Передельная Россия

Журнал уже давно не обращался впрямую к проблемам истории и социальной политики, которые были для нас едва ли не самыми важными в конце 80-х — начале 90-х. Очевидно, завоевания этих бурных лет на нашем конкретном участке «фронта» в том и состоят, что теперь киноведы с чистой совестью могут заниматься киноведением и ходить в кино, а не на демонстрации.

Однако в десятую годовщину путча и исторического ельцинского стояния на Москве-реке мы решили сделать исключение, тряхнуть стариной и опубликовать сугубо историческую статью директора Института научной информации по общественным наукам (ИНИОН) Юрия Пивоварова.

Принесло ли минувшее десятилетие коренные изменения в общественном сознании или же на новом витке мы всего лишь воспроизводим классические стереотипы российской ментальности? Вот основной вопрос, которым задается автор. Его позиция может показаться экстремальной, провоцирующей несогласие, в том числе и резкое (полемические отклики мы опубликуем в ближайших номерах). Но что может лучше отметить юбилей российской свободы, чем крайность суждения и реализация права на инакомыслие?

Закат России. Der Untergang des Russlands. Все надежды, планы, утопии разрушены. Все реформаторы провалились. Вместе с ними — революционеры и реакционеры. А также консерваторы, либералы, почвенники, космополиты, замполиты… Экономика и экология, управление и здравоохранение, образование и оборона, труд и капитал, государство и право, церковь и наука, и пр. И пр. — все находится в положении предсмертном, пред-предсмертном, нуждается в срочной госпитализации. В общем: «Врача!» но врач не идет. В истории нет места для госпиталя, нет времени для поправки здоровья. Она, скорее, тротуар Невского проспекта (Чернышевский ошибся), на котором сначала неудавшийся богоносец разбивал прикладами своих трехлинеек головы тем, кто носил шляпу и пенсне (а че жалеть, сами себя прозвали «лишними людьми»), а затем мы разбивали себе головы, проваливаясь в трещины и ямы его асфальта.

Да, век удался на славу. Правда, больше на «славу КПСС», чем, как пелось в первом русском гимне, «на славу нам». Но «нам» жалеть об этом не стоит. Ведь «мы» с детства были приучены, что «бой идет не ради славы, ради жизни на земле». Однако этот бой «мы», Россия, проиграли. И жизни (жизней) как-то по-убавилось, и земли…

Закат России. С нами не считаются. На будущее почти не берут в расчет. Безразлично и нагло поучают. Наше влияние в мире стремительно приближается к нулю. «От тайги до британских морей» нас больше не боятся. Боятся лишь некоего дискомфорта, который мы порождаем нашим умиранием.

Таков результат ХХ века. Для русских. У других получилось иначе. Готовы ли мы сегодня к ответу на вопрос: почему? Не знаю. Может, еще немного рано. Может, ушедшее столетие еще не остыло и его жар еще опаляет нас, не дает возможности холодного и спокойного размышления. Тем не менее, как говорил Иосиф Бродский, «попробуем же отстраниться, взять век в кавычки»…

Нет, конечно, это не подведение окончательной черты. Так, соображения на скорую руку, беглые зарисовки, «картинки с выставки». Импрессионистиче-ский этюд с метафизическим уклоном. По аналогии с Василием Макаровичем Шукшиным: «железнодорожник с самолетным уклоном»

(…вот лицо русского XX века — не его проза и кино, а его глаза, морщины, худая жилистая фигура, застегнутая на все пуговицы, без галстука, темная рубаха под коротковатым пиджаком, как судьба Николая Рубцова, как проза Андрея Платонова…)

…Однако (слегка) напомним историческую диспозицию: очень-очень сильная власть, главная и (почти) единственная креативная сила в стране; народ, совсем еще недавно находившийся в многовековом рабстве, покорный и напоминавший о себе редкими взрывами жестокого и немилосердного варварства; интеллигенция, чужая и власти, и народу, но страстно мечтающая о власти и народе и одержимая мечтой о рае на земле; поднимающийся капитализм, просвещенная бюрократия, архаичная и непросвещенная церковь, писатели, террористы, старозаветные купцы, нарождающийся пролетариат, громоздкая и не очень эффективная громадина военщины; прибалты, немцы, поляки, евреи, малороссы, Средняя Азия; далекая страшная Сибирь и дальний Дальний Восток…

Российская империя вплывает в ХХ век. Море надежд, экономический подъем, расцвет науки и культуры, но и обострение застарелых социоисторических болезней, декадентство, провокаторство как стиль и знак времени. А между тем крот истории рыл свой ход. И это был ход, по которому в страну пришла революция. Слепой же грызун пожрал всех этих Столыпиных и Путиловых и запустил Лениных и Троцких.

Дальнейшее так же хорошо известно. Лысого тирана менял тиран волосатый. Большую кровь сменила малая, кровопийц — ворюги. Кто был ничем, тот, действительно, стал всем. При этом все превратились в ничто. Поубивали полстраны, разграбили всю. Затем построили вновь — жалко и помпезно одновременно. Проиграли поначалу, но выиграли в конце концов войну. Поколение победителей — основное советское — умерло в нищете, получая подачки от побитых ими немцев. Летали в космос, громыхали ракетами и танками, судорожно держались за примитивную идеологию, практически бесплатно учили и лечили (наверное, в первый и последний в русской истории раз), лучших убивали или задавливали-выдавливали, стали на недолго могучей военно-технической сверхдержавой, на недолго же — и в общем, скудно — накормили и приодели себя (наверное, в первый и последний раз в русской истории), и вдруг все сломалось. Бог не пощадил Советский Союз. Как не пощадил ранее Российскую империю.

Ну а 90-е годы, они еще с нами и в нас, чего о них…

Так что же мы имеем в итоге?

Скажем несколько слов о Русской Власти. О единственном субъекте рус-ской истории, ее Субстанции. Таковой она стала после и в результате похищения субъектной энергии у всех остальных ее носителей. И прежде всего, субъектности была лишена основная часть русского народа. В работе «Русская Система» А.И.Фурсов и я называем такой народ (население) Популяцией. Наряду с Русской Властью (повторим: Моносубъектом русской истории) и Популяцией мы обнаруживаем и третий важнейший элемент Системы. Это — Лишний Человек. «Он может быть как индивидуальным (часть дворян и интеллигенции в XIX — начале ХХ века), так и коллективным (казачество в XVII веке). Лишний человек — это те индивиды или группы, которые не «перемолоты» властью и поэтому не стали ни ее органом, ни частью популяции. Или же это люди, «выломившиеся» из Популяции и Власти…»¹.

Следовательно, «Русская Система — это такой способ взаимодействия ее основных элементов, при котором Русская Власть — единственный социально значимый субъект. Если Русская Система есть способ контроля над русской жизнью, то Лишний Человек — это мера незавершенности системы, индикатор степени неперемолотости русской жизни Русской Системой и Властью. Процесс взаимодействия, с одной стороны, Русской Системы и Русской Власти, а с другой — Русской Системы и русской жизни (в которой Система далеко не все исчерпывает и охватывает, а в Системе не все Власть) и есть Русская История»².

