Михоэлс. Обыкновенное убийство. Сценарий

Политическая трагедия

Минск. 12 января 1948 года

Узкий тупиковый переулок. Развалины, занесенные снегом. Метель.

Утро. Здесь еще недавно было еврейское гетто.

По переулку бредет человек в поношенном пальто, шапке-ушанке. Он прячет лицо в куцый воротник. Спотыкается обо что-то, чуть не падает. Ругается. Наклоняется, чтобы посмотреть, что лежит на дороге. Видит, что это человек в богатой, добротной шубе.

П р о х о ж и й. Ну надо ж так нажраться. Вставай, загнешься на морозе. Твою мать!

Тормошит лежащего. Поднимает его руку — на ней золотые часы. Первое движение прохожего — снять их. Но тут он замечает еще один труп, припорошенный снегом, и убегает.

Два человеческих трупа лежат в глухом переулке. Рядом — следы шин.

Прохожий возвращается с милиционером.

П р о х о ж и й. Глянь-ка, бачата-то золотые…

М и л и ц и о н е р (шарит по карманам у трупа, из внутреннего кармана извлекает удостоверение личности). Ну ни хрена себе! (Читает.) Лауреат Сталинской премии Михоэлс-Вовси. Стой здесь, а я к автомату. Надо гэбэ вызывать. И ничего тут не цапай, понятно?

Соломон Михоэлс

П р о х о ж и й. Понятно, шо ж тут не понять…

Милиционер уходит. Прохожий наклоняется к убитому.

П р о х о ж и й. Часы не сняли, шубу не сняли… За что убили?

Из темноты — в яркий свет.

Москва. ГОСЕТ. Кабинет Михоэлса

У Михоэлса краткий перерыв между экзаменами в театральном училище и лекцией. Он пьет кофе, курит, просматривает лежащие на столе бумаги. Дверь тихо приоткрывается, в кабинет заглядывает Зускин.

М и х о э л с. Ну просто сама скромность! Зуса, понимаете ли, заглядывает. Ты еще постучи, а вдруг у меня на диване в работе лежит дамочка!

З у с к и н (входит). Я сильно подозреваю, что со стуком у нас на театре и так все в порядке. У тебя и дивана-то нет.

М и х о э л с. А половую жизнь ты уже не признаешь. А зохун вей, молодой человек!

З у с к и н. Так и а зохун вей, а не молодой человек.

М и х о э л с. Ладно, садись.

З у с к и н. А где все стулья?

М и х о э л с. В репетиционный унесли. Садись в кресло.

З у с к и н. В кресло самого!

М и х о э л с. Садись, говорят. Привыкай.

З у с к и н. Послать тебя или сам пойдешь? (После паузы.) Далеко собрался? За границу, как Старик?

Зускин поднимает глаза к яркому пятну на обоях — раньше здесь висел портрет основателя театра — Грановского. Теперь он стоит в углу без рамки. Михоэлс прекрасно видит, куда смотрит Зускин.

М и х о э л с (с горечью). Нет, к маме с папой.

З у с к и н. Туда тебе еще рано.

М и х о э л с (роется в столе). Разве нас спрашивают? Помнишь, как я защищал нашего Старика, когда тот не вернулся. И в газетах, и в журнале…

З у с к и н. А Бухарина ты разделал, как селедку на форшмак!

М и х о э л с (продолжает рыться в столе). Где же он? Я же велел…

А-а, вот! (Достает бутылку коньяка.)

З у с к и н (с сожалением). Мне играть.

М и х о э л с. А мне читать лекции и сидеть на совещаниях… (Наливает коньяк в кофе, пьет. Берет со стола афишу, легко забирается на стол, прикрывает афишей след от снятого портрета.) Зуса, дай, пожалуйста, кнопки. Вот там, в коробочке…

З у с к и н. Тебе помочь?

М и х о э л с. Справлюсь. (С его небольшим ростом довольно трудно прикрепить афишу, но он ловко справляется с этой задачей.) Знаешь, Зуса, что для меня в жизни самое дорогое? Мои девочки и наш театр. Каждый защищает свой мир. Только так можно защитить общий.

Стук в дверь.

М и х о э л с. Войдите!

Входит завлит.

З а в л и т. Все готово, народ ждет.

М и х о э л с (слезая со стола). Им дома делать нечего?

З а в л и т. Но, Соломон Михайлович, вы же сами обещали.

З у с к и н (поет). «А когда реббе говорит…»

М и х о э л с. Еще один цадик нашелся. Пойдем.

Репетиционный зал театра полон. Люди сидят на стульях, на подоконниках, даже на полу. В центре зала — свободное пространство, там стоит стул.

Входит Михоэлс. Все встают.

М и х о э л с. Прошу вас, не вставайте, я еще не лежу. (Подходит к стулу, садится, после небольшой паузы начинает.) Вы знаете, я сегодня почти не спал. Из головы не выходил король Лир. Не первый год мы его играем.

И каждый раз он меня чем-то ошарашивает. И я играю его как-то иначе. Если просто читать пьесу, наверное, можно согласиться с Толстым: Шекспир — бездарный драматург. Король делит свое царство! Какой же это король? Он все отдает двум старшим дочерям, про которых с первых их слов ясно, что они, извините меня за выражение… А младшую, любящую его, обделяет. Неужели Лир настолько близорук, что не видит то, что с первых слов понятно зрителю? Нет! Я уверен, Лир действует по заранее обдуманному плану. Вы, я вижу, сомневаетесь в моих словах. Я постараюсь вам доказать. Сначала я читал перевод Державина. Меня привлекла в самом начале одна фраза. Лир говорит, что решил «выполнить свой замысел давнишний». Лир ставит какой-то грандиозный эксперимент. Он не притворяется, не паясничает, как Иван Грозный, чтобы наказать выдавших себя. Многие ценности для него утратили свое значение. Лир обрел философское понимание жизни. Власть — ничто по сравнению с тем, что он знает. И еще меньшее значение для него имеет человек. Просидев на троне столько лет, он верит в свою мудрость, противопоставляя себя всему свету. «Я центр мира! Ничего нет выше меня!» С высоты его седой мудрости все идеалы добра и силы зла казались ему ничтожными. Могло ли такое мироощущение не привести к катастрофе?! Буря ломает его и, в конце концов…

Дверь в зал приоткрывается. Заходит человек в длинном сером плаще.

Ч е л о в е к в п л а щ е. Прошу простить. Соломон Михайлович, звонили из Комитета по Сталинским премиям, заседание назначено на девятнадцать часов. Машина за вами уже вышла…

М и х о э л с. Простите меня, друзья, но если вам было интересно, нашу беседу мы продолжим в другой раз… А сейчас с вами побеседует исполнитель роли Шута — Зускин. Прошу.

Публика аплодирует.

Кремль. Зал заседаний

Члены Комитета по Сталинским премиям сидят за длинным столом посреди обшитого дубовыми панелями зала. Вдоль зала — красная ковровая дорожка — от двухстворчатой входной двери до торцовой стены, в которую врезана еще одна дверь, небольшая и почти незаметная, открывается и закрывается совершенно бесшумно. Ею пользуется только Сталин.

Маленькая дверь открывается. Сталин входит бесшумно. Люди, сидящие за столом, не сразу его замечают. Они смотрят на Михоэлса. Он стоит в торце стола, напротив Фадеева, и с увлечением рассказывает (и показывает).

М и х о э л с. И что делает в этот момент Бучма? Он… молчит. Он молчит полторы минуты. Он просто сидит и молчит… этот огромный, сильный, ошеломленный предательством мужик!!!

Фадеев первым заметил Хозяина. Встал. Михоэлс сразу замолкает.

С т а л и н. Сидите, товарищи, сидите. Продолжайте работать.

Ф а д е е в. Мы обсуждаем кандидатуры по разделу «Артист театра». Товарищ Михоэлс рассказывает о спектакле Харьковского театра по пьесе «Украденное счастье». Он считает, что исполнитель главной роли в этом спектакле артист Бучма заслуживает наивысшей оценки.

Сталин переводит взгляд на Михоэлса.

С т а л и н. Товарищ Михоэлс считает, что артист Бучма заслуживает Сталинской премии первой степени? Или есть другая наивысшая оценка?

М и х о э л с. Да. Это грандиозный актер. Очень жалко, что в Москве его не знают.

С т а л и н. Продолжайте свой рассказ. Товарищ Сталин вас с интересом послушает.

Михоэлс продолжает. Он играет вдохновенно, как перед полным залом. И по актерской привычке иногда все-таки глядит на публику, проверяя ее реакцию, питаясь ее энергией…

М и х о э л с. Так вот — Бучма молчит! (Взглянул на Фадеева.) И зал молчит. Пол-торы ми-ну-ты! Зал — не дышит. (В сторону друга, Алексея Толстого.) Зал ждет: сейчас взорвется. Чудовищно. Страшно. Само небо рухнет!.. А он, не шелохнувшись, бровью не дрогнув… произносит почти беззвучно (взгляд на Сталина): «Уйдите». И от этого беззвучного «Уйдите» рушатся небеса!.. И только тогда он встает.

Сталин напряженно смотрит на рассказчика. Не было тщедушного уродливого еврея. Был огромный, сильный мужик. Наполненный яростью. Страшный от горя. Потом Михоэлс умолк. Снова стал маленьким. Оттопырилась нижняя губа. Глаза стали пустыми. Он все еще оставался там, на сцене Харьковского театра.

Сталин сунул в рот мундштук от трубки и несколько раз ударил ладонью о ладонь, обозначая аплодисменты.

Их оживленно подхватили все члены Комитета.

Михоэлс переступил с ноги на ногу.

М и х о э л с. Извините. (Садится на место.)

С т а л и н (становится позади Михоэлса). Насколько мне известно, после предварительного отбора остались только два кандидата на Сталинскую премию. Артист Михоэлс за роль короля Лира и артист Бучма. Это так, товарищ Фадеев?

Ф а д е е в. Да, товарищ Сталин.

Я считаю, что премию надо присудить артисту Михоэлсу. «Король Лир» идет уже несколько лет, слава о нем разнеслась по всему миру. Один из самых знаменитых режиссеров Гордон Крэгг написал в лондонской «Таймс»: «Теперь мне ясно, почему в Англии нет настоящего Шекспира на театре. Потому что в Англии нет такого актера, как Михоэлс».

С т а л и н. А вот товарищ Михоэлс считает, что Сталинскую премию нужно дать артисту Бучме. Как же быть? Товарищ Сталин не видел, к сожалению, спектакля «Король Лир». Товарищ Сталин не видел и «Украденное счастье», в котором играет артист Бучма. Но товарищ Сталин доверяет художественному вкусу такого опытного режиссера и артиста, как Михоэлс. Товарищ Михоэлс убедил товарища Сталина, что Сталинскую премию следует присудить артисту Бучме. Я думаю, так и нужно сделать. Всё.

Ф а д е е в. Повестка дня исчерпана, предлагаю закрыть заседание…

С т а л и н. Товарищ Михоэлс, вы очень хороший оратор. Вы это знаете?

М и х о э л с. Да, мне так говорили, но поверил в это я только сейчас.

Сталин выходит.

А л е к с е й Т о л с т о й. Соломон, ты не просто очень хороший оратор, ты великий оратор. Но свою Сталинскую премию ты просрал.

М и х о э л с (растерянно поморгав). Зато я великий оратор!

Кремль. Кабинет Сталина

Сталин садится за стол, закуривает папиросу, поднимает телефонную трубку.

С т а л и н. Чаю!.. И еще… Михоэлс… «Король Лир». Сделай подборку и передай на Ближнюю. Там посмотрю…

Ночь. Пустая комната на даче. На столе подборка газет и журналов, поверх которых два листа. На первом четко выделяется слово «Объективка».

Г о л о с С т а л и н а. Михоэлс-Вовси. Соломон Михайлович. Народный артист СССР…

Харьков. 22 июня 1941 года

Театр. За кулисами типичная суматоха перед спектаклем: актеры гримируются, певцы пробуют голос, музыканты настраивают инструменты.

Радиорубка. Вбегает директор театра.

Д и р е к т о р (радисту). Включи громкоговорители на зал, быстро! Сейчас будет говорить Молотов!

Занавес раскрыт. На сцене — актеры в костюмах. Зал заполнен публикой.

Звучит конец речи Молотова: «Правительство призывает вас, граждане и гражданки Советского Союза, еще теснее сплотить свои ряды вокруг нашей большевистской партии, вокруг нашего правительства, вокруг нашего великого вождя товарища Сталина. Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами».

Музыка. Внезапно она делается тише.

На сцене появляется Михоэлс. Он обращается в зал.

М и х о э л с. Товарищи! Братья и сестры! Случилось то, что каждый из нас понимал, должно было случиться. Враг всего человеческого дерзнул напасть на нашу страну. Он не мог смириться с нашими достижениями и напал. Напал, как вор, на рассвете. Он не мог смириться с тем, что существует страна, где человек человеку друг, брат. И он напал. Еще вчера мы пели «Если завтра война»…

Поезд

Мягкий вагон литерного поезда. В купе двое — военный в форме комдива и Михоэлс. По поездной радиосвязи транслируют харьковскую речь Михоэлса. Он не слушает ее, а читает газету.

Г о л о с М и х о э л с а. …И вот уже наша земля, наши города корчатся под взрывами вражеских бомб. Враг напал, не сознавая того, что мы еще тесней сплотим наши ряды и дадим ему жестокий отпор. Мы еще раз повторим слова товарища Молотова: «Враг будет разбит. Победа будет за нами!» Мы в это верим. Мы это знаем.

Г о л о с д и к т о р а. Говорит Москва. Мы передавали речь народного артиста СССР, главного режиссера театра ГОСЕТ Соломона Михоэлса.

Поезд идет по плоской желтой степи. Над ней — марево. Жара. В вагонах, заполненных эвакуированными, душно. Двери теплушек открыты. Ветер треплет тряпки, развешанные для просушки.

Литерный вагон состава. Тут тоже в тамбуре едут люди с узлами.

Генерал в купе читает газету. Там речь Михоэлса и его фотография. Генерал внимательно всматривается в своего соседа… Встает.

Т р о ф и м о в. Товарищ Михоэлс, разрешите представиться. Генерал-майор Трофимов. Для меня большая честь ехать в одном купе с вами.

М и х о э л с. Очень приятно. Соломон. У нас, евреев, процедура знакомства упрощена. Да вы, товарищ генерал, садитесь, право же, мне неудобно.

Т р о ф и м о в. Сергей. А я ведь вас в театре видел! Вы короля играли, который царство дочкам раздал…

М и х о э л с. «Король Лир». А вы что, идиш знаете?

Т р о ф и м о в. Про смерть, счастье и предательство — это и без слов понятно…

М и х о э л с. Это вы, товарищ генерал, хорошо сказали… Насчет счастья… И несчастья тоже… Я сейчас выходил покурить, еле-еле назад пробился…

В тамбуре едет семья…

Т р о ф и м о в. Две семьи. Курите здесь. У меня тут «нз» — не откажетесь?

М и х о э л с. Ну какой же уважающий себя человек от такого откажется? Но вы не одиноки. (Достает фляжку.) Нас эвакуируют в Ташкент. Театр будет там.

Т р о ф и м о в. Вы давно в театре?

М и х о э л с. Можно считать с двадцати девяти лет, а можно и с девяти. Сам написал пьесу про блудного сына и сам в ней играл. Добрые люди, а их всегда много, говорили: «Какой с него актер? С его ростом и, уж извините, с его внешностью. А я себе думал: может, в этом моя сила? Хотя иногда очень хочется сдать свое лицо в багаж и потерять квитанцию! Товарищ генерал, скажите, когда ж это все кончится? Ведь они прут и прут… Как железная саранча…

Т р о ф и м о в (спокойно и уверенно). До Москвы не дойдут… Не дадим! А кого бы вы хотели еще сыграть?

М и х о э л с (наклонив голову, задумался). Шейлока, Ричарда III и… и Гамлета.

Т р о ф и м о в. Вот за это и выпьем. Всё еще впереди.

Ташкент. Февраль 1942 года

Актеры ГОСЕТа собираются на концерт. В старый автобус грузят реквизит и инструменты. Барабан тихо гудит на ветру.

В здании, где разместили ГОСЕТ, за кулисами делят хлеб. Актеры разбирают хлеб, заворачивают его, прячут.

На улице погрузка закончена.

Актеры набиваются в автобус. Едут. Михоэлс сидит возле замерзшего окна. К нему подсаживается Зускин.

З у с к и н. Тебя можно поздравить с еще одной должностью?

М и х о э л с. Да. Лозовский прислал телеграмму, что меня опять куда-то выбрали… Мало мне нашего бардака… Я хочу под это дело выпросить пару тонн угля для театра… Топить нечем… Ася с девочками пять дней, как из Москвы выехали… Слушай, Зуса, а как ты думаешь, Председатель Еврейского антифашистского комитета — это звучит?

З у с к и н. Звучит.

М и х о э л с. Значит, у нас будет уголь… Кстати, меня вызывают в Москву. Наверное, из-за этой должности.

Летное поле. Военный самолет. Михоэлс останавливается у трапа, оборачивается. Кругом пустота.

С о п р о в о ж д а ю щ и й. Боитесь?

М и х о э л с. Конечно. А вы?

С о п р о в о ж д а ю щ и й. Я устал бояться. А вы еще нет?

М и х о э л с. Чтоб вы знали, молодой человек, актеры — это самые трусливые люди на свете… Но, с другой стороны, мы знаем кучу способов, как преодолеть страх. Так вот, лично я со страха пою, о чем честно вас предупреждаю!

Железная дверь захлопывается. Самолет разворачивается, разбегается и отрывается от земли. Сквозь шум моторов слышен голос Михоэлса. Он поет.

Москва. Наркомат иностранных дел СССР

Подъезжает машина. Из нее выходит полный седой человек в пенсне, похожий на профессора. Он решительно открывает дверь приемной, возле которой висит табличка «Заместитель министра иностранных дел Лозовский Соломон Абрамович». Секретарь встает ему навстречу с папкой бумаг в руках. И все посетители тоже слегка приподнимаются со стульев. Но только один из них привлекает внимание Лозовского.

Л о з о в с к и й. А-а, средний азиатский еврей прибыл.

М и х о э л с. Так точно.

Л о з о в с к и й. Проходи. (Секретарше.) Чаю, пожалуйста. Ну и к чаю… чего-нибудь…

Михоэлс и Лозовский проходят в кабинет. Лозовский сразу садится за стол, заваленный ворохом газет и бумаг. На стене — карта военных действий.

Л о з о в с к и й. Ты что, думал, если ты беспартийный — на одном урюке проживешь?

М и х о э л с. Ты что, белены объелся? Где и когда я отсиживался? Что часы разглядываешь? Думаешь, на балочке ворованные купил? Награда Узбекского Верховного Совета за мое участие в режиссуре оперы «Улугбек»! Я там работаю, а не отсиживаюсь! Ты хоть знаешь, что там творится?! Это только называется «тыл», а на самом деле там хуже, чем на фронте…

Л о з о в с к и й. Ладно. Я надеюсь, ты в курсе, что ты пока единоличный глава Еврейского антифашистского комитета. Твоим заместителем назначен Ицик Фефер.

М и х о э л с. Он плохой поэт.

Л о з о в с к и й. Тебе с ним не стихи писать.

М и х о э л с. И как человек — говно.

Л о з о в с к и й. Тебе его не нюхать.

М и х о э л с. Да? А что же с ним делать?

Л о з о в с к и й (усмехнулся). Есть мнение. Не спорь.

М и х о э л с. Заместителя наркома иностранных дел Лозовского?

Л о з о в с к и й. Нет. (Показывает пальцем вверх.)

М и х о э л с. Таки с этого и надо било начинать. О, если бы я был царь! Я бы жил лучше, чем царь. Ви спрашиваете, почему? Я бы еще немножечко стучал. А где Фефер? Я слышал, что он в Казани…

Л о з о в с к и й. Нет. Он уже вернулся в Москву.

М и х о э л с. Ну и?

Л о з о в с к и й. Что?

М и х о э л с. Ты хочешь сказать, что меня вызывали в Москву только для того, чтобы сообщить о том, что моим заместителем назначен Ицик Фефер?

Л о з о в с к и й. Нет, Соломон. Ты летишь в Америку…

М и х о э л с. Зачем?!

Москва. Квартира

Комната, обставленная казенной мебелью — письменный стол и несколько стульев. За столом сидит крупный мужчина лет сорока, с волевым, жестким лицом, в наброшенном на плечи светлом плаще. Под плащом — военная гимнастерка. Еще один мужчина стоит, глядя в окно, сложив за спиной белые пухлые руки, слегка покачиваясь на носках.

