Короткие встречи. «Трудности перевода», режиссер София Коппола

«Трудности перевода» (Lost in Translation)

Автор сценария и режиссер София Коппола Оператор Лэнс Акорд Художники К. К. Баррет, Энн Росс Композиторы Брайан Рейцелл, Кевин Шилдс, Уильям Сторксон

В ролях: Билл Мюррей, Скарлетт Йоханссон, Джованни Рибизи, Анна Фарис и другие

American Zoetrope, Elemental Films, Tohokashinsha Film Company США-Япония 2003

Сладостно ощущение экстерриториальности, когда выпадаешь из капкана обязанностей и обязательств и будто начинаешь жить с чистого листа — ненадолго, что особенно ценно. Оно тем более остро чувствуется, если попадаешь в экзотический, абсолютно чужой мир. Можно позволить себе то, о чем в обычной рутине и не помышляешь, — или оно само себе позволяется. Такое бывает еще при случайных дорожных встречах, вызывающих на нечаянную безответственную откровенность.

Ситуация совсем не новая. И даже выбор Японии в качестве места для истории про двух западных людей пару лет назад осуществила Дорис Дёрри в своем фильме «Просвещение гарантировано» про двух братьев-немцев, горестная комедия Алена Корно «Страх и трепет» только что прошла по нашим экранам. И жанр фильма «Трудности перевода» вполне традиционный — комедия нравов. Высокий широкоплечий Боб Харрис (Билл Мюррей) в стерильной лифтовой кабинке шикарного отеля «Хайятт» уморительно возвышается над головами теснящихся вокруг него японцев, как Гулливер в стране лилипутов, и глуповато выглядит в слишком коротком для него кимоно. Его приключения в Токио — выворачивание наизнанку, пародия-гротеск на хорошо знакомые западные реалии, подчеркиваемые анахронизмами: виджей-японец с выкрашенными в ярко-рыжий цвет торчащими патлами, который с дежурным бешеным энтузиазмом представляет «дорогим зрителям» гостя, совершенно ему безразличного; пожилая проститутка, из любезности присланная Бобу в гостиничный номер, в старомодных черных чулках и устаревшим истерично- «западным» набором услуг. И самого Боба, приглашенного в Японию для съемок в рекламе местного виски «Сантори», явно косящий под западных коллег клипмейкер просит изобразить (в сущности, спародировать) «Родзя Мура», то есть Роджера Мура в образе Джеймса Бонда — то есть актера, давно сошедшего с экрана.

При переводе названия, конечно, смысл пострадал. «Трудности перевода» звучит гладко, но не вполне в тему; дословно Lost in Translation — «Утрачено в переводе»; коряво, но точно. Потому что кино не про то, что выявляется, обнаруживается к общему удовольствию, а про то, что теряется, так сказать, при перемещении, транспортировке. Про то, как сладостное чувство экстерриториальности превращается в горестное томление. То есть речь идет о материях более тонких и почти неуловимых, чем могло показаться сначала.

«Усушка» и «утруска» западных культурных благ оставляет при достижении места назначения жалкий результат. Боб и его новая знакомая Шарлотта (Скарлетт Йоханссон) прибыли в Японию, чтобы понять, чего им недостает в жизни, но при возвращении домой им предстоит потерять нечто такое, чего раньше у них не было.

Первое, что бросается в глаза Бобу по прибытии в Токио, — его гигантский неоновый двойник на сверкающей огнями Гиндзе, предвещающий неотступную встречу героя с самим собой. Острое чувство одиночества настигает его в городе, где говорят на языке, в котором он не понимает ни слова. С Шарлоттой он знакомится лишь потому, что видит в ней свое, родное — ту же потерянность, неуместность, невписываемость в экзотику буддийских храмов и будничную праздничность караокэ-баров и игровых аркад. Даже когда с ним заговаривают по-английски, особенности японского произношения (когда «Синатра» звучит как «сенатор»), вечная путаница «р» и «л» ставят его в тупик. «Я ничего не почувствовала», — с ужасом говорит Шарлотта своей подруге по телефону, рассказав о том, что накануне побывала в буддийском храме. Она сидит в гостиничном номере в профиль к зрителям и смотрит прямо перед собой в огромное окно, но за окном не видно ничего, там пустота. Полная отрезанность от окружающего мира навевает сравнение с тюремным заключением. Боб предлагает Шарлотте «побег из тюрьмы» — сначала из этого бара, потом из этого города, потом из этой страны.

Вскоре оказывается, что общего у этих беглых пленников больше, чем только родной язык: потерявший смысл брак, отсутствие карьерных перспектив.