В определенных исторических условиях элементы Русской Системы диффузируют друг в друга. Так, к примеру, после Октябрьской революции мы имеем дело с феноменом Властепопуляции (кухарка управляет государством). Это, если угодно, «перевернутая» Русская Система. То есть эссенция Системы сохранена, но в прямо противоположной социально-властной конфигурации. Зинаида Гиппиус на заре советско-социалистического порядка вывела точную формулу его соотношения, отличия и одинакости (как говаривал Герцен) с царским режимом. По ее словам, идея самодержавия — власть одного над всеми, идея коммунизма — власть всех над одним. И в том, и в другом случае осуществляется подавление индивида, что и является содержанием русского типа социальности³. Меняются лишь «политические технологии».

И еще о Русской Власти — элементе и категории системообразующей. Как и все остальные составляющие Системы, она отражает и описывает мир (русский мир, или мiр), который не знает о споре номиналистов и реалистов, не видит границы между физическим и метафизическим и т.п. И потому в ней изначально заложен конфликт метафизического и физического, субстанциально-властного и субстанциально-личностного. Иначе говоря, природа русской власти с необходимостью предполагает их некое совмещение, соединение, взаимопроникновение, но и — борьбу. Если на Западе в ходе длительной эволюции власть обрела принципиально безличностный характер, а идея власти полностью отделилась от идеи личности («…вместо того, чтобы считать, что власть является личной прерогативой лица, которое ее осуществляет, была разработана форма власти, которая независима от правителей. Эта форма и есть государство»⁴), то в России всего этого не было. Здесь, напротив, высшей метафизической пробы власть была намертво пришпилена к некоему физическому лицу (Рюриковичи, Романовы⁵). В советский период Популяция экспроприировала эту метафизику, тем самым на время спасая ее от гибели. Однако именно «на время», поскольку господство Властепопуляции — гражданская война, террор, другие формы самоистребления — оказалось избыточным даже для привыкшей к перманентному насилию России…

И еще об одном органическом качестве Русской Власти — дистанционности. Она не есть, как на Западе, порождение и политическое выражение civil society, поскольку и самого «сосайети» у нас нет. Она порождает и формирует в России все (выражаясь идеально типически). Она действует с дистанции, со стороны. Она отделена и отдалена от этого «всего». Сближение со «всем» опасно для ее природы и функционирования. Будучи Субстанцией (это «то, что существует само в себе и представляется само через себя, то есть то, представление чего не нуждается в представлении другой вещи, из которой оно должно было образоваться»⁶), она должна хранить это свое главное качество, хранить как девство. Что лучше всего делать — на дистанции.

Начиная с Горбачева, Русская Власть теряет свою метафизическую природу. После него власть становится физической. И ее подбирает крепкий мужик Ельцин. Ельцинизм есть не метафизическая, а животно-физическая Русская Власть. Что это такое? Ленин был точкой, до которой сжалась, а потом разжалась Русская Система. Но она уже не могла существовать в монархической форме. И даже в чисто вождистской (о причинах здесь говорить не будем). Власть и Популяция вынужденно образовали Властепопуляцию. Ее олицетворением, богом, вождем, знаменем стал Сталин. После его смерти Властепопуляция распалась на номенклатуру и советский народ, новую историческую общность. Это эпоха Хрущева — Брежнева. А при Горбачеве распались и номенклатура, и народ. И все стало бесхозным. Власть, люди, вещественная субстанция, идеи и т.д.

И вот Ельцин сказал: ребята, берите себе сколько унесете (вещества и суверенитета), и я возьму, сколь смогу. Началась приватизация. То есть Горбачев приватизировал сам себя, Ельцин — власть, чубайсовские — материю, никито-михалковские — идеи. Причем все исключительно в смысле физики, а не метафизики. Ельцинизм — это такая политика, где каждый берет то, что может взять. Таможенники — таможню, пограничники — границу, библиотекари — книги и т.д. То есть свободная приватизация каждым есть условие свободной приватизации всеми и всего (это не означает, что всяк российский человек что-то получил в ходе Великой приватизации; напротив, подавляющее большинство не получило ничего).

И, в принципе, если бы у Ельцина было здоровье Лебедя, а характер Чубайса («железный Толик»), это могло бы продолжаться довольно долго. Но здоровье подвело и подвела Русская Власть. Она не захотела издохнуть ни в велеречево-косноязычном Горбачеве, ни в косноязычном шутовстве Ельцина. Она не захотела быть физической, ее метафизическое начало стало потихонечку оживать. И это, кстати, порою прорывалось даже в бывшем уральском партработнике, ставшем первым всенародно избранным. Царь Борис, Борис II (кстати, ведь и Борис I, Годунов — по-своему тоже первый всенародно избранный). «Президент от Бога» — как он однажды оговорился, видимо, будучи в приятном подпитии в гостях у патриарха. Этот всенародно избранный царь или имевший якобы божественную легитимацию президент постепенно-потихонечку дистанцируется от своего электората, который, в свою очередь, трансформируется в подданных. Власть вновь обретает важнейшее свое метафизическое качество — дистанционность. Далее Ельцин вынужден искать себе наследника. Череда кандидатов в дофины проходит через его роскошно имперские апартаменты в Кремле.

Неожиданно на небосклоне русской политики вспыхивает звезда Путина.

…И все же еще раз о Ленине. Безусловно, фигуре номер один ушедшего века. Ленин столь велик, что его «величество» умалило Россию. С исторической точки зрения вполне, пожалуй, релевантно уравнение: чем больше Ленин (Ленина), тем меньше Россия (России).

Правда, здесь необходимо уточнение: Владимир Ильич Ульянов и Ленин не одно и то же. Если Ульянов конкретное историческое лицо, то Ленин — категория метафизического порядка. Если жизнь Ульянова оборвалась ранним холодным январским утром 1924 года, то Ленин — в известном смысле — и «сейчас живее всех живых». Ленин для русской истории в одном ряду с «принятием христианства», «татаро-монгольским игом», «возвышением Москвы», «преобразованиями Петра I», «реформами царя-освободителя» и т.д. По своему влиянию на судьбу России Ленина можно поставить в один ряд лишь с Петром. Что же касается воздействия на ход мировых событий, то тут уже мы русских конкурентов не найдем. Более того, трудно будет обнаружить и соперников иноземных. Действительно, кто? Известно, скажем, мнение, что содержательно ХХ век был определен тремя немецкоязычными евреями: Марксом, Фрейдом и Эйнштейном. Вполне с этим можно согласиться. Правда, с оговоркой. Разве Ленин не соединил их в себе (метафорически выражаясь)? Кстати, он вообще был гениальнейший объединитель и расширитель. Это с одной стороны. С другой — гениальнейший редукционист и упроститель.