Дверь открывается. Человек в военной форме пропускает вперед высокого человека в светлом плаще и очках. Вид у него испуганный.

Ч е л о в е к з а с т о л о м. Товарищ Фефер? Проходите, садитесь.

Фефер садится на краешек стула.

Ч е л о в е к з а с т о л о м (просматривая бумаги в папке). Теперь вы будете работать со мной. Моя фамилия Райхман. Для вас — Павел. Запомните. Устраивайтесь поудобнее.

Тот, кто стоял у окна, взял стул, поставил его у письменного стола. Не вплотную, чуть поодаль. Сел, закинул ногу на ногу. Крупный нос. Пенсне. Тонкие губы. Жирный, свисающий на крахмальный воротник рубашки подбородок. Лаврентий Павлович Берия.

Б е р и я. Давайте начнем.

Райхман раскрывает лежащую перед ним папку.

Р а й х м а н. Вы были членом еврейской националистической организации Бунд?

Ф е ф е р. Я был очень молод. Я ничего не понимал. Я порвал с Бундом и вступил в партию большевиков. Я член партии с…

Р а й х м а н. …с 1919 года. В 26-м вы сочиняли стишки, в которых прославляли врагов народа Троцкого, Каменева и Зиновьева.

Ф е ф е р. Это была моя ошибка. Я ее глубоко осознал! Со мной беседовали по этому поводу. Я дал обязательство активно сотрудничать с органами ОГПУ — НКВД и выявлять врагов советской власти. Я делал все, чтобы оправдать оказанное мне доверие…

Б е р и я. Достаточно.

Райхман закрывает папку.

Б е р и я. Кто по молодости не примыкал к меньшевикам или не забегал в Бунд. А если мы будем считать врагами всех поэтов и писателей, воспевавших иуду Троцкого… Не думаю, что Союз писателей насчитывал бы больше двух-трех десятков членов. Из нашего сегодняшнего разговора я сделал один вывод: мы можем полагаться на товарища Фефера. Ваше мнение, товарищ Райхман?

Р а й х м а н. Согласен с вами.

Б е р и я. Тогда объясните товарищу Феферу, в чем будет заключаться его задание.

Р а й х м а н. Слушаюсь, Лаврентий Павлович. В Соединенные Штаты Америки вылетает делегация Еврейского антифашистского комитета в составе товарища Михоэлса и товарища Фефера. Ваша задача: присутствовать на всех встречах товарища Михоэлса. После каждой встречи — составлять подробный отчет. Подписывать их будете своим псевдонимом — Зорин. Отчеты будете передавать нашему вице-консулу в США товарищу Хейфицу. Учтите: каждый ваш шаг будет под контролем агентов ФБР. Ведите себя естественно, раскованно, но с достоинством. Вы все поняли?

Ф е ф е р. Так точно.

Р а й х м а н. Ну и лады. Выездные документы и суточные получите в бухгалтерии Совинформа. Можете быть свободны, товарищ Фефер.

Ф е ф е р. Спасибо. Благодарю за доверие.

Москва. Кремль. Квартира Молотова

Мебель дорогая, добротная, но с каким-то неистребимым казенным духом. Словно на каждом стуле, на столе, на серванте где-то с тыльной стороны прибиты жестянки с инвентарными номерами.

Михоэлс и Молотов сидят за накрытым столом.

М о л о т о в. Вам предстоит очень ответственная поездка. Думаю, некоторые мои советы окажутся вам полезными.

М и х о э л с. Заранее за них благодарен.

М о л о т о в. Ваши выступления наверняка будут сопровождаться сбором пожертвований. Это у американцев в традиции. Мы поблагодарим за каждый доллар, который американский гражданин отдаст на борьбу с фашизмом. Но просить мы ничего не будем. Так, с этой частью вашей программы все ясно. Проблемы могут возникнуть в другом. При ваших приватных беседах с политиками и общественными деятелями. И особенно с журналистами. Бесцеремонный, должен я вам сказать, народ. Даже мне бывало непросто с ними разговаривать, хотя я лицо официальное. А с вами они церемониться не будут. И вы должны быть готовы к самым каверзным и провокационным вопросам…

М и х о э л с. Например, к каким?

М о л о т о в. Правда ли, что в Советском Союзе миллионы политических заключенных?

М и х о э л с. Не знаю.

М о л о т о в. Вот это и есть самый точный ответ. Вы же действительно не знаете, правда это или неправда.

М и х о э л с. А это правда?

М о л о т о в. Соломон Михайлович!

М и х о э л с. Извините.

М о л о т о в. Второй типичный вопрос… Правда ли, что в Советском Союзе существует антисемитизм?

М и х о э л с. Антисемитизм в Советском Союзе преследуется по закону.

М о л о т о в. Хороший ответ. Только добавьте несколько конкретных примеров… Американцы любят конкретность…

М и х о э л с. Полагаю, Вячеслав Михайлович, вы пригласили меня не только для того, чтобы рассказать о нравах капиталистической прессы.

М о л о т о в. Вы правы. Я вас призываю к полной искренности. Вам нечего скрывать. Вам ни к чему хитрить, а тем более вступать с собеседниками в дипломатические игры. Вы обязательно проиграете, они гораздо более сильные игроки. Ваше оружие — откровенность. Это очень сильное оружие.

М и х о э л с. Полная откровенность?

М о л о т о в. Вот именно. В том числе и при обсуждении весьма щепетильного вопроса о намерениях советского правительства создать на территории Крыма Советскую Социалистическую Республику и открыть ее для переселения евреев не только из Советского Союза, но и всего мира. Возможно, вы уже об этом слыхали…

М и х о э л с. Я помню, что двадцать лет назад у нас был организован ОЗЕТ — Общество землеустройства еврейских трудящихся. Его деятельность была сконцентрирована вначале на Украине и в Крыму. Вячеслав Михайлович, я вас правильно понял?! Я должен сказать в Америке, что советское правительство обсуждает план создания в Крыму Еврейской республики?

М о л о т о в. Вы артист, а не политик. Если вас спросят об этом, можете сказать то, что сегодня узнали.

М и х о э л с. Меня могут спросить, откуда я это узнал.

М о л о т о в. А откуда вы это узнали?

М и х о э л с. От вас.

М о л о т о в. Ну так и скажите! Я повторяю, дорогой Соломон Михайлович, ваше оружие — откровенность. Вам нечего скрывать, вам не нужно ни чего придумывать. Рассказывайте только то, что было. Скажите, что я вам это рассказал за рюмкой коньяку… (Поднимает рюмку.) Ваше здоровье, Соломон Михайлович!

М и х о э л с. Ваше здоровье, Вячеслав Михайлович!..

Подъезд дома в Кремле, где живет Молотов. Михоэлс выходит на улицу. До-стает папиросу, закуривает. Сворачивает в огромную, гулкую арку. Эхо множит звук его шагов, фонарь в арке качается, создавая на стене огромную тень.

Михоэлс идет по темной улице, его нагоняет машина с притушенными фарами (светомаскировка). Михоэлс садится в машину на заднее сиденье. Там сидит Лозовский.

Л о з о в с к и й. Ну?

М и х о э л с. Ну, встретились. Поговорили. Учил меня, как жить в Америке. От тебя, Соломон, коньяком пахнет…

Л о з о в с к и й (достает фляжку, протягивает Михоэлсу). От тебя не спрячешься, Соломон. Держи. А еще?

Михоэлс шепчет что-то Лозовскому на ухо.

М и х о э л с (громко). Вот, собственно, и вся суть беседы.

Л о з о в с к и й. Не нравится мне это.

М и х о э л с. Почему?

Л о з о в с к и й. Пойдем, прогуляемся. (Водителю.) Саша, у Тверского останови. Мы прогуляемся. Завтра, как обычно.

В о д и т е л ь. Спокойной ночи, Соломон Абрамович.

Лозовский и Михоэлс на Тверском бульваре.

Л о з о в с к и й. Тебя ввели в какую-то очень большую игру. Причем используют втемную. Не посвящая в суть роли. Это мне и не нравится.

М и х о э л с. Почему?

Л о з о в с к и й. Ты в шахматы играешь?

М и х о э л с. Ну?

Л о з о в с к и й. Что делают с фигурой, когда она сыграет свою роль?

М и х о э л с. Ты думаешь, Крым — игра?

Л о з о в с к и й. В этом нет ни малейшего сомнения. Весь вопрос — какая?

М и х о э л с. Разве с тобой он этого не обсуждал?

Л о з о в с к и й. Кто?

М и х о э л с. Как кто? Молотов.

Л о з о в с к и й. При чем здесь Молотов? Молотов исполнитель. За всем этим стоит не Молотов.

М и х о э л с. Ты думаешь…

Л о з о в с к и й. Да. Сталин.

Москва. Аэропорт

На краю летного поля у транспортного самолета стоят Михоэлс и Фефер.

У них одинаковые фибровые чемоданы, одинаковые серые габардиновые макинтоши. Как цирковая гастролирующая пара Пат и Паташон.

М и х о э л с (спрашивает у сопровождающего их начальника аэродромной охраны). Как называется этот самолет?

Н а ч а л ь н и к. «Дуглас», товарищ Михоэлс.

М и х о э л с. Это американский самолет?

Н а ч а л ь н и к. Так точно, американский.

М и х о э л с. Дорого стоит?

Н а ч а л ь н и к. Что, хотите купить?

М и х о э л с. А что, и спросить нельзя?! Выглядит он неплохо. А из Ташкента я летел на нашем. Казалось, вот-вот развалится. Но, как ни странно, не развалился. Хочется верить, что «Дуглас» тоже не развалится. (Поворачивается к Феферу.) Ицик, вы раньше летали на самолете?

Ф е ф е р. Нет. А что?

М и х о э л с. Не нужно так нервничать. Это не так уж страшно. Я вам дам только один хороший совет. Если вас потянет блевать, не выскакивайте-таки на улицу.

Начальник охраны смеется.

Ф е ф е р (раздраженно). Не стройте из себя еврея больше, чем вы есть.

М и х о э л с (удивленно). А кого же мне из себя строить? Нас и посылают в Америку, чтобы мы строили из себя евреев.

США. Стадион

На многотысячном митинге выступает Михоэлс.

М и х о э л с. Попав в засаду, группа наших ребят была прижата к земле. Положение было безвыходное. И вдруг лейтенант поднялся в рост и, повернувшись к своим ребятам, крикнул: «Бридер»! Он вспомнил мама-лошен! Это было его последнее слово, но ребята пошли на прорыв, даже не зная этого слова! Об этом в письме написал матери капитан, который через день сам погиб. Вот этим словом я хочу обратиться к вам сейчас!..

Неожиданно многотысячный стадион встал. Кто-то запел поминальную молитву.

М и х о э л с. Братья евреи во всем мире! Эти ребята сражаются и за вас! Они отдают свою молодую жизнь и за ваше благополучие, и за ваших детей. Ибо коричневая чума, лютая тем более, чем ближе ее конец, пробирается и по ту сторону океана. До тех пор пока фашизм бушует, в опасности все человечество!

Бурные аплодисменты.

О д и н и з з р и т е л е й. Браво, сэр, я должен пожать вашу руку!

Зрители ломятся на сколоченный наскоро помост. Михоэлс с радостью пожимает им руки. Но людей слишком много, помост подламывается, Михоэлс летит куда-то вниз… Крики, давка.

Нью-Йорк. У отеля

Толпа репортеров.

Из вращающихся дверей выходит Михоэлс. Он на костылях, нога в гипсе. С ним Фефер и переводчик.

Р е п о р т е р ы. Мистер Михоэлс!.. Несколько слов!.. Как вы себя чувствуете? Куда вы отправляетесь из Нью-Йорка?.. Вы довольны вашими выступлениями здесь?.. Правда ли, что Сталин хочет отдать Крым евреям?.. Как вы можете прокомментировать…

Михоэлс останавливается. В негустой, но активной толпе журналистов его взгляд выхватывает одного из них — самого молодого.

М и х о э л с. Что у вас?

Ж у р н а л и с т. Газета «Старз энд Страйпз». Мистер Михоэлс, какая симфония вам больше нравится — Седьмая Шостаковича или Девятая Бетховена?

М и х о э л с. Как армейской газете скажу: Восьмая Монтгомери!

К Михоэлсу подходит мэр Нью-Йорка Лагардиа. Взяв под руку, ведет в глубь своей резиденции.

Л а г а р д и а. Вы позволите мне пригласить вас в мою библиотеку и угостить виски и сигарами?

М и х о э л с. С удовольствием!.. Ицик, идем. Позови переводчика, я же почти ничего не понимаю на английском, хотя, по-моему, он хочет нас угостить!..

Ф е ф е р. С чего ты взял?

М и х о э л с. Если бы ты был у меня в гостях и мне бы захотелось тебя угостить и самому угоститься потихоньку от Аси, я бы вывел тебя на лестницу, покурить. А он, по-моему, произнес слово «сигары»…

Л а г а р д и а. О йес, сигарз!.. (Радостно кивает.)

Библиотека мэра. Гости усаживаются в глубокие кожаные кресла у камина.

Л а г а р д и а (посольскому переводчику). Андрей, вы целый вечер на ногах, переводы, переводы. Сэм вас проводит, поужинайте, выпейте, мы пока побудем здесь. Не беспокойтесь. У меня есть свой переводчик.

Фефер многозначительно смотрит на Михоэлса.

В библиотеку входят Президент Всемирного и Американского еврей-ского конгресса раввин Соломон Вайс и еще какой-то молодой человек.

Л а г а р д и а. Боб Айзенстайн, мой секретарь, переводчик и почти ваш земляк — он выходец из Одессы. Разрешите вам представить: мой друг раввин Соломон Вайс. И мистер Гольдберг — представитель комитета «Джойнт»… Мистер Михоэлс, сигару?

М и х о э л с. Благодарю вас. Я, с вашего позволения, свое закурю… (Вытаскивает пачку «Казбека».)

В а й с. Скажите, мистер Михоэлс, у советского правительства действительно есть намерение отдать Крым евреям?

М и х о э л с. Во-первых, здрасьте, во-вторых, моя нога лучше. А насчет Крыма я вам скажу, что этот вопрос обсуждается. В кулуарах.

В а й с. Но Крым оккупирован немцами.

М и х о э л с. Это ненадолго.

В а й с. Но, насколько нам известно, в Крыму живут крымские татары.

М и х о э л с. Крым большой. Там живут не только крымские татары. Там созданы и три национальных еврейских района. Еще в начале 30-х годов… Кстати, при содействии «Джойнта»…

Музыка. Внезапно она делается тише./p

Г о л ь д б е р г. Да, это так. В 20-х годах мы оказывали помощь евреям СССР. Мы кормили и лечили детей, организовывали кооперативы и артели, давали займы… И чем все это кончилось?

М и х о э л с. С тех пор многое изменилось… создание Еврейской автономной области в Биробиджане не решило проблемы. Вопрос о Крыме возник не вдруг. Сегодня он просто получил дальнейшее развитие…

В а й с. Чем объяснить, что этим вопросом советское правительство занимается сейчас, в разгар войны?

М и х о э л с. Мы должны думать о том, как будем жить после разгрома фашистской Германии. Мы уже сегодня заботимся о будущем.

В а й с. Но вы сами откуда узнали об этом?

М и х о э л с. Вы знаете, чисто случайно, от мистера Молотова. Это был обычный разговор, в гостях, за рюмкой коньяку. Меня пригласила в гости Полина Семеновна Жемчужина, супруга наркома. Она покровительница театра ГОСЕТ.

Г о л ь д б е р г. И все-таки, мистер Михоэлс, насколько серьезны намерения советского правительства в отношении Крыма?

М и х о э л с. Ну, господа, я не политик, я артист. Я не могу сказать «нет», я не могу сказать «да». Молотов, мне кажется, говорил об этом со знанием вопроса, но он не делал мне никаких официальных заявлений.

Номер в отеле

Фефер принимает душ, бреется, надевает новый костюм. Несмотря на все эти приятные хлопоты, у него подавленный вид. Он похож на человека, собирающегося на опасное, но необходимое дело. На столе — пухлый конверт. Фефер запихивает его во внутренний карман пиджака и выходит из номера.

Бродвей

Фефер выходит из отеля. Идет по 42-й улице. Останавливается у здания с вывеской POST.

Почта. Фефер покупает марку, наклеивает ее на конверт, сдает его в окошечко, получает квитанцию. Все это он делает довольно нервно, оглядываясь, роняя листки.

С улыбкой облегчения Фефер выходит на улицу. Сворачивает в бар. Заказывает порцию виски и устраивается за столиком. Закуривает.

В бар заходят люди. Толпятся у стойки. Дама в сером узком костюме, в огромной белой шляпе, в белых перчатках по локоть отходит от стойки с коктейлем в руке, оглядывается, отыскивая свободный столик. Фефер вскакивает, подвигает для нее стул.

Ф е ф е р. Плиз, мэм.

Д а м а (милостиво кивнула). Сэнк ю.

Садится. Вынимает из сумочки золотой портсигар, извлекает из него длинную тонкую сигарету. Фефер щелкает зажигалкой. Еще раз. Зажигалка не работает. Дама, усмехнувшись, достает из сумочки свою зажигалку, тоже золотую, прикуривает.

Д а м а (по-русски). Все в порядке, Зорин. Не красней. Говно — оно и в Америке говно. Все в порядке — тебе от Хейфица большой привет.

Ф е ф е р (с облегчением). Черт! А я уж подумал…

Д а м а. Потом будешь думать. Положи отчет под сумочку.

Ф е ф е р. Я его на свое имя на почте оставил…

Д а м а. Допивай и поехали.

К почтовому офису подъезжает «Форд». Оттуда опрометью выскакивает Фефер. Дама остается за рулем. Она курит и слушает Грапелли по радио в автомобиле.

Хлопает автомобильная дверца. Запыхавшийся Фефер плюхается на переднее сиденье. Протягивает даме конверт.

Ф е ф е р. Ну и порядочки тут у них — по квитанции выдают, даже паспорт не просят!

Дама, повертев конверт в руках, небрежно сует его в ящик для перчаток.

Д а м а. Молодец, хорошо придумал. А теперь выметайся — кататься не будем!

Фефер выходит из машины. «Форд» уезжает. Фефер проходит мимо скромного «Доджа». В нем сидят несколько мужчин.

П е р в ы й а г е н т. Ну что, едем за ним?

В т о р о й а г е н т. Нет, за дамочкой. Надо посмотреть, куда она везет ту писанину, что этот тип оставил на почте. Я ребятам подкинул работки на выходные!..

«Форд» въезжает в ворота консульства СССР в Нью-Йорке. «Додж» проезжает мимо.

П е р в ы й а г е н т. Давай, Майк, двигаем в Бруклин!

«Додж» поворачивает и исчезает в потоке машин.

Отделение ФБР в Бруклине

Кабинет с картотекой. Первый агент рассматривает женские фотографии. Выбирает одну из них.

П е р в ы й а г е н т. Это она была за рулем. Роскошная баба!

В т о р о й а г е н т (переворачивает фотографию, читает). Жена старшего советника советского консульства Зоя Зарубина.

Номер отеля. Михоэлс достает из-под кровати все тот же фибровый чемодан. Начинает укладывать в него вещи.

Ранее утро. Фефер и Михоэлс выходят из отеля. Их ждет машина. Швейцар подносит к машине чемоданы и два довольно объемистых свертка. Грузит их в багажник.

Аэропорт. Фефер и Михоэлс садятся в самолет.

Самолет взлетает.

В самолете. Михоэлс делает запись в красном блокноте. Фефер спит.

Г о л о с М и х о э л с а. Почти три месяца в США. Две недели в Мексике. Две недели в Канаде. Теперь Англия.

Я держусь за счет актерской закалки, силы дает энергия залов. Такой роли у меня никогда не было. И никогда больше не будет. Такого успеха не знал ни один артист в мире. Артист и не может иметь такого успеха. Значит ли это, что политика выше искусства? Как хорошо нас принимали в Америке! Но если б я приехал к ним с «Лиром», они бы приняли меня поспокойнее… Во всяком случае, репортажей на первой полосе я бы не дождался… И с Чаплином и Эйнштейном не увиделся бы — это точно…

Прием в Голливуде

Михоэлс стоит рядом с маленьким седым человеком с печальными глазами. Подбегает переводчик, дожевывая бутерброд.

М и х о э л с (по-русски). Мистер Чаплин?

Ч а п л и н (по-английски). Да, это я. Рад познакомиться с вами, мистер Михоэлс.

М и х о э л с (по-русски). Нет, это я счастлив познакомиться с вами, мистер Чаплин. Я видел все ваши фильмы. «Новые времена»… (Показывает, как Чарли крутит гайки у конвейера.)

Ч а п л и н (по-английски). О, «Новые времена»!

