06-17T08:20:45+04:00

Реальная картина современного российского театра разнообразна — не в плане открытий, а в том смысле, что ее не свести ни к одному, ни даже к нескольким общим знаменателям. Запертые в эстетику приблизительного жизнеподобия, большие спектакли больших театров трактуют пьесы в абстрактных координатах «реализма». Формально эти спектакли-месседжи, украшенные эффектной сценографией и музыкой, претендуют на современную поэтику, но методологически принадлежат старому искусству интерпретации, которым в XX веке успешно занимались самые значительные художники.

Подробнее...

Обращение Тони Старка. «Железный человек-3», режиссер Шейн Блэк

2013-06-17T08:09:14+04:00

Коня сменили на переправе: вместо Джона Фавро, поставившего «Железного человека» 1 и 2, в режиссерское кресло «Железного человека—3»[1] сел Шейн Блэк, дебютировавший в 2005 году лихим малобюджетным детективом «Поцелуй навылет». Со стороны продюсеров это был изрядный риск: Фавро утвердился как реальный создатель обновленного заглавного образа, шагнувшего из эпохи «холодной войны», где Тони Старк боролся против коммунистической угрозы и воевал во Вьетнаме, в новый мир с другим раскладом сил на мировой арене.

Подробнее...

Гендер: великий и ужасный. «Оз: Великий и Ужасный», режиссер Сэм Рэйми

2013-06-14T11:08:46+04:00

— Мы намерены завоевать Город, свергнуть правительство и править отныне самостоятельно. ...Ни один мужчина не сможет противостоять хорошенькой девушке, а уж тем более обидеть. А в моей Армии все — прехорошенькие.

Л.Ф.Баум. «Чудесная Страна Оз», 1904

— А в моем мире книжки будут только с картинками.
Из фильма «Алиса в Cтране чудес», 1951

Подробнее...

Серый класс как телепроект

2013-06-14T11:00:04+04:00

В ситуации глобального консьюмеризма дифференциация народонаселения на богатых и бедных происходит не только в секторе купли-продажи, но и во всех сферах жизни, включая интеллектуальную. Это всечеловеческая проблема. В шоу-бизнесе, на ТВ все, как в кулинарии: есть те, кому по карману фуа-гра с трюфелями, и те, кому только гамбургеры и чизбургеры. Однако наличествует и местная специфика.

Например, в развитых странах между очень богатыми и очень бедными простирается обширный средний класс, и такое широкодоступное развлечение, как ТВ, в основном работает на него. А это означает добротную, качественную продукцию во всех жанрах и линейках, учитывающую также образовательный ценз среднего класса, его вовлеченность в политику и социальные проблемы, его традиционные ценности личной свободы и неприкосновенности частной жизни. Даже простенький формат не подразумевает ни халтуры, ни цензуры.

У нас пока средний класс составляет мизерную часть жителей больших городов, а также имеется горстка очень богатых и подавляющее большинство очень-очень бедных. У нас нет за столетия накопленных традиций, нет свободы, нет общества как такового, однако, несмотря ни на что, у нас все-таки есть телевидение. Буквально с каждым годом, а иногда полугодием становятся все нагляднее его идеологические установки.

Власть богатых у нас держится на повсеместной коррупции, она безосновна, и ей есть чего опасаться. Хотя бы дальнейшей люмпенизации населения, ведущей к непредсказуемым последствиям. Тогда было бы логично в качестве буфера галопирующей люмпенизации создать видимость господства именно среднего класса. Которого, по сути дела, нет. И заставить бедных поверить, что они — средние, живут, «как люди», жизнь их социально значима, уважаема и находится в центре внимания власти. Для этого все и делается. То, что наша жизнь весьма мало похожа на жизнь в развитых странах, чтобы не сказать, на что она похожа на самом деле, — не беда. Мы, как всегда, идем своим путем. «Жить стало лучше, товарищи. Жить стало веселее. А когда весело живется, работа спорится», — было сказано через год после ареста Зиновьева и Каменева и за год до их расстрела, то есть в процессе «первого процесса».

Понятие «фильм выходного дня» имеет разные трактовки. У продвинутой молодежи так называется любой фильм, посмотренный в выходные. Это может быть Хичкок, или Антониони, или Бертолуччи. Нас больше интересует концепция, выдвинутая несколько лет назад каналом «Россия» и с завидным упорством воплощаемая им в жизнь по субботам, воскресеньям и по другим выходным дням, включая праздничные.