…будто История распорядилась, сведя в одном человеке русскую, калмыцкую, еврейскую, немецкую и шведскую линии; православие, лютеранство, буддизм; Европу, Россию, Азию; недавних крепостных, мещан, дворян, приказчиков, учителей, врачей, чиновников; все огромные евразийские пространства и народы, их населяющие, участвовали в рождении этого человека и стали поприщем его деятельности; азиатская вечность, европейское время и русская мечта о вечности на земле — коммунизме, в котором происходит вечноизация времени (это и есть обломовские сны, Симбирск родина и Гончарова, и Ленина, вся неустанная, по шестнадцать часов в день, холерическая работа Ленина была направлена на осуществление снов Обломова, Ленин — это Штольц, взявшийся ре-ализовать идеал своего друга), лепили его характер, волю и ни на кого не похо-жий ум.

Итак, Ленин как некая результирующая Маркса, Фрейда и Эйнштейна? Ну, с Марксом все ясно. Ленин — его величайший ученик и продолжатель по-русски. Что бы ни говорили всякие там ревизионисты, именно Ленин законный наследник Маркса по прямой. Пусть даже (не исключаю) сам Маркс и не признал бы Ильича таковым. А что, разве всегда родители довольны детьми?!

Конечно, связь Ленина с Фрейдом или Эйнштейном внешне менее доказательна. Сущностно же — безусловна (для меня, по крайней мере). Так, Фрейд сводит культурное и социальное к формам проявления первичных жизненных влечений, опираясь при этом на свое учение о бессознательном и некоторые другие свои психологические построения. То есть детерминирует, упрощает и редуцирует все многообразие социокультурной жизни к неким абсолютным природно-социальным и элементарным факторам. И это не ленинизм? А концепция сублимации не похожа ли как две капли воды на ленинскую версию марксизма, объясняющую всякую человече-скую деятельность проявлением «классовых инстинктов»? А история общества и культуры, трактуемая Фрейдом, как борьба Эроса и Танатоса, так уж отличается от ленинского видения истории как борьбы классов?..

С Эйнштейном же Ленин просто идет параллельным курсом. В самом начале столетия Ильич создает ленинизм-для-России (от «Что делать?» до работ времен первой русской революции). Это, так сказать, частный ленинизм, его частная теория.

В 1905 году выходит в свет книга Эйнштейна «К электродинамике движущихся тел». В ней сформулирована частная теория относительности. Не зная друг о друге, хотя и находясь практически в одной точке (Швейцария), они решали схожие, подобные во-просы.

Перед Эйнштейном стояла проблема разрешения противоречия между общими законами механики Галилея — Ньютона и открытиями 60-80-х годов XIX века, сделанными Максвеллом и Майкельсоном. Согласно второму закону Ньютона, в принципе нет ограничений для скорости, которую можно придать телу. Это в конечном счете означает, что время всюду течет одинаково. Вообще в ньютоновской механике выполняется принцип относительности Галилея: законы механических явлений одинаковы по отношению ко всем инерциальным системам. Но Максвелл, анализируя электромагнитные явления, не нашел этому подтверждения в области электродинамики. Еще большие сомнения посеяли опыты Майкельсона. Он не обнаружил ожидаемой зависимости скорости света от направления его распространения по отношению к направлению движения Земли.

Эйнштейн в частной теории относительности заимствовал ряд положений из классической теории и одновременно опирался на данные опытов Майкельсона. В результате возникла принципиально новая картина мира, в рамках которой пространство и время зависят от системы отсчета, по отношению к которой они определяются. То есть Эйнштейн не отбросил старые представления, он включил их в новый контекст, где они и обрели новое содержание. Или точнее: стали элементом нового знания, не утратив при этом своей адекватности.

Ленин сделал то же. Он примирил классический марксизм с новорусским революционным опытом. Ввел его в русский контекст. Показал, что в русском пространстве время течет с иной скоростью, а также — принципиальную значимость системы отсчета, точки зрения наблюдателя. Думаю, что для складывания ленинизма неоценимыми оказались опыты Желябова-Нечаева; во всяком случае, они сыграли не менее важную роль, чем опыты Максвелла-Майкельсона для формирования воззрений Эйнштейна.

В 1915 году приходит время для общей теории относительности, которая отныне служит основой представлений о мироздании. Признается, что массы материи, определяя структуру пространства-времени, определяют через это и свое собственное движение. Тогда же Ленин создает общую теорию ленинизма — «ленинскую теорию империализма». Русский (частный) вариант включается в новую универсальную и универсалистскую концепцию. Фактически она гласит: социальные массы, определяя (воздействуя, меняя) структуру историче-ского пространства-времени (в ленинизме, как и у Эйнштейна, время и пространство суть разные измерения одного и того же; это гениальное открытие в политике), определяют (воздействуют, меняют) через это и свое собственное движение (свое собственное историческое бытование).

Да, Ленин конгениален этим трем гениям. И в своей гениальности близок, родствен гениальности каждого из этой тройки. В этом отношении мне некого поставить с ним рядом.

Принципиально важной для понимания нашего ХХ века является история деленинизации Ленина, история метаморфоз этого символического явления.

Деленинизация началась при Хрущеве. Поначалу попробовали показать Ленина «таким, каким он был на самом деле». Решили немного очеловечить бога, и возник зазор (небольшой, но, как выяснилось впоследствии, гибельно опасный) между Лениным и помощником присяжного поверенного, профессиональным революционером, политическим эмигрантом и вождем русской ре-волюции Владимиром Ульяновым. После падения мужицкого царя Никиты дело деленинизации попало в руки диссидентов — от блудного сына КПСС Роя Медведева до громоподобного сына ГУЛАГа Александра Солженицына. Под пером этого Нобелевского лауреата Ленин предстал перед нами некоей причудливой комбинацией героя гоголевской «Шинели», жалкого и ничтожного Акакия Акакиевича, и орудия тайных темных сил (связанных с германским генштабом и одновременно использующих его), целью которых было уничтожение России. Сам, может, того и не желая, Солженицын немало сделал для демонизации и дьяволизации Ленина. Однако знание об этом новом Ленине было до-ступно относительно узкому кругу интеллигенции и стало ее своеобразной эзотерикой. Для подобных идей в 70-е годы еще не сформировался массовый потребитель.