М и х о э л с (по-русски). «Золотая лихорадка»… (Показывает «танец с булочками».)

Ч а п л и н (по-английски). «Золотая лихорадка»!

М и х о э л с (по-русски). «Огни большого города»… (Показывает, как Чаплин берет у девушки цветок и улыбается.)

Ицик Фефер, Чарли Чаплин, Соломон Михоэлс в Голливуде. 1942

Ч а п л и н (по-английски). О, да! «Огни большого города!» Я вижу! (Смеется.) Вы — прекрасный актер, мистер Михоэлс!

М и х о э л с (по-русски). Это все, что я умею, мистер Чаплин! Все, чем я живу! (Переводчику.) Не переводи, он и так все понимает…

Ч а п л и н (по-английски). Я рад, что в СССР смотрят мои фильмы. Я делал их для всех…

Переводчик произносит слова Чаплина по-русски.

М и х о э л с. Советский народ очень ценит ваше искусство, господин Чаплин…

Ч а п л и н. Я хочу поздравить вас с поистине замечательным выступлением. И собрали вы крупную сумму пожертвований для Красной Армии!

М и х о э л с. Ну, если говорить честно, то пожертвования я собрал для наших с вами армий. Чем больше врагов уничтожит Красная Армия, тем меньше угроза для американских ребят.

Ч а п л и н. Самое смешное в этом деле, что я абсолютно не занимаюсь политикой!

М и х о э л с. Вы, мистер Чаплин, не вполне правы. Если в фильме «Новые времена» вы изображаете человека, который несколько раз попадает в тюрьму и каждый раз не хочет выходить на волю, — это политика? И если вы показываете человека, который делает добро только в пьяном виде, а когда трезвеет, даже не помнит этого, — это политика?

Ч а п л и н. Да, очень интересно, как эти русские понимают искусство…

Михоэлс откланивается, его подводят к Эйнштейну.

М и х о э л с. Для меня большая честь пожать руку величайшего ученого.

Э й н ш т е й н. Поверьте, для меня еще большая честь пожать руку человеку, который пробудил совесть всех евреев мира и на нашем языке призвал по радио весь мир, братьев евреев к со-противлению фашизму. Господин Михоэлс, мы можем говорить с вами на одном языке, и это большое счастье. Я, увы, не видел вас на сцене, но, как сказал мне мой друг, «Фрейлехс» — это сама правда. Вы можете говорить со мной не как вам велено, а как вы думаете, а?

М и х о э л с. Если вы мне не верите — к чему разговоры?

Э й н ш т е й н. Поверьте, я не хотел вас обидеть. Но вот передо мной один из великих евреев. На эту тему столько у нас разговоров. Я спрошу прямо. Скажите честно: что с антисемитизмом в вашей стране?

М и х о э л с. В основном антисемитизм в Советском Союзе изжит. Только в некоторых головах эта болезнь имеет место.

Э й н ш т е й н (качая головой, с явным недоверием). Я физик, мистер Михоэлс. И знаю, что каждая вещь имеет свою тень. Тень моего народа — антисемитизм. Одно из двух: если у вас есть евреи, тогда у вас должен быть антисемитизм. Если у вас нет антисемитизма, стало быть, у вас нет евреев.

М и х о э л с. Ну не знаю, мистер Эйнштейн, когда я уезжал из Москвы, там оставалось еще довольно много евреев. А еще больше евреев сейчас на фронте… Мы сражаемся рука об руку против нашего злейшего врага — о каком антисемитизме вы говорите? Сталин уподобил его каннибализму…

Э й н ш т е й н. Вы замечательный человек, мистер Михоэлс, и я преклоняюсь перед вами.

Кто-то подходит сзади и обнимает Михоэлса. Это Шагал.

Ш а г а л. Шломеле, вос махт аид?

М и х о э л с. Что может делать еврей из Двинска, где все пьют из наперстков?! Здравствуй, родной, все-таки встретились с провинциальным комиссаром мирового масштаба.

Ш а г а л. Отойдем туда, там за баром бывший белогвардейский офицер. Он знает, как наливать. (Подходит к бару.) Есаул, а есаул, налей по-российски двум недорезанным жидам…

Е с а у л. Ну зачем вы так, я от всей души.

Ш а г а л. Этого я и боюсь!

Михоэлс и Шагал берут стаканы и отходят от стойки.

Ш а г а л. Соломон, я знаю, что мои слова как горох об стенку, ну неужели ты не воспользуешься уникальной возможностью и не останешься?

М и х о э л с. Я останусь, а остальные? Ты меня не знаешь? Поэтому они меня и отпустили… Они знают, что я своих не брошу…

Ш а г а л. Вывози театр на гастроли.

М и х о э л с. Это антимарксистская утопия, Марик.

Ш а г а л. Шломеле, скажи… У нас тут пишут разное про то, что происходит в СССР…

М и х о э л с. Ты знаешь, когда началась война, я даже немного обрадовался, прости меня господи!

Ш а г а л. Обрадовался?

М и х о э л с. Да. Уж больно было страшно до войны…

Ш а г а л. Ну, а ты-то тут при чем?

Ицик Фефер, Альберт Эйнштейн, Соломон Михоэлс. 1942

М и х о э л с. Марик, я же боец идеологического фронта. Я — лицо сталинской интернациональной политики… В нашем деле надо быть бдительным, как саперу на минном поле! Не дай бог совершить идеологическую ошибку!

Ш а г а л. Я понял, понял… Шломеле, успокойся…

М и х о э л с. Марик, я очень виноват перед тобой. Прости. Твои фрески…

Ш а г а л. Брось. Я давно оплакал и забыл.

М и х о э л с. Но все-таки оплакал? А как я плакал, Марик, как я плакал… Я был готов их целовать… Но что поделаешь… Они сказали, что это «формализм»… Одна скотина — я обязательно набью ему морду когда-нибудь — критик Голубов-Потапов. Он написал про твои фески: «квазиеврейский лоск», «еврейский карнавал»… Я честно тебе скажу, я испугался. Они могут закрыть любой театр в пять минут! Марик, прости!

Ш а г а л. Прощаю. Пусть наш Бог не снимает своей руки с твоего затылка. Ле хайм!

М и х о э л с. Ле хайм!

Москва. Кремль

Кабинет Сталина. За столом — Берия и Молотов. Сталин расхаживает по ковровой дорожке.

Б е р и я. Товарищ Сталин, шифровка из Вашингтона. Операция «Утечка» успешно завершена. Уже после отъезда Михоэлса и Фефера из США там состоялась встреча крупных промышленников и финансистов-евреев. Обсуждался вопрос о Крыме. Организовал встречу председатель Американской торговой палаты Эрик Джонстон.

Разговор был конкретный. Предварительно были сделаны экономические выкладки. Общая сумма капиталовложений в обустройство Крыма — около десяти миллиардов долларов.

С т а л и н. Значит, девять миллиардов восемьсот миллионов они дают нам на войну с Германией по ленд-лизу, а десять миллиардов — на Крым? Очень интересно. На что же они хотят потратить эти деньги?

Б е р и я. Основные направления: гидромелиорация степного Крыма, землеустройство, дорожное строительство, жилье, реконструкция морских портов, судоверфей, туризм… Они называют этот проект «Калифорния в Крыму».

М о л о т о в. Масштабный проект.

Б е р и я. По их прикидкам капиталовложения окупятся за восемь-девять лет. После этого Крым будет давать до двух миллиардов долларов в год чистой прибыли. Расчеты ориентировочные, но им можно верить. Эти евреи умеют считать деньги.

С т а л и н. А мы, по-твоему, не умеем? Председатель Госплана товарищ Вознесенский не умеет, по-твоему, считать деньги?

Б е р и я. Вознесенский считает народные деньги. А евреи — свои. Есть разница.

Сталин недовольно хмурится. Подходит к столу, берет в руки трубку…

Москва. Коммунальная квартира

В этой квартире живет Михоэлс.

На кухне развешано белье, на плите — кастрюли.

Резкий пронзительный звонок — два длинных, один короткий.

С о с е д к а. Это к Аське…

Соседки устремляются в прихожую.

У входной двери Михоэлс обнимает Асю. Рядом стоят два чемодана — один старый, фибровый, другой новый, кожаный. И большая песочного цвета матерчатая сумка с надписью SILIN&SOSHIN. Виден дорогой мех.

С о с е д к а. Шубу привез…

М и х о э л с (соседкам). Здравствуйте! (Асе.) А где девочки?

А с я. Скоро придут.

М и х о э л с. Пойдем быстрей.

Подхватывает чемоданы, Ася — сумку. Скрываются в своей комнате.

С о с е д к а. Шубу привез…

Комната Михоэлсов. Он снимает плащ и ботинки. (все то же самое, в чем он улетал в Америку.)

А с я. Есть будешь?

М и х о э л с. Нет. (Садится на диван, восторженно смотрит на Асю.) Боже мой, какая ты красавица!

А с я. Ты просто соскучился.

М и х о э л с. Я не просто — я зверски соскучился. (Усаживает ее к себе на колени.) Признайся, сколько раз ты изменяла мне в мое отсутствие?

А с я (смеется). А ты, повеса?

Они занимаются любовью на старом кожаном диване, отгороженном от остальной комнаты стенным буфетом, за дверцами которого тускло блестят несколько граненых стаканов и парочка хрустальных рюмок. Перед буфетом — стол, покрытый потертой клеенкой. На столе — пишущая машинка, разложенные бумаги, несколько карандашей. На другом углу стола — школьные тетрадки, учебники. Около окна — две железные кровати с панцирными сетками. На одной из них сидит старый плюшевый медведь.

По стенам комнаты развешаны старые афиши. Где-то на середине этой сцены за кадром начинает звучать голос Фефера и стук пишущей машинки.

Г о л о с Ф е ф е р а (за кадром).

Еврейский антифашистский комитет СССР, г. Москва, ул. Кропоткинская, 10. Председателю Совета народных комиссаров СССР товарищу Сталину И. В. Многоуважаемый Иосиф Виссарионович! В ходе Отечественной войны возник ряд вопросов, связанных с жизнью и устройством еврейских масс Советского Союза. Возвращение еврейского населения, эвакуированного в глубь страны, в места их прежнего проживания, не разрешит в полном объеме проблему устройства еврейского населения в СССР в послевоенный период…

Москва. Еврейский антифашистский комитет

Кабинет Михоэлса в здании ЕАК. Стук пишущей машинки. Сигаретный дым. В комнате — Фефер, Михоэлс и еще один член ЕАК — Эпштейн. Он сидит за машинкой. Фефер диктует. В его руках — несколько исписанных листков.

Ф е ф е р. Необходимо признать, что опыт Биробиджана вследствие ряда причин не дал должного эффекта…

М и х о э л с. Шахно, берегите копирку, не колотите по клавишам.

Ф е ф е р. Исходя из вышеизложенного, мы предлагаем. Первое. Создать Еврейскую Советскую Социалистиче-скую Республику на территории Крыма. Второе. Заблаговременно, до освобождения Крыма, создать правительственную комиссию с целью разработки этого вопроса. Все, Шахно! Теперь наши подписи — и дату.

Э п ш т е й н. Ясно.

В последний раз дзинькнул звоночек «Ундервуда». Эпштейн извлек из пишущей машинки закладку, разложил листки по экземплярам. Михоэлс, Фефер и главный врач Боткинской больницы Борис Абрамович Шимелиович взяли по экземпляру и углубились в чтение.

М и х о э л с (откладывая листок). Что я могу сказать?.. Текст-то жалкий, друзья мои. Я даже по-другому скажу: холуйский.

Ш и м е л и о в и ч. Что вам опять не так, Соломон Михайлович? Пять раз переделывали.

М и х о э л с. Не делайте морду лица колодкой. Вы ни при чем. И никто из нас ни при чем. Река сама выбирает русло. Когда мы работаем в театре над пьесой, мы стремимся, чтобы слова роли полностью соответствовали характеру героя. Вы, Ицик, замечательно выступили на Первом съезде Союза писателей. Насчет горбатых людей. Как вы сказали?

Ф е ф е р. Я сказал, что изломанных, разбитых, угнетенных и придавленных людей, которые стояли в центре еврейской дооктябрьской литературы, в советской литературе больше нет. Эти горбатые люди исчезли из нашей жизни… По-вашему, я был не прав?

М и х о э л с. Боже сохрани. Правы, конечно. В советской литературе этих горбатых людей нет. А в жизни… Извините, Ицик, но в жизни они есть. Мы и есть эти горбатые люди. А этот текст — наша роль.

Э п ш т е й н. Что будем делать?

М и х о э л с. В Америке говорят: «Шоу должно продолжаться». Что нам делать? Играть свою роль. Нравится она нам или не нравится… А если что не так — режиссер нас поправит… Когда обещал приехать Лозовский?

Э п ш т е й н. В два. Сейчас уже четверть третьего. Режиссер — это он?

М и х о э л с. Он?.. Нет. Он — ассистент режиссера.

Дверь открывается. Входит Лозовский, почти полностью заполнив собой дверной пролет, — в черном пальто с каракулевым воротником, в каракулевой шапке «пирожком».

Л о з о в с к и й. Прошу извинить. Задержался. Готовили вечернюю сводку Совинформбюро.

М и х о э л с. Сводка хорошая?

Л о з о в с к и й. Да, хорошая.

Ш и м е л и о в и ч. Салют будет?

Л о з о в с к и й. Обязательно.

Ш и м е л и о в и ч. Это замечательно. Когда салют, у больных падает температура и стабилизируется давление. Салют — прекрасное терапевтическое средство.

Лозовский расстегнул пальто, снял шапку, пригладил густые волосы. Эпштейн уступил ему свое место за столом. Не снимая пальто, Лозовский сел, придвинул к себе листки Обращения.

Л о з о в с к и й. Длинно.

Ш и м е л и о в и ч. Всего неполные две страницы.

Л о з о в с к и й. Все равно. Длинные бумаги никто не читает. Максимум — страница.

М и х о э л с. Шахно, дайте Соломону Абрамовичу свое стило. Пусть он изложит еврейский вопрос на одной странице. А мы на это посмотрим.

Лозовский достает из кармана толстый «Паркер» с золотым пером. Перечеркивает Обращение.

Л о з о в с к и й. Не Сталину. На имя первого заместителя предсовнаркома товарища Молотова… (Скользнул острием пера над печатными строчками.) Так, этот абзац вычеркнуть… (Вычеркивает.)

М и х о э л с. Актеры в старину говорили: «Вымаранного не освищут».

Э п ш т е й н. Опять перепечатывать…

Л о з о в с к и й. Я об этом позабочусь. Здесь все экземпляры?

Э п ш т е й н. Да, все четыре.

Л о з о в с к и й. Cами печатали?

Ш и м е л и о в и ч. Не машинистку же звать, чтобы об этом вся Москва завтра говорила. Оно нам надо?

Л о з о в с к и й. Правильно, оно нам не надо. Где копирка?

Э п ш т е й н. Соломон Абрамович! На ней же всего пять раз печатали!

Л о з о в с к и й. Подошлите ко мне курьера — дам вам копирки.

Э п ш т е й н. Вот за это спасибо!

Ф е ф е р. Письмо нужно обсудить на президиуме комитета.

Л о з о в с к и й. Договор прежний: никому ничего. Соломон Михайлович, ты домой или в театр?

М и х о э л с. Домой, сегодня нет репетиций.

Л о з о в с к и й. Пойдем, подвезу. (Шимелиовичу.) Вам, конечно, в больницу? Одевайтесь, подброшу.

Эпштейн постоял у окна, поглядел, как от тротуара отъехал черный трофейный «Опель-капитан» Лозовского, и обернулся к Феферу.

Э п ш т е й н. Вам не кажется, Зорин, что нас слегка поимели и удалили со сцены?

Ф е ф е р. Не очень-то и хотелось! Вы сказали — Зорин?..

Э п ш т е й н. Свяжитесь с Павлом. Сообщите ему об этом письме насчет Крыма.

Ф е ф е р. А почему бы вам самому…

Э п ш т е й н. Вы не поняли, что я сказал?

Ф е ф е р. Извините. Слушаюсь!..

Москва. Боткинская больница

К административному корпусу подъезжает машина Лозовского. Из нее выходит Шимелиович. Поднимается на крыльцо и скрывается за дверью.

Машина выезжает на Ленинградское шоссе.

В машине Лозовского

Л о з о в с к и й. Соломон Михайлович, у тебя дома кто-нибудь есть?

М и х о э л с. Дома? Нет, никого. Ася на службе. А что?

Л о з о в с к и й. Поедем к тебе в гости, не возражаешь? Водка у тебя есть?

М и х о э л с. Где?

Л о з о в с к и й. Ну в буфете, в столе. Я не знаю, где ты водку держишь.

М и х о э л с. Соломон Абрамович! Вы что, издеваетесь? Где я держу водку! Где держат водку нормальные люди? Внутри себя. А в буфете она выдыхается.

Л о з о в с к и й. А если закупорена?

М и х о э л с. Все равно не держится.

В о д и т е л ь (смеется). Это вы правильно сказали, товарищ Михоэлс. Не держится, проклятая, как ты ее ни затыкай!

М и х о э л с. Откуда вы меня знаете?

В о д и т е л ь. Да кто же вас не знает? Вы в кинокартине «Цирк» играли! Вас и товарища Зускина я еще аккурат перед войной видел, как вы представляли Лира, а он Шута. Очень натурально. Он даже, извиняюсь, лучше. Жене тоже понравилось. Она меня испилила: достань билет. Ну, попросил, дали.

М и х о э л с. Вы не похожи на еврея.

В о д и т е л ь. А я и не еврей.

М и х о э л с. А жена?

В о д и т е л ь. Тоже русская. А что?

М и х о э л с. Но мы же играем на идише.

В о д и т е л ь. Иди ты! То есть да ну? А верно, сначала было не очень понятно. А потом нормально, все понимали! Зуб даю!

Михоэлс повернулся к Лозовскому, сидевшему рядом с ним на заднем сиденье, глянул на него снизу вверх.

М и х о э л с. Так вот, Соломон Абрамович! Искусство — оно всегда доходит!

Л о з о в с к и й. Закуски у тебя тоже, наверное, нет?

М и х о э л с. Закуска, может, и есть. Но зачем закуска, если нечего закусывать? По карточкам я уже все выбрал.

Л о з о в с к и й (водителю.) На Грановского, в распределитель.

Коммунальная квартира. Комната Михоэлса

Лозовский снимает пиджак, распускает галстук, подворачивает рукава.

Достает из увесистого бумажного пакета сырокопченую колбасу, вскрывает банки с американской тушенкой и гренландской селедкой в винном соусе, с французскими маслинами, с копчеными языками, откупоривает стеклянные банки с маринованными груздями и компотами из персиков и ананасов. В пайке оказалась даже банка с черной икрой. Он раскладывает всю эту роскошь на клеенке с вытертыми углами и поблекшим зеленоватым рисунком в формалистическом стиле. В центр стола водружает литровую бутылку польской водки. Открывает дверцу буфета.

Входит Михоэлс с чайником.

Л о з о в с к и й. Соломон, куда ты дел рюмки?

М и х о э л с. Разбил на счастье. (Копается в буфете, достает два граненых стопаря.) Уплыл в комиссионку наш хрусталь. Ладно, дело наживное. (Подходит к столу, останавливается пораженный.) Соломон Абрамович, давай не будем икрой закусывать, а?

Л о з о в с к и й. Почему?

М и х о э л с. Да ну ее!.. Ну давай Асе и девчонкам оставим, а? (Умоляюще снизу вверх смотрит на Лозовского.) Они и забыли уже, как она выглядит. А?

Лозовский молча обнимает его, прижимает его голову к своей груди. Лысина Михоэлса оказывается как раз под бородой Лозовского. Потом Лозовский наливает доверху стопари.

Л о з о в с к и й. За тебя, Соломон.

М и х о э л с. И за тебя, Соломон.

Л о з о в с к и й. И за наше нелегкое время!

Выпили. Повторили. Закурили. Лозовский — «Герцеговину Флор», Михоэлс — «Казбек».

Л о з о в с к и й. А теперь рассказывай.

М и х о э л с. О чем?

Л о з о в с к и й. После возвращения из Штатов ты был у Молотова?

М и х о э л с. Да. Все это было похоже на процедуру вручения верительных грамот. Он сказал: «Мы очень высоко оцениваем результаты вашей поездки». И еще товарищ Сталин просил при случае передать его благодарность нью-йоркским меховщикам за шубу. Но, по мнению товарища Сталина, американские скорняки путают понятия «большой» и «великий».

Л о з о в с к и й. Не понимаю.

М и х о э л с. Соломон Абрамович, ты будешь смеяться, но мерку для шубы Сталина снимали с Фефера, а в нем два метра росту.