Если в первое время фильм выходного дня (тивимувик) был, как правило, односерийным, то, когда публика привыкла к его неизбежному присутствию в программной сетке, канал пошел дальше и стал заливать эфир двумя-четырьмя сериями одна за другой. Теперь целевая аудитория целый вечер без перерыва (рекламные паузы с «импортными» майонезом «Кальве» и чистящим средством «Калгон» здесь более чем уместны) подвергается фоновой идеологической обработке. Люди могут ужинать, утюжить белье, убирать квартиру, но то, что льется с экрана, все равно записывается в подсознание.

Льются мелодрамы и так называемые комедии. Все их сюжеты сделаны под копирку. Это бессмертная «бытовуха», но с оговорками. Нельзя ни про какую политику, про очень-очень богатых, про отсутствие правосудия как такового, инфляцию, преступность и цензуру СМИ. Нельзя про шоу-бизнес, серьезных ученых, художников и вообще выдающихся личностей. Среди главных героев приветствуются профессии учителей, врачей, в крайнем случае, переводчиков (тогда непременно в очках), но лучше — дальнобойщиков, неких экономистов, неких бухгалтеров, владельцев маленьких турфирм, авторемонтов и кафе. В деревне одна профессия — фермер. Никто не может быть яркой индивидуальностью, нужны лишь «люди из соседнего подъезда». При этом герои не могут быть из социальных низов — вроде грузчиков, уборщиц, дворников, нищих пенсионеров. Профессия может быть не указана вовсе, лишь бы главный герой не был безработным алкоголиком. На все четыре серии допускается максимум один алкоголик второго плана — «для смеха».

«Бабье лето», режиссер Анатолий Матешко

Характеры однозначны, как в репертуарном театре девятнадцатого столетия. Герой, героиня, благородный отец, комическая старуха, субретка, злодей. Амплуа резонера не приветствуется.

Национальность почти всегда, за редчайшими исключениями, титульная.

Место жительства — стандартная двушка-трешка с аккуратным ремонтом, но без изысков. Встроенная кухня — это пожалуйста (вместо югославской стенки времен СССР), джакузи — уже излишество.

Как только с персонажами определились, в мелодрамах — с минимумом вариаций — происходят примерно такие перипетии.

Молодая или не очень молодая героиня благополучна лишь в экспозиции. Потом ее бросает жених («Нелюбимая») или муж («Бабье лето») или оскорбляет женатый любовник («Любовь из пробирки»). Женщина все теряет из-за внезапно осложнившихся семейных обстоятельств (мама умерла в другом городе, мама в деревне сломала ногу). Героиня (с ребенком или без) едет куда-то далеко (или «проходит шесть лет»), и с места в карьер открываются страшные вещи. Маленький брат оказывается сводным, прижитым матерью от любовника, сын и вовсе по ЭКО прижит от ненавистного начальника, отец попадает в тюрьму, героиню обвиняют в краже ребенка, на каждом шагу происходят автоаварии, пожары, отравления, утопления, тяжелые болезни, попытки украсть сперму и/или отнять ребенка, садики закрываются на карантин. Причем для подобных событий, как правило, не предусмотрено вообще никакой логики.

Зачем биологический отец ребенка пытается хитростью и шантажом отнять его у родной сестры, вместо того чтобы спокойно отсудить себе равное право на воспитание; где все-таки стоит машина — в деревенском дворе или в автосервисе; куда, наконец, подевалась мама главной героини, отправленная в двухнедельный круиз по Волге, — она утонула? — все это не играет ровно никакой роли. Принцип «умерла, так умерла» (по факту, без объяснений) в идеологической борьбе за зрителя священный. Все друг друга ревнуют, шантажируют, моментально верят в любое оголтелое вранье с далеко идущими последствиями; чуть завидев на горизонте убогого соперника (соперницу), бросают цветы, с которыми ехали делать предложение, в мусоропровод (на асфальт), а дети при этом страдают, что во дворе их дразнят безотцовщиной (в наши-то дни). Но совершенно не случайно все скандалят и орут дурными голосами по любому поводу. Во-первых, учитывая, что целевая аудитория по ходу телепоказа ужинает и гремит посудой, а то и пылесосит, идеологическое внушение должно постоянно напоминать о себе криком и склокой, взрывом и отказавшими тормозами (для канала это значит — «только бы не переключили», для продюсера — «обеспечьте мне экшн, где экшн?»). Во-вторых, во внушении важно не «что», а «как».

