Уметь читать азбуку Морзе российской культуры. О новой идеологической доктрине Владимира Путина

Начав с методологического вступления по теме президентского Послания 2012 года, социолог и искусствовед Даниил Дондурей поспорил с редакторами Gefter.ru о риторике Владимира Путина. Разговор — о будущем, спор — о концептах, заметки — о новациях президента в его последних речах.

— Подавляющее большинство интерпретаторов взглядов президента, мне кажется, формально отнеслись к содержанию его Послания Федеральному Собранию и к другим концептуальным высказываниям последнего времени. Я имею в виду интервью Путина на канале НТВ в связи с его шестидесятилетием, большую ежегодную пресс-конференцию, а также важную установочную встречу в Краснодаре. Между тем объяснения того, что сказал, что хотел сказать, а о чем умолчал глава государства, — чуть ли не единственный способ освоения часто совсем не прямых, порой закодированных, но всегда актуальных месседжей власти.

Экономисты, естественно, обратили внимание на задачу создать и модернизировать 25 миллионов рабочих мест, предложение провести деофшоризацию, на возвращение крупных сделок в лоно национальной судебной юрисдикции. Социальные аналитики — на предоставление жилья военным и ветеранам, стимулирование рождения третьего ребенка и ускоренное предоставление гражданства потомкам тех, кто родился в Советском Союзе. Также механистически презентировались указания в области международных отношений, образования, здравоохранения. Каждый эксперт проецировал услышанное и прочитанное на сферу своих занятий и профессионального мышления. Пользовался привычными цеховыми отмычками. Словно специально — осознанно или нет — отказывался постигать новую концепцию приоритетов российской жизни человеком, чьи воззрения определяют у нас практически все.

Казалось бы, все мы давно обладаем навыками вычитывать истинное содержание сообщения, часто зашифрованного в разных обличьях. Знаем, что когда у нас миллионы раз произносятся слова «инновации», «модернизация» — это значит, что с помощью потемкинских деревень и иных фантомов будет сохраняться вековечное положение вещей. И действительно, в какое-то мгновение за ненадобностью эти слова полностью исчезли из нынешнего политического лексикона. Когда становится модной «суверенная демократия», опытные люди понимают: речь идет совсем о другом. Если декларируют: управление «должно вестись в постоянном диалоге с профессиональными сообществами», а решение — приниматься после разносторонних экспертиз — будьте уверены: в конечном счете в девяти случаях из десяти они будут волюнтаристски приняты вышестоящим начальником в соответствии с его личным пониманием «политического момента».

Механизм инобытия смыслов — вовсе не саботаж объявленных властью целей и даже не привычная техника двоемыслия, а обычная проверка действующих элит на профессиональное умение читать азбуку Морзе российской культуры — ее истинные предписания, неверифицируемые понятия, умение разделять семиотические, демонстрируемые обществу и на самом деле действующие поведенческие практики. Сам язык во все времена чутко воспроизводит эту замечательную двойственность любого значимого сообщения, его неформальные (они всегда важнее формальных) коннотации. Мы же видим живучесть скрытого за признаками свободы российского крепостного права, проникающего во все поры даже обыденной жизни. Важно, чтобы оно постоянно мутировало, поддерживалось чем угодно — проявлением «демократии», «гражданского самосознания»… Но обязательно сохранялось. Видимо, именно по этой причине 19 февраля — День отмены крепостного права в 1861 году — у нас никогда не станет национальным праздником. В отмене новейших, часто невидимых форм крепостного права нет глубинной потребности, а следовательно, нет необходимости зафиксировать эту веху в массовом сознании.

Неслучайно культура в широком смысле слова у нас либо сводится к деятельности учреждений, гениев и к художественному наследию, либо к мотивам национальной гордости, или просто к бюджетному расходованию средств в этой сфере. Но почти всегда она обсуждается в своих фрагментах, усеченно и крайне редуцированно. Мы не встретим публичного анализа отличающихся воззрений хотя бы трех основных политических игроков — власти как действующего режима, так называемого путинского большинства (примерно 60 процентов населения) и «креативного класса» (15-20 процентов), остальные — неопределившиеся. Нет заказа серьезно рассматривать: мировоззрение этих агентов социального взаимодействия, структуру их во многом различных моральных представлений, тем более специфику воспроизводства матриц национальной ментальности. В самом пространстве интеллектуального освоения проблем общественной жизни эти темы косвенным образом табуированы, не воспринимаются как актуальный предмет, существуют только в виде отдельных академических текстов, докторских диссертаций, а еще — в анекдотах, в случайных публицистических замечаниях.