Л о з о в с к и й (нахмурился, соображая, а потом громко, раскатисто захохотал). Ты только никому больше об этом не рассказывай. Дальше!

Кремль. Кабинет Молотова

М о л о т о в. Скажите, Соломон Михайлович, идут ли в среде московской интеллигенции разговоры о возможности создания Еврейской республики в Крыму?

М и х о э л с. Да. Это тема номер три — после сводок Совинформбюро и погоды.

М о л о т о в. Ну и как еврейская общественность относится к этой идее?

М и х о э л с. С опаской.

М о л о т о в. Почему?

М и х о э л с. Если русскому сказать, что его облигация выиграла сто тысяч, он сразу побежит в сберкассу. А еврей сядет и начнет думать, что бы это значило…

М о л о т о в. Скажите, а не возникала ли у московской еврейской интеллигенции мысль обратиться в правительство с просьбой о создании Крымской Еврейской республики?

М и х о э л с. А она должна возникнуть?

М о л о т о в. Соломон Михайлович, я спросил только то, что спросил.

М и х о э л с. Я не могу говорить за всю еврейскую интеллигенцию, но у меня самого эта мысль возникла.

М о л о т о в. Когда?

М и х о э л с. Только что.

Комната Михоэлса

Л о з о в с к и й. Что он на это сказал?

М и х о э л с (пожимает плечами). Ты будешь смеяться, но ничего. Сидел и молчал. И смотрел на меня.

Л о з о в с к и й. Что было дальше?

М и х о э л с. Практически ничего. Он еще раз поблагодарил за поездку и пожелал творческих успехов.

Л о з о в с к и й. Значит, Молотов не сам сказал об Обращении, а заставил тебя сделать это?

М и х о э л с. Получается так. Не понимаю я смысла этой дипломатии! Перед поездкой в Америку он сам заговорил о Крыме. И дал понять, чтобы я не делал из этого секрета.

Л о з о в с к и й. Тогда была неофициальная встреча. И импульс был адресован американцам. Сейчас он хочет создать впечатление, что вся инициатива идет от самих евреев. Зачем-то ему это надо. Не знаю зачем. Логика у него очень извилистая. Как русло Куры. Как возник в этом деле Шимелиович?

М и х о э л с. По чистой случайности. Он привез статью для «Эйникайта» о Боткинской больнице. Мы как раз сидели у Эпштейна, обсуждали, как лучше составить Обращение. Я решил, что его совет не помешает. Он человек опытный. И свой член президиума комитета. Это было ошибкой?

Л о з о в с к и й. Кто его знает…

М и х о э л с. Все равно нам не удалось бы удержать это в секрете. Письмо нужно обсудить на президиуме ЕАК. А это значит, что на следующий день об этом будет говорить вся Москва.

Л о з о в с к и й. Налей-ка мне кофе. (Берет из рук Михоэлса фаянсовую чашку с отбитой ручкой, делает глоток.) Желудевый?

М и х о э л с. Пополам с цикорием. Где сейчас в Москве найдешь настоящий кофе!

Л о з о в с к и й (ставит чашку на стол). Вы не будете обсуждать письмо на президиуме!

М и х о э л с. Но позволь…

Л о з о в с к и й. Есть подписи председателя президиума, заместителя председателя, ответственного секретаря. Этого достаточно. Пока. А там видно будет.

М и х о э л с. Но почему?

Л о з о в с к и й. Кто входит в президиум?

М и х о э л с. Ты всех их прекрасно знаешь.

Л о з о в с к и й. А ты повтори. Начни с себя.

М и х о э л с. Ну, Михоэлс.

Л о з о в с к и й. Соломон Михайлович. Народный артист СССР, кавалер ордена Ленина. Рост — низкий. Телосложение — крепкое. Плечи — опущенные. Шея — короткая. Лоб — высокий. Брови — дугообразные, широкие.

М и х о э л с. Что это за поэма в прозе?

Л о з о в с к и й. Словесный портрет.

М и х о э л с. По такому портрету в жизни никого не поймаешь.

Л о з о в с к и й. По такому портрету никого и не ловят. Его составляют, когда арестованного привозят в тюрьму.

М и х о э л с. А ты откуда знаешь?

Л о з о в с к и й. Сиживал-с.

М и х о э л с. У нас?

Л о з о в с к и й. Бог миловал. Еще в царской тюрьме. Но эта практика сохранилась и в наших тюрьмах. В том числе и во внутренней тюрьме Лубянки.

М и х о э л с. К чему ты мне это рассказал?

Л о з о в с к и й. Не понял? Тогда продолжай список президиума.

М и х о э л с. Борис Абрамович Шимелиович.

Л о з о в с к и й. Профессор, главный врач Боткинской больницы, крупнейшей и лучшей в стране.

М и х о э л с. Вениамин Зускин.

Л о з о в с к и й. Народный артист РСФСР. Лучший актер ГОСЕТа. Не считая тебя.

М и х о э л с. Считая.

Л о з о в с к и й. Еще?

М и э о э л с. Лина Соломоновна Штерн.

Л о з о в с к и й. Академик, директор Института физиологии Академии наук СССР, лауреат Сталинской премии.

М и х о э л с. Перец Маркиш. Самуил Галкин. Лев Квитко. Давид Гофштейн.

Л о з о в с к и й. Лучшие еврейские поэты.

М и х о э л с. Давид Бергельсон.

Л о з о в с к и й. Лучший еврейский прозаик… Продолжать? Или сам все понял?

М и х о э л с. Что я должен понять?

Л о з о в с к и й. Что в президиуме комитета весь цвет еврейской интеллигенции! Так вот, давай их побережем.

М и х о э л с (хмурится). Что ты этим хочешь сказать?

Лозовский оглядывает просторную, заставленную книжными шкафами и кроватями комнату. На одной из стен висит карта СССР. По западной границе теснятся красные бумажные флажки на булавках. Лозовский тяжело поднимается из-за стола, подходит к карте.

Л о з о в с к и й. Кстати, эти флажки можешь переставить. Этот и этот.

М и х о э л с. Да ну? Еще чуть, значит, и будут Брест и Одесса! А Крым?

Л о з о в с к и й. Дойдет очередь и до Крыма, совсем недолго осталось. (Показывает на Крымский полуостров на карте.) Посмотри-ка внимательно. Что ты видишь?

М и х о э л с. А что я должен видеть? Черное море. Крым. Всесоюзная здравница.

Л о з о в с к и й. Крым не только всесоюзная здравница. Это еще и плацдарм. Турция. Ближний Восток. Балканы. Босфор. Выход в Адриатику. Севастополь, база Черноморского флота. И все это отдать евреям? Почему? За что?

М и х о э л с (напряженно всматривается в хмурое лицо Лозовского). Значит, по-твоему, Крым — ловушка? Вся эта история с Еврейской республикой — западня?.. Соломон Абрамович, ты просто сошел с ума. Хотя по твоему виду не скажешь.

Лозовский возвращается за стол, наполняет стопки, чокается с Михоэлсом и ставит нетронутую стопку на клеенку.

Л о з о в с к и й. Как ты думаешь, Соломон Михайлович, зачем я сегодня к тебе пришел? Чтобы ты меня разубедил. Чтобы ты доказал, что я не прав. Что я сошел с ума. Ну? Разубеди меня! Или хотя бы попробуй! Крым — западня. Допустим. Какая?

М и х о э л с. Почему мы должны обязательно предполагать самое худшее?

Л о з о в с к и й. Потому что мы евреи.

М и х о э л с. Нас пять миллионов в Советском Союзе. И еще двадцать по всему миру.

Л о з о в с к и й. Сколько у нас дивизий?

М и х о э л с. Каких дивизий?

Л о з о в с к и й. Папа римский о300 alt= /pМ и х о э л с. Почему мы должны обязательно предполагать самое худшее?днажды выразил протест Сталину. По поводу разрушения костелов в Западной Украине. Он спросил: «Папа римский? А сколько у него дивизий?»

М и х о э л с. Мы не должны лезть в эту ловушку. Мы просто не пошлем никакого Обращения. Давай экземпляры. Сожжем их в ванне вместе с копиркой. И забудем об этом. Ничего не было!

Л о з о в с к и й (качая головой). Поздно. В шахматах есть термин: цуг-цванг. Вынужденный ход. Ему нужно это Обращение. Он его получит. У нас нет выбора.

Прихожая в квартире Михоэлса. Лозовский в пальто и шапке стоит у входной двери, Михоэлс возится с замками.

М и х о э л с. По Москве слух. Он зарубил сценарий нового фильма Довженко. Это правда?

Л о з о в с к и й. Да.

М и х о э л с. Взяли?

Л о з о в с к и й. Вроде нет.

М и х о э л с. Он в Москве?

Л о з о в с к и й. Да, у родственников. Хочешь позвонить?

М и х о э л с. Что значит хочу или не хочу?

Дверь за Лозовским закрывается. Михоэлс достает из кармана пухлую телефонную книжку, подходит к висящему на стене аппарату. Набирает номер.

М и х о э л с. Алло! Здравствуйте! Могу я поговорить с Александром Петровичем Довженко?

М у ж с к о й г о л о с. Да. Кто это?

М и х о э л с. Здравствуйте, Саша. Это Михоэлс… Я просто решил подать голос…

Хлопает дверь. В прихожую входит Ася. Подходит к Михоэлсу, который с безучастным видом сидит на табурете возле телефона.

А с я. Что случилось? Кому ты звонил?

М и х о э л с. Довженко.

А с я. Он… ответил?

М и х о э л с. Да.

А с я. Слава тебе, господи. Что ты ему сказал?

М и х о э л с. Что я мог ему сказать? Сказал, что просто подаю голос.

А с я. Слава тебе, господи… Ты голодный? Я сейчас картошечку разогрею…

М и х о э л с. Не нужно. Приходил Лозовский, принес кучу еды.

А с я. Лозовский? Он не был с того дня, когда мы обмывали твой орден Ленина в 39-м году.

М и х о э л с. Ну вот, соскучился и заехал.

Ася проходит в комнату. Замирает у стола.

А с я. Боже, какая роскошь! Я маслин, по-моему, с нэпа не видела… Ой, не могу! (Берет вилку, кладет в рот маслину, жмурится от удовольствия.) Как вкусно! Ты с ним посидел хорошо?

М и х о э л с. Очень!

А с я. А со мной посидишь еще лучше!

М и х о э л с. Он сказал, что сегодня будет салют.

А с я. И это все, что он сказал?

М и х о э л с. Ну, он много чего говорил. Но это — главное. Салют — праздник.

За окном комнаты вспыхивают гроздья салюта.

М и х о э л с. Вот видишь? Я прав… Маленький праздник сегодня — лучше, чем большие неприятности завтра. Разве не так? (Подходит к столу.) Маслины пока есть?

А с я. Пока есть… Знаешь, Шлемочка, я тут подумала: весь наш быт строится на слове «пока». Вместо кровати «пока» матрас, сундук «пока» шкаф. Этажерка «пока» вешалка…

М и х о э л с. А сегодня «пока» праздник… Ешь маслины, пока я их не сожрал.

Утро. Коммунальная кухня. Три плиты, кафельный пол, стены, выкрашенные темно-синей краской, шкафчики для посуды, под потолком протянуты веревки, на них сушится белье. Включается репродуктор. Раздается мелодия песни «Священная война». Самая ранняя пташка из жильцов — маленькая, сухонькая старушка ставит на плиту чайник. Прибавляет звук в репродукторе, слушает сводку Совинформбюро.

Звук радиоточки через стенку доносится в комнату Михоэлсов. Не от-крывая глаз, Михоэлс натягивает на голову одеяло. Коротко стонет. Из-за шкафа показывается заспанная Нина в ночной рубашке.

Н и н а. Пап, ты уже проснулся?

М и х о э л с (хмуро). Я еще и не засыпал. Если кто-нибудь выключит радио, я , может быть, посплю еще часик… У меня безумно болит голова, а вечером — спектакль…

Н и н а. Ой, папа, ты сегодня играешь?

М и х о э л с. Да, я сегодня играю. Кстати, когда ты вчера пришла?

Н и н а. По-моему, в десять…

М и х о э л с. А по-моему — в два-дцать три минуты одиннадцатого!..

Н и н а. Папа, я была на комсомольском собрании!

Михоэлс отбрасывает одеяло, садится на кровати. Он в кальсонах, которые слишком велики для его коротковатых ног.

М и х о э л с. Да? И как твое «комсомольское собрание» зовут?

Бросает в дочку тапочкой.

Н и н а (скрываясь за шкафом). Папа!

М и х о э л с. Стой! Куда ты пошла! Не зли меня!

Н и н а (показывается из-за шкафа, улыбается). Папочка, ну прости, ну пожалуйста… Я еще заходила к Ленке, помогала ей с биологией… Ну папочка…

М и х о э л с. Не ной!

Ася встает, накидывает халат, подбирает с пола мужские брюки. Из кармана выпадают оловянный солдатик, несколько скомканных бумажек, игрушечный автомобильчик. Ася кладет все это обратно в карман, вешает брюки на спинку стула.

А с я. Ты когда-нибудь вырастешь?

М и х о э л с (хмуро). Это на счастье.

Кухня. Соседка-старушка сторожит чайник. Входит Ася. Приглушает звук репродуктора. Старушка вопросительно смотрит на нее…

А с я (шепотом). У него вечером спектакль…

Старушка понимающе кивает, подхватывает чайник. В дверях сталкивается с соседом, который выходит из ванной с мокрой головой и полотенцем на шее. Сосед молод, бодр, он громко насвистывает.

С т а р у ш к а. Тише! У Соломона Михайловича вечером спектакль!

Сосед прекращает свистеть. Из-за стенки слышны голоса. Михоэлс продолжает пререкаться с Ниной.

Кремль

Сталин и Молотов идут по кремлевскому коридору.

С т а л и н. Ты думаешь, я не знаю, каких зайцев этот американец будет вытаскивать из шляпы? Знаю.

М о л о т о в. Формулировка стандартная: «Для обсуждения вопросов, представляющих взаимный интерес».

С т а л и н. А взаимный интерес будет представлять президент Американской торговой палаты, как его там…

М о л о т о в. Эрик Джонстон.

С т а л и н. Джонстон-хренстон. Крым у них зудит между ног…

Входят в комнату для переговоров. Навстречу им встают посол США в СССР Гарриман, Джонстон, переводчик.

Г а р р и м а н. Мы глубоко признательны мистеру Сталину за то, что он отвлекся от своих многочисленных обязанностей и согласился уделить нам время.

С т а л и н. Я рад приветствовать мистера Джонстона в Москве. Мы надеемся, что мистер Джонстон не испытал слишком больших неудобств во время длительного и небезопасного перелета. Мы не сомневаемся в важности дела, которое заставило мистера Джонстона предпринять это утомительное путешествие. Поэтому мы со всем вниманием выслушаем предложения американской стороны.

Д ж о н с т о н. Ваше превосходительство, группа влиятельных американских промышленников и финансистов, поддерживающих деятельность Всемирного еврейского конгресса, Еврейского агентства и других еврейских организаций США, уполномочила меня ознакомить советское правительство с основными положениями бизнес-плана освоения Крымского полуострова после создания там еврейского государственного образования. Нам стало известно о возможности вернуться к этому вопросу…

С т а л и н (Молотову). Напомните, когда мы обсуждали на заседании правительства вопрос о создании на территории Крыма еврейского государственного образования?

М о л о т о в. Этого вопроса на заседании правительства мы не обсуждали. На мое имя поступило Обращение Еврейского антифашистского комитета с просьбой о создании в Крыму Еврейской республики.

Г а р р и м а н. Значит ли это, что глава советского правительства мистер Сталин также считает обсуждение этого вопроса преждевременным?

С т а л и н. У нас нет определенного мнения по этой проблеме. Поэтому мы с интересом выслушаем соображения мистера Джонстона.

Д ж о н с т о н. Благодарю вас. Конец войны не за горами. Открытие второго фронта приблизит разгром Германии и ее союзников. Чтобы реализовать крымский проект в полном масштабе, понадобится мобилизация огромных финансовых средств. Мы намерены инвестировать в этот проект десять миллиардов долларов…

С т а л и н. Хорошая идея. Мы думаем, что это поможет экономике США в послевоенный период сохранить объем производства и рабочие места. Правы ли мы, что именно этим объясняется заинтересованность американской стороны в реализации крымского проекта?

Г а р р и м а н. Это немаловажный момент. Но не менее важен и моральный аспект проблемы.

С т а л и н. Бизнес и мораль? Разве они сочетаются?

Г а р р и м а н. Самым прямым образом. Как мораль и политика. Бизнес не может быть успешным, если он нацелен лишь на получение прибыли и не улучшает жизнь людей. Точно так же обречена на провал любая антигуманистическая политика.

С т а л и н. И многие в Америке так думают?

Г а р р и м а н. Серьезные политики и бизнесмены — все. Иначе они не стали бы, как говорят у вас, «акулами капитализма»…

С т а л и н. Интересная страна Америка. Вы сказали, что ваши эксперты предусматривают поэтапное заселение и освоение Крыма. До двухсот тысяч евреев на первом этапе, до пятисот — на втором. Я не уверен, что в Советском Союзе найдется столько евреев, которые пожелают оставить обжитые места и переехать в Крым.

Г а р р и м а н. В Европе миллионы евреев остались без крова и ушли в изгнание. Вряд ли они захотят вернуться в Германию.

С т а л и н (поворачивается к Молотову). В Обращении Еврейского антифашистского комитета содержится просьба сделать Крымскую республику открытой для въезда евреев из других стран?

М о л о т о в. Нет. В нем есть только намек на желательность придания Крымской республике статуса союзной.

Д ж о н с т о н. Значит ли это, мистер Сталин, что советское правительство намерено открыть Крым для заселения только советскими евреями? В этом случае создание Крымской республики становится сугубо внутренним делом Советского Союза.

С т а л и н. То есть никаких десяти миллиардов не будет? Не странно ли такое двойственное отношение американского правительства к советским и несоветским евреям?

Д ж о н с т о н. Я представляю интересы американского частного капитала. Ни президент Рузвельт, ни конгресс не могут нам указывать, на что нам тратить собственные деньги.

С т а л и н. Очень интересная страна Америка, очень. (Молотову.) Я вижу, в наших переговорах обозначился тупик. Не поможете ли вы нам из него выйти?

М о л о т о в. Нет никакого тупика. Просто мистер Джонстон не знаком с советской государственной системой. Конституция СССР не запрещает иммиграцию. Если президиум Верховного Совета будущей Еврейской республики установит льготный режим для въезда евреев, советское союзное правительство не будет иметь никаких оснований для возражений.

С т а л и н. И желания тоже.

М о л о т о в. Разумеется. Я достаточно ясно обрисовал ситуацию, мистер Джонстон?

Д ж о н с т о н. Это в корне меняет дело. Я не вижу причин для промедления. Не считает ли мистер Сталин, что самое время дать капитану сигнал к отплытию?

С т а л и н (усмехается). Кого вы имеете в виду?

Д ж о н с т о н. Президента республики, само собой. Никакой бизнес невозможен без хорошего капитана. А Крымская республика — это очень большой бизнес. Мы говорим: мало загрузить уголь в топку. Нужен еще человек, который сумеет разжечь огонь.

С т а л и н. Мы правильно поняли вашу мысль, мистер Джонстон. Кто же, на ваш взгляд, должен подняться на капитанский мостик? Я знаю только одного человека, который может рассматриваться как кандидат на эту роль. Но вряд ли этот человек из тех, кто может разжечь огонь.

Г а р р и м а н. Кого мистер Сталин имеет в виду?

С т а л и н. Лазаря Моисеевича Кагановича.

Д ж о н с т о н (с удивлением). Кто такой Каганович?

Г а р р и м а н. Член советского правительства. Народный комиссар. По американской классификации — министр федерального правительства. И по национальности — еврей.

Д ж о н с т о н. Еврей — это хорошо, но этого мало.

М о л о т о в. Мистер Каганович очень опытный государственный деятель.

Д ж о н с т о н. Значит, у нас есть и хороший менеджер. Но в роли капитана нам видится совсем другой человек. Это мистер Михоэлс.

М о л о т о в. Но Михоэлс — артист! Правда, говорят, очень хороший…

Д ж о н с т о н. Профессия артиста — не худшая отправная точка для политической карьеры.

С т а л и н. Мистер Джонстон хорошо знаком с артистом Михоэлсом?

Д ж о н с т о н. К сожалению, нет.

С т а л и н. Не кажется ли мистеру Джонстону, что этого мало, чтобы рекомендовать Михоэлса на такой высокий и ответственный пост, как президент или, точнее, Председатель Президиума Верховного Совета Еврейской союзной республики? У нас принято спрашивать согласия кандидата, прежде чем рекомендовать его на какой-то пост. В США такая же практика?

