Gefahrdungsgebiet. Москва в Пруссии

Я не стал бы называть это музеем под открытым небом -- для этого бывшая военная база советских войск, во-первых, слишком велика, а во-вторых, не содержит объектов, как принято выражаться, "музейного уровня".

Сначала мы с женой увидели высокий забор с пущенной поверху колючей проволокой, а потом нашли в нем огромную дыру, через которую и попали на засаженное молодыми соснами стрельбище. У нас появилась редкая возможность осмотреть и сфотографировать остатки быта обитателей этого заброшенного теперь военного объекта, символические репрезентативные сооружения, гигантские циклопические постройки военного назначения, лишенные былой "начинки", но все еще дающие представление о масштабах мирового военного противостояния.

Территория базы делится на три зоны: военную, командно-идеологическую, оформленную советскими символами, и частную -- с домами, в которых не так давно жили офицеры и прапорщики. Все эти зоны разделены бетонными заборами и сообщаются через проходные, вернее, через то, что осталось от контрольно-пропускных пунктов.

Собственно военная зона поражала своей огромностью. Бетонные бункеры, заросшие мхом блиндажи, огороженные колючей проволокой, склады, уходящие под землю шахты и т.д. Надписи в этой зоне были выдержаны в повелительном наклонении и отличались краткостью и деловитостью: "Не приближаться!", "Объезд через 300 метров", "Стоять здесь!". Это пространство можно назвать максимально асимволическим, хотя вся воинская часть существовала для того, чтобы его обслуживать. От существования подобных пространств зависело глобальное равновесие эпохи сдерживания, основывавшееся на гипотетическом равенстве средств взаимного уничтожения.

Командно-идеологическая зона, напротив, была насыщена всевозможными символами, ставящими целью связать эту воинскую часть с жизнью страны, дать установки на ближайшее время, напомнить о служебном долге. В самом центре этой зоны располагалось большое панно, изображающее Красную площадь, мавзолей, Исторический музей практически без соблюдения перспективы, как если бы эти здания стояли рядом друг с другом. Перед этим главным символом СССР как раз на месте поверок и торжественных смотров за несколько лет образовалась огромная помойка. А в одном из зданий неподалеку мы изучали символы сухопутных войск, военно-морского флота, военно-воздушных сил. Там же висели лозунги: "Красная Армия -- форпост мира", "Крепите боевую мощь нашей Родины!". Обращал на себя внимание стенд с постоянными рубриками: "Форма одежды на завтра", "У нас в женсовете", "Что, где, когда?". К этой же зоне относятся спортивные сооружения с соответствующими эмблемами ("Мастер спорта", "ГТО") и большое стрельбище с ржавыми тележками для поднятия мишеней.

В одноэтажном здании, выкрашенном в яркие цвета, которое мы вначале приняли за детский сад, оказалась сауна. На стене предбанника входящих приветствовал улыбающийся широкоплечий блондин с веником в руке, а рядом две похожие на матрешек бабы кокетливо выглядывали из деревянных бадей. Но самое инте-ресное панно, также выполненное в стиле примитив, мы застали в самой сауне: три обнаженные гурии -- с пепельными волосами, блондинка и брюнетка -- сидели за круглым столом с самоваром. Одной стеной сауна выходила на официальное, другой -- на частное пространство, так что связанное с пребыванием в ней эротическое удовольствие, видимо, носило пограничный характер и свидетельствовало о переплетении частного и идеологического в едином порнографическом лубке. В подобном оформлении сауны воинской части было что-то вызывающее, предвещающее скорый распад некогда грозной тоталитарной системы.

В третьей -- частной -- зоне стояло несколько трех- и четырехэтажных домов, в которых жили офицеры с семьями. Появившуюся у нас возможность документировать вкусы обитателей этих квартир можно считать уникальной. Обычно частная жизнь незнакомых людей покрыта завесой тайны. Представшую перед нами картину логично было бы поделить на две части: освоение западного образа жизни (естественно, ГДР рассматривалась как часть Запада) и оформление своего быта в привычном неурбанистическом и фольклорном стиле.

Один офицер создал в коридоре настоящий коллаж из журнальных вырезок: там были изображения культуристов, красоток в бикини и без, бутылок с экзотическими напитками, шикарно сервированных столов, этикеток от шампанского и кремов. В целом коллаж смотрелся как наивный поп-арт.

Вкусы некоторых из его сослуживцев поражали своей скромностью: они наклеивали на кухнях коллекции этикеток от иностранных консервных банок (венгерский "Зеленый горошек" рядом с болгарскими томатами и польскими огурцами) или же наклеек от пивных бутылок. Ванные и кухни часто отделывались разноцветными пластиковыми имитациями кафельной плитки; особым шиком считалось набрать как можно больше пластиковых квадратов разных цветов и разместить их наиболее прихотливо. Иногда они украшались цветочным орнаментом или небольшой коллекцией зайцев, уток или мышат.

Заметно преобладало стремление украсить свой быт (причем не только детские комнаты) персонажами "Веселых картинок", пейзажами родной природы. Одна квартира была полностью расписана камышами, стилизованными волнами и парящими над ними птицами и любимыми насекомыми или цветами (божьими коровками и колокольчиками). В одном случае многочисленные животные были нарисованы и скомпонованы вполне профессионально. В другом -- во всю стену был изображен силуэт Москвы.

Бросалось в глаза отсутствие политических мотивов, за исключением настенных календарей перестроечного периода. Только один украинский патриот вырезал из журнала и повесил на стену конную статую Богдана Хмельницкого.