Он — кинозвезда, актер, потерявший былой статус на родине, как тот самый «Родзя Мур», согласившийся рекламировать японское виски за солидный гонорар в пару миллионов долларов; она — выпускница Йельского университета, изучавшая философию, а теперь превратившаяся просто в жену модного «глянцевого» фотографа (Джованни Рибизи), судя по всему, глубоко ей чуждого и совсем чужого. В самом деле, о чем Шарлотта говорит со своим Джоном наедине, коли он так увлеченно поддерживает разговор соотечественницы-американки исключительно о диетах, очищении организма, пищевых добавках и способах похудения? А он, Боб, устало и безразлично отвечающий по телефону жене на совсем не интересующие его вопросы о цвете отделки комнаты, о чем он говорит с женой? У них даже словарь разный; Боб не знает, что на ее языке означает «бордовый». Легкие, почти незаметные, вроде бы малозначащие штрихи, из которых потихоньку вырисовывается двойной портрет, легкая пьеса, проигранная под сурдину.

София Коппола, дочь режиссера-мастодонта с его репинским реализмом и жена Спайка Джонза, упоенного своим интеллектуализмом и шибко намудрившего с «Адаптацией», она поет только своим голосом. Уже не девочка — ей в мае тридцать три стукнет, — она работает неторопливо, возможно, зная, что ей-то, папиной дочке, не простят ни малейшей промашки, но на этот раз ее усилия вознаградились сполна. Своим вторым (после «Девственниц-самоубийц») фильмом несколько запоздало она подтвердила свой уникальный стиль, который, опять же ужасно не желая переводить, я бы обозначила английским словом unspoiled — неизбалованное, как бывают неизбалованные дети, серьезные, вдумчивые и сострадающие. В данном случае ее кино — кино девичье, не затронутое посторонним влиянием, не завидующее удачным уловкам, чистое и прозрачное. Кроме того, ее фильм без всякой скидки можно назвать авторским — она сама написала сценарий и получила за него «Оскара» .

Лаконичный, но насыщенный подтекстом диалог позволяет домыслить вероятное развитие сюжета — то, что не случится, но что могло бы быть. «Мне надо за тебя волноваться?» — спрашивает Боба через океан невидимая жена. «Если только ты сама этого захочешь», — отвечает он в безнадежной надежде на то, что она догадается, поймет и отпустит, освободит из сетей их брака, которому больше лет, чем женщине, к которой он мог бы уйти.

Конечно, у него кризис среднего возраста, неизбежный, как насморк, предмет для ее иронии. «Ты уже купил «Порше»? — спрашивает Шарлотта; ведь дорогой автомобиль — практически единственное доказательство того, что ты «состоялся», необходимое для поддержания угасающего чувства осмысленности существования. Купив пресловутый «Порше» (розовый «Кадиллак», «Роллс-Ройс»), самое время влюбиться в юное, свежее создание и круто изменить жизнь. Если бы сюжет развивался в этом духе, получилась бы типичная и скучная, как изделие домостроительного комбината, американская романтическая комедия. Но — уж не европейские ли гены с такой силой дали себя знать? — София Коппола вышивает по своей канве узор тонкий и непредсказуемый. Каждый из героев плутает в чужом мегаполисе по своему маршруту, попадая в смешные и глупые ситуации, пока они не встречаются взглядами в баре отеля, где отбывают вечернее время, чтобы потом поскорее заснуть.

Боба и Шарлотту связал jet lag — бессонница от быстрой смены часовых поясов, из-за которой днем все видишь, как в тумане, а ночью просыпаешься свежим как огурчик от голода — потому что дома время обеда. От этого временного хаоса испытываешь тошноту, физиологическую тошноту, экзистенциальную тошноту, которая есть выражение абсурдности и заброшенности, о которых мы забыли в нашей глобальной деревне, а они, оказывается, неизбывны. Эта подступившая к горлу тошнота разрешается у Шарлотты истерическими слезами в телефонную трубку: «Я не знаю, за кого вышла замуж!» У Боба на лице меланхолическая маска, тусклый взгляд из-под тяжелых набрякших век и брезгливо опущенные уголки рта. Город видится им словно сквозь туман, призрачным и нереальным, и то, что с ними происходит, тоже похоже на сон. Поэтому нет сил и воли, чтобы принять решение, чтобы реально на что-то отважиться. Так до конца они и останутся робкими зрителями своего общего сновидения. Если только не решились в финале фильма, уже было расставшись, шепнуть друг другу на ухо что-то очень важное — то, чего София Коппола целомудренно не позволила нам услышать и о чем можем только гадать.