Никому в голову не приходит связывать качество инвестиционного климата, масштабы ежегодного вывоза капитала из страны или механизмы коррупции с конфигурацией смыслов, присутствующих в головах граждан, значимых социальных общностей или с печатью национальной ментальности. Как, к примеру, в миллионах случаях срабатывает принятое в российском социуме отношение к труду, каковы модели будущего — почему они сегодня столь неразработанны, как трансформируется понимание справедливости или благополучия. Что означает тот факт, что только два процента наших граждан планируют свою будущую жизнь в горизонте больше чем на год, 48 процентов — до года, а половина соотечественников вообще собственную жизнь не планируют. Этим занимаются лишь эксперты правительства и тех формальных институтов, которые на самом деле работают механиками происходящего.

Важнейшим элементом культуры в широком смысле является, конечно же, и общая психологическая атмосфера в стране, которая также практически никогда не учитывается при обсуждении чего-нибудь, — колоссальный уровень депрессии, чувства недоверия, несправедливости, безнадеги, постоянный страх бизнеса в отношении намерений и возможных действий государства. В качестве ответа на эти переживания бизнес через хитроумнейшие схемы вместе с чиновниками выводит в теневое пространство более 4 трлн рублей в год. Половину — только в виде прямого оттока денег за рубеж. Мы же не научились оценивать влияние непродуктивной общественной психологии на разные сферы нашего существования. Нет научной рефлексии возникающих здесь зависимостей.

Политические аналитики в большинстве своем также работают как технологи, фиксирующие: Володин пошел вверх, Сурков вбок, Медведев вниз. Ходорковского выпустят в 2014-м или не выпустят. Интерпретация ежедневных событий, жестов, акций — привычная практика политической аналитики. При этом каждый знает, что очень многое в стране напрямую зависит от личности государя: наличие или отсутствие нововведений во всех сферах, их формы, стиль, жесткость, сроки.

Поэтому я был удивлен странным общенациональным консенсусом российских экспертов — не обращать внимания, не рефлексировать по поводу представленной в декабре Владимиром Путиным новой, довольно подробно разработанной если не идеологической доктрины, то принципиально обновленной «повестки дня».

Главное в Послании Федеральному Собранию, конечно же, не темы роста ВВП, устойчивость и защищенность экономики, не увеличение средних зарплат по отраслям, не обеспечение военных квартирами или поддержка молодых семей. Стране, «городу и миру» предложена закодированная в оценочных и проектных суждениях развернутая программа приоритетов, ориентиров, прямых указаний — смысловых коридоров действий, которые предписываются президентом практически всем — и не только государственным — институтам в стране. Отчетливо и твердо высказаны шесть-семь взаимосвязанных, концептуальных идей, которые в российском идеологическом поле до этого возникали лишь фрагментарно. И все они во многом обусловлены содержанием личной «картины мира» Владимира Владимировича, нынешней конфигурацией его понимания происходящего.

Во-первых, презентируется глубокое разочарование Путина в европейских моделях устройства мира, в западных версиях и схемах объяснения реальности. Отсюда, в частности, и реакция на появление в последние годы самостоятельного субъекта всех видов отношений, включая политические, — гражданского общества. Постоянное умножение его функций, повышение статуса в качестве некой самоорганизующейся альтернативы государству. Сегодня никто не может даже помыслить допущение, согласно которому целый ряд исконных обязательств государства (от экономического проектирования до обеспечения порядка и национальной безопасности) в будущем могут быть переданы структурам гражданского общества.

