Наш август 91-го

Моя работа в журнале «Искусство кино» пришлась на уникальную во многих отношениях пору. Для прессы, для толстых журналов (главное чтение тех лет) уникальность эта выражалась в том, что государство все еще финансировало наши издания в таком объеме, когда о материальной стороне дела редакциям вообще думать было не надо, а цензурный контроль стремительно убывал, в конце концов сойдя на нет. В цензуре, в ЦК (пока они существовали) просто не знали, что с нами делать, а некоторые контролеры (были среди них вполне нормальные люди) откровенно радовались, что их выморочное господство над печатным словом растворяется в воздухе. Власть идеологии завершалась, власть денег только-только (и очень робко) давала о себе знать. Ситуация противоестественная, но прекрасная. Она не могла существовать долго, но как замечательно, что какое-то время она все же существовала! Думаю, мы ситуацией этой воспользовались неплохо, давая читателям то, по чему они изголодались, что еще год-два назад могли узнавать лишь урывками, проглядывая ночами слепые тексты на папиросной бумаге. В журнальном буме конца 80-х — начала 90-х мы оказались не последними. Нет смысла перечислять опубликованное — желающие могут ознакомиться с журнальными подшивками, и, думаю, даже сегодня это будет небезынтересное чтение. Я же нынче вспоминаю те дни, которые не только для «Искусства кино», для всей страны оказались поворотными, — августовские дни 91-го года, которые и нашу журнальную ситуацию решительно перевернули, заставив искать средства к существованию, о чем, впрочем, тогда, наверное, мало кто догадывался.

19 августа мы собрались в редакции, где царило состояние всеобщей подавленности. Пресса остановлена, типографии взяты под контроль. Мы в числе закрытых изданий не значились, до нас как бы еще не добрались, в производстве находился девятый номер, где печаталась повесть Саши Кабакова «Сочинитель», фантастические события которой до странности напоминали происходящее. Выйдет? Не выйдет? А если выйдет, то что за этим последует?

Подавленность и тоска по убиваемой демократии не помешали, однако, заняться делом. Кто-то связывался с Союзом кинематографистов на предмет того, чтобы наши подписи оказались под общим антипутчистским кинематографическим воззванием. Кто-то отправился к Белому дому в тот вечер, когда там ожидался штурм. А кто-то писал собственный текст от «Искусства кино», одновременно пытаясь отыскать типографию, где его удалось бы напечатать.

Типография была найдена, текст отпечатан в количестве 400 экземпляров, назван специальным выпуском «Искусства кино» и 21-го утром распространен в городе. При этом сотрудники журнала проявили незаурядные профессиональные знания в области отечественного и зарубежного кинематографа о партизанах и подпольщиках: на вооружение были взяты наиболее эффективные и совершенные методы расклейки нелегальных листовок. Я уговаривал:

— Коллеги, обойдемся без партизанщины, давайте я отвезу наш специальный выпуск в «Московские новости». Там штаб журналистского сопротивления, у них средства, возможности, они все сделают быстрее и лучше нас.

Решили: половину в «Московские новости», а половину все же расклеить. Опыт и решительность молодогвардейцев не давали покоя, такие обозначились занятные психологические нюансы.

Завершилось все, как вы помните, довольно быстро, и я сразу с горячностью предложил:

— Ребят из типографии, которые листовки печатали, поблагодарить надо — письмом, в журнале, публично.

Благодарственное письмо Лева Карахан, в ту пору сотрудник отдела критики, ныне заместитель главного редактора, смущенно принес обратно.

— Не надо письма, боятся они.

— Что значит — боятся? Ведь не боялись же печатать, когда и вправду было опасно.

— Да не того они боятся. Для них это левая работа, халтура. Говорят:

«Не дай Бог, директор узнает, он у нас строгий».

Загадочная, однако, страна (что, впрочем, не мною первым замечено).

Но это так, к слову.

Потом мы снова собрались в редакции — сотрудники и коллеги, которые проводили те дни с нами, заглядывая на огонек, спрашивая, не надо ли чем помочь. Между прочим, был среди них и Юра Идашкин, в свое время первый заместитель Кочетова в журнале «Октябрь». Всякие бывают в жизни метаморфозы, в том числе и такие, когда человеческое достоинство и порядочность в критических ситуациях берут верх, продираясь через самые разнообразные напластования.

Так вот, все пребывали в настроении, прямо противоположном тому, что было несколько дней назад. Насколько помнится, даже основательно выпили, хотя редакция была крайне малопьющей, в отличие, например, от «Дружбы народов», где я работал до этого. Был включен телевизор, и возбужденный Саша Кабаков кричал с экрана, казалось, обращаясь непосредственно к нам:

— Читайте девятый номер «Искусства кино»! Выходит на днях! Там все написано!

И тут один из нас произнес слова, по-моему, запомнившиеся всем присутствующим:

— Знаете, а ведь мы все оказались приличными людьми…

С тех пор прошло почти десять лет. Происходило всякое, и многое сложилось совсем не так, как предполагалось, а может быть, грезилось во время молодогвардейских вылазок. И наши тогдашние маленькие радости сегодня, возможно, покажутся наивными, да такими они, скорее всего, и были на самом деле. И, однако, я никогда не сожалел о том, как мы прожили те несколько дней. Более того, до сих пор немного горжусь тем, как мы их прожили.