Д ж о н с т о н. Мистер Сталин, я не дипломат, я бизнесмен…

С т а л и н. Это я уже понял. Вы хорошо справились со своей задачей, мистер Джонстон. (Поворачивается к послу.) Но, раз мы проглядели такого человека, как Михоэлс, значит, можем его и потерять. Это было бы очень, очень обидно. Я уже немолод, увы. Годы берут свое. Мне уже пора подумать о достойном преемнике. И хороший совет со стороны был бы ох как полезен!

Г а р р и м а н. Не думаю, мистер Сталин, что вы нуждаетесь в чужих советах.

С т а л и н. Не хотите помочь союзнику? Жаль. Непростая задача, очень непростая. Но мы, большевики, не боимся трудностей.

Д ж о н с т о н. Мистер Сталин, я готов ответить на все вопросы, которые появились у вас по существу дела.

С т а л и н. У нас не появилось вопросов по существу дела. Нам хотелось бы акцентировать внимание лишь на одном аспекте. В представленном вами бизнес-плане предусматривается вложение средств непосредственно в экономику будущей Крымской Еврейской республики. Но правильно ли это? Не будет ли это воспринято советскими гражданами-неевреями как акт дискриминации по отношению к ним? Не вызовет ли это рост антиеврейских настроений в стране? Не будет ли разумнее и в политическом, и в экономическом смысле направить средства на восстановление таких отраслей народного хозяйства СССР, как металлургическая промышленность или угледобыча? Это может принести более быструю отдачу и скажется на росте жизненного уровня всех советских трудящихся, а в их числе и населения Крымской Еврейской республики.

Не будет ли такое решение более правильным? (Джонстон делает попытку ответить, Сталин жестом останавливает его.) Я задал эти вопросы не для того, чтобы получить немедленный ответ. Я имел намерение показать вам, что проблема, которую мы затронули в сегодняшнем разговоре, не столь проста. (Встает.) Мистер Гарриман. Мистер Джонстон. Мне было интересно побеседовать с вами. Благодарю вас.

Черный посольский

«Линкольн»

Д ж о н с т о н. Он же не ответил ни на один мой вопрос! Он даже не слушал меня! Такие встречи нужно готовить! Правительство платит вам из карманов налогоплательщиков, чтобы вы работали, черт вас возьми, а не только скупали картины в московских антикварных лавках!

Г а р р и м а н. Мое жалованье составляет один доллар в год. И вы прекрасно это знаете.

Д ж о н с т о н. Но и этот доллар из моего кармана! Да, это символическая плата. Но она символизирует то, что вы находитесь на государственной службе. А коли так, будьте любезны выполнять свои служебные обязанности!

Г а р р и м а н. Послушайте меня, Эрик. Сталин четко и недвусмысленно дал вам понять, что срать он хотел на ваши десять миллиардов долларов, а в этой проблеме его интересуют совсем другие аспекты.

Д ж о н с т о н. В мире не существует такого человека, который мог бы насрать на десять миллиардов долларов.

Г а р р и м а н. Вы только что его видели.

Д ж о н с т о н. И даже он не может! И я вам скажу, почему. Десять миллиардов — это железнодорожный состав из двадцати пульмановских вагонов. Покажите мне задницу, из которой можно на это насрать!

Г а р р и м а н. Браво.

Д ж о н с т о н. И он не может насрать на десять миллиардов не только в буквальном, но и в переносном смысле! Да вы что, шутите? За его спиной — огромная, разрушенная, полуголодная страна! Он победит Гитлера. С нашей помощью или без нее. Все равно победит, это сейчас совершенно ясно. Но победой сыт не будешь. Победа пьянит, но не кормит. Людей нужно одеть, обуть, накормить, восстановить крышу над головой. Иначе на первых же послевоенных выборах его отправят в исторический музей!

Г а р р и м а н. Вы не еврей, Эрик. Вы стопроцентный американец.

Д ж о н с т о н. А вы?

Г а р р и м а н. А я еврей. Его не отправят в исторический музей. Скорее он отправит туда весь советский народ вместе с его великой победой. Сталин дал четкий ответ на все ваши вопросы: «Сидите на своих миллиардах и ждите, когда мы разрешим вам их потратить. На нас. А мы разрешим тогда, когда сочтем нужным. Если вообще разрешим». Эрик, это не Америка. Это Советская Россия. Здесь все давно уже стоят на головах и считают это вполне нормальным.

Д ж о н с т о н. Объясните мне, бога ради: для чего он все это затеял?

Г а р р и м а н. Перед вашей поездкой я попросил Гувера ознакомить вас с отчетом о поездке Михоэлса по Америке. Там сказано: поскольку план создания Крымской Еврейской республики исходит лично от Сталина, нельзя исключать возможности, что он преследует какие-то совершенно иные цели, о которых мы не можем даже догадываться. Мы сделали свой ход. Подождем ответного…

Д ж о н с т о н. И все-таки я не согласен с вами. Законы физики везде одинаковы. Америка, Россия, Германия, острова Фиджи — не имеет значения. А экономика — такая же наука, как физика. И перед человеком с пустым карманом всегда более прав тот, у кого в кармане позвякивает пара лишних монет.

Г а р р и м а н. Возможно. Для Сталина этот закон звучит по-другому. Всегда прав тот, у кого в кармане позвякивает пара лишних танковых армий. Вылезайте, приехали.

Тяжелый «Линкольн» со звездно-полосатыми флажками на крыльях вплывает в ворота посольства и причаливает к внутреннему подъезду.

Ближняя дача Сталина

Сталин ужинает с Молотовым и Берией. На столе — его любимые блюда, вино, водка. Сталин курит трубку, приминая табак большим пальцем правой руки с пожелтевшим от никотина ногтем.

С т а л и н. Итак, что же мы сегодня узнали?

М о л о т о в. Они клюнули. Вы правы — Рузвельта беспокоит послевоенный спад производства. Крымский проект поможет смягчить кризис.

С т а л и н. Это одна причина. Вторая?

М о л о т о в. Еврейское лобби в США очень влиятельно. Поддержка крымского проекта поможет нынешней администрации проводить через конгресс нужные Рузвельту законы.

С т а л и н. Резонно.

М о л о т о в. Нынешней осенью в Америке пройдут очередные президентские выборы, Рузвельт идет на них в связке с Трумэном в качестве вице-президента. У демократов сильные позиции, но лишние голоса евреев им очень не помешают.

С т а л и н. Значит, в случае успеха Рузвельт будет выбран на четвертый срок?

М о л о т о в. Да. Для Америки это совершенно беспрецедентный случай.

С т а л и н. Распространи через Совинформбюро информацию о сегодняшней беседе. С указанием темы.

М о л о т о в. Нужно ли опубликовать эту информацию в наших газетах?

С т а л и н. В наших?.. Нет, пожалуй. Пока не нужно. Информация должна уйти на Запад только по каналам Совинформбюро. Что мы еще узнали?

М о л о т о в. Михоэлс.

С т а л и н. Да-да, Михоэлс. 4 июля, помнится мне, День независимости Америки. Посол Гарриман, очевидно, устроит прием. Пусть Михоэлс появится на приеме.

М о л о т о в. Он не входит в круг лиц, которым посольство рассылает приглашения на такие приемы.

С т а л и н. Это и хорошо. Но ты входишь. И твоя жена — тоже. Не так ли? Пусть Полина Семеновна организует для него приглашение. Это будет правильно понято. Она же покровительствует театру ГОСЕТ. Она ходит в театр?

М о л о т о в. Да, на каждую премьеру.

С т а л и н. Вот и хорошо. (Берии.) А знаешь, Лаврентий, что еще мы сегодня узнали? Оказывается, американцы видят президентом будущей Крымской еврейской республики знаешь кого? Михоэлса.

Б е р и я. Ну, это не им решать.

С т а л и н. Как знать, как знать!

А ты кого видишь?

Б е р и я. Скорей, Кагановича.

С т а л и н. И я так же думал. Но под Михоэлса они готовы дать десять миллиардов долларов. А под Кагановича — ни цента. Странные у них представления о ценности человека! Что из этого следует? Было бы крайне неприятно и нежелательно, если бы с артистом Михоэлсом что-нибудь случилось. Возвращается он из театра поздно, ночью на улицах всякое может быть.

Б е р и я. Выделить охрану?

С т а л и н. Негласную. И машину. Не персональную. В распоряжение президиума ЕАК. Но обслуживать она должна в основном Михоэлса. Ты все понял?

Б е р и я. Да, все. Прослушивание квартиры, кабинета в театре?

С т а л и н. Ну, это, пожалуй, лишнее. И вот что еще мы сегодня узнали. Оказывается, аналитики госдепартамента США считают, что ты самый перспективный политик. И в любой момент можешь заменить меня.

Б е р и я. Это провокация! (Бледнеет.)

С т а л и н. Нет, Лаврентий. Это не провокация. Это шутка. Это я так пошутил. Не веришь? Вячеслав не даст соврать. (Негромко смеется, долго, с удовольствием.) Как ты думаешь, Вячеслав Михайлович, дадут они нам десять миллиардов без привязки к Крыму?

М о л о т о в. Думаю, что не дадут.

С т а л и н. И я тоже так думаю. Подготовь мне обзор по Палестине. Детальный. С анализом. Характеристики лидеров. Возьми материалы, которые есть у Лаврентия. Всё, все свободны. Пока.

ГОСЕТ. Кабинет Михоэлса

Секретарша Михоэлса Рохеле, постучав в дверь и не дожидаясь приглашения, входит. В руке у нее какой-то странный узкий кремовый конверт с надписью не по-русски.

Р о х е л е. Шломочка, тебе, кажется, письмо из оттуда!

М и х о э л с. Рохеле, кецелэ, ты, как всегда права. Это приглашение на прием в американское посольство. У них 7 ноября — 4 июля. Называется День независимости.

Р о х е л е. А от чего они независимы?

М и х о э л с. Я думаю, что раз в году каждый человек имеет право быть независим от своих цоресов, от своих болячек унд их вэйс вос. Странно, никогда ничего, и вот здрасьте. Удивительно, Марья Дмитриевна!

Р о х е л е. Так что же ты не радуешься?

М и х о э л с. Знаешь, кецелэ, по старой еврейской привычке прежде чем радоваться, надо посидеть и подумать, чтобы это могло значить.

Р о х е л е. Насколько я тебя знаю, это от какой-то красивой и душистой дамочки.

М и х о э л с. Очень даже может быть, но совсем не то, что ты думаешь.

Американское посольство. Прием

Михоэлс в темном костюме с орденом Ленина на лацкане пиджака поднимается по лестнице туда, где стоит посол с женой, приветствуя гостей.

Г а р р и м а н. О-о! Сам великий Михоэлс! Пока вы были в Штатах, о вас писали больше, чем о самом президенте.

М и х о э л с. Но, к счастью, меня быстро забыли!

Г а р р и м а н. Разрешите вам пред-ставить: моя жена Клер. Скажу вам по большому секрету: благодаря бабушке из Речицы, она еще не совсем забыла мама-лошен, я правильно это сказал?

М и х о э л с. Позвольте мне, господин посол, прислать ей и вам пригласительные билеты.

К л е р. На «Фрейлехс»!

Г а р р и м а н. Прошу вас, проходите, угощайтесь напитками и людьми.

М и х о э л с. Еще раз спасибо за приглашение.

Михоэлс прямым ходом направляется туда, где разливают спиртное. Получив бокал с коньяком, он поворачивается и чуть было не сталкивается с мужчиной средних лет в добротном заграничном костюме.

М и х о э л с. Рад вас видеть, Григорий Маркович! Давно из Штатов?

Х е й ф и ц. Приехал вместе с Литвиновым. Теперь в резерве Наркоминдела, жду нового назначения.

Михоэлса окружает толпа дипломатов и их жен. Они жмут ему руку, произносят дежурные комплименты, Михоэлс раскланивается. Дипломаты уходят.

Х е й ф и ц. А вы здесь, как и в Америке, пользуетесь успехом.

М и х о э л с. Может быть, может быть… Не знаю, за что, но они нас страшно полюбили, и этим точно надо пользоваться. Знаете, я тут совсем обнаглел: выбил деньги на капитальное восстановление спектаклей и на ремонт театра. А когда в главке стали возражать, я им заявил, что ГОСЕТ внесен в список достопримечательностей Москвы: Оружейная палата, Большой театр, Третьяковская галерея, Государственный еврейский театр…

Х е й ф и ц. И что главк?

М и х о э л с. Заткнулись и дали деньги! Вы представляете? (Хохочет.) Всё, спасибо этому дому — пора к другому… По-моему, я выполнил свою норму по приемам на пятилетку вперед. Хотите, подвезу вас? Еврейскому антифашистскому комитету выделили машину, но возит она почему-то в основном меня…

Х е й ф и ц. Нет, благодарю вас, у меня тут еще дела.

М и х о э л с. Ну, тогда до свидания!

Х е й ф и ц. До свидания, Соломон Михайлович!

Михоэлс выходит из здания посольства. Садится в машину, просит водителя.

М и х о э л с. Юра, отвезите меня в «Националь». Мне чертовски надоело пить стоя, да еще и улыбаться нашим классовым врагам. Хочу нормально посидеть с друзьями.

Ресторан «Националь»

В конце зала за столиком сидят Алексей Толстой, Илья Эренбург, Соломон Михоэлс. Стол уставлен бутылками и закусками.

Т о л с т о й. Ну что, третью за тебя, Соломон!

Э р е н б у р г. Я пошел!

Т о л с т о й. Ты что на самом деле, только сели!

Э р е н б у р г. Не, я пошел.

М и х о э л с. Мы тебя что, обидели? Ну, давай третью за тебя.

Э р е н б у р г. С вами же пить нельзя, вы каждую стопку считаете — вторая, третья…

Все смеются.

М и х о э л с. У Соломона есть соломоново решение — все бокалы с коньяком будут первыми.

Т о л с т о й. Соломон! Ты Соломон! Первую пьем за тебя. Благо, есть основания! Илья, ты только сам посуди — почти двести постановок «Лира», «Тевье дер милхекер». Соломон! Я правильно произнес? (Эренбургу.) Вот так. Так вот, «Тевье» — почти триста постановок, а уж «Вениамин III» — без малого четыреста!

Э р е н б у р г. Да-а. За такой срок спектакль приобретает новое качество. Как старое вино.

Т о л с т о й. Илья знает толк в вине. Это тебе не водка! Просто водка лучше. Особенно, когда ее много.

М и х о э л с. Просто в разное время мы играли разный спектакль, так мне кажется, во всяком случае. Довоенный «Лир» — семейная драма. Как будто Лир и Корделия живут в каком-нибудь Проточном переулке… Главными в спектакле были Зуса и его шут. А во время войны все изменилось. Сегодня слова шута падают в тишину зала, как камни в болото… Зато публика полюбила Корделию… Когда она выходит на поклоны — все плачут. Даже я. Былинка в шквале войны…

Э р е н б у р г. Аналогичная же метаморфоза произошла, мне кажется, с «Тевье». Когда была премьера…

М и х о э л с. В конце 35-го. Помню на словах «Зря утешаешь меня, будто идут новые времена» стояла жуткая тишина. Сейчас опять акценты сместились. И после слов «Нас вместе с другими вернут из ссылки» стоит боязливая тишина. А на печальную фразу «Езжай дальше, Тевье, пока душа в теле» — они начитают аплодировать как ненормальные!

Т о л с т о й. Итак, первую — за нашего умного, чуткого и честного зрителя. Иногда мне кажется, Соломон, что евреи все еще ищут свою святую землю. Как в «Вениамине»: «Где же она, святая наша земля?»

Э р е н б у р г. Как бы вопрос Вениамина не перестал быть риторическим. Соломон, что ты скажешь про Крым?

М и х о э л с. Про Крым? Пока ничего. Война еще идет. И пока она не кончится…

Э р е н б у р г. Но она кончится.

М и х о э л с. Вот тогда и будет разговор.

Т о л с т о й. Илья, как ты думаешь, Большой он да или он нет?

Э р е н б у р г. Я думаю, что он вообще никакой: ни да, ни нет. Это расчетливый, холодный прагматик и стратег. Его беспокоит только укрепление положения себя, милого. И упаси бог оказаться на его пути.

Т о л с т о й. Еще лет десять, и как бы все не вернулось на круги своя…

М и х о э л с. Как хорошо! В эту пору прекрасную жить не придется ни мне ни тебе.

Э р е н б у р г. Бабушка надвое сказала.

М и х о э л с. Вот по последней за бабушку, и по домам.

Заснеженный Тверской бульвар

Ночь. Михоэлс в прекрасном настроении идет домой. Из подворотни выскакивают двое урок. Пересекают ему путь.

Михоэлс видит их. Он в боевом настроении, ему хочется ввязаться в драку.

М и х о э л с. Ну что вам надо? Прикурить? Идите сюда, у меня полно курева!

Бандиты, не говоря ни слова, окружают его. Внезапно один из них охает и сгибается пополам. Потом второй застывает, словно его разбил паралич. В ухо ему упирается ствол пистолета ТТ.

Два молодых человека спортивного вида быстро затаскивают урок в подворотню. Третий прячет пистолет в карман пальто.

Т р е т и й. Проходите, гражданин. Не задерживайтесь.

Михоэлс идет дальше по бульвару. Оборачивается. Возле подворотни видны темные следы, оставленные «прохорями» одного из урок. Их быстро заметает снег. Михоэлс поворачивается и почти бежит по бульвару.

Комната Михоэлса

Ася отмеряет в стакан капли. Шуба валяется на полу, Михоэлс полулежит в кресле, держась за сердце.

М и х о э л с. Все произошло так быстро, что я даже подумал, не привиделось ли мне это с пьяных глаз?

А с я. Зачем ты отпустил машину?

М и х о э л с. Что, я должен заставлять человека ждать, пока мы с Ильей и графом выпьем водки? Это непорядочно. Тем более, машина не моя — она закреплена за комитетом… Знаешь, из-за этой машины я чуть не повздорил с Эпштейном. Он посылает ее за мной, а сам, тяжело больной, добирается с пересадками в свою Марьину рощу. Я стал протестовать — мне рядом, а ему сколько пилить, а он не обращает внимания: «Хватит с нас хромого короля Лира и хромого Тевье-молочника. Если вы совсем сляжете, прикажете Лира на носилках носить?»

Я ему говорю: «А что? И будут носить. Король я, в конце концов, или не король? Это будет новая трактовка роли». А он на своем, говорит: «А Вениамин тоже будет путешествовать в паланкине?»

А с я (протягивая мужу рюмку с лекарством). На, выпей. Господи! Что же это вокруг тебя делается? Во что ты влез? Куда тебя затянули? Ты великий актер, так будь актером, не лезь ты к этим… или ты не видишь, что делается вокруг? Я тебе говорила, что все это добром не кончится… Знатные иностранцы… Новая достопримечательность советской Москвы, яркая иллюстрация сталинской национальной политики! Оружейная палата, Большой театр, Третьяковская галерея, ГОСЕТ!

М и х о э л с (пропуская мимо ушей Асины причитания). По-моему, меня охраняют.

А с я (качает головой). А по-моему, за тобой следят.

М и х о э л с (удивленно). Кому нужно за мной следить?

А с я. У тебя поразительная способность задавать идиотские вопросы. Кому нужно, те и следят.

М и х о э л с. Иди ко мне, дурашка! А я-то думал, что это твои друзья за мной следят. На случай, если меня соблазнит какая-то фря.

А с я. Соломон, отстань, мне работать надо. И подумай о нас с девочками!

ГОСЕТ

Финал спектакля «Путешествие Вениамина III». Все, как всегда… Аплодисменты публики. Михоэлс и Зускин выходят на поклоны.

Гримерка Михоэлса. Он снимает грим после спектакля. Стук в дверь.

М и х о э л с. Да, кто там?

Входит помощник режиссера.

П о м о щ н и к р е ж и с с е р а. К вам девушка. Дочь Эпштейна. Говорит, что ей очень нужно увидеть вас. Пропустить?

М и х о э л с (продолжая снимать грим). Проводите ее ко мне.

На пороге гримуборной возникает маленькое существо в черной плюшевой жакетке на вате, по глаза закутанное в полушерстяной серый платок.

Д о ч ь Э п ш т е й н а. Папа очень просит вас приехать.

М и х о э л с. Его уже выписали из больницы?

Д о ч ь Э п ш т е й н а. Да, три дня назад. Он умирает.

Квартира Шахно Эпштейна

Эпштейн лежит высоко на подушках, выпростав поверх одеяла руки, в окружении снующих по большой захламленной комнате женщин — маленькой жены, похожей на галку, сестры жены, невестки, еще каких-то толстых еврейских женщин, то ли родственниц, то ли соседок по огромной, на двадцать с лишним комнат, коммунальной квартире. Крупное выразительное лицо его с обострившимися чертами спокойно, руки неподвижные. Мертвые.