Следующий этап деленинизации приходится на конец 80-х — начало 90-х. В этот краткий отрезок времени Ленин шаг за шагом (причем эти шаги делались очень быстро) из доброго и человечного бога превращался в великого, трагического и противоречивого Владимира Ульянова, неоднозначного персонажа русской истории, кровавого диктатора, главного беса революции и, наконец, в воплощение абсолютного зла. Этот последний статус Ленин обретает в начале октября 1993 года после разгона Верховного Совета РФ и попытки национал-коммунистического реванша в Москве. В эти дни одна из самых популярных и по-своему очень чутких к изменениям в массовом сознании газет («Московский комсомолец») печатает на первой полосе рисунок медали, на которой изображены Гитлер (на переднем плане) и Ленин. Медаль обрамлена флагами со свастикой и серпом и молотом. Рядом цепи. Композиция очень и очень привычная человеку, выросшему в советском коммунизме. Только раньше не было Гитлера и свастики. Были Маркс с Энгельсом (да одно время Сталин) — так же в профиль. Теперь место немецких бородачей занял немец с пробором и усами. Тому, кто разбирается в советской политической символике, сразу же все стало ясно. Гитлер уже давно олицетворял Абсолютное Зло. Теперь к нему был приравнен Ленин. Таким образом, процесс деленинизации, разоблачения Ленина-бога заканчивается превращением его в Ленина-дьявола — идеи Солженицына живут и побеждают. Никакого Владимира Ульянова Россия знать не хочет.

Но подчеркну: все метаморфозы происходили в основном в публицистике, на телевидении и радио. Что касается бесчисленных памятников вождю и прочих его изображений, а также заводов, колхозов, учреждений, парков, улиц, метро и пр. «имени Ленина», то здесь все практически осталось по-прежнему. Развенчание Ленина произошло в слове, никак или почти никак не материализовавшись. Точнее, не дематериализовавшись.

Особая история с мавзолеем…

Правда, с 1953 по 1961 год это был мавзолей Ленина — Сталина. Или как еще в 30-е пророчески сказал Мандельштам: «домик Сталина имени Ленина». Хрущев вышвырнул оттуда своего бывшего шефа. И хотя Сталин был, действительно, «Лениным сегодня», там для него места не было. Не важно, чем руководствовался Мыкита, но в мире абсолютного монизма бог должен персонифицироваться одним лицом. Иначе нарушается основополагающий принцип…

Почему же тогда Ельцин, разрушив коммунистический порядок, не закрыл мавзолей «как таково» (помните бессмертное выражение убиенного — увы! — депутата Скорочкина?) и не отнес «идолище» на погост?

Прежде всего, наверное, по соображениям Realpolitik. Видимо, окружение и советники убедили стареющего льва Русской Власти в опасности подобного шага: мол, массы еще не готовы… и т.д. Хотя главное, думаю, в другом.

Обратим внимание: Борис Николаевич торжественно и достойно погребает останки Николая II и не закрывает мавзолей. В таком контексте акт захоронения последнего императора есть символическая замена, замещение символической элиминации Ленина (в другом контексте это и завершение гражданской войны, и покаяние, и восстановление исторической справедливости, и многое иное). И как раз такой шаг Ельцина в полной мере укладывается в сущностную логику его политики. Его курса на замирение, примирение, социальный консенсус. И хотя это слово любил Горби, при нем все шло в противную сторону. Зрелый, поздний ельцинизм, который начал формироваться после расстрела Белого дома, поражения демократов на парламентских выборах 93-го года и принятия Конституции 12 декабря, избрал ориентацию на общественное согласие (что бы там ни голосили об «оккупационном режиме» и геноциде русского народа, голосящие это, окажись они при власти, учинили бы настоящее смертоубийство).

С общепринятой этической точки зрения это согласие было неприемлемым. С нормальной эстетической — безвкусным. Символически же это было зафиксировано в «ваше высокопревосходительство, товарищ президент», двуглавом орле над красной звездой на военной фуражке, открытии в Академии ракетных войск имени Петра Великого богословского факультета и пр., пр., пр. Как будто бы кто-то, плюя на всякие там этики-эстетики, в постмодернистском угаре смешивал воедино то, что принципиально несмешиваемо. Но это в планах этическом и эстетическом.

Есть же — по крайней мере в России — план более значимый. Это «план» русской истории. Тот, кто умеет его читать и в соответствии с ним заставляет маршировать свои колонны, и персонифицирует власть в русском пространстве и над ним.

…«план», «марширующие колонные» — эти вечные и неистребимые «толстовские» аллюзии; мудрый Кутузов, постепенно постигающий эту мудрость Андрей Болконский… все выдумка графа Льва Николаевича! Кутузов был хитрый царедворец, ловкий дипломат, любил хорошеньких актрис и эротические французские романы; Андрей же Болконский, пожалуй, наиболее придуманный персонаж романа… но вот в чем дело — вымысел Толстого совпадает с планом русской истории; совпадает вымысел, а не реальный Кутузов или реальный прототип молодого честолюбца-аристократа; когда-то Виктор Шкловский остроумно и, как всегда, позерствуя и кокетничая, сказал: нет правды о цветах, есть наука ботаника; большеголовый и большелобый, необычайно талантливый и, в общем, не реализовавшийся авантюрист-филистер ошибся — есть и о цветах правда (ее, к примеру, Фет знал), и есть правда о России: это то, какой ее видел и придумал Толстой (Пушкин, Гончаров, Достоевский, Чехов и другие).

Ельцин этот план читать умел. В ельцинское десятилетие это означало не «мочить» поверженных врагов, не разжигать пламя несогласия, не ввергать страну в новую гражданскую войну. Это первый всенародно избранный и сделал. За это ему простятся многие тяжелейшие грехи и преступления против нашей страны. Но исторически (так сложилось) у него под рукой оказалось маловато ресурсов — интеллектуальных, материальных, волевых, нравственных. Все мы проели и растранжирили. Поэтому-то он и обратился к ресурсам символиче- ским, последнее вытащил из своего властного сундука. Вот вам и царская Россия, и советская Россия, и моя, ельцинская, новая! Вот вам даже царская допетровская! И орлы, и звезды, и патриарх, и песенки Окуджавы, и партхозактив в костюмах от Гуччи (словно с чужого плеча), и «поручик Голицын», и памятник Жукову… Социальный мир любой ценой! Ничего не делать, что хотя бы потенциально могло подорвать его (подрывало-то многое, но я об идеальном замысле). Все в фундамент нашего дома Россия. Повторю, это «все» — лишь символы ушедших эпох. Больше ничего не осталось. Поэтому и история с Николаем, и отказ от перезахоронения Ленина и закрытия мавзолея, вообще отказ от подлинной деленинизации.

Путин продолжил ельцинский курс. Новый старый гимн, трехцветный флаг, двуглавые орлы, Андропов, Собчак и пр. Все укладывается в русло, пробитое еще первым российским президентом.

Здесь поставим точку, обратимся к другим сюжетам, с тем чтобы позднее вернуться и к этому.

Выставим два тезиса:

1. Основной вопрос русской истории, вопрос, завещанный XIX веком ХХ, вопрос, принявший известный псевдоним «аграрный кризис», иными словами, вопрос о земле ушел в небытие. Все сегодняшние споры о том, нужна ли частная собственность на землю или не нужна, с исторической точки зрения иррелевантны. Они не имеют отношения к этому вопросу, за ними стоят новые проблемы и относительно новые (сформировавшиеся в недрах коммунизма) социальные интересы и амбиции.