Важнейшая теоретическая платформа представленной доктрины — использование термина «государство-цивилизация». Применительно к России это словосочетание впервые пишется через дефис, в одно слово. Его появление — терминологическая премьера, настоящее идеологическое открытие. Это та системная новость, которая, уверен, будет обрастать еще множеством деталей.

Тем самым утверждается, что российская система жизни построена на правилах своей несхожести, отдельности от европейских «универсальных принципов», культурных и цивилизационных кодов. «…Российская демократия — это власть российского народа с его собственными традициями самоуправления. А не реализация навязанного извне». Здесь собственные системы ценностей, норм, отношений, установлений морали, мифов и традиций. Поэтому подчеркивается, что важно «сохранить свою национальную и духовную идентичность», понимание национального успеха, порядка, справедливости.

К сожалению, «сегодня российское общество испытывает явный дефицит духовных скреп». Восстанавливать их твердость будет поручено Русской православной церкви. В связи с этим президент, кажется впервые, использует и понятие «национальные культурные коды». Отсюда и демократия — это не только естественная власть большинства, но и власть некого русского начала с его традициями, опытом, историей. В тексте Послания несколько раз делается специальный акцент: «Мы — русские!», «Быть и оставаться Россией», «…Не растерять себя как нация». Мы отторгаем все то, что может этому помешать.

— То есть, действительно, что-то сродни военному положению, которое длится все время, как свойство цивилизации?

— Безусловно. Там, где есть явные и очень опасные враги, появляется «Народный фронт», особые и «быстрые» законы военного времени и, конечно же, «мобилизация». Возникает определение, а затем и охрана разного рода границ, отделение «своих» от «чужих». В нынешних условиях это также усиливает механизм двоемыслия. Естественно, что плоды гайдаровской революции — частную собственность, рыночные отношения, свободу движения товаров, денег, информации, перемещения людей и идей, открытые границы, интеграцию в мировое сообщество и международное разделение труда — никто не пересматривает. Но откуда ни возьмись — из недр российского консерватизма появляются «чужие». Как в знаменитой серии голливудских боевиков — чужие помыслы, действия, способы ориентации и самоощущения в новом сверхсложном мире.

Третий, на мой взгляд, постулат доктрины, который, судя по всему, чрезвычайно беспокоит Путина, — низкая эффективность государства. Россия и государство для него, в сущности, синонимы. С одной стороны, государство — святыня, но с другой, президент прекрасно осознает, что все это громоздкое здание покоится на его личных плечах, воле, устойчивости, харизме. И если он предоставит выращенному циклопу существовать самостоятельно и хотя бы на время высадится из своей «галеры» — огромная постройка при нынешнем положении «скреп» повалится.

Видимо, именно этим вызвано столь большое количество в идеологическом манифесте суждений о государстве, о его не только обязанностях и предназначении, но и моральном авторитете как основе сохранения, созидания и «увеличения роли России в мире». «Мы столкнулись с настоящей демографической ценностной катастрофой, с ценностным кризисом… Если нация утрачивает жизненные ориентиры и идеалы, ей и внешний враг не нужен, все и так развалится само по себе».

Путин внутренне абсолютно убежден в том, что только в силе и умножении государственного влияния на все стороны и аспекты жизни кроется геополитическое величие, защита страны, процветание населения и, безусловно, — развитие экономики. Он верит в то, что все поражения, неудачи, даже проблемы развития страны связаны с ослаблением государства, а все достижения — с увеличением его мощи. В управлении, во взаимодействии с рынком, бизнесом, с гражданским самосознанием, даже частными практиками людей должно быть «больше, а не меньше государства» — заявляет он в директивных текстах конца 2012 года. Именно и только оно призвано заботиться, опекать, умножать, разрешать, запрещать, следить. «Платить за жажду перемен разрушением самого государства недопустимо. Вся история России просто кричит об этом».

