Кому на Руси жить… «Попы», режиссеры Валерий Залотуха, Людмила Уланова

«Попы»

Автор сценария В.Залотуха
Режиссеры В.Залотуха, Л.Уланова
Оператор С.Мокрицкий
Композитор Е.Комалькова
«Ракурс» при участии Госкино РФ
Россия
1999

Фильм Валерия Залотухи и Людмилы Улановой называется «Попы». За этим заглавием может скрываться ироническое любопытство и антропологический интерес, одинаково свойственные современному взгляду на поименованное сословие. Возможно, и продолжение социологического спора полуторастолетней давности — «кому живется весело, вольготно на Руси?». Вопрос этот по-прежнему бродит в умах и всегда найдет-ся Лука, готовый с уверенностью утверждать: «Попу!»

Картину начинает кадр, который можно назвать эпиграфом: гигантский золотой ангел под крупными хлопьями снега медленно взлетает в небо. Но взлетает он с помощью подъемного крана и так, что поначалу мы видим оборотную сторону скульптуры, ее полый испод с деревянными распорками и лишь потом — золоченый фасад во всей его красоте. Ангел парит над прозаическим гулом города и стройки.

За ним следует черно-белый пролог — фрагменты документальной ленты «Из тьмы к свету», снятой в пору второй — хрущевской — волны гонений на церковь. Бывшие семинаристы и священники-расстриги рассказывают, как, разуверившись в Боге и церкви, вырвались из религиозной тьмы к свету созидательного труда. Один бодро шагает по завод-ским цехам и освобожденно вальсирует в Доме культуры. Другой с подчеркнутым интересом провожает взглядом проходящих девушек. Третий объясняет заинтересованной аудитории несостоятельность религии. Трудно судить, как действовал фильм в свое время. Сегодняшний эффект — почти невыносимая жалость к героям. Объективная камера зафиксировала их удручающе неживые глаза, депрессивные лица. «Сказал безумец в сердце своем: «нет Бога» (Пс. 13, 1). Торжествующий дикторский голос обличает пьющего диакона Сироткина, блудящего священника Чулкова, радостно констатирует закрытие еще одного храма, где из народа обманом тянули трудовой рубль — на сытое житье попам, на шелка и украшения поповым дочкам.

Миф старый, слишком даже старый. «…О ком слагаете вы сказки балагурные, и песни непристойные, и всякую хулу?.. Мать-попадью степенную, попову дочь безвинную, семинариста всякого — как чествуете вы? Кому вдогон, злорадствуя, кричите: го-го-го…»

У Некрасова «потупились ребятушки, молчат». В фильме «Попы» после черно-белого пролога тоже молчание, а в голубом небе реактивный самолет неслышно проводит белую черту, перенося нас в сегодня. По улицам Москвы в современной городской толпе спешат или степенно вышагивают пожилые и молодые священники. Легкомысленная полечка Бородина придает уличным зарисовкам, смонтированным с каким-то даже веселым изяществом, характер жанра, простой сценки из жизни с ее улыбчивым и любовным вниманием к повседневному течению жизни.

Закадровый текст от автора читает Сергей Арцибашев. Первая же фраза, произнесенная его низким, умно-ироничным голосом: «Попы… Вернулись…» — звучит удивленно уважительно к невесть как сохранившемуся, трижды клятому и усердно уничтожавшемуся сословию. Голос размышляет, спрашивает, иронизирует, но не над ними, вернувшимися со всеми своими архаическими атрибутами — «брадами, власами, рясами». Скорее над собой, над нами, с нашими всегда готовыми на поповский счет избитыми цитатками из фольклора: «Гром гремит, земля трясется», а то и из классики: «Жил-был поп, толоконный лоб». Вот, собственно, весь объем знания-отношения.

Священников в России не жалуют слишком давно и слишком крепко.

К этой глубокой и давней неприязни порою примешивается неосознанное суеверие (встретить на пути черноризца — не к добру!), порою снисходительное удивление, а чаще всего — приобретенное в советские времена недоверие («Что под рясой, батюшка?» — под рясой предполагаются погоны офицера КГБ).