Э п ш т е й н. Спасибо, что пришли. Вас привез Иван Степанович?

М и х о э л с. Да.

Э п ш т е й н. Значит, так будет и написано в рапорте: «В 22.15 Михоэлс приехал в Марьину рощу к проживавшему там ЭпштМихоэлс выходит из здания посольства. Садится в машину, просит водителя.ейну и разговаривал с ним двадцать минут. Содержание разговора зафиксировать не удалось». Да, двадцать минут. На столько еще хватит укола. Не перебивайте меня, Михоэлс. И не говорите, что я хорошо выгляжу. Я знаю, как я выгляжу. У меня рак желудка, Михоэлс. Это данность. Поэтому не будем тратить время. Вы не удивились моей просьбе?

М и х о э л с. Нет.

Э п ш т е й н. Почему? Мы не были с вами друзьями. Мы даже водки с вами ни разу не пили.

М и х о э л с. Это можно исправить.

Э п ш т е й н. Поздно. Мне нужно сообщить вам нечто чрезвычайно важное. Каждое заседание президиума ЕАК стенографируется. Протокол делается в двух экземплярах. Вы поняли, куда идет второй экземпляр?

М и х о э л с. Да.

Э п ш т е й н. Вы не хотите спросить, откуда я это знаю?

М и х о э л с. Нет, Шахно. Не хочу.

Э п ш т е й н. О Фефере вы знали?

М и х о э л с. Почти наверняка.

Э п ш т е й н. А обо мне?

М и х о э л с. Нет. И не хочу знать. Это не ваша вина. Это ваша беда.

Э п ш т е й н (слабо улыбнувшись). Иногда удобно быть евреем.

М и х о э л с. Не более удобно, чем русским. Это могло случиться с каждым.

Э п ш т е й н. И с вами?

М и х о э л с. Может быть. Когда это началось? После нашего обращения о Крыме?

Э п ш т е й н. Это началось с того момента, когда был создан ЕАК. Еврейский антифашистский комитет. Мы считали, что главное слово — антифашистский. Нет. Главное слово здесь — еврейский. Только не спрашивайте, почему. Это слишком общий вопрос. Спрашивайте, зачем.

М и х о э л с. Зачем?

Э п ш т е й н. Вот на этот вопрос вам и придется ответить самому. Но для этого вам придется влезть в шкуру Сталина. Я не завидую вам, Михоэлс. Это страшная роль. Но вы обречены на нее.

Появляется жена Эпштейна.

Ж е н а Э п ш т е й н а. Извините, Соломон Михайлович. Пора делать укол.

Э п ш т е й н. Уйди! У меня есть еще две минуты. На улице снег?

М и х о э л с. Да, снег.

Э п ш т е й н. Прощайте, Михоэлс.

М и х о э л с. Прощайте, Шахно.

Он встает. Берет со спинки стула шубу.

Э п ш т е й н (задыхаясь от боли). Еще. Секунду. Когда мы. Снова. Встретимся. Там… Расскажете. Чем все. Закончилось.

М и х о э л с. Да, расскажу.

Э п ш т е й н. А теперь. Уходите.

Комната Михоэлса

Ася сидит за столом, читает. Входит Михоэлс. Ася молча берет у него трость. Помогает снять шубу.

А с я. Зускин позвонил, сказал, что ты поехал к Эпштейну. Как он себя чувствует?

М и х о э л с. Не знаю.

А с я. Зачем он хотел тебя видеть?

М и х о э л с. Хотел побыть свободным человеком.

А с я. Ему это удалось?

М и х о э л с. Да. Он был свободным. Примерно двадцать минут.

А с я. О чем же говорят свободные люди?

М и х о э л с. Как ни странно, но это не имеет значения. Он спросил, идет ли на улице снег. Я сказал: «Да, идет… Завтра будет дождь… Вчера в трамвае я потерял галошу… В этой Африке сейчас, наверное, чертовски жарко!..»

ГОСЕТ

В зале идет репетиция общего танца в спектакле «Фрейлехс». В середине прогона в зал проскальзывает Рохеле. Она улыбается и плачет одновременно.

Р о х е л е. Соломон! Звонил Лозовский. Через час по радио будет провозглашен акт о капитуляции Германии!

М и х о э л с. Музыка стоп!

Кухня коммунальной квартиры

Жильцы празднуют Победу. Радио работает, не смолкая, но его никто не слушает. Люди говорят о своем. Женщины плачут. А мужчины бодрятся, пьют и тоже плачут.

Из черной «тарелки» доносится речь Михоэлса.

Г о л о с М и х о э л с а. Победил человек!

Ближняя дача Сталина

На стену вешают карту Советского Союза. Сталин сам прикрепляет ее кнопками к стене. Кнопки подает ему Молотов.

С т а л и н. Вот, Вячеслав, смотри… Русские умеют воевать, но не умеют заключать мир. Они долго и тяжело воюют и ничего не приобретают… Мы, большевики, сломали эту дурную традицию. Посмотри… (Обводит рукой границы на карте.) На Севере у нас все хорошо… Финляндия провинилась перед нами — мы немного подвинули финнов, на Западе — тоже все отлично: белорусы, украинцы, молдаване, прибалтийские республики — все теперь у нас… На Востоке мы приобрели Сахалин и Порт-Артур… Только здесь — на Юге — у нас есть, куда двигаться дальше… Турция, Дарданеллы, Ливия — все это должно стать советским…

М о л о т о в. Это грандиозные планы, товарищ Сталин.

С т а л и н. Мы, большевики, не боимся трудностей…

Здание ЕАК на Кропоткинской

Конференц-зал. Идет заседание президиума ЕАК. Председательствует Михоэлс. Он сидит рядом с Фефером за столом, покрытым зеленым сукном.

М и х о э л с. Итак, открываю внеочередное заседание президиума ЕАК. У нас на повестке дня только один вопрос: «О погромах в Англии».

Ерзает на стуле и нетерпеливо по-глядывает на часы Борис Шимелиович.

В углу шушукаются Перец Маркиш и Самуил Галкин. Перец пошутил, Галкин прыснул в кулак.

Михоэлс постучал карандашом по графину. Давид Бергельсон что-то пишет в записной книжке. Откровенно зевает Лев Квитко. Академик Лина Штерн вообще, как кажется, не слушает. Пристроившись возле углового стола рядом с двумя стенографистками, она просматривает толстые папки с письмами, адресованными в ЕАК.

М и х о э л с. Кто-нибудь хочет вы-ступить? Нет? Тогда давайте клеймить. Вам слово, Ицик.

Л и н а Ш т е р н. Минутку! Я не очень поняла, где были эти погромы?

Ф е ф е р. В Лондоне.

Л и н а Ш т е р н. А где именно? Лондон большой.

Ф е ф е р. Да какая разница?

Л и н а Ш т е р н. Довольно существенная. Если погромы произошли в Челси или в Блумсбери — значит, в них принимали участие буржуа. Если в Уайтчепеле — значит, пролетарии. А если в районе порта — это, скорее всего, дело рук пьяной матросни или обыкновенного хулиганья. Мы заявляем протест, так мы должны знать, кому мы его заявляем.

Ф е ф е р. Мы имеем право и должны протестовать против любых проявлений антисемитизма. Где бы они ни происходили и в чем бы ни проявлялись.

Л и н а Ш т е р н. Согласна. Но и в этом случае мы поступаем неправильно…

М и х о э л с. Лина Соломоновна, если вы хотите выступить, выходите сюда и говорите.

Л и н а Ш т е р н. Я извиняюсь. Я не часто бываю на президиуме, но хочу спросить: мы здесь «галочки» ставим или занимаемся делом? Очень легко бороться с антисемитизмом в Англии, где его не очень-то есть. А еще легче — в Швейцарии, где его совсем нет. Не правильнее ли будет начать с себя?

М и х о э л с (стенографисткам). Девушки, пойдите в буфет, попейте чаю. У нас сейчас разговор не по теме.

Ф е ф е р. Заседания президиума должны идти под стенограмму.

Л и н а Ш т е р н. Я тоже настаиваю, чтобы мои слова были занесены в протокол. Если этот протокол для начальства — пусть оно знает, что нас заботит. Если для потомков — пусть знают потомки. Могу я говорить?

М и х о э л с. А могу я сказать вам «нет»?

Лина Штерн, тяжело переваливаясь на ходу, подходит к трибуне.

Л и н а Ш т е р н. Так вот что я думаю, друзья мои. Прежде чем протестовать по поводу погромов в Англии, не худо бы посмотреть, что творится у нас дома. Любой врач знает: болезнь гораздо легче предупредить, чем лечить. Проказа начинается с прыща. Будем честными перед собой: мы уже все в прыщах. Когда еврейскую девочку, набравшую проходной балл, не принимают в институт — это прыщ. Когда закрывают еврейскую школу — это уже нарыв.

М и х о э л с. Лина Соломоновна, не обобщайте.

Л и н а Ш т е р н. А почему? Обобщение — научный метод. Но раз вы просите, не буду. Буду говорить только о личном опыте. Сегодня моих сотрудников просто увольняют только за фамилию. А новых, будь они семи пядей во лбу, я не могу принять, если они евреи. Я обещала не обобщать и не буду. Но считаю свои долгом заявить: прежде чем клеймить антисемитизм в Англии, нужно заклеймить все его проявления у нас, в Советском Союзе! Я все сказала.

Штерн сходит с трибуны и возвращается на свое место.

Г о л о с М и х о э л с а (за кадром). Рост — низкий. Фигура — полная. Шея — короткая. Плечи — прямые. Цвет волос — седые. Цвет глаз — карие. Господи милосердный! Спаси и помилуй эту чертову старую идиотку!..

М и х о э л с. Давайте заканчивать. Кто за то, чтобы заклеймить в целом? (Присутствующие поднимают руки.) Прошу опустить руки. Против, надеюсь, нет? Лина Соломоновна?

Л и н а Ш т е р н. Я воздержалась.

М и х о э л с. Большое вам за это спасибо. Резолюция принята единогласно при одном воздержавшемся. На этом повестка дня исчерпана.

Ф е ф е р. Прошу слова! Я считаю, что академик Штерн подняла чрезвычайно важный и злободневный вопрос! Действительно, нас захлестнул поток писем с жалобами и просьбами о помощи. На что жалуются люди? Бытовая неустроенность. Работа. Жилье. Евреям не возвращают их квартиры и дома. Есть такие факты. Еврейские школы закрывают и в их помещениях устраивают русские и белорусские школы. И такие факты имеются. Можно их рассматривать как проявления антисемитизма. Но не правильнее ли оценивать их по-другому? Почему евреям не дают работу? Потому что нет рабочих мест. Почему не возвращают жилье? Потому что в их квартирах и домах живут другие люди и их просто некуда переселить. Почему закрывают еврейские школы? Потому что не хватает русских, белорусских и украинских школ. Согласны, Соломон Михайлович?

М и х о э л с. Я слушаю вас очень внимательно. Продолжайте.

Ф е ф е р. Все это не следствие антисемитизма, а последствия войны и разрухи. Но у нас есть возможность решить наши проблемы. Я говорю о проекте создания в Крыму Еврейской республики. Еще в начале 44-го года мы направили на имя товарища Молотова обращение с просьбой о создании в Крыму Еврейской союзной республики. Тогда наше обращение оказалось преждевременным. Но теперь, когда…

М и х о э л с. Погодите, Ицик. Я ничего не могу понять. «Мы» — это кто?

Ф е ф е р. Как — кто? Вы, я и Эпштейн.

М и х о э л с. Когда это было?

Ф е ф е р. Я могу точно сказать — 15 февраля 44-го года.

М и х о э л с. Какую-то ерунду вы порете. Не помню я никакого обращения.

Ф е ф е р. Как не помните? Мы три дня сидели в кабинете у Эпштейна, спорили о каждом слове! Едва не передрались!

М и х о э л с. Но не передрались?

Ф е ф е р. Нет.

М и х о э л с. Жаль. Я бы вам навешал. И сделал бы это с удовольствием.

Ф е ф е р. Вы — мне?! Ну, знаете! Я не знаю, какую цель вы преследуете. Но вы ее, товарищ Михоэлс, не достигнете! Эпштейн умер, он не может подтвердить мои слова. Но есть человек, который может это сделать. Я говорю о Борисе Абрамовиче Шимелиовиче. Он готовил проект обращения и все три дня участвовал в его обсуждении.

М и х о э л с. Борис Абрамович, сделайте одолжение, подтвердите. Ицик так уверенно об этом говорит. А у меня, по-видимому, полный склероз.

Ш и м е л и о в и ч. Когда, вы говорите, это было?

М и х о э л с. 15 февраля 44-го года.

Ш и м е л и о в и ч. 15 февраля… У нас как раз шел ремонт третьего корпуса больницы… Какой-то разговор вроде был… А обращение… Нет, не помню. Соломон Михайлович, мы здесь до вечера будем сидеть? У меня дела, у всех дела. Повестка дня исчерпана. Может быть, все-таки разойдемся?

М и х о э л с. Согласен с вами. Заседание президиума объявляю закрытым. Спасибо, товарищи. Все свободны.

Ф е ф е р. Я протестую! Вопрос слишком важный. Ладно, пусть не было обращения. Но сейчас мы должны его подать. Мы должны обратиться в правительство…

М и х о э л с. Сядьте, Фефер! Заседание закончено.

Ф е ф е р. Вы не имеете права затыкать мне рот!

М и х о э л с. Имею. Потому что я председатель президиума, а вы всего лишь ответственный секретарь. Всё, дорогие товарищи, шоу закончено!..

Не обращая внимания на Фефера, Михоэлс прохромал к дверям и остановился, пожимая руки выходившим членам президиума.

Ш и м е л и о в и ч. Созвонимся.

К в и т к о. У вас найдется для меня пара минут? Я подожду на улице.

Лина Соломоновна Штерн задержалась, укоризненно покачала головой.

Л и н а Ш т е р н. Вы плохой актер, Соломон Михайлович.

М и х о э л с. У меня просто роль плохая.

Конференц-зал опустел. Михоэлс уселся в первом ряду, поставив между коленями трость, закурил «Казбек». Проговорил, обращаясь к Феферу, сидевшему за столом президиума с возмущенным и обиженным видом.

М и х о э л с. Теперь можете выступать. У вас только один слушатель, но это очень внимательный слушатель.

Ф е ф е р. Вы по-прежнему утверждаете, что никакого обращения к товарищу Молотову не было?

М и х о э л с. Буду. Не было обращения Еврейского антифашистского комитета. Было письмо, подписанное тремя руководителями ЕАК. Которые превысили свои полномочия. Такие вопросы не могут ставиться без ведома президиума. Возможно, именно поэтому письмо не имело последствий.

Ф е ф е р. Но вы же тогда сами подняли вопрос о Крыме!

М и х о э л с. Я вам открою секрет. Но не советую им делиться ни с кем. Я поднял этот вопрос, потому что меня попросил сделать это Вячеслав Михайлович Молотов. Лично. В своем кабинете в Кремле. А кто вас попросил поднять этот вопрос сейчас, я не знаю. И знать не хочу.

Ф е ф е р. Меня никто ни о чем не просил! Я сам пришел к этому выводу!

М и х о э л с (оглядывается, внимательно смотрит на Фефера). Рост — высокий. Фигура — плотная. Лицо — овальное. Волосы — русые, редкие. Брови — светлые. Носит очки… Знаете, Ицик, что это такое? Это ваш словесный портрет. А где такие портреты составляют, догадываетесь?

Ф е ф е р. В милиции.

М и х о э л с. Нет, Ицик. В тюрьме.

Вход в здание ЕАК

Михоэлса ждет Квитко. Он привычно сутулится, поглядывает вокруг рассеянно, чуть исподлобья. Есть люди, которые словно бы с самого рождения сразу становятся взрослыми. Таким был Квитко. Они были ровесниками, но рядом с ним Михоэлс иногда чувствовал себя до неприличия молодым. Словно ему не пятьдесят семь лет, а двадцать. А Квитко не пятьдесят семь, а две тысячи.

К в и т к о. Что происходит, Соломон?

Соломон Михоэлс на заседании ЕАК

М и х о э л с. Ты о чем?

К в и т к о. Что за обращение, о котором говорил Фефер? Оно было?

М и х о э л с. Да, было.

К в и т к о. И что?

М и х о э л с. Ничего.

К в и т к о. Это хорошо.

М и х о э л с. Вот как? Почему?

К в и т к о. Сейчас объясню… Весной 44-го по командировке комитета я ездил в Крым…

М и х о э л с. Помню.

К в и т к о. Я тогда еще обратил внимание, что там очень много частей НКВД. Чуть ли не на каждом шагу. Это был апрель 44-го. В Бахчисарае я познакомился с одним старым татарином учителем. У него была теория о том, что антисемитизм в Крым занесли немцы. Когда прощались, я дал ему свой адрес. Так вот, прошлой зимой ко мне приехал его сын, привез от отца письмо. Про себя рассказал: воевал, был капитаном, сапером. При разминировании Берлина подорвался, восемь месяцев лежал в госпитале. После выписки демобилизовался. Но ехать домой, в Бахчисарай, ему не разрешили. Месяца два мурыжили в гарнизоне, потом выдали проездные документы. Не в Крым. В Северный Казахстан, на станцию Молдыбай. Там он нашел отца и всю свою семью. Вернее, тех, кто остался жив. Ты понимаешь, о чем я говорю?

М и х о э л с. Давай присядем. Письмо с тобой?

К в и т к о. Я что, сумасшедший? Я его сразу сжег. Но я очень хорошо его помню. Там было о том, как на рассвете их дома окружили. Как погрузили в теплушки — по сто человек. Как восемнадцать суток везли. Как выгрузили в голой степи… В общем, как они потом жили. Татарские семьи большие. В их семье было двадцать шесть человек. После первой зимы осталось двенадцать. Вот это и было в письме, которое привез мне его сын. Почте он не доверился.

М и х о э л с. Зачем он тебе написал?

К в и т к о. Чтобы мы знали.

М и х о э л с. Мало нам своих болячек!

К в и т к о. Выходит, мало. Ты сегодня не дал Феферу говорить о Крымской республике. Почему?

М и х о э л с. Понятия не имею. Не дал, и всё. Не знаю, почему.

К в и т к о. Теперь знаешь.

М и х о э л с. Теперь знаю.

К в и т к о. Да, и еще… В Крыму очень много военных… Навезли какую-то технику… Ты в театр?

М и х о э л с. А куда мне еще идти?

ГОСЕТ

Кабинет Михоэлса. Рохеле говорит по телефону. У нее испуганное лицо.

Р о х е л е. Да. Конечно. Обязательно передам.

Она кладет трубку на рычаг. Дверь открывается, входит Михоэлс.

М и х о э л с. Ну, кто мне звонил?

Р о х е л е. Соломон, тебя вызывает Молотов!

М и х о э л с. Или мне кажется, или это первый звонок…

Р о х е л е. Какой звонок?

М и х о э л с. Перед началом спектакля.

Кремль. Кабинет Сталина

Сталин сидит за столом, просматривая толстую пачку машинописных страниц.

С т а л и н. Ну давай читать, как вы там разговоры разговаривали. Так… «Совершенно секретно. Экземпляр единственный. Оперативной техникой зафиксирован следующий разговор тов. Молотова и тов. Михоэлса. Запись и расшифровка сделаны по распоряжению тов. Молотова». Это хорошо.

Сталин читает дальше вслух и комментирует. Его голос постепенно переходит в закадровый, а в кадре — реальный разговор Молотова с Михоэлсом в кабинете Молотова в Кремле.

Кабинет Молотова

М о л о т о в. Добрый день, Соломон Михайлович. Проходите, садитесь. Как вы себя чувствуете? Как ваша нога?

М и х о э л с. Спасибо, я уже привык. Человек ко всему привыкает. Я думаю, поэтому люди и не вымерли в процессе эволюции, как мамонты.

М о л о т о в. Вернемся в нашу историческую эпоху. Вы читаете газеты?

М и х о э л с. И очень внимательно. Особенно «Правду».

М о л о т о в. А иностранные?

М и х о э л с. Помилуйте, Вячеслав Михайлович, «Нью-Йорк Таймс» не продают в наших киосках. К тому же я знаю только немецкий язык. Не считая, конечно, русского и идиша. И немного французского.

М о л о т о в. «Правда» отражает в основном все мировые события.

Но это отражение несколько обобщенное. Без деталей и лишних нюансов. Вы не будете возражать, если я вас познакомлю со своим видением международной и отчасти внутриполитической ситуации?