В связи с этим, естественно, лидер нации воспринимает, к примеру, коррупцию не как культурное предписание, напрямую являющееся следствием того, как устроена и функционирует ныне действующая система. Феодальная по своей природе, она в таких условиях иначе существовать не может. Является фундаментальным элементом общественного договора. Постоянно развивается, крепнет, находит новые креативные механизмы, умножает свое значение. Есть исследования, согласно которым 51 процент работодателей не протестуют против коррупции, поскольку она, по их мнению, хоть что-то решает в деловых отношениях. Без нее многие процессы в России застопорились бы или остановились. Чтобы хоть как-то уменьшить масштабы коррупции и ее воздействие на экономику, социальную и частную жизнь, необходимо совершенно иначе разбираться с ее предназначением и реальными функциями. Отказаться от утешительного взгляда на коррупцию как заурядное преступление.

— Что ж, ваша позиция в целом проясняется. Тогда давайте продолжать в режиме блиц-интервью, наводящих вопросов?

— Пожалуйста.

— В случае принятия ваших рекомендаций придется переосмысливать, прежде чем взяться изменять, все законодательство.

— Так как на это никто не пойдет, а менять каркас системы жизни никто не планирует (да и не знает, как это сделать), коррупционные сборы с нынешних 20-30 процентов бюджета любого дела, к которому причастно государство, постепенно, видимо, поднимутся до 50 процентов официального бюджета. По сути, коррупция ведь очень слабо реагирует на способ и неотвратимость наказания.

Вот одна из новых форм гражданской независимости от госинститутов — движение волонтерства — по своему экономическому устройству никак не зависит от государственных субсидий и даже поддержки. Сегодня волонтеры в России — своего рода пионеры будущего устройства мира: действуют без каких-либо государственных служб, разрешений, поощрений, чиновников, откатов, контроля. Их мотивы, среда, миссия, результаты — настоящий вызов не только принципам государственного устройства, но и тысячелетним моделям хозяйствования. Пока эта сфера гражданской самостоятельности еще не значима, маленькая, она казалось бы, вне политики: частные люди помогают частным людям. Но власти уже понятно, насколько они опаснее, скажем, благотворителей. Пройдет еще какое-то время, и если данное движение сохранится, не будет умерщвлено специальными законами, то через моральные инструменты оно будет способно захватить внимание и практику значительной части среднего класса. Поэтому в какой-то момент волонтеры могут быть объявлены вредителями, в отдельных показательных случаях чуть ли не «врагами народа». Здесь очень важно перехватить инициативу: функцию социальной, правозащитной и других форм работы гражданского общества переложить на плечи Русской православной церкви.

Про патриотизм в Послании сказано очень много слов. «Именно в гражданской ответственности, в патриотизме вижу консолидирующую базу нашей политики». Об этом идет речь и по поводу соответствующего воспитания граждан, и в связи с нынешними и будущими успехами государства, и по мотивам сохранения национальных представлений. В частности, распад СССР всегда воспринимался Путиным как глобальная «геополитическая катастрофа». Никто никогда ни в каком контексте не позволял себе вслух, к примеру, предположить, что именно великодушный российский народ даровал братским народам самое ценное — государственную независимость. Такая идея наверняка бы воспринималась как культурологическое предательство каких-то высших идеалов и норм.

Символично, что именно в Краснодаре — на земле казаков и в присутствии специально привезенных деятелей культуры подробно обсуждали тему патриотизма. Она была объявлена фундаментальной базой, на которой следует строить будущее страны. Не ускоренная интеграция в мировое сообщество, не развитие личности, не культурное преимущество нашего отечества, не партнерство с гражданским обществом, не интеллектуальный и инновационный прорыв, но однозначно и определенно — только патриотизм. Движение в эту сторону предполагается сегодня таким же мощным и всеобъемлющим, как некогда повсеместное, практически тотальное продвижение социалистических воззрений.

Пятый содержательный узел доктрины — «люди нам поверили, и мы победили». Речь идет не обо всем народе, а о его здоровом ядре, которое проголосовало за ныне действующего президента. «Мы победили», потому что мобилизовались, умеем это делать, способны управлять мощной и непростой страной. Ключевые понятия — «народ», «война», «мобилизация». «Умремте ж под Москвой, как наши братья умирали! И умереть мы обещали…» Этот понятийный тезаурус пронизывает все содержание последних значимых текстов. Путин словно отчитывается перед своим ядерным электоратом, членами «Народного фронта», как бы перед историческими культурными архетипами за свою идеологическую работу в пространстве «государства-цивилизации». И таким образом и с этой стороны закрепляет этот вектор движения.