Убежденных с этого не сдвинешь, так стоит ли трудиться?

Авторы «Попов», вероятно, предполагают, что стоит. Они знакомят зрителя с тремя очень разными священниками: столичным, деревенским и, скажем так, провинциальным. Столичный — отец Сергий Правдолюбов, потомок славного священнического рода, в котором были и новомученики, и исповедники (весь сонм их канонизирован Архиерейским Собором 12 августа 2000 года). Этот батюшка — веселый, общительный, энергичный. Что называется, витальный. Витальность его имеет под собой основу не столько психофизиологическую, сколько историческую, происходящую от непрерывности рода и служения. Для таких теперь уже редко встречающихся священников связь времен не прерывалась. Они как ветви старых могучих деревьев, питающихся соками глубоко ушедших в почву корней. Они же связаны с небесными предстателями — мучениками и исповедниками ХХ века — самым тесным, кровным родством.

Отец Михаил Щербатов, прошедший Афганистан, самый молодой из героев фильма, служит в городке Елатьме, по большей части состоящем из инвалидных домов, в том числе и детских. Отец Михаил представляет тип священника, быть может, наименее распространенный, но тем более ценный, заставляющий вспомнить слова К.Леонтьева: «Благо тому государству, где преобладают жрецы и воины». Этот деятельно-мужественный тип «жреца-воина» бывает, как правило, склонен к социальному служению — в тюрьмах, армии, больницах, инвалидных домах и сиротских приютах. Словом, везде, где священник очевиднее всего являет себя как воин Христов, и невидимая, по слову старца Никодима Святогорца, брань¹ совершается порою вполне видимым образом.

Деревенский батюшка, может быть, самая удивительная судьба — отец Сергий Симаков, в прошлом известный московский художник, талант, богема. Теперь этот смиренный священник несет на непривычных к этому плечах непомерную тяжесть крестьянского труда, подвиг восстановления храма Архангела Михаила в Бору (действительно, в бору — четыре часа пешего хода в сугробах по плечи). Физически ощущаешь, как же ему нелегко справляться с этой работой, пот с него катится градом, кажется, сейчас человек сломается и упадет. Такой «зигзаг судьбы», с точки зрения человека нецерковного, драматичен. На самом деле путь отца Сергия типичен для современного священства, во множестве рекрутированного из рядов творческой и технической интеллигенции, составляющей большую часть городских приходов. Ну а где служить, священник не выбирает — куда епархиальное начальство пошлет…

Авторы «Попов» представляют трех священников с целью апологетической. Но апология их четко структурированного фильма не страдает той наивной прямолинейностью, что зачастую бывает свойственна подавляющей части — вне зависимости от конфессиональной принадлежности — христианских документальных картин. Залотуха и Уланова избежали по меньшей мере трех искушений, преследующих фильмы этой тематики.

Во-первых, они не перегрузили фонограмму церковными песнопениями. Во-вторых, уберегли картину от кочующих из фильма в фильм хроникальных кадров (взорванный храм, антирелигиозное шествие, изъятие церковных ценностей, глумление над мощами). И в-третьих, избежали прямой проповеди, хотя большую часть фильма составляет монолог трех священников.

Это не оговорка — три монолога слиты в один. Авторы «режут» рассказ порою прямо посреди фразы, так что начатое одним священником как бы подхватывает другой и продолжает третий. Они отвечают на вопросы, которых мы не слышим, но понимаем их смысл через ответы. Отвечают иногда до противоположности разно — в силу возраста, характеров, биографий и обстоятельств жизни. Впечатление единого монолога возникает не только благодаря точному монтажу и не только из-за общей для всех троих профессии. Единомыслие при разности личностей и судеб — вот что объединяет повествование. Давая нам в буквальном смысле насладиться разнообразием личностей своих героев, авторы подчиняют ход повествования этому единомыслию, происходящему из сути и главного смысла священнического служения. Как говорит в фильме отец Сергий Правдолюбов: «Если бы все батюшки договорились не служить один день во всем мире, то мир в этот день бы и кончился».