М и х о э л с. Ваше время слишком дорого, чтобы вы тратили его на мое политическое просвещение. Я не политик и не дипломат. Я просто артист.

М о л о т о в. Это не совсем так. Вы не просто артист. Волей обстоятельств вы стали заметным политическим деятелем. Вы возглавляете Еврейский антифашистский комитет СССР. А ЕАК — очень авторитетная общественная организация. Как у нас в стране, так и за рубежом.

М и х о э л с. Это несправедливо высокая оценка. Вы преувеличиваете наше значение…

Кабинет Сталина

Сталин отрывает взгляд от расшифровки.

С т а л и н. Дипломат. И хороший. Как, по-твоему?

М о л о т о в. Хороший дипломат — тот, у кого за спиной сила.

С т а л и н. А вот тут ты, Вячеслав, не прав. Когда за спиной сила, любой дурак будет хорошим дипломатом. А вот когда силы нет — тут и начинается искусство дипломатии.

М о л о т о в. Возможно. Просто я от этого отвык. Уже двадцать лет за спиной советской дипломатии огромная сила. Сейчас — особенно.

С т а л и н. А бомба? О ней ты забыл?

М о л о т о в. Да, бомба — это серьезно.

С т а л и н. То-то же!.. (Возвращается к чтению. Наплыв текста.)

Кабинет Молотова

М о л о т о в. Вы слышали о том, что американцы ассигнуют средства на помощь разоренной Европе? Их главная цель — создание в Европе военного блока США, Великобритании, Франции и других стран под общим руководством Соединенных Штатов. Наши источники сообщают из Вашингтона, что на эти цели планируется выделять до десяти миллиардов долларов в год… Новый государственный секретарь США Джордж Маршалл предложил создать в Европе нечто вроде «руководящего комитета», который занимался бы учетом ресурсов и нужд европейских стран, определял приоритетные отрасли промышленности и путем финансирования обеспечивал бы их ускоренное развитие. По мнению Маршалла, это будет способствовать экономическому возрождению послевоенной Европы. Кстати, руководителем этого комитета, скорее всего, будет министр торговли Гарриман, бывший посол США в Москве. Вы с ним, насколько я знаю, знакомы?

М и х о э л с. Крайне поверхностно. Меня представили ему на приеме в американском посольстве. А потом он был у нас на спектакле «Фрейлехс». Не думаю, что он меня помнит.

М о л о т о в. А я думаю, помнит. И очень хорошо. Но это не важно. Существенно для нас в плане Маршалла то, что американцы предлагают участвовать в нем Советскому Союзу и народно-демократическим странам Восточной и Центральной Европы. Чтобы вы представляли себе масштаб этого плана, скажу, что президент Трумэн намерен направить на его реализацию до двадцати миллиардов долларов ежегодно в виде безвозмездных субсидий и льготных кредитов. Причем это не частные инвестиции, а средства из федерального бюджета США.

М и х о э л с. Двадцать миллиардов в год — это много?

М о л о т о в. Сказать «много» — значит, не сказать ничего.

М и х о э л с. Очень я сомневаюсь, что американцы дадут эти деньги просто так.

М о л о т о в. Вы совершенно правы: они захотят получить за свои кредиты определенные политические уступки. Мы готовы к разумным компромиссам. Весь вопрос — где граница этих компромиссов. Мы ведем сейчас переговоры с американским правительством о степени и формах участия СССР в плане Маршалла. Мы заинтересованы, чтобы они были успешными. Для этого очень неплохо было бы создать для Соединенных Штатов дополнительные стимулы. Вы понимаете, о чем я говорю?

М и х о э л с. Нет. Вы обрушили на меня столько информации, что у меня голова кругом идет…

М о л о т о в. Я говорю о Крыме. В начале 44-го года Еврейский антифашистский комитет обратился к правительству с просьбой создать в Крыму Еврейскую республику.

М и х о э л с. Вынужден уточнить. Это не было обращением ЕАК. Мы не обсуждали письмо на президиуме.

М о л о т о в. Почему?

М и х о э л с. Мы не были уверены, что получим поддержку. Поэтому решили не давать повода для ненужных разговоров по Москве. Как оказалось, мы были правы.

М о л о т о в. Что вы имеете в виду?

М и х о э л с. Меня и Фефера вызывал к себе член Политбюро Лазарь Моисеевич Каганович. У него был экземпляр нашего письма. Он выразил нам свое неодобрение в весьма энергичной форме.

М о л о т о в. Что он вам сказал?

М и х о э л с. Извините, но я не могу этого повторить. Значения многих слов я просто не знаю.

М о л о т о в. Употреблял мат?

М и х о э л с. Я бы сказал по-другому. Иногда употреблял русские слова. Если суммировать, получится так: «Такую чепуху могли придумать только артист и поэт».

М о л о т о в. Когда был этот разговор?

М и х о э л с. Примерно две недели назад…

Кабинет Сталина

Сталин нахмурился и прервал чтение.

С т а л и н. А это еще что такое?

М о л о т о в. Не знаю.

Сталин подходит к письменному столу и нажимает кнопку. В дверях возникает Поскребышев.

С т а л и н. Кагановича. Немедленно!

П о с к р е б ы ш е в. Слушаюсь. (Исчезает.)

Сталин возвращается к столу для совещаний и вновь берет машинописные листки расшифровки.

Кабинет Молотова

М о л о т о в. Это какое-то недоразумение. Мы это выясним. Ваша идея вызвала интерес у товарища Сталина. Он даже обсуждал ее на встрече с послом Гарриманом и президентом Американской торговой палаты Джонстоном. Никакого конкретного решения принято не было, потому что сначала нужно было закончить войну. Сейчас возникла ситуация, благоприятная для возвращения к этой идее. Тот вариант обращения несколько устарел. Нужно отредактировать его, обсудить на президиуме и направить на имя главы советского правительства товарища Сталина. И можете не опасаться, что по Москве пойдут слухи. Пусть идут. Мы не делаем из этого секрета.

М и х о э л с. Могу я спросить, почему нынешняя ситуация кажется вам благоприятной для возвращения к идее создания Крымской еврейской республики?

М о л о т о в. Еврейской Советской Социалистической Республики союзного значения. С центром в городе Симферополе. Открытой для эмиграции евреев со всего мира. Разве я недостаточно ясно обрисовал вам международную конъюнктуру?

М и х о э л с. Заметки и корреспонденции в «Правде» позволяют заключить, что СССР благожелательно относится к созданию еврейского государства в Палестине.

М о л о т о в. Вы сделали правильный вывод. Но еврейское государство в Палестине не сможет просто физически принять миллионы евреев-беженцев. Там нет для всех работы, нет жилья, не урегулированы отношения с арабским населением. Крымская республика не будет альтернативой Палестине. Но создание ее поможет сгладить проблему. С другой стороны, это будет стимулировать Соединенные Штаты в вопросе участия СССР в плане Маршалла. Еврейское лобби в конгрессе США очень влиятельно. Оно заставит президента Трумэна пойти на уступки нам. Что и требуется доказать. Как видите, я с вами откровенен.

М и х о э л с. Я тоже буду с вами откровенным. По моему глубокому убеждению, создание Еврейской республики в Крыму будет огромной, колоссальной ошибкой. Последствия ее будут сказываться очень долго. И исправить эту ошибку будет неимоверно трудно. Гораздо проще ее предотвратить… Представьте себе на минуту Крым, заселенный евреями. Из них половина — с Запада. Американцы, возможно, пойдут на большие уступки. Но верно и другое: кто платит, тот и музыку заказывает. Так или иначе, они будут заказывать в Крыму свою музыку. Эта музыка — буржуазная идеология. Она будет проникать в Крым в любых формах. Вячеслав Михайлович, вас не берет жуть от этой картины?

М о л о т о в. Вы не верите в силу советской, коммунистической идеологии?

М и х о э л с. Я-то верю. Но человек слаб. И борьба будет идти не на страницах философских журналов. А на бытовом уровне. Мы у себя сейчас боремся с космополитизмом и низкопоклонством перед Западом. Успешно, конечно, боремся. Переименовали сигареты «Норд» в «Север», а котлеты «де-воляй» в котлеты «по-киевски». А там не о котлетах пойдет речь. Мы получим открытую, незаживающую язву, постоянный источник политической инфекции… Это — одно. Второе. Финансирование экономики Крыма пойдет под руководством американских менеджеров. Хотя бы потому, что они будут внедрять свои технологии, а наши инженеры и хозяйственные руководители этими технологиями не владеют. Так?

М о л о т о в. Допустим.

М и х о э л с. Это значит, что через какое-то время Еврейская республика обгонит по жизненному уровню другие республики СССР. Это неизбежно. Американцы умеют заставлять свои деньги работать. К чему это приведет? С одной стороны, к росту антисемитизма. А с другой — к недовольству рабочих и колхозников. Сначала — к недовольству социалистическими методами хозяйствования. А там недалеко и до проявлений политического недовольства.

М о л о т о в. У вас есть еще аргументы?

М и х о э л с. Только один. Но самый серьезный. Вспомните карту Крыма. Это важнейший стратегический плацдарм. Это база Черноморского флота. Выход в Средиземное море. Турция. Балканы. Ближний Восток. Шпионы туда полезут, как мухи на мед, никаких рук не хватит отмахиваться! И в конце концов эту проблему придется кардинально решать. И кто окажется крайним? Евреи, конечно. Оно нам надо?..

М о л о т о в. Значит, вы против создания Еврейской республики в Крыму?

М и х о э л с. Самым решительным образом. У меня есть другое предложение. Конечно, если вы не сочтете слишком большим нахальством, что я лезу к вам со своими дилетантскими предложениями.

М о л о т о в. Какое?

М и х о э л с. Как скоро можно ожидать образования еврейского государства в Палестине?

М о л о т о в. Вопрос времени. Думаю, не очень большого. В недалеком будущем на повестку дня ООН будет поставлен вопрос о разделе Палестины на арабское и еврейское государства. Советский Союз, скорее всего, будет голосовать «за».

М и х о э л с. Предложение у меня очень простое: разрешить свободную эмиграцию советских евреев в Палестину. И объявить об этом уже сейчас.

М о л о т о в. Вот как? Мы бесплатно учим людей, бесплатно лечим, бесплатно даем профессию и даже высшее образование. Не бесплатно, конечно, а за счет государства. Тратим на это огромные средства. И после этого подарить их кому-то?

М и х о э л с. Затраченные средства окупятся другим. Эти люди принесут в еврейскую Палестину идеи социализма. А они там и сейчас ощутимы. Их привезли евреи-переселенцы из России. Советские эмигранты — это будет мощный идеологический десант. Мы забросим его в Палестину. И тем самым укрепим там свое влияние. Без всяких миллиардных затрат. И без головной боли решим задачу, о которой вы сказали в начале нашего разговора. Еврейское лобби в конгрессе США оценит этот жест. Регулируя эмиграцию, мы получим постоянный рычаг давления на американский конгресс. И одновременно решим внутренние проблемы.

М о л о т о в. Вы противоречите сами себе. Вы утверждаете, что наша советская идеология не сможет противостоять западной идеологии в Крыму. И тут же заявляете, что она преодолеет буржуазную идеологию в Палестине. Маловер вы, Соломон Михайлович. Коммунистическая идеология — гораздо более могучая сила, чем вам кажется. Она победит и в Крыму, и в Палестине, а в конечном итоге и во всем мире… Ваши доводы остроумны, но неосновательны. Давайте вернемся к Крыму. Не следует надолго откладывать ваше обращение к товарищу Сталину. Как говорится, дорого яичко к Христову дню.

М и х о э л с. Мы уже сейчас опоздали. Я обратился в Совинформбюро с просьбой расформировать ЕАК и влить его в Советский комитет защиты мира. Большинство членов президиума в рабочем порядке одобрили мое решение. Лозовский сообщил мне, что подготовлен проект постановления о роспуске комитета и передан на утверждение в правительство.

М о л о т о в. Ко мне поступил этот проект. Но я не знал, что инициатива исходит от вас. Что побудило вас к этому?

М и х о э л с. Совет товарища Кагановича.

М о л о т о в. Совет?

М и х о э л с. Это звучало примерно так: «И вообще. Хватит бороться с фашизмом. Война давно закончилась. Боритесь лучше за мир…»

М о л о т о в. Это формальности. Они меня не волнуют. Меня больше беспокоит ваше неприятие крымского проекта.

М и х о э л с. Это плод долгих и очень непростых раздумий. К счастью, на мне свет клином не сошелся.

М о л о т о в. Ошибаетесь, Соломон Михайлович. Во время беседы товарища Сталина с мистером Джонстоном, о которой я упоминал, Джонстон прямо назвал вас президентом будущей Еврейской республики. Мистер Гарриман его поддержал. Более того. Джонстон дал понять, что только под вас американские деловые круги согласятся на финансирование крымского проекта. Что с вами, Соломон Михайлович? Вы побледнели. Воды?

М и х о э л с. Я предпочел бы водки. Извините, это неудачная шутка. Я ошеломлен. Они могли бы поинтересоваться моим мнением.

М о л о т о в. Это было бы расценено как вмешательство во внутренние дела Советского Союза. Это не допускается практикой межгосударственных отношений.

М и х о э л с. А вмешательство в мои личные дела этой практикой допускается?

М о л о т о в. Так что, как видите, обстоятельства вынуждают вас изменить свою точку зрения.

М и х о э л с. Я не могу вам этого обещать.

М о л о т о в. Я не понял, что вы сказали.

М и х о э л с. Я не могу вам этого обещать.

М о л о т о в. Соломон Михайлович, я этого не слышал. Не спешите. Спокойно подумайте. Это вы можете мне обещать?

М и х о э л с. Это могу. Обещаю еще раз подумать. И очень серьезно.

М о л о т о в. Подумайте. И вы поймете, что я прав. Спасибо, что посетили меня. Мне было очень интересно поговорить с вами.

М и х о э л с. Мне тоже.

М о л о т о в. Всего доброго, Соломон Михайлович.

М и х о э л с. Всего доброго, Вяче-слав Михайлович.

Кабинет Сталина

<phttp://ofap.rup>Сталин закрывает папку с расшифровкой разговора.

С т а л и н. Итак, он сказал «нет».

М о л о т о в. Он передумает. Его точка зрения не имеет значения. Мы можем пустить в ход и старое обращение. А свое мнение он будет держать при себе.

С т а л и н. Дурак ты, Вячеслав. Он тебя объехал на кривой козе, а ты этого даже не заметил. «Меттерних» хренов! Министр иностранных дел великой державы! Он преподал тебе урок дипломатии. За ним не было никакой силы, а он загнал тебя в угол.

М о л о т о в (хмуро). За ним была сила. Моральная.

С т а л и н. Какая?

М о л о т о в. Евреи.

С т а л и н. А за тобой не было? Советское государство. Партия!.. А всего-то и нужно было немного подумать. Пошевелить мозгами самую малость. Ты же не дал ему возможности маневра. Сразу припер к стенке. Даже заяц отбивается, если его прижать. А человек не заяц. Ему нужно дать время подумать. Он сам себя переубедит. Почему мудр удав? Потому что он никогда не нападает на кролика. Он дает ему время подумать. После этого удаву не нужно нападать на кролика. Тот сам идет к нему в пасть. И делает это сознательно. И даже с восторгом!

М о л о т о в. Вы правы, Иосиф Виссарионович. Я не понял ситуации.

С т а л и н. Ситуация очень серьезная. Приедет Гарриман для переговоров о плане Маршалла. Наверняка захочет встретиться с Михоэлсом. Запретить?

М о л о т о в. Можно блокировать эту встречу. Под любым благовидным предлогом.

С т а л и н. По-твоему, Гарриман дурак?

М о л о т о в. Нет.

С т а л и н. А если нет, то поймет, что мы не хотим этой встречи. Какие бы благовидные предлоги ты ни придумывал. Спросит себя: почему они не хотят этой встречи? Что он сделает?

М о л о т о в. Начнет настаивать на встрече.

С т а л и н. Правильно. И мы будем вынуждены ее разрешить.

М о л о т о в. Михоэлс не посмеет сказать ему ничего лишнего.

С т а л и н. Ты забываешь, что он артист. Хорошему артисту не нужны слова, чтобы сказать то, что он хочет. Ты вот только на балет ходишь. А я хожу и во МХАТ. И знаю, как это делается. Артист говорит: «Я вас люблю». А зритель понимает, что он готов прикончить предмет этой любви при первом удобном случае. Если Гарриман поймет точку зрения Михоэлса, вся наша идея с Крымом повиснет на волоске. Или вообще рухнет.

М о л о т о в. Прогнозы Михоэлса показались мне правильными.

С т а л и н. А они и есть правильные. Их и американцы просчитывают.

М о л о т о в. Но если вы считаете их правильными… Мы все-таки будем продвигать крымский проект?

С т а л и н. Да, будем. Даже если они не дадут нам ни копейки денег. Мы все равно заселим Крым евреями. И нашими. И западными. И чем больше будет западных, тем лучше!.. Не понимаешь, а? А ты подумай. Может, и поймешь… (Вызывает Поскребышева.) Давай сюда Кагановича!

Входит Каганович — бодрый, энергичный, молодцеватый.

К а г а н о в и ч. Добрый вечер, Иосиф Виссарионович, я в вашем распоряжении.

С т а л и н (Молотову). Вячеслав Михайлович, товарищ Каганович был в числе лиц, которых мы попросили ознакомиться с обращением Еврейского антифашистского комитета о Крыме?

М о л о т о в. Нет, товарищ Сталин.

С т а л и н. А откуда же товарищ Каганович узнал о содержании этого обращения?

М о л о т о в. Не знаю, товарищ Сталин.

К а г а н о в и ч (деликатно, но с достоинством). Разрешите объяснить, Иосиф Виссарионович?

С т а л и н. Ну, объясните.

К а г а н о в и ч. Я случайно увидел текст этого обращения. У начальника Совинформбюро Лозовского. Мы решали вопросы освещения в прессе деятельности Госснаба.

С т а л и н. И вы случайно увидели у него текст. Он что, лежал на столе, а вы случайно заглянули в него?

К а г а н о в и ч. Никак нет, Иосиф Виссарионович. Когда я приехал, Лозовский изучал этот текст. Он выглядел очень озабоченным. На мой вопрос, чем он так озабочен, Лозовский показал мне на текст.

С т а л и н. И разрешил прочитать?

К а г а н о в и ч. Вообще-то… Я не спрашивал у него разрешения. Просто прочитал.

С т а л и н. И оно вам не понравилось?

К а г а н о в и ч. Я был искренне возмущен, Иосиф Виссарионович! Подобной ерунды я даже представить себе не мог! Какой-то поэтишка и какой-то актеришка лезут в большую политику!

С т а л и н. Как я вас понимаю! Значит, вы были настолько возмущены, что вызвали поэтишку и актеришку к себе и топали на них ногами?

К а г а н о в и ч. Я не топал ногами, Иосиф Виссарионович.

С т а л и н. Нет? А как? Стучали кулаком по столу?

К а г а н о в и ч. Ну, совсем немного.

С т а л и н. Товарищ Каганович совсем недавно назначен председателем Госснаба. Но он, вероятно, за это короткое время успел решить все вопросы. Строители обеспечены техникой и цементом. Машиностроители обеспечены металлом. Металлурги обеспечены рудой. Все хорошо. Настолько, что у товарища Кагановича есть время заниматься вопросами, которых ему не поручали. Так получается? Получается так.

К а г а н о в и ч. Виноват, товарищ Сталин. Я совершил большую ошибку. Я все понял, товарищ Сталин.

С т а л и н (ткнув мундштуком трубки в пуговицу на полувоенном френче Кагановича). Ты как, жидяра, посмел орать матом на народного артиста Советского Союза, лауреата Сталинской премии?! Ты за кого себя, твою мать, принимаешь?! Ты перед ним гнида! Тля! Понял?

К а г а н о в и ч. Так точно! Понял, товарищ Сталин!

С т а л и н. В таком случае я более не задерживаю вас, товарищ Каганович.

Каганович попятился, потом повернулся и засеменил к двери.

С т а л и н. Минутку! Что-то я еще хотел вам сказать. А, вот что!.. И все-таки я тебя, Лазарь, люблю. А теперь пошел вон!

Каганович исчезает.

С т а л и н (Молотову). Евреи бывают трех видов. Евреи, жиды и член Политбюро Каганович.

М о л о т о в. Я хотел бы спросить, Иосиф Виссарионович…

С т а л и н. Спрашивай.

М о л о т о в. Почему вы сказали, что Михоэлс объехал меня на кривой козе?

С т а л и н. Потому что меньше всего его волнуют американский идеологический десант в Крым и поползновения Пентагона на черноморский плацдарм.

М о л о т о в. А что его волнует?