Еще один — шестой тезис. Намеренная, но специально нефиксируемая двойственность многих тезисов, предложений, оценок. Президент с горечью констатирует, что девять из десяти существенных сделок современной России осуществляется вне ее пределов, не в судах отечественной юриспруденции, а в Лондоне, Стокгольме, Цюрихе и других местах. Публикацию столь откровенной информации не разрешил бы ни один опытный цензор аппарата ЦК КПСС, поскольку она свидетельствует о тотальном взаимном недоверии бизнеса и власти.

Другой пассаж Послания: «…В системе контроля надзорных органов у нас занято, по разным подсчетам, все равно около миллиона человек. Это практически столько же, сколько, допустим, у нас врачей или учителей». Добавьте к этому миллион полицейских, столько же сотрудников системы следствия, суда, наказаний, от восьмисот тысяч до полутора миллионов охранников только в частных негосударственных агентствах. Таким образом, многие миллионы работников занимаются контролем за обществом, в котором один агент социального и экономического взаимодействия не доверяет другому. Чуть ли не все — всем! Зачем нужно было лишний раз рассказывать гражданам о таком плачевном положении вещей?

— Для меня удивителен один момент. Пока вы говорили, я специально прошлась по тексту пресс-конференции. Президент Путин там действительно довольно часто, четырнадцать раз, говорит о Европе. Но ни в коем случае не упоминает ни европейскую интеграцию, ни дезинтеграцию.

— И про Америку всегда в негативном контексте.

— Да! Но не всегда, там значится и это призывно-заздравное: «они добрые, порядочные люди». Вопрос в другом: отчего у вас возникает впечатление, что Путин особым образом ориентирован на Европу? Ведь и в тексте Послания этого нет, Европа там упоминается всего однажды.

— По двум причинам. Во-первых, еще не протянуты нефте- и газопроводы в Китай, а наше благополучие начиная с 1999 года построено на цене в 110–140 долларов за баррель нефти. Большую часть своего роста мы в качестве рантье получаем из европейских стран. На эти средства, а также благодаря возможностям открытого рынка мы много покупаем, хорошо питаемся, путешествуем, отдыхаем. Чтобы не навредить возможностям экспорта энергоносителей, необходимо быть очень осторожным. Вот американцам по психологическим причинам запретили усыновлять наших заброшенных детей, включая инвалидов, а итальянцам, испанцам, немцам — нет. Двоемыслию нужно обучаться с детства: понимать, где можно и нужно говорить о европейской интеграции, а где лучше умолчать.

— Но не кажется ли вам, что вы все-таки не упоминаете существенного поворота в том контексте, который сами наметили? Вы убеждены, что Путин глубинно «против разделения властей», «против западного образа жизни» — это человек с двойным дном?

— Нет, не так грубо и однозначно. Он за эффективное российское двоемыслие. Внутренне, реально, в повседневной практике будет этому противостоять. Но в представительских текстах и выступлениях, естественно, ратовать за интеграцию с Европой, за общие интересы и принципы, прозрачность и открытость. «Убежден, в центре новой модели роста должны быть экономическая свобода, частная собственность и конкуренция, современная рыночная экономика, а не государственный капитализм».

— И все-таки, я бы сказала, вы не называете самого существенного для Послания слова.

— Всю нашу беседу я описывал то, что для себя в инструментальных целях называю «внутренней реальностью». Это нечто на самом деле неочевидное, неотрефлексированное, но реально работающее. Как точно подметил еще в 1839 году не говорящий по-русски маркиз де Кюстин: «Россия — страна фасадов». Президент прекрасно знает, что нужно говорить и как следует шутить, в частности, обнимаясь с Ангелой Меркель. В какой момент ей нужно сказать про чучело еврея в связи с девочками Pussy Riot. Он мастер риторики, великолепно обученный, креативный, образованный человек. Знает, буквально как таиландские врачи, где и когда, в какую болевую точку нужно нажать… Это и есть пребывание во внутренней реальности.