В сложной и одновременно строго логичной структуре фильма, соединившего в себе до избыточности обильный видеоматериал (черно-белую цитату «Из тьмы к свету», цветные уличные зарисовки и монолог и жизнеописание трех священников), есть единый динамический вектор, общее направление движения. Зритель сразу ощущает это, хотя и не знает еще, куда направляются герои.

Московский батюшка выходит из подъезда дома и идет к автомобилю. Деревенский запрягает лошадь и садится в телегу. Елатьминский движется пешим ходом по унылым улицам своего городка. Общий их монолог развивается в пути. Рассказ, начатый в салоне автомобиля, подхватывается в тряской телеге и продолжается на пешем ходу. Это движение, заданное в начале, на время прерывается, чтобы возобновиться ближе к финалу. А разговор длится «в интерьере».

В кабинете столичного батюшки, сидящего в покойном, большом кресле среди книжных шкафов, чувствуются уют и добротность десятилетиями хранимого «гнезда».

В полутемной горнице деревенского священника отца Сергия Симакова стены густо увешаны фотографиями, репродукциями и картинами собственного письма, на рабочем столе кисти и краски, на печи кошка с котятами — живописная смесь деревенского и артистического быта.

В типовой квартире елатьминской «хрущобы» отец Михаил потчует гостей традиционным чаем, и на всем лежит печать опрятности, домовитости и более чем скромного достатка.

Рассказ священников начинается с ответа на очевидно животрепещущий вопрос — о достатке. У московского батюшки зарплата две тысячи рублей, так же как у плотника, казначея и всех, кто трудится в его храме. У елатьминского — четыреста рублей, «ну и матушка зарплату получает». У деревенского священника зарплаты вообще нет — храм бездоходный, восстанавливается на пожертвования, а кормит батюшку с матушкой натуральное хозяйство — овцы, корова, козы.

Режим дня: священники начинают день с молитвенного правила, не едят до обеда даже и тогда, когда не служат: пока в храмах идет литургия, вкушать не полагается ничего. Рабочий день елатьминского и московского священников начинается в шесть утра, деревенского — в четыре.

«Волка ноги кормят: там песок достал, здесь цемент, а потом — в храм, служить…» «После службы хочется отдохнуть. Но куда! Ноги отекли, голова гудит… Полчаса молчания — это наслаждение!..» Священники говорят о своих буднях так спокойно и беспафосно, что зритель не сразу понимает, казалось бы, очевидный авторский ход. Этот монолог, сами эти священники есть, собственно, антитеза тезе, предложенной в обличающем сюжете «Из тьмы к свету»: «они нигде не работают… безбедно живут на деньги прихожан… они пьют и блудят… обманывают так называемыми чудесами».

Три священника говорят и о чудесах: о литургии, о красоте Божьего мира, о возможности служить в церкви, о благоухании, разнесшемся в разоренном храме, и фресках, внезапно проступивших на его закопченных стенах. Но о чем бы ни шла речь — о людях, вдруг охваченных покаянным порывом при встрече с проходившим по улице священником… о Ванюшке из детского дома, которого усыновил отец Михаил («у меня дочки, а я все мечтал о сыне, Иване»)… о том, с каким трудом далось служение в церкви и грубый крестьянский труд бывшему художнику и его столь явно не деревенской красавице матушке… о литургиях, отправлявшихся на нарах Соловецкого монастыря дедом и отцом Сергия Правдолюбова… наконец, о выборе пути — естественном для потомственного священника и таком неожиданном для преуспевающего столичного художника и юноши, прошедшего Афган, но не пожелавшего «подумать и погулять», как советовали его родные… — все это с точки зрения современного человека выглядит если не чудом, так чем-то необычайным, из ряда вон. Воистину, «есть еще на свете чудаки люди!» Отец Сергий Симаков говорит о непомерной тяжести креста, об искушении бросить все. Вспоминает Москву, знаменитую «два-дцатку» художников-нонконформистов, выставки, альбом Аллы Пугачевой, который оформлял по заказу фирмы «Мелодия».