С т а л и н. Татары. Кстати. Проект постановления о роспуске ЕАК у тебя?

М о л о т о в. Да.

С т а л и н. Выброси его к чертовой матери. Пусть продолжают бороться с фашизмом. Бороться за мир и без них есть кому. Всё. Иди работай.

Молотов уходит. Сталин набивает папиросным табаком трубку. Нажимает на кнопку, вызывая Поскребышева.

С т а л и н. Абакумова ко мне!..

ГОСЕТ

Колосники. Зрительный зал погружен в темноту. На сцене горит дежурный свет. Михоэлс останавливается посреди помоста, облокачивается на железные перильца. Смотрит вниз. Видит, как через сцену пробегает Рохеле.

Ж е н с к и й г о л о с. Вы не видели Соломона?

Д р у г о й ж е н с к и й г о л о с. Он только что был здесь!

М у ж с к о й г о л о с. Где здесь?

Ж е н с к и й г о л о с. Здесь, в смысле «там»! Да не там, а там, я вам говорю.

М у ж с к о й г о л о с. Соломон Михайлович! Соломон Михайлович!

Кремль. Кабинет Сталина

Абакумов переворачивает последнюю страницу стенограммы.

С т а л и н. Ну, прочитали? Верно замечено, что люди искусства непредсказуемы. Но сейчас мы не можем ограничиться констатацией этого факта. Артист Михоэлс должен быть абсолютно предсказуемым.

А б а к у м о в. Можно приказать.

С т а л и н. Это вам я могу приказать. Товарищ Молотов попытался ему приказать. И что? Михоэлс взял под козырек и сказал: «Слушаюсь»?

А б а к у м о в. Он обещал подумать.

С т а л и н. Вот и нужно помочь ему принять правильное решение. Что мы о нем знаем?

А б а к у м о в. Практически всё.

С т а л и н. Всё вы даже о себе не знаете. Морально устойчив. Что это значит? Значит, любит жену, детей. Правильно?

А б а к у м о в. Да, товарищ Сталин. Дочери к нему очень привязаны.

С т а л и н. Любит свой театр. Любит друзей. Любит хороший коньяк. Вывод?

А б а к у м о в. Неплохо живет.

С т а л и н. Вывод другой: любит жизнь. А умеет ли он ценить жизнь?

А б а к у м о в. Это все умеют.

С т а л и н. Вы уверены? Люди умеют ценить воздух, которым дышат? Хлеб, который едят? Воду, которую пьют? Молодость умеет ценить по-настоящему только старик. Здоровье — больной. А жизнь — человек, жизни которого угрожает опасность. Не смертельная. От нее человек цепенеет. Легкая. Но грозная. Которую можно все-таки избежать. Вы меня понимаете, товарищ Абакумов?

А б а к у м о в. Так точно, товарищ Сталин.

ГОСЕТ

На колосниках. Михоэлс смотрит вниз на сцену. Он опять смотрит вниз. Зускин, пробегающий в этот момент через сцену, поднимает голову. Видит Михоэлса, стоящего на колосниках.

З у с к и н (кричит). Ты зачем туда залез?

Михоэлс пожимает плечами.

Соломон Михоэлс и Вениамин Зускин

Лестница. Зускин, перепрыгивая через ступеньки, бежит вверх.

Колосники. Из маленькой железной двери появляется Зускин.

З у с к и н. Тебя ищут по всему театру!

Зускин хватается за перильца и осторожно двигается к Михоэлсу.

М и х о э л с (останавливает его). Тсс! Тише. Здесь нельзя говорить громко.

З у с к и н. Почему?

М и х о э л с. Встань сюда. Посмотри вниз. Кем ты себя чувствуешь?

З у с к и н. Богом.

М и х о э л с. Да, Богом. А в Божьих имениях не кричат. Отсюда можно только провозглашать. Желательно благие вести. Ты принес мне благую весть?

З у с к и н. Звонил Лозовский. Просил тебя позвонить. Это благая весть?

М и х о э л с. Не думаю. Нет, не думаю… Как ты думаешь, Сталин антисемит?

З у с к и н. Говорят, да… Почему ты об этом спросил?

М и х о э л с. А я думаю — нет. Антисемит — это человек, который ненавидит евреев. Ненавидят равных… Я, Сталин, считаю евреев равными мне?

З у с к и н. По-твоему, и Гитлер не был антисемитом?

М и х о э л с. Может быть. Он использовал евреев. Для объединения нации. Хотел бы я знать, как намерен использовать евреев Сталин.

З у с к и н. Слушай, что ты несешь? Куда тебя заносит? Что происходит? Я ничего не понимаю! И мне все время страшно. Я все время чего-то боюсь!

Михоэлс повторяет мизансцену Чаплина из финала «Великого диктатора». Снизу доносится пьяный голос.

Г о л о с. Со…ломон! Ми…хайлыч!

Зускин и Михоэлс смотрят вниз. По сцене шляется пьяный монтировщик.

М и х о э л с (подносит палец к губам). Тсс!.. Странная все-таки вещь театр… Публика считает людей театра богемой, разгильдяями. А между тем театр — механизм высочайшей организации. Шестьдесят человек обеспечивают выход спектакля. Один-единственный не придет или напьется — и спектакля не будет.

З у с к и н. Любого можно заменить.

М и х о э л с. Если успеешь. И не любого. Исполнителя главной роли не заменишь, если нет второго состава… Как ты поступаешь, если тебе предлагают роль в пьесе, которая тебе не нравится?

З у с к и н. Странные вопросы ты задаешь. Отказываюсь от роли.

М и х о э л с. А если нет другого актера на эту роль?

З у с к и н. Значит, спектакля не будет.

М и х о э л с. Значит, спектакля не будет… Ладно, давай спустимся на грешную землю. Скажи помрежу, чтобы отправили дядю Гришу спать. И пусть вызовут замену.

ГОСЕТ. Кабинет Михоэлса

Рохеле поливает цветок на окне. Входит Михоэлс.

Р о х е л е. Где ты был? Тебя ищут. Звонил Лозовский. Хотел с тобой встретиться.

М и х о э л с. Спасибо, кэцеле. У твоей мамы сегодня день рождения? Так что ты тут делаешь? Иди домой.

Р о х е л е. Спасибо, Шломеле. Мило с твоей стороны, что ты помнишь…

М и х о э л с. Передай маме привет и мои поздравления.

Р о х е л е. Позвони Лозовскому. Он ждет твоего звонка.

Рохеле уходит. Михоэлс тяжело опускается в свое кресло. Поднимает телефонную трубку, начинает набирать номер и вновь опускает ее на рычаг. Откидывается на спинку кресла и закрывает глаза.

«Мосфильм». Просмотровый зал

На экране — кадры из фильма Дзиги Вертова «Колыбельная»…

Появляется генералиссимус Сталин в белоснежном мундире. Великий Сталин. Недоучившийся семинарист. Он повторяет репризу из Чаплина. Заканчивая ее словами: «Не мир я вам принес, но меч».

ГОСЕТ. Кабинет Михоэлса

Он вздрагивает и просыпается. Он нашел ответ.

М и х о э л с. Ну, конечно же! Как я сразу не понял? Ему нужен весь мир… Весь мир должен стать его миром… У него есть бомба… Весь мир станет его, если он ее использует… Как же я раньше не догадался? Дурак, дурак, дурак, шут гороховый, актеришко… Евреи — только приманка. На нее он поймает акулу, которая сожрет весь мир…

Тверской бульвар. Вечер

Михоэлс бредет по бульвару. Осенний ветер гонит опавшую листву. Он опускает руку в карман. Нащупывает там что-то. Достает конверт без адреса. Вскрывает его. В конверте — записка: «Жидовская образина, ты больно далеко взлетел, как бы головка не слетела».

Михоэлс слышит шаги. Кто-то приближается к нему. Он оборачивается. Высокий человек идет по бульвару. Фонарь у него за спиной, лица не видно. Человек направляется к нему. Когда он подходит ближе, Михоэлс видит, что это Лозовский.

Л о з о в с к и й. Вчера я был у Молотова. Он просил передать тебе, что срочно ждет от тебя какого-то ответа. Скажи мне, что происходит? Какой ответ?

М и х о э л с. Ты сначала скажи мне, в какой стадии находятся переговоры по плану Маршалла?

Л о з о в с к и й. Почему тебя это интересует?

М и х о э л с. Для расширения кругозора.

Л о з о в с к и й. После Нового года ожидаем приезда американской делегации в Москву. Для детального обсуждения. Ты так и не объяснишь мне, в чем дело?

М и х о э л с. Извини, Соломон Абрамович. Нет.

Л о з о в с к и й. Почему?

М и х о э л с. Почему?.. Когда-то мы пили у меня дома польскую водку «Выборову», ты запретил мне выносить на обсуждение президиума ЕАК наше письмо о Крыме. Ты сказал: «Давай их побережем». Помнишь?

Л о з о в с к и й. Помню.

М и х о э л с. Поэтому я ничего и не расскажу. И когда тебя спросят: «Гражданин Лозовский, о чем вы вели переговоры с гражданином Михоэлсом 26 октября 1947 года в 17 часов, прогуливаясь по Тверскому бульвару?» — ты ответишь: «Гражданин следователь, в указанный вами день я не вел никаких переговоров с гражданином Михоэлсом. Я лишь передал ему слова товарища Молотова о том, что товарищ Молотов ждет ответа. О каком ответе шла речь, я не знаю. Гражданин Михоэлс мне ничего не сказал». Вот так ты ответишь. С чистой партийной совестью.

Л о з о в с к и й. Я мог бы тебе помочь…

М и х о э л с. Нет, Соломон Абрамович. Ты очень большой начальник. Но ты не Господь Бог.

Л о з о в с к и й. Что мне передать Молотову?

М и х о э л с. Скажи, что я дам ответ.

Л о з о в с к и й. Понятно. Тебя подвезти?

М и х о э л с. Да. В ЕАК, на Кропоткинскую. Если тебе не трудно.

Здание ЕАК

Подъезжает машина Лозовского. Из нее выходит Михоэлс. Он заходит в подъезд.

Мужские руки заправляют лист бумаги в каретку пишущей машинки. Пальцы слегка дрожат. Но по клавишам попадают точно.

На желтом листе — черные буквы…

Г о л о с Х е й ф и ц а. Совершенно секретно. Спецдонесение. Доктор Браун — Павлу. Сегодня в 18 часов 20 минут в мой служебный кабинет в помещении Еврейского антифашистского комитета СССР по адресу улица Кропоткинская, дом 10 пришел председатель президиума ЕАК С. М. Михоэлс и сказал, что он очень хотел бы, если я ничего не имею против, посоветоваться со мной по очень трудному и очень важному для него вопросу…

ЕАК. Кабинет Хейфица

Хейфиц сидит за столом, читает письма. Входит Михоэлс.

М и х о э л с. Хейфиц, хотите выпить?

Х е й ф и ц (улыбается, встает из-за стола). С вами? Всегда пожалуйста, Соломон Михайлович!

М и х о э л с. А водка или коньяк у вас есть?

Х е й ф и ц. К сожалению, не держу. Но это можно сейчас устроить! (Выглядывает из кабинета, секретарше.) Ивана Павловича ко мне пригласите.

М и х о э л с. Устройте, голубчик, сделайте одолжение. Вот деньги.

Хейфиц говорит что-то на ухо водителю, тот кивает, берет деньги. Михоэлс снимает макинтош, бросает его на спинку стула, садится, опирается о палку, нависает над ней. Он мрачен.

М и х о э л с. Простите, что беспокою вас, голубчик. Но настроение ни к черту. Надо выпить, а я не могу в одиночку! А то, что с вами можно нормально выпить, я помню еще с Америки… Кстати, давно хочу вас спросить… Где вы работали после возвращения из США?

Соломон Михоэлс

Х е й ф и ц. Я был в резерве Нарком-индела…

В кабинет заходит водитель, ставит на стол бутылку коньяка и два бумажных кулька. В одном из них — сыр, в другом — конфеты. Михоэлс провожает его до порога и закрывает дверь на ключ.

М и х о э л с. Доставайте стаканы, Хейфиц!

Хейфиц ставит на стол граненые стаканы. Михоэлс наливает в них коньяк — в каждый больше половины.

Х е й ф и ц. Что вы! Что вы! Для меня это слишком много!

М и х о э л с. Хорошего коньяка не может быть слишком много, он, как деньги, бывает только в двух состояниях: либо их нет, либо их не хватает. Ваше здоровье!

Х е й ф и ц. Ваше здоровье!

Чокаются. Выпивают. Хейфиц сразу же начинает жевать сыр, Михоэлс не закусывает. Наливает себе еще четверть стакана, пьет — на этот раз один. Достает пачку «Казбека». Закуривает.

М и х о э л с. Послушайте, Хейфиц, я расскажу вам одну историю… Правдивую историю. Я не буду называть никаких фамилий. Если вы догадаетесь, о ком идет речь, то оставьте ваши догадки при себе…

Х е й ф и ц. Я вас внимательно слушаю…

М и х о э л с. Это началось еще в Америке. Вы же знаете, зачем нас с Ициком туда послали: мы должны были собирать деньги для нашей армии, агитировать за открытие второго фронта и болтать языком о Крыме… В Америке это все только началось, а продолжилось здесь в Москве, в одном очень известном здании, расположенном за высокими стенами древней крепости… Сейчас неким весьма высокопоставленным лицом делаются попытки реанимировать проект создания в Крыму Еврейской республики с практически открытыми границами. От меня требуют поддержать этот проект, а я…

Х е й ф и ц. Что вы?

М и х о э л с. Не хочу. Я скажу более — я категорически не согласен. Заселение Крыма советскими и западными евреями поставит под угрозу базу Черноморского флота и в конечном итоге выйдет боком нам самим!

Х е й ф и ц. Я не понимаю, какое отношение к этому проекту имеете вы?

М и х о э л с. Такое уж наше еврейское счастье — вляпываться во все, во что только можно вляпаться!

Х е й ф и ц. Если вы совершенно убеждены в своей правоте, напишите товарищу Сталину! Изложите ему свои доводы!

М и х о э л с. Я уже это сделал. Я изложил все свои доводы в личном разговоре… с тем самым высокопоставленным лицом…

Х е й ф и ц. Ну и?..

М и х о э л с. …но оно их отвергло, не приводя никаких убедительных аргументов. Знаете, Хейфиц, я уверен, что сверхзадачей этого плана является не жизнеустройство евреев, а совсем другие цели… Я догадался о них, но не хочу сейчас говорить об этом… Если этот план поддерживает сам товарищ Сталин, то нет никакого смысла ему писать. А если попытки осуществить этот план делаются помимо него, то тем более писать бесполезно и даже опасно, потому что письмо не дойдет до товарища Сталина.

Х е й ф и ц. Не думаю. Письмо на такую важную тему и от такого авторитетного человека не может быть не передано товарищу Сталину.

М и х о э л с. Я говорил с Молотовым, Хейфиц! Судите сами — дойдет мое письмо до товарища Сталина или не дойдет…

Х е й ф и ц. Соломон Михайлович, может быть, все-таки вы ошибаетесь? Возможно, у сторонников плана создания Крымской еврейской республики есть какие-то более глубокие соображения высшего государственного порядка.

М и х о э л с. Хейфиц, скажите честно, вы учились в хедере? Тогда не стройте из себя идиота. Этот спектакль был уже сыгран как минимум два раза в истории человечества. Один раз в двенадцатом веке до новой эры, а второй раз — в фашистской Германии. А сейчас его намереваются поставить в Советском Союзе… Только недоумки, которые изучают не историю, а историю партии по «Краткому курсу», могут рассчитывать, что у этого спектакля будет какой-то новый финал. Ибо сказано: «Что было, то и будет, и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем». Сначала евреев зовут как друзей, а потом превращают в рабов и заложников. Если этот спектакль попробуют поставить здесь — все закончится той же трагедией. Не только для евреев. Для всех.

Х е й ф и ц. Соломон Михайлович, вы не боитесь затрагивать такие острые темы в разговоре с почти незнакомым, в сущности, человеком?

М и х о э л с. Знаете, по роду своей профессии я обязан разбираться в людях. Вы не кажетесь мне человеком, который тут же побежит на меня стучать… К тому же это вас касается как еврея… Чего вы ждете? Разливайте коньяк. Я решил обратиться к вам еще и потому, что, пожалуй, вы единственный человек, который может мне помочь. Я думаю, лучше всего будет, если американцы откажутся от этого плана, тогда и наши успокоятся. У вас наверняка есть знакомые дипломаты, может быть, даже американцы… Думаю, достаточно будет намека на то, что советские евреи настороженно относятся к этому плану… Остальное американцы поймут сами — они не идиоты… Ну, вы согласны помочь мне?

Х е й ф и ц. Разве у вас у самого нет знакомых в американском посольстве?

М и х о э л с. Нет. Гарриман уехал, а это был единственный человек, с которым я там как-то перемолвился парой слов… Так что у меня единственная надежда на вашу помощь.

Х е й ф и ц. Соломон Михайлович… Это так неожиданно… Я должен подумать…

М и х о э л с. Думайте. Только не слишком долго. Меня самого торопят с ответом.

Кремль. Кабинет Сталина

Сталин читает донесение агента по кличке Доктор Браун.

Г о л о с Х е й ф и ц а. Михоэлс все больше подпадал под влияние алкогольного опьянения, часто повторялся и сбивался с мысли. Он стал жаловаться на то, что актерский труд самый не-благодарный, писатель оставляет после себя книги, художник — картины, а от актера остаются только мимолетные воспоминания, что всю жизнь приходится играть плохие роли, потому что жизнь не дает выбора.

ЕАК. Кабинет Хейфица

Захмелевший Михоэлс читает монолог Гамлета.

Г о л о с Х е й ф и ц а. Он стал читать монолог Гамлета, роль которого ему так и не удалось сыграть, но забыл слова, не смог вспомнить, после чего неожиданно помрачнел, как это бывает с сильно пьяными людьми, и злобно заявил, неизвестно к кому обращаясь…

М и х о э л с. Пусть мне не дана роль Моисея, но и роль Корея или Дафана ни одна сволочь меня сыграть не заставит!

Х е й ф и ц. А кто такие эти Корей и Дафан?

М и х о э л с (он совсем пьян). Стыдно, Хейфиц. Учитель мало драл вас за уши. Любой народ, а евреи особенно, должен знать своих героев… (Выпивает коньяк из своего стакана и из стакана Хейфица. Пошатывается. Берет в руки пустую бутылку. Осторожно ставит ее под стол.) Пусть Иван Пав…лович еще за одной съездит, а?

Кремль. Кабинет Сталина

Сталин читает донесение Доктора Брауна. Молотов сидит напротив.

Г о л о с Х е й ф и ц а. По поводу упомянутых Михоэлсом в разговоре библейских имен я навел справки и выяснил следующее. Имена Корея и Дафана стали нарицательными, так в Библии называют изменников и предателей.

Сталин кладет донесение на стол. Испытующе смотрит на Молотова.

С т а л и н. Он не мог не знать, что Хейфиц — кадровый работник органов госбезопасности.

М о л о т о в. Может быть, это был просто нервный срыв? Захотелось облегчить душу. Напился, наговорил лишнего…

С т а л и н. В его «объективке» сказано, что он может перепить советских писателей Фадеева и Толстого. При этом человеческого облика никогда не теряет. А перепить товарища Фадеева — тут бутылкой не обойдешься, даже двумя. А сколько он выпил с Хейфицом? Меньше бутылки.

М о л о т о в. Хейфиц профессионал. Он в состоянии отличить пьяного от того, кто только притворяется пьяным.

С т а л и н. А Михоэлс — великий артист!

М о л о т о в. Значит, он использовал Хейфица, чтобы сообщить нам то, что он думает.

С т а л и н. Это уже ближе. Что же он нам сообщил?

М о л о т о в. Что он по-прежнему считает, что создание Еврейской республики в Крыму приведет к катастрофе. И не только для евреев, но и для всех. Я не понял, что он имеет в виду.

С т а л и н. Потому что ты тоже из тех, кто изучал историю партии, а не историю. Что еще он нам сообщил?

М о л о т о в. Что намерен предупредить американскую сторону, чтобы они отказались от участия в крымском проекте. И попытается сделать это через Гарримана.

С т а л и н. Когда приезжают американцы для обсуждения нашего участия в плане Маршалла?

М о л о т о в. 28 января.

С т а л и н. Кто будет возглавлять делегацию?

М о л о т о в. Скорее всего, Гарриман.

С т а л и н. Будет даже лучше, если этот раунд переговоров закончится ничем. Будет назначен второй, третий. Это нам только на руку.

М о л о т о в. Почему?

С т а л и н. Нам нужно протянуть время. Пока у нас