В каннской программе «Неделя критики» был показан дебютный фильм украинского режиссера Мирослава Слабошпицкого «Племя» с участием глухих актеров. Зара Абдуллаева находит этот фильм, снятый без лишних слов и получивший приз «Откровение» и еще несколько наград, настоящим испытанием для зрителя – и сравнивает его с «Левиафаном» Андрея Звягинцева из основного конкурса.

Мирослав Слабошпицкий верит в кино без единого слова. Причем независимо от того, способны ли его персонажи говорить, как в «Ядерных отходах» (короткий метр), или могут только звуки издавать, как глухие актеры в двухчасовом «Племени». (Спецы подсказали: называть таких людей «глухонемыми» неправильно.) В кастинге участвовало больше трехсот непрофессионалов, сыгравших в этом неординарном дебюте строго, истово, в обход уловок/иллюзий правдоподобия.

Очень скоро после начала «Племени», лишенного субтитров, закадрового голоса, забываешь о том, что не понимаешь язык жестов. И не потому, что это «балет». Или любезный (не всем критикам) немой выпендреж, без которого молодым режиссерам трудно выйти на фестивальный рынок. Слабошпицкий пренебрег этими унизительными правилами выживания. Для него и зрителей «Племени» язык жестов – такой же язык, как французский, португальский, но – тут нужна пауза – не нуждающийся в переводчике. Потому что дело не в языке. Даже в столь экзотическом.

Законы, ритуалы, чувства, действия героев украинского «Племени» знакомы не понаслышке каждому представителю неущербных в физическом смысле племен. Коммуникация с конкретным «Племенем» происходит по другим каналам. Универсальный и внятный язык Слабошпицкого объединяет всех жителей «всемирной деревни». Конечно, это «язык кино». Так скажешь, и сразу повеет неуместным в данном случае формализмом. Но им тут не пахнет. Режиссер владеет языком, не ограниченным только взглядом, ракурсом камеры, ритмом длящихся в реальном времени эпизодов, рифмой характеров, неизменных с начала картины до конца или прошедших, как протагонист Сергей (имя персонажа написано в финальных титрах), за этот отрезок школу жизни (без кавычек).

И все-таки Слабошпицкий выбирает глухих персонажей и актеров, оказавшихся в соответствующем интернате и его окрестностях, неслучайно. Он обозначает территорию этой зоны как микросообщество со своими законами, которые надо принять или против которых придется восстать чужаку. Такому же, как все другие здесь, «глухарю». Он приходит в их мир, как в свой, и проходит инициацию. Многоступенчатую. Сначала под руководством вождей племени, оправляющих ритуалы «дедовщины». Потом самостийно.

«Племя»

Это микросообщество, основанное на уголовщине, телесной/душевной растленке и нестерпимой боли, которая воспитывает в человеке участника племени, ломает его, превращает в зверя, связано с общественным договором, заключенным между разными зонами большого мира. И с товарно-денежными отношениями. Эта прозрачная связь никаких слов не требует. Сутенеры интерната привозят девочек к спящим дальнобойщикам, стучатся в кабину к тем, кто не спит, пишут на бумажке расценки. В ментовке, куда сквозь прутья оконной решетки с улицы заглядывает камера, есть сурдопереводчик, вожатый этого племени, сопровождающий малолеток-проституток. В очереди за визой в итальянское посольство, куда врезаются девчонки со своими «кураторами», которые эту рабочую силу намерены продать, стоят, понятно, разные люди. Но Слабошпицкий снимает эту немую в реальном времени сцену (покуда девочки заполняют анкеты) с отдаленным на фонограмме гур-гуром без разведения на «несчастных» членов общества и «нормальных». Это важно.

«Племя»

Звук в полную силу появляется в «Племени» дважды. Сначала это человеческий голос – стоны Ани (Яна Новикова) – школьницы, пришедшей на аборт к молчаливой холодной хозяйке обычной квартиры . Она натренированными жестами связывает ноги беременной веревкой, набрасывает на шею, конструируя подобие гинекологического кресла. Отработанное варварство операции расширяет – просто и ясно – территорию племенных ритуалов.

«Племя»

Второй раз Слабошпицкий врубит звук в классе-мастерской, где «трудовик», он же водитель, курсирующий с товаром и сутенерами из интерната к «стойбищу» дальнобойщиков, обучает («средневековым») ремеслам своих учеников и партнеров. Чтобы те выжили в роли никому не нужных рабочих. Теперь это звук напильников и токарных станков среди скопища других инструментов. Сергей (Григорий Фесенко) стибрит здесь молоток и укокошит учителя по труду, он же племенной (за)водила. А потом разделается с подельниками, научившими его бить или не быть. Разделается диковинно-диким способом (спойлеры отменяются).

«Племя»

А в начале фильма этот тихий подросток пришлепал первого сентября с автобусной остановки в интернат. Праздничная линейка маячила вдали, за окнами, дверью школьного холла, где стояли камера, потом директор с учителями, ждущими от влетевших со двора деток букеты цветов. И понеслось. Учиться Сергею выпадет не в классах, а в интернатских комнатах, в школьном дворе, в ночной посменной работе. А изживать свою невинность постепенно. Стачала став вором, потом сутенером и распрощавшись, наконец, с девственностью. На исполнение этого оплаченного дела он уговорит проститутку, которую полюбит и не отпустит к ее неудовольствию на привычные заработки, в кабину дальнобойщика. Он разорвет заветный зарубежный паспорт, необходимый этой Ане для работы в Италии. После такого демарша Сергей едва не погибнет, его отделают «белые воротнички» – одноклассниками по трудовому лагерю. Тогда, наконец, он озвереет, расправится с воспитателями и покинет интернат, закрыв за собой дверь. Уйдет с зоны.

В безмолвных «Ядерных отходах» работница завода на зараженной территории поднимала ноги, чтобы забеременеть после секса по-быстрому, во время обеденного перерыва, в то время как ее партнер и, возможно, муж быстренько перекусывал. В «Племени» глухая проститутка с задранными ногами вопит, решив прервать жизнь еще одного существа на зоне.

Это камерный фильм. Он пронимает потому, что режиссер не страдает манией социально-культурных обобщений, не озабочен типизацией характеров – хоть глухих, хоть болтливых, насобачившихся рассуждать и взращенных школой жизни на Украине, в России или Беларуси (в актерских пробах принимали участие люди из этих стран). Между тем это немое «Племя» глазные яблоки зрителей, оглушая ритуальными, ритмичными сценами насилия и пробуждения чувств любви, мести, которые, лишенные децибел, документируют зоны имморальности. Ну, или «корпоративной этики» самых разных сообществ, о которой сказано и говорится столько правильных и, в сущности, лишних слов.

«Племя» – жест автора, не зачарованного словоблудием.

«Племя»

«Левиафан» Андрея Звягинцева, получившего в главном конкурсе приз «За сценарий», – тоже знаковый жест. Он освидетельствовал аморальность власти, которая нам свыше дана, хотя мы ее вроде выбираем. Эта власть давит всякую тварь, не обязательно дрожащую или пьющую, под прикрытием РПЦ. «Всякая власть от Бога», – уверяет наместника (мэра) и выродка представитель этого прикрытия с безупречно интеллигентной интонацией и, главное, с абсолютным слухом на правдоподобие. Но не на истину в последней – по-настоящему страшной инстанции.