Создавалось впечатление, что в этих квартирах жили несколько инфантильные и милые существа, что резко контрастировало с их работой в первой зоне. Ведь эти "эльфы" поддерживали глобальное стратегическое равновесие и могли участвовать в катастрофе мирового масштаба. Поэтому они нуждались в посреднических услугах второй зоны. В выполненных там произведениях идеологического искусства художники как бы стеснялись своего недостаточного профессионализма (того, что Илья Кабаков когда-то назвал "жэковским уровнем" и чему он придал концептуальную форму) и неудачно пытались его замаскировать. В этой стыдливости прочитывается принципиальное различие частных и идеологических пространств последнего периода СССР.

Как военнослужащие солдаты и офицеры Энской части участвовали в поддержании глобального противостояния, определявшего границу между Западом и Востоком, а как люди были носителями лишь частично урбанизированной локальной культуры, не затронутыми противостоянием (иначе чем объяснить их наивное стремление "европеизоваться"?). Вероятно, отсюда возникала необходимость "накачивать" их символами державности в командно-идеологической зоне, которая, в свою очередь, к концу 80-х годов и сама дала трещину, о чем на рубеже идеологического и частного свидетельствует фольклорное пространство сауны. Это пространство не создает новую, четвертую зону, но размывает границы между второй и третьей, а без них не способна выжить вся система.

О том же, о выделенности частной жизни как особой, не подчиненной идеологической сфере, отчасти ориентированной на Запад, говорят настенные росписи и коллажи советских офицеров, выступавших в качестве дизайнеров своих жилищ. Но на тот момент, когда глобализация их культурных навыков только началась, глобализация разрушительного потенциала, который они обслуживали, достигла высокой степени. Глобальное никогда не бывает равным самому себе, источники, из которых оно питается, всегда локальны. Так что, говоря о глобализации мировых процессов, мы всегда незаметно для себя имеем в виду что-то вполне конкретное, локальное, местное (визуализированную американскую культуру, книжную французскую, речевую русскую, которые взаимно ограничивают одна другую, создавая свой глобальный эффект). У каждой из этих культур есть своя командно-идеологическая зона, где необходимость противостояния обосновывается на уровне воображаемого, вводятся фигура врага и правила поведения в условиях противостояния, которые очень опосредованно связаны с устройством частной жизни. Если пространство собственно военного противостояния (первая зона) асимволично, а командное пространство перенасыщено, засорено глобальными символами, то сфера частной жизни конца 80-х годов организовывалась по более или менее автономным законам и почти лишена идеологической подоплеки. Поэтому сигналы, посылаемые из командной зоны, до нее практически не доходили (в отличие от сталинского времени, когда они доходили практически мгновенно и утверждали свою эффективность с помощью насилия), а вязли в промежуточных пространствах, вроде описанной сауны. Быт офицерских семей также образует "плохую" проводящую среду для этих приказов: и в "прозападной", и в фольклорной разновидности он созерцателен, не агрессивен, не способен впустить в себя образ врага в требуемой второй зоной степени. Инфляция командно-идеологической зоны и ее символики представляется в данном случае достаточно очевидной. Саму ее можно рассматривать как экзотический, циничный вариант частной жизни.

Уникальный опыт, который мы с женой имели возможность провести, поставил проблему самоинсталлирования. Концептуалисты создали жанр инсталляции, сделанной как бы не художником, а его героем, с которым художник благородно делится авторством. Хотя в этом случае уместнее говорить об удвоении авторства. Во-первых, художник -- акт во многом литературный -- изобретает героя-персонажа (первое авторство), а во-вторых, от его имени создает произведение, становясь автором в обычном смысле. Считается, что удвоение авторства помогает его окончательно стереть, и на самом деле "говорит" голос персонажа, а подлинные признаки авторства формируются на уровне подписи, права на произведение и ряда других инфраструктурных параметров.

В случае самоинсталлирования мы имеем ослабленный вариант авторства: автор задокументированных нами инсталляций неизвестен, он не оставил подписи, более того, он утратил право собственности на занимаемое им пространство -- оно теперь не принадлежит никому. Другими словами, то, что художник более или менее искренне провозглашает, здесь реализуется буквально. "Искусством" самоинсталляцию делает исключительно апроприатор, становящийся автором не инсталляции, а всего лишь ее фотоизображения. В каком-то смысле к этому стремились и этого опасались и симуляционизм, и концептуализм, и критическая постфотография... Они хотели принести автора в жертву в символическом смысле, но опасались потерять реальное инфраструктурное авторство; уступая, как говорят дети, понарошку, они, что вполне естественно, стремились удержать свой реальный статус и даже усилить его кажущейся уступчивостью.

Похожие смысловые ловушки связаны, конечно, и с практикой документирования самоинсталляции. В некоторые из них она неизбежно попадется.

Итак, мы посетили кусочек СССР в Пруссии, с его Москвой, Кремлем, мавзолеем и другими известными символами. Но теперь это собственность земли Бранденбург, предупреждают нас развешанные повсюду таблички, и эта земля объявила территорию бывшей военной базы "опасной зоной" -- Gefahrdungsgebiet. Там нет жителей, она никак не используется. Все имеющиеся строения (уже после нашего первого визита) пометили какими-то цифрами, как будто провели инвентаризацию. И только из окон, лишенных рам и превращенных в "естественные картины", по-прежнему открывались чудесные виды...