— Но вот одно слово, легкое, как перо. «Демократия». Как он относится в 2012–2013 годах к европейской демократии, к паневропейскому проекту всеобщей демократизации и ее бастиону — ЕС? Насколько он в них разочарован?

— Демократия — это правильное воспитание большинства под попечением Алексея Алексеевича Громова — ведущего демиурга производства и распространения смыслов российскими медиа. Вы вот иронично скажете, что телевизор не смотрите, но из 500 занятий, фиксируемых социологами, время, затрачиваемое на просмотр телевидения, — это занятие номер один. Сотни миллиардов человекочасов. Пять раз в неделю от девяносто пяти до ста двадцати миллионов человек тратят на формирование своих «картин мира» не меньше четырех часов в день. Все это очень серьезно. Демократия — это система представлений, в которых людей убедили. У нас сейчас примерно 55 процентов трудящихся (раньше было 75, но в эпоху Путина эта доля сильно уменьшилась) работают на частных предпринимателей, но при этом большая их часть если не ненавидит, то в любом случае не доверяет своим кормильцам. И государству тоже, и богатым, и бедным не доверяет. И полицейским, и бандитам. И про неоправданную приватизацию не забывает. Сохранение такого разорванного, но по сути своей социалистического сознания — основа двоемыслия. По-видимому, это и есть главное достижение пропагандистской машины последних двадцати лет: изготовление массовых представлений миллионов избирателей о недоверии к богатым, о слабом государстве, требующем сильного правителя, но и об «иностранных агентах», о тех, кто «шакалит у посольств». Этот лишь кажущийся противоречивым продукт оказался очень успешен.

— И получается очень странная вещь: Путин, с одной стороны, рассматривает демократию, Европу как некую рамку, в которой он вынужден действовать, а с другой — пытается изобрести свою демократию, свою Европу.

— Конечно, а что в этом странного?

— Как это уживается, нет ли в этом когнитивного противоречия?

— Прекрасно уживается. Внутреннее пространство жизни скроено, естественно, по собственным законам. Но мы имеем достаточно адекватные представления о том, как нужно существовать вовне. И будем действовать так, как нужно это делать, с учетом всех тех процедур, которые приняты в мировом сообществе. В двадцатке, в восьмерке, в ООН. Но здесь, внутри, на нашей территории «все будет, как при бабушке». «Мы за ценой не постоим» — знаменитая фраза Окуджавы многозначна и адекватна в отношении не только периодов войн.

— Но очень занятно все-таки, как он видит внешний мир? О Европе он говорит почти исключительно в экономическом контексте (кризис – развитие), об Америке ни в коем случае не говорит как об общемировой реальности, о т.н. «мировом сообществе» едва ли когда-то упоминает в положительном резусе (а это в принципе принято в мире), тогда как «государство-цивилизация» — категория, рассчитанная у Путина, прежде всего, на противостояние десуверенизации, — позиционирование на мировой арене.

— Есть демонстрационный продукт, а есть внутреннее пространство, реальная практика.

— И все-таки, что остается у России вне этого? Признаем ли мы внешний мир?

— Конечно, признаем. И внешние, и внутренние правила игры. С равной степенью внимательности. Это помогает удачно продавать нефть и газ, но при этом сохранять трансисторические культурные матрицы в неприкосновенности.

— Культурные тренды там вообще не числятся?

— Понятие «культура» в Послании употребляется несколько раз: в выражении «национально-культурный» и «востребованность учреждений культуры», что означает массовый доступ к соответствующему типу услуг.

— А не кажется ли вам, что он в принципе не говорит о внутрироссийском общественном мнении, а исключительно, скажем так, об одиночках — об отступниках, о маргиналах, о еретиках? Знаете, у Шекспира: «природный шут» — брошено в лицо Лиру. Так вот: все путинские оппозиционеры — «природные» одиночки.

— Конечно.

— Президент изредка величает их «политическими оппонентами», даже не оппозицией, даже не движением…

— Это люди, которые несут чуждые России представления.

— Так каковы же в этом случае его представления об общественном мнении?

