Становится все труднее смотреть фильмы с претензией на смысл, когда со второго кадра даже слепому понятно, что смысла там нет. Все интереснее становится смотреть вечно презираемую критиками «коммерческую продукцию» без претензий, если она произведена также без цензуры и без ориентации строго на биомассу, а просто для «свободных людей в свободной стране».

Пожилой англичанин Стивен Найт дебютировал в режиссуре не оттого, что не может продать сценарии (он писал для Кроненберга, Фрирза, Эптида), а именно потому, что уже может снимать что хочет.

А хочет он, судя по всему, крепкого кино с предсказуемым сюжетом, в котором продаст публике ровно то, за что она платила, — кинозвезду, приключения, разоблачения и любовь. Но, давно владея материалом о «низах» сегодняшнего Лондона («Грязные прелести», «Порок на экспорт»), все эти приманки Найт обволакивает неоднозначной «правдой жизни», так что взрослая публика разглядит в фильме чистую мелодраму, в то время как тинейджеры увидят триллер с драками и убийствами.

Все увидят Джейсона Стэйтема в опять же неоднозначной роли. С одной стороны, бывший спецназовец, прошедший мрак Афганистана и умеющий бегать, прятаться, мстить, соблазнять, класть шестерых одним ударом и демонстрировать прочие доблести героя боевиков. С другой — как и в недавнем «Паркере», супермен начал проявлять очевидную склонность к лицедейству. Там он появлялся в облике седого пастора, здесь стал грязным бомжом, поначалу неузнаваемым. Живет на помойке, ночует в картонной коробке рядом с такими же бомжами и девочкой­подростком, подвергаясь периодическим наездам со стороны местных рэкетиров. Пьет горькую из горла.

«Эффект колибри»

Дальше начнется «возвращение к жизни». Спасаясь от погони и случайно попав в роскошный пентхаус гомосексуального фотографа, на год уехавшего из Лондона в Нью­Йорк, герой Стэйтема Джоуи Джонс мгновенно превратится в плейбоя. Чужие ключи, костюмы, кредитки и автомобиль как бы навяжут ему решение бросить пить и начать действовать. И хотя действия для подобного типажа отнюдь не оригинальны — его наймет в бодигарды китайский мафиозо, пойдет история про наркотики и войны мафий на лондонских улицах, — оригинальным является вполне доподлинный антураж. Без надоевшей стилистики гламурных комиксов, с мрачными и забавными современными реалиями. Как проникают в Лондон китайские нелегалы. Что происходит с девочками­тинейджерами в нелегальных борделях. Чем питаются бомжи на бесплатной церковной кухне.

На этой кухне и возникнет мелодрама — Джонс столкнется с изящной монашкой польского происхождения Кристиной (Агата Бузек), и они станут друг друга перевоспитывать, так как у монашки тоже не самое светлое прошлое. Пойдут «серьезные разговоры» (хотя снова неоригинальные: «Будь хорошим». — «А я и так хороший». — «Нет, ты разносишь наркотики». — «Зато я кормлю бомжей»). Сюжет про их «короткую встречу» станет еще более предсказуемым, с назначенной датой 1 октября: в этот день должен вернуться гомосексуальный фотограф и на этот же день монашка купила себе билет на балет с национальной примой. Ясно, что 1 октября история развяжется и можно будет больше не смотреть на часы. За время сеанса мы честно пройдем сквозь большинство сюжетов, известных кинематографу еще с немых времен, с Гриффита («линчевание») и Чарли Чаплина («бедность — не порок»). Что­то, конечно, будет «не Чаплин» по юмору, что­то «не Гриффит» по масштабу, а в целом останется осадок от пробуксовывающей мысли. Но что ж делать — фильм снят не для фестивалей, а для бокс­офиса.

Тем не менее «Эффект колибри» дает ценную информацию о том, что сегодня в принципе способны акцептировать свободные люди в свободных странах, а они, оказывается, культурны. Скорее всего, не чрезмерно, но все же культурны даже бомжи. Во всяком случае, на них легко ложатся скрытые цитаты. Вот, например, птичка колибри стала символом уничтожения (так называются небольшие военные вертолеты, которые работают группами, причем как в Афганистане, где Джонс линчевал «по законам военного времени», так и в Лондоне, где охотятся на него, — в этом смысл названия). Но при этом, когда Джонс просыпается в пентхаусе и ему с тяжелого похмелья видятся не вертолеты, а именно птички колибри и их все больше, — это ведь точная цитата из классики Жан­Пьера Мельвиля «Красный круг», где точно так же просыпался герой Ива Монтана, которому в собственной кровати виделись тараканчики, ящерки, змейки, они ползли на него из шкафа, и ракурс был тот же, только тогда, в 1970 году, симптомы белой горячки выглядели не так естественно. За прошедшие сорок с лишним лет кино научилось делать колибри абсолютно живыми, а не мультипликационными, они спокойно вписываются в кадр и стиль, хотя нового смысла никто так и не привнес.

Но Стивен Найт именно на этом и работает. У него очень хороший оператор Крис Менгис, дважды оскароносец, не оставляющий стараний («Три могилы Мельхиадеса Эстрады», «Чтец», «Жутко громко и запредельно близко»). Они вместе выстраивают не смысл, которого больше нет, но только стиль жизни, который еще остался. И у них получается. Воспоминания об Афгане в духе Кэтрин Бигелоу (Джонс там однажды повесил шестерых невинных), воспоминания о Польше в духе Агнешки Холланд (монашку Крис­тину на родине с десяти лет насиловал тренер по гимнастике, пока она его не убила). Прелестные картинки сегодняшнего Лондона, где китайская крестная мать местной мафии в цветастом платье, сидящая за ноутбуком, дает разрешение выяснить, кто выбросил в Темзу труп забитой проститутки. Все это сделано в едином стиле, не режет глаз ярмарочными фокусами, не мешает думать о своем по ходу кино. Все качественно, и пусть оно — без претензий, зато эта «коммерческая продукция» не врет ни в чем, кроме сюжетных совпадений.

«Эффект колибри»

Она даже дает понять, если захочется, тот самый смысл, которого вроде бы нет больше. Смысл диккенсовского Лондона, где теперь нищие разного цвета — англичане, арабы, негры, китайцы; где глобализация добавила проблем, но не нашла ни одного их решения; где все откровенно плохо. Зверь в человеке — а это именно то, на чем настаивал Джонс и почему он вернулся в бомжи, — сегодня ничуть не отличается от ХIХ века, сколько бы котиков ни фотографировали папарацци у входа на Даунинг­стрит. Зверь в человеке, с которым сам человек уже отчаялся справиться, даже будучи хорошим, бескорыстным и практически бесполым, но только супергероем, сидит на том самом дне, куда даже Диккенс не отваживался заглядывать. Мы все понимаем, а сделать ничего не можем. Наверное, в этом и смысл «коммерческой продукции» — она будет идти­идти, а потом ее увидит гений и вдруг поймет, что можно и нужно делать здесь и сейчас.