При этом отметим, что вопрос о земле не был решен. В том смысле, какой вкладывали в него русская мысль, русская общественность, русские реформаторы. Подчеркну: вопрос не решен, но его больше нет. Это специфически русский путь и способ — через изживание, сживание со свету.

2. Выпадение из истории вопроса о земле ставит под угрозу существование русской власти как Власти. Она, видимо, тоже обречена на уход. Русская Власть возможна лишь при наличии вопроса о земле. Причем как главного для русской истории (кажется, коммунизм здесь поработал весьма эффективно, аннигилировав основные составляющие проблемы). Русская Власть нуждается в Популяции. Население же становится Популяцией только при наличии вопроса о земле в качестве главного.

Мне не раз уже приходилось писать, что в своем пределе Русская Власть всегда папа и Лютер в одном лице. Реакционер и реформатор, футурист-революционер и почвенник-традиционалист. Это идеальнотипический образ Русской Власти. В жизни, истории, «мiру» она, конечно, явлена в каждый отдельный миг то одним лицом, то другим. Все зависит от того, каковы насущные задачи, «очередные задачи советской власти».

Но бывают моменты, когда Власть входит в мир в идеально типическом обличье. То есть в чистом виде. Когда это случается? Тогда, когда у нее нет никакого другого ресурса, кроме самой себя. Власть опирается на Власть и только. Все иные ресурсы на данный момент либо исчерпаны, либо не доступны ей (пока ли, вообще ли).

О каких ресурсах идет речь? Материальных, вещественных. Русская Власть похитила субъектность у населения, превратив его в Популяцию. Это теоретическое положение, вывод. А на практике? Загнав 90 процентов подданных в рабство, крепостничество, использовав специфику природно-климатических условий и соответствующий этой специфике тип экономики, Русская Власть помогла становлению передельного социума, передельной социальности. Здесь не только передельная община в деревне, но и господство принципа передельщины во всех социальных отношениях.

Власть функционировала, заражаясь энергией этого передела. Постоянный передел вещественной субстанции, происходивший в железной клетке царского деспотизма, был для Русской Власти реальной подпиткой, хорошо действующим планом ГОЭЛРО или РАО ЕЭС. Правы все те, кто утверждал, что самодержавие и крепостническая передельная община исторически и субстанциально повязаны круговой порукой. Кстати, после отмены крепостничества рушатся и Власть, и община.

Что такое реформы в России? Это ослабление (вынужденное, как правило, поражением вовне) контроля за переделом. Это разрешение тому-то и тому-то вмешиваться в этот процесс. Это разрешение тому-то и тому-то взять сверх нормы. Реакция? Возврат к контролю. Переход на диету для объевшихся.

Что такое смута? Это когда передел вообще выходит из-под контроля. Когда начинают брать не по чину. Когда брать хотят все. Бесконтрольный и безучетный передел. Полностью предается забвению важнейший принцип Русской Власти — «учет и контроль». Далее: смута перерастает в революцию, когда от передела вещественной субстанции происходит массовый переход к переделу Власти. Власть рвут на куски. Это смута, закончившаяся революцией.

История Русской Системы — это история борьбы Русской Власти, стремящейся найти меру контроля за переделом, и Популяции, стремящейся выйти из-под этого контроля. С тем чтобы осуществить передел по-своему. По-болотниковски, разински, пугачевски и т.п. Поскольку передел по-своему при наличии Русской Власти невозможен, Популяция блокируется с теми непопуляционными, но и не властными элементами Русской Системы, которые также заинтересованы в ослаблении Русской Власти — боярством, казачеством, купечеством, дворянством, интеллигенцией, «третьим элементом», пролетариатом. Но если смута — это период максимального ослабления Власти и Системы, так сказать, снизу и сбоку, то бывают эпохи, когда сама Власть пускает судорогу, электрошок в недра Русской Системы. Вводит новые правила, порождает новых игроков, придает новое обличье. И самое главное — вводит новые условия передела. При этом ужесточая свой контроль. Это Петр Великий. Это революция сверху. Это обновление власти и условий передела в пользу власти.

Сегодня мы переживаем совершенно новое время в русской истории.

У Власти больше нет «социального ресурса». Передельный тип общества, социальности сохранился, а вещественной субстанции, годной для передела, достаточной для передела, нет. Вернее, она есть, но для сравнительно узких групп.

И эти группы делиться ни с кем не хотят и не будут. Для общесоциального передела больше объекта нет.

И вот Власть может опираться только на себя, на свою энергию, на свой ресурс. Голая Власть, Власть от Власти. Власть, реализовавшая свой идеальный тип. Замерзающие, без электричества Дальний Восток и Сибирь — это, помимо человеческой трагедии, что главное, образ Русской Власти образца нового столетия.

Путин не случайная фигура. Или наоборот — абсолютная случайность.

Ни один из нынешних политиков не олицетворяет одновременно Власть, Популяцию и Лишнего Человека. Путин точка пересечения или, точнее, точка сбирания, точка, в которую стянулась Русская Система из всех трех своих «углов». Он и биографически принадлежит всем трем элементам Русской Системы (неожиданно обнаруживается «общее» с Лениным, да еще какое!).

Он — Власть с лицом и реформатора, и реакционера, поскольку у него нет ресурса. То есть выбора. То есть свободы. То есть субъектности.

И при этом голодный передельного типа социум. Завязка новой исторической драмы.

Не забудем этот вывод.

И поговорим на волнующую (меня) и ключевую (для меня) тему: о передельном par excellence характере русской социальности.

Об этом, к примеру, свидетельствуют и судьбы социализма и либерализма в нашей стране. Заметим, что социалистическую по сути форму организации хозяйственной жизни мы взяли у нашего соперника в первой (горячей) мировой войне. Соперника, превзошедшего нас в ходе этой войны, — Германии. Либеральную модель экономики Россия заимствовала также у своего более сильного противника по мировой войне — третьей (холодной) — у США. Причем и в том, и в другом случае обе хозяйственные схемы там сработали на отлично (Германия проиграла по иным причинам), а у нас провалились.

17 мая 1921 года в Париже состоялся съезд представителей русской промышленности и торговли. На нем с лекцией выступил П.Б.Струве. Он подводил первые итоги большевистского хозяйствования. «…Содержанием коммунистической революции была неслыханная в мировой истории грандиозная экономическая реакция»⁷. Далее Струве весьма красочно показал, как происходила деградация русской экономики. Но для нас, нашей темы сейчас важнее не вопрос о путях и способах удушения в России живой хозяйственной жизни, а констатация факта реакционности экономической политики ленинцев. Сутью этой реакции, этой деградации Петр Бернгардович верно полагал «натуральнохозяйственный характер»⁸ новой системы.