Мы строим виртуальный мир несуществующего «среднего класса», поэтому нужно иллюстрировать каждый шаг. Беднейшим слоям нельзя оставлять зазор между типовыми поступками персонажей и хоть какой-то их индивидуальностью. Надо лишить персонажи малейшей возможности действовать самостоятельно.

В тивимувиках любое действие непременно имеет фазу повтора. Вот героиня Ирины Пеговой дает пощечину дочери возлюбленного фермера, он это видит, выходит из коровника и на глазах у дочери осуждает Пегову: «Не ожидал от тебя такого», а она молча и обиженно уезжает на велосипеде. Потом, когда он вернется в коровник, дочка будет за ним бежать и кричать: «Папа, ты видел, что сделала эта женщина?! Она меня ударила, посмотри. Красное, наверно?» — «Видел, видел. Надо приложить что-то холодное». Но если уж требуется двухходовка (например, и рыбку съесть, и на велосипеде покататься), то полная гарантия, что на представление «рыбки» уйдет вся первая серия, «велосипеда» — вторая. Недостаточно простого взгляда фермера, который из коровника увидел, как его дочери дали пощечину, и осудил это дело. А Пегова на него посмотрела, обиделась и уехала. Все должно быть проиллюстрировано пошагово. Недопустимо, чтобы целевая аудитория шевелила извилинами, она же тогда может задуматься не только о тивимувике, но и вообще.

Но физические действия — это еще не все. Слова тоже нужны особые, «все должно быть проговорено». Например: «Нина, послушай, Нина. Наши отношения с тобой для меня — давно пройденный этап. Я не хочу, чтобы нас с тобой хоть что-то связывало, тем более если это «что-то» может поставить под угрозу мою семью». В фильме за три минуты прорывается уже третий «окончательный» вариант «разрыва», когда и Нина заранее знала, что ребенка от этого партнера ей не видать, и проговорила это вслух. И он при ее появлении уже дважды сказал: «Нет».

Реплики картонны и безлики не от бездарности сочинителей, а по воле канала и продюсера, выполняющих идеологические задачи. Персонажи не вправе разговаривать на сленге, играть словами, острить, употреблять ассоциативные или хотя бы укороченные конструкции типа: «Нин, отстань со своим ребенком, только этого не хватало. Всё, ушла». Краткость, лакуна — катастрофа для виртуалки. Ассоциации — они тоже «не для всех», «не для каждого подъезда». В несуществующем «среднем классе» все должно быть усреднено в рамках от букваря («Мама мыла раму») до материалов ХХVI съезда КПСС («В большинстве своем советские люди трудятся честно, с душой. Они по праву и разумно пользуются многообразными благами, которые дает им общество, берегут и приумножают наше народное достояние»).

Фильмы выходного дня настолько искореняют любое авторство как намек на «лица необщее выраженье», что здесь едва ли не желателен откровенный плагиат, слабо прикрытый фиговым листом. «Любовь из пробирки» со-драна со «Служебного романа» с одной-единственной инверсией: Калугина изменила пол и стала мужчиной; «Бабье лето» — 146-я серия «Любить по-русски»; при этом фильмы начисто лишены любой, самой слабой привязки к своему времени с его реальными проблемами. Для этого даже жанры уточнены: «лирическая мелодрама», «деревенская лирическая мелодрама». В этом вакууме «героя» никогда нельзя сломать, «злодей» должен быть наказан, а «запутавшийся» — исправиться в мгновение ока. Заснул злобным подонком, проснулся — добрейшая душа. Нет разных людей ни по какому признаку, все одинаковы, как кирпичи на стройке, — «у всех свои недостатки», «у каждого своя правда».

Если же речь заходит о комедии выходного дня — например, «Крепкий брак» Леонида Мазора, — то она смешна так же, как борода у анекдота. Муж и жена после двадцати лет совместной жизни, отправив дочь в свадебное путешествие, больше ничем не связаны и на пари заводят себе любовников. Нужно ли объяснять, чем все кончится после череды недоразумений?

Юлия Меньшова все так же широко раскрывает глаза, как когда-то в шоу «Я сама», а Камиль Ларин туповато хмурится, как в спектаклях «Квартета И». Кстати, актеров тоже винить нельзя. Им нечего играть. По четырем сериям «Нелюбимой» (режиссер Артем Насыбулин) просто невозможно понять, хорошая артистка Надежда Михалкова или плохая. Помесь классических хитов «Чужие дети» и «Родная кровь» здесь превратилась в такой галлюцинаторный бред, а «текст слов» настолько азбучно-разжеванный, что и Мерил Стрип провалилась бы. От актеров требуются лишь их медийные лица, привычные и узнаваемые всеми. Хотя нельзя не заметить, что метки «играют плохо» и «очень плохо» все же применимы почти ко всем, порой и к главным героям. А второстепенные персонажи, за редчайшим исключением, — это заведомый брак, потому что продюсеры «норовят кого подешевле». Сегодня вообще не мыслима великая карьера эпизодника типа Раневской или Мартинсона.