— Убежденность, что он сегодня воплощает глубинные и искренние взгляды большинства. И это действительно так. Более 56 процентов населения, по данным социологов, поддержали закон о запрете гражданам США усыновлять российских детей. Большинство лояльно властям, разделяет патерналистские настроения и не верит в то, что от людей что-то зависит. Советские установки солидарны с евразийскими по части больших «побед» и величия государства, а национализм вырастает из уверенности в «особом пути» России и ее исключительности.

Федор Лукьянов, который сменил Александра Караганова на посту председателя СВОПа, говорит, что больше в мире не останется сверхдержав, и уж Россия тем более никогда таковой не будет. У Путина, безусловно, существует настоящий комплекс по этому поводу. Он обижен на то, что Россию не считают сверхдержавой, и все сделает, чтобы показать миру: это не так. Потратит на такое доказательство несметные деньги.

— Есть ли в его текстах последнего времени новая трактовка меритократии — «лучших», элит? Даже его невероятно эмоциональная риторика, как правило, — пример анонимности. Президент не называет ни одного лица, которое было бы ему особенно интересно или, наоборот, категорически претило в элитах. У современного Путина принципиально отсутствует персонализация элит. С чем вы это связываете?

— С тем, что Ганди уже умер. Поговорить теперь не с кем.

— И нужно выдувать эдакий бесконечный мыльный пузырь «коллективных» мнений, в которых все станут растворяться?

— Да, сегодня ты Сердюков: свою работу выполнил, послезавтра тебя легко можно арестовать, но делать этого не будут.

— Или Медведев?

— Очень современный, живой и надежный человек. Осуществил все задания. Почему бы не назначить следующим президентом Шойгу? Он же на третьем месте по рейтингу. Интеллектуал, географ, военный, с ним хорошо охотиться.

— Не считаете ли вы, что возникает определенный крен в фольклор, в архаику? Культивируются представления о «тысячелетнем» языке, «вековой» народности, «русском» быте и т.п. Новый путинский народ — почитай, музейный экспонат?

— Президент думает об этом так, как любой человек, получивший советское образование. Оно ведь было достаточно сказочным. Вы помните, на месте Российской империи создана потрясающая добрая страна, которая заботится о людях. Я не вижу здесь какого-то личного цинизма. В этой установке нет двоемыслия. Он убежден, что такова его миссия. Он столько дал людям. Подчеркивает в Послании: «трудящиеся получали три тысячи рублей в месяц, а сейчас двадцать девять тысяч». Снабдил большинство благополучием и гигантскими возможностями. Мы действительно живем много лучше, чем прежде.

Интересно, о чем президент не говорит: о труде, ответственности, творчестве, культуре в большинстве ее смыслов, о каком-нибудь общенациональном усилии, о гражданском самосознании, нигде не произносится слово «личность» — это все важно зафиксировать.

— Уходит медведевская заветная тема президентских Посланий: «семья», «поколения», «дети». Зато вместо этого обозначена апелляция к генеалогическому бэкграунду. Кто припомнит, чтобы Путин радикально подчеркивал: «я русский человек, мама русская, папа русский», — цитирую пресс-конференцию?

— Россия, видимо, в связи с этим в ближайшее время накопит огромную скорость и энергию отставания от представлений, адекватных вызовам времени. Накопит множество пересекающихся заблуждений, форм неадекватности, непонимание хода истории, тех настоящих вопросов, тем более возможностей поиска решений, которые стоят сегодня перед нашей страной. И его миссия, я думаю, будет заключаться в том, чтобы пройти этот путь очень жестко и таким образом подготовить систему к какой-то очередной гигантской трансформации, которая уже будет происходить без него. Мы, видимо, должны попасть в некий семнадцатый год. Но это очень сложный и большой путь, его еще надо пройти. Это ведь сложная система лифтов. Сейчас намечается движение вниз.

— Вниз, куда?

— В непременное осуществление той идеологической доктрины, о которой я говорю. Мы уже наблюдаем множество жестов из нашего будущего. Они будут только умножаться, потому что наш президент очень ответственен, активен, умен!

Беседовали Ирина Чечель и Александр Марков.

Опубликовано: http://gefter.ru/archive/7552