Да, впоследствии большевикам удалось создать по-своему мощную и по-своему эффективную экономику. «Натуральную» громадину. Вырванную из контекста мировых хозяйственных связей. Замкнутую в себе и на себе. Обреченную на развал и гибель при соприкосновении с экономикой современного типа.

И в этой же самой лекции Струве формулирует еще несколько принципиальных для понимания русского ХХ века выводов. «Необходимо вообще отметить, что советский коммунизм в некоторых отношениях есть прямой наследник того, что принято называть военным хозяйством, военным социализмом или военным регулированием. При этом мы можем отметить следующее любопытное соотношение. Субъективно-психологически новейший расцвет социалистических (коммунистических) настроений и идей во всем мире связан, конечно, с фактом регулирования хозяйства во время войны в интересах ее экономического обеспечения. Но объективно-экономически, не в формальном, а в существенном отношении военный социализм не имеет ничего общего ни с тем социализмом, который предполагался марксистской теорией, имеющим неизбежно родиться из капиталистического процесса, ни с тем синдикатским или картельным регулированием промышленности, которое на самом деле из него рождалось. Военный социализм регулировал большую или меньшую скудость, вызванную специальной временной причиной, войной, призван был бороться с недопроизводством. Программно-исторический, научный социализм марксизма, наоборот, мыслился регулирующим не скудость, а обилие, призывался перебороть именно перепроизводство… Экономическая бессмысленность и историческая нелепость русского коммунистического (социалистического) опыта состоит… в том, что для него, как хозяйственной системы, отсутствует самая основная экономическая предпосылка, из которой вообще выросла вся марксистская организационно-экономическая идея социализма, как могильщика и наследника капитализма: производственное обилие, созданное самим же капитализмом»⁹.

Итак, русский коммунизм использует социалистический инструментарий хозяйствования для регулирования скудости вещественной субстанции. А не изобилия, к чему этот инструментарий предназначался социалистической теорией и в известном смысле оправдал это свое предназначение в только что ушедшем от нас столетии. Но где оправдал? Там, где и родился, на Западе. Когда это требовалось, антикоммунистический Запад применял для лечения и пестования своего хозяйства социалистически-социал-демократическо-лейбористское средство. Другое дело, что это средство не было единственным.

Следовательно, большевизм (русский коммунизм или одна из трех главных — наряду с эсеро-народничеством и меньшевизмом — форм русского социализма) есть способ регулирования скудости вещественной субстанции.

В этой же парижской лекции Струве квалифицировал коммунистический тип хозяйствования как «паразитарно-хищнический»¹⁰. «Если брать процесс, совершившийся в России, исторически, то следует признать, что коммунистическое хозяйство, сменившее хозяйство капиталистическое — довоенное и военное, явилось по отношению к ним чистейшим паразитом-хищником. Коммунизм… жил на счет капиталистического и, в частности, военно-капиталистического хозяйства, на счет накопленных им запасов»¹¹.

Этот вывод замечательного мыслителя и ученого нельзя забывать. Успехи коммунизма не в последнюю очередь коренились в том, что он унаследовал у царизма «накопленные им запасы». Немалые — заметим мы. Впоследствии же коммунизм еще более усовершенствует свою природу «паразита-хищника». Он пожрет все, что сможет. Все, что лежало на поверхности, — полезные ископаемые, до которых сумел дотянуться, леса, реки, их обитателей. Все, что оставила старая Россия, что удастся заглотнуть в ходе второй мировой и других всемирно-исторических заглотов. Когда не будет хватать вещественной субстанции, не погнушается и человечиной. Этот фактор станет важнейшей статьей его хищнического потребления.

И определенные успехи коммунизма на хозяйственном поприще не отменяют всего этого. Ведь и несомненные — казалось бы! — количественные показатели экономического роста СССР в конечном счете оказались эфемерными. Как только настал «момент истины» — перестройка, коммунистическое хозяйство рухнуло буквально в мгновение ока. Всего за несколько лет от былого величия не осталось и следа…

И вот тогда в Россию пришел либерализм (как и социализм — в крайних своих формах). Он явился в пышном облачении победителя, триумфатора двадцатого столетия, в солидных ученых мантиях, в сиянии Нобелевских наград. Но и его постигла здесь участь социализма. Если когда-то пышнобородый и пышногривый коммунистический Зевс (Маркс) выродился in Russland в мелкие и злобные химерические существа (помните лицо и облик Ежова, Лаврентия, круглолицей Маланьи (Маленкова), всей этой брежневской animal farm?), то стопроцентно комильфотные и абсолютно продвинутые сверхученые и сверхлибералы, люди какого-то сияющего (увы, как выясняется, не для нас) будущего и лучшего, что есть в современности, с невероятной скоростью выродились на наших просторах в разных там… Впрочем, не знаю даже как их назвать.

Чем же стал либерализм в России 90-х? Регулятором скудости вещественной субстанции. Но не изобилия, как это было на Западе и где он, этот либерализм, гениально себя оправдал. И еще: либеральный тип хозяйствования на Руси имеет ту же паразитарно-хищническую природу, что и коммунистический. С полным правом мы можем повторить слова Струве, поменяв местами «коммунистический» и «капиталистический»: капиталистическое хозяйство, сменившее хозяйство коммунистическое, явилось по отношению к нему чистейшим паразитом-хищником. Капитализм живет на счет коммунистического и, в частности, военно-коммунистического хозяйства, на счет накопленных им запасов.

Это не так? Русский капитализм 90-х не паразит-хищник, пожирающий то, что запасли коммунисты, а также очень и просто полезные ископаемые, а также то, что «движется и не движется» и пр. И пр.? Все это так, все это общеизвестно. Вот только гайдар-чубайсовская система не имеет — как это было при коммунистах — натуральнохозяйственного характера. Не величественная автаркия, вещь an sich und fur sich, но — исключительно рыночная штучка, но — исключительно «все на продажу». Причем самое лучшее (нефть, газ, остатки передовой военной технологии) — за рубеж, и доллары туда же. Оттуда — тряпки и еда, подделки и второсортье.

Но почему? «Как все это случилось?» Помните популярную песню? Обратимся вновь к теме русского передела, передельного типа русской социальности.

К концу XVIII века при Екатерине II (хронологически ниже опускаться не будем; хотя там, ниже, есть много для нас интересного и по этому вопросу; в этой работе у нас другая, не научно-историческая, — метафизическая задача) в России создана — ходом событий, Властью, помещиками — передельная община. Вводится «тягло» — справедливая, равная система распределения платежей и рабочей (трудовой) повинности. Поддержание социальной справедливости, равенства — нет бедных, нет богатых, нет Пугачевых, нет бунта. А в основе всего перманентное перераспределение, передел земли внутри общины в целях уравнивания ее членов. Таким образом, социальная энергия миллионов русских мужиков на долгие десятилетия канализируется вовнутрь. Купируется возможность социального взрыва, выброса излишка энергии. Это, как уже говорилось, и есть подлинный русский план ГОЭЛРО, подлинно русское РАО ЕЭС.