Как тревожен этот путь,
Не уснуть мне, не уснуть…
Деревеньки, купола,
И метель белым-бела… —

песня из давнего альбома с ее вдруг проявившимся — пророческим — смыслом накладывается на фото молодого, весело улыбающегося художника. В его лице с трудом угадываются черты нынешнего отца Сергия. Так же как в мальчике с афганских фотографий почти невозможно признать священника Михаила Щербатова.

Фильм «Попы» чрезвычайно внимателен к лицам своих героев — не только главных, но и из «массовки», из уличной толпы, которых снимают откровенно, без всяких скрытых камер, давая возможность проходящим священникам посмотреть прямо в объектив. Такой прямой взгляд в документальном кино — «аттракцион» из сильнейших по своему действию на зрителя. Это не актер «в образе» и энном по счете дубле, а живой человек, которому смотришь прямо в «окна души».

Залотуха и Уланова дают нам возможность рассмотреть лица трех священников, сравнить со старыми фото, увидеть в минуты сокровенные — молитвы или нечаянных слез (когда отец Михаил вспоминает погибших ребят, а отец Сергий Правдолюбов — отпечаток ладони своего деда, сохранившийся в «личном деле»).

«Взгляните на лицо» — название давно ставшего классикой фильма Павла Когана звучало как манифест, как вызов постановочной документалистике, где даже трактора шагали по полям, как на параде. С тех пор документальное кино научилось не только смотреть на лицо. Современного зрителя не удивишь ни погружением в повседневную жизнь документального героя, ни обжигающей искренностью монолога. Мастерство документалистов, приходящих со своими легкими видеокамерами прямо в дом — да что там! прямо в души! — достигло, кажется, всякого мыслимого предела.

Авторы «Попов» показали нам лица, измененные не просто возрастом, даже не просто единственным в своем роде жизненным опытом. Есть нечто, что больше времени и опыта, это нечто лежит в духовной сфере. Духовной — в прямом смысле слова. «Чудо у нас совершается обычно рабочим порядком», — говорит отец Сергий Правдолюбов.

Нечто важное, сделанное В.Залотухой и Л.Улановой, относится еще и к сфере собственно режиссерского мастерства. Залотуха и Уланова выстроили сложнейшую партитуру своей ленты так, что есть эпиграф, пролог, три повествовательные части, причем они закольцованы. Есть сквозные мотивы, рифмы, ассоциативные ходы. Структура прямо-таки кристальная. Есть развитие сюжета во времени историческом и конкретно биографическом и пространстве.

Стоит добавить, что сюжет о трех священниках пронизан еще одним, и на первый взгляд самостоятельным, сквозным сюжетом. Он возникает время от времени, и вместе с ним возникает музыкальная тема (композитор Екатерина Комалькова), все более уверенная и наконец становящаяся главной. Сначала какие-то люди куда-то несут большие охапки зеленых ветвей. Куда? Зачем? Спустя некоторое время мы видим тех же людей, разбрасывающих траву. Где? Для чего? Все окончательно проясняется ближе к финалу, когда наши герои в предполагаемом, но невидимом пространстве достигли своей цели — храма. Все они служат в разных местах. Но метафизически фильм объединяет и их, и нас, и всю церковь в пространстве некоего четвертого храма — он-то и украшался травой и березами к празднику Святой Троицы. А поскольку в этом фильме нет ничего случайного, стоит добавить, что двое из его героев являются настоятелями храмов, освященных в честь Живоначальной Троицы.

Но это еще не финал. Финал — на все тех же московских улицах, по которым, мешаясь с толпой, торопятся или неспешно ступают священники. И голос за кадром резюмирует: «…их травили, подкупали, растлевали, а они уцелели — образом жизни уцелели. Народ — это язык плюс образ жизни. Язык мы уберегли, точнее, он сам себя уберег, а вот с образом жизни — беда. Одни попы как жили, так и живут. Они уцелели как сословие. Единственное уцелевшее сословие в России — священство. Они не теряли Россию, которую, как принято считать, мы потеряли. Они и есть Россия».

¹ Брань — борьба.