Но в идеологической работе все не важно, кроме внушения «ценностей среднего класса с национальной окраской». Не важно, комедия, мелодрама, кончается «плохо» или «хорошо», подспудно вдалбливается один-единственный факт: «средним классом» по-русски является та же «власть тьмы», что в беднейших слоях господствует со времен «Домостроя» и до «Морального кодекса строителей коммунизма». Старикам везде у нас почет (позвоните родителям). Не давай поцелуя без любви (в подоле принесешь). Свадьба — главное событие в жизни женщины (муж — голова, жена — шея). Мы живем только ради детей (без детей — Соня-пустоцвет). Развод — позор перед соседями (если развод окончателен, один из двоих обязательно злодей). Никаких сексуальных инверсий, убежденных чайлд-фри или, не дай бог, свингеров на свете не существует вовсе, их упоминание запрещено. Никакой свободы слова, совести, собраний — то есть их полной на деле несвободы (и правильно, и правильно). Никаких всеобщих страха и ненависти (не было такого). Все телеэкранные страсти происходят лишь по форс-мажорным обстоятельствам, «по воле судьбы», а в целом на свете есть лишь кровно-родственные связи, дом — полная чаша и «совет да любовь».

Конечно, такой «средний класс» в развитых странах, мягко говоря, не поймут, но продукция выпускается для внутреннего употребления совершенно определенной аудиторией. Нетрудно догадаться, что это «несчастные» женщины разного рода — так называемые «старые девы», «брошенки», «разведенки», «матери-одиночки». Но ведь они составляют большинство работоспособного неспившегося населения беднейших слоев, притом и платить им можно заведомо меньше, чем любому вырожденцу мужского рода. Им необходимо внушить, что они несчастны, ими тогда легче управлять. Им также необходимо внушить, что несчастны они по одной-единственной причине — не нашли свою «вторую половинку». Других причин у ТВ для них нет.

«Любовь из пробирки», режиссеры Илья Хотиненко, Сергей Гиргель

И все же эта политика канала «Россия» имеет слабое звено, которое рано или поздно порвется. Дело в том, что для полноты картины «среднего класса с национальным уклоном» ей необходимо наличие хоть какого-то стиля. В самые тяжкие времена Великой депрессии Фрэнк Капра тоже бодрил народ, снимая волшебные сказки. Но он и его коллеги были режиссерами со своим стилем, и только потому они были убедительны. В продюсерских фильмах выходного дня в режиссеры берут бывших актеров — Артема Насыбулина («Нелюбимая»), Анатолия Матешко («Бабье лето»), а также, что характерно, Илья Хотиненко радостно соглашается («Любовь из пробирки»). Или совсем просто — продюсер снимает сам (Леонид Мазор, «Крепкий брак»). Потому что настоящий режиссер, тот, у кого «воля и представление», тут же разрушит картину «того, чего нет».

Он сумеет работать с актерами, обеспечит живые диалоги, позаботится о втором плане, снимет ритмично в контакте с настоящим оператором, на монтаже выбросит все лишнее. Если утвержденный сценарий слаб, он внесет в него самоиронию, и пустая комедия станет смешной, а мелодрама — неглупой. Пусть шедевра не будет, но стиль вдруг появится, а вместе с тем появится необходимость аудитории соображать и смеяться над собой. И всё, кончилась ваша картина маслом, люди ожили, оглянулись и вышли из-под гипноза.

Пока, к сожалению, настоящему режиссеру приходится в этом случае снимать фамилию с титров, как случилось с единственной комедией выходного дня, которую и в самом деле непротивно смотреть. Иронический «Майский дождь», где все та же любовь и разлука, но во вполне современном и даже живом контексте (разведенные Артем Ткаченко и Равшана Куркова играют разведенных мужа и жену и в конце вовсе не женятся по-новой, и это хорошо) подписан традиционно несуществующим Иваном Сидоровым. Кто это — непонятно. Понятно лишь, что не Кира Муратова, но продюсер его тоже не одобрил. Видимо, вырезал самое интересное. Но это еще не конец.