Передельная община и была тем двигателем внутреннего сгорания (русской социальной энергии), на котором работала машина петербургского самодержавия.

А на верху — на горке или у пруда дворянское гнездо, аллея старых лип, барышни, французский язык, растрепанный томик Парни, отставной гусар, либеральный гуманизм вперемешку с картами и вином etc. — крепостничество. Против разбегания мужиков, против их утекания на окраины, против их растекания по великой равнине и за. И для наблюдения за правильностью функционирования этого самого двигателя.

Но передельная община, передельный тип социальности рождаются не только и не столько в результате неких действий неких людей. Это следствие адаптации населения к природной русской бедности, к запрограммированной в этих северных широтах скудости вещественной субстанции. И эта община, и этот тип социальности предполагают низкий уровень потребления. Читайте об этом книгу Леонида Васильевича Милова, посвященную великорусскому мужику-пахарю. Забудьте детские сказки или сказки для детей о потенциально богатой России. Вспомните: «Эти бедные селенья, эта бедная природа… наготе твоей смиренной» — обращается к нищей России один из умнейших ее людей… Оставьте ненужные споры на тему вечной бедности страны, в недрах которой несметные богатства. Вот когда несметно разбогатеем, тогда и поговорим.

Однако бесконечные переделы, бесконтрольные (фактически) и слишком частые, были опасны для режима и существенно снижали и без того низкую эффективность сельхозпроизводства. Поэтому в 1893 году правительство Александра III издает закон, «регулирующей порядок земельных переделов и устанавливающий для общих переделов наименьший срок — 12 лет»¹². Мера вроде бы неглупая, но… но попробуем прибавить двенадцать лет к 1893 году. И получим: 1905 год, а затем — 1917-й и 1929-й. Это и есть хронология русской истории, Русской Революции! В 16-м и 17-м крестьяне-солдаты хотели вернуться домой к переделу…

Да, ошибся царь-миротворец и его национально мыслящие советники. Они хотели упорядочить процесс передельщины, придать ему правильный характер. А это привело к накапливанию избытков социальной энергии (эк, ждать-то двенадцать годов; продолжительность же жизни была невелика и взрослому здоровому мужику всего-то раза два-три и предстояло делить землю — мало! редко! Куда вековую привычку и силу девать?!), сначала двенадцатилетний передельный пост, а затем взрыв передела. И этот взрыв смел с лица земли романовскую Россию.

И еще о передельщине, о передельном типе социальности. Все это не умерло с той «Россией, которую мы потеряли». Советский социум и социальность также были по своей природе передельными. Собственность в СССР стала развитием собственности передельной общины. Сталинцы убили общину в ее исторических, традиционных формах, но содержательно она пережила и усатого, и его наследников. Если ленинская революция, помимо прочего, означала полную победу передельщины в деревне, то сталинская обеспечила этой самой передельщине господство в городе.

Советская передельная собственность не имеет ни правового содержания, ни правовой формы (даже юридически-правовая техника толком не фиксируется)¹³. Такая собственность переходит из рук в руки не в ходе купли-продажи, наследования и других обычных правовых процедур, а через переделы-смуты, переделы-отстрелы, переделы-реформы. Вообще через передел. Советские директора и их коллективы — это старосты и крестьяне передельной общины. Власть — коллективный помещик. Но нельзя сказать, что эта собственность была ничья.

На заводах и фабриках, в колхозах и институтах, больницах и домоуправлениях, магазинах и столовых шло перераспределение и выравнивание.

Кстати, этому типу социальности — советско-передельному — идеально соответствовала организация правящего слоя — номенклатура. Которая также не имела традиционной правовой формы, но безупречно подходила для контроля и соучастия в перманентном переделе вещественной субстанции.

Традиционная русская «трудовая собственность» (о ней очень убедительно писали классики народничества — от С.Н.Южакова до В.М.Чернова) полностью реализовала себя — свои возможности и формы — именно в советском социуме. Поэтому общественный строй, установившийся в России после 1917 года, был не только (и не столько) осуществлением марксистского социализма, но и — даже в большей степени — отечественного. Так что зря Виктор Михайлович Чернов обижался на Ленина, обвинял его в плагиате. Просто Ленин сумел сделать черновское дело ловчее, быстрее, безжалостнее. Но и сам Чернов был не такой уж неумеха. Это он 28 июня 1917 года, будучи министром земледелия Временного правительства, издает закон, запрещавший столыпинское разверствование и частную собственность на землю.

Полагаю громадным упущением современных думских аграриев то, что они еще не возбудили вопроса об установлении В.М.Чернову памятника в центре Москвы. Есть же пустующие площади и площадки…

Итак, СССР демонстрирует апофеоз трудовой передельной собственности. Или, пользуясь философским словарем, собственности реалистической. Тогда собственность западного типа можно назвать идеальной, номиналистической. Там, в закатных странах, собственность есть сложная система правоотношений по поводу вещественной субстанции (ныне и интеллектуальной). И эта самая система, эта «идеальная собственность», предполагает нарушение социального равновесия.

В рамках господства этого института существуют и бессобственники. Следовательно, заложена необходимость и эксплуатации, и отчуждения. Поэтому социальная история Запада последних веков и есть борьба против отчуждения — эксплуатации. Надо сказать, что в ходе этой борьбы выработан целый набор средств для качественного преодоления этой необходимости. Но — не количественного передела. Правда, последнее было бы у них невозможно. Идеальная, номиналистическая (то есть классическая частная собственность) не поддается количественному перераспределению. Это не пирог, не кусок земли, не железнодорожный состав с лесом. Это система формальных правоотношений. Против нее даже гильотина бессильна. Можно отрубить голову всем Людовикам, всем аристократам, всем буржуям, всем сочувствующим им, всем сочувствующим этим сочувствующим, но с частной собственностью не справиться. Она, в известном смысле, как дух святой — дышит, где хочет (в пределах, разумеется, фаустовской цивилизации). Попробуй, поборись с самим духом. Попробуй, обезглавь, сожги, запрети «Code civil» (для Запада, не сомневаюсь, вторая по значению книга после Библии)…

Напротив, смысл и содержание трудовой, реалистической, передельной собственности и порождаемой ею социальности состоит именно в поддержании общественного равновесия. Здесь потенциально и интенционально все собственники (а с точки зрения номиналистической — бессобственники) — и нет проблемы эксплуатации и отчуждения. Конечно, проблемы нет лишь в идеальном смысле. В реальной жизни мы сталкиваемся с ней. Однако это не более чем ситуативное нарушение всей социальной диспозиции. Говоря проще, это не фундаментальное противоречие системы. Это отклонение от нормы, допускаемое во всяком опыте. Или иначе — эксплуатация и отчуждение функциональны у нас и субстанциальны у них. Потому-то в России передел — насилие с отрубанием-отрыванием голов — всегда достигает желаемого результата.

А возможна ли в России идеальная частная собственность? Да, возможна. Как попытка закрепить полученное в ходе очередной вспышки-активизации передела, передельного процесса. Схватил, отнес в угол, занял круговую оборону и криком всем: «Это мое, я выхожу из игры (то есть передела)». Так в целом появляется в отчизне институт классической частной собственности. Точнее, не появляется — с помощью формально юридических процедур обосновывается легальность владения, пользования, распоряжения… добычи. «Собственность — кража» — это максима не западной системы, хотя и была сформулирована типичным западным человеком, но — русской. Это у нас собственность есть результат воровства. Но при вечной скудости вещественной субстанции вынос за пределы поля передела, в аут, ее значительной части, как правило, приводит к тому, что русский народ отнимает у этих «частных собственников» неправедную добычу. Методы разные — от красногвардейской атаки на капитал до Юрия Деточкина (этакого советского князя Мышкина, достоевского «идиота», адаптированного Эльдаром Рязановым к уровню советского чуть выше среднего обывателя; заметим: две сверхпопулярные и острые комедии этого всенародно любимого мастера — «Берегись автомобиля» и «Гараж» — посвящены теме справедливого передела; вспомним, что и триумф Ельцина связан с обещанием справедливого передела-распределения).

Передельная социальность знала в России две большие исторические формы: самодержавную и коммунистическую. В свою очередь, обе эти формы сначала существовали в крепостническом обличье (1770 — 1860-е годы и 1929 — 1953 годы), а затем в режиме все большей и большей эмансипации (1860 — 1929 и 1953 — 1991 годы). Витте и Столыпин (пишу это именно в этой последовательности — не только хронологической, но и исторически честной, — поскольку «Особое совещание» под водительством Сергея Юльевича идеологически и технократически подготовило знаменитую столыпинскую реформу) позволили всероссийской общине раскрыться и отпускать тех, кто хотел и мог. Через восемьдесят лет М.С.Горбачев дал возможность выхода из всесоветской общины. Результаты — во всяком случае со смотровой площадки сегодняшнего дня — противоположны.

В первом случае совокупность обстоятельств привела к тому, что община пожрала всех захотевших быть аутсайдерами. Во втором — аутсайдеры, в максимальном объеме аккумулировав вещественную субстанцию, оставили общинников один на один с нищетой. Делите бюджетные крохи, вымирайте…

Ну, а теперь свяжем воедино все предварительные выводы и итоги. Что же получается? С каким багажом Россия выходит из ХХ и отправляется в плавание по неизведанным водам века следующего?

Сохранен передельный тип социальности. Но делить почти нечего. Того, что осталось, на всех не хватит. У власти чуть ли ни единственный ресурс сама Власть. Да еще «общественное согласие», замешанное на эксплуатации символик (символических образов) трех Россий, потерянных нами, — старомосковской, петербургской, советской. Надо сказать, что для поддержания согласия это не густо. Надолго не хватит.

Властно-политическое измерение русской культуры по-прежнему — универсалистское. Причем универсалистское по-русски. Сохранены замашки и Третьего Рима, и Третьего Интернационала. При всей внешней униженности России мы, как и раньше, ощущаем себя духовной цивилизацией par exсellence (а может, внешняя униженность этому даже способствует?). И эта наша особая духовность, по нашему убеждению, нужна urbi et orbi. Бездушный глобализирующийся мир должен быть спасен, будет спасен русской духовной красотой (достоевское «красота спасет мир» слишком абстрактно и космополитично).

И если это намерение еще не охватило умы миллионов, не завоевало их сердца и не движет их поступками, это не суть важно. Подождите, парочка дефолтов, техногенные, социоэкономические, внешне— и внутреннеполитические провалы резко, еще более поднимут в стране градус духовности (иначе вообще, несмотря на потепление климата, замерзнем). И этой духовностью, теплом, жаром своих душ мы, безусловно, возжелаем поделиться с другими народами.

Ведь русский путь — это пространственная экспансия. И чем больше сжимается наша территория, чем глубже вытесняют нас на Север Евразии, чем ближе западные границы к Москве — а они уже под Смоленском, как четыреста лет назад, — чем неотвратимее американо-европейский Drang nach Osten, хоть и в бархатном либеральном, soft-варианте, тем прочнее и яростнее («пусть ярость благородная…») станет наша духовная красота, наше духовное одиночество и избранничество…

Я не ерничаю. Не посмеиваюсь. Мной владеет предчувствие неотвратимых испытаний, которые ждут нас. Властно-передельный социум без материи для передела и энергии для власти, в съеживающемся пространстве, на положении de facto мирового изгоя, «больного человека», о котором все хотят побыстрее забыть, но с мощной имперской памятью, напряженной и живой универсалистской духовностью, уязвленной гордостью и гордыней, — что сотворит он, на какие деяния подвигнется, как будет искать выход из исторического тупика? Немощный, больной, бедный, привыкший к унижению и величию, подобострастию и поучению, извечной вторичности (все заимствовано) и высокомерному первородству, универсалистский и самодостаточный — что скажет мой русский мир в ближайшие годы себе и другим?..

Журнальный вариант. Печатается с сокращениями.

¹ П и в о в а р о в Ю.С., Ф у р с о в А.И. Русская Система и реформы. — Pro et Contra. М., 1999, т. 4, № 4, с.184.
² Там же, с. 184-185.
³ В.В.Розанов, подводя итог жизни: «В России так же жалеют человека, как трамвай жалеет человека, через которого он переехал. В России нечего кричать. Никто не услышит». «Трамваи» — это не цари, жандармы, энкэвэдэшники и т.д.; это эссенциально русское, это русская жизнь. Она у нас выше всего, она бессмертна.
⁴ B u r d e a u G. L’Etat. P., 1970, p. 10.
⁵ Пушкинское «все Романовы — революционеры» и означает, помимо прочего, драму противоборства физического и метафизического, личного и властного в душе и поведении персонификатора власти. Власть словно бунтует против самой себя и ею же заведенных порядков. Это неустранимый конфликт конечного человека с вневременной, надвременной интенцией Власти.
⁶ С п и н о з а Б. Этика. М.-Л., 1932, с. 1.
⁷ С т р у в е П.Б. Итоги и существо коммунистического хозяйства. Париж, 1921, с. 4. 8 Там же, с. 6.
⁹ Там же, с. 8-9.
¹⁰ Там же, с. 12.
¹¹ Там же.
¹² П у ш к а р е в С.Г. Обзор русской истории. М., 1991, с. 336.
¹³ Разумеется, речь идет о традиционном — буржуазном, западном — понимании права. Для русского (традиционного, невестернизированного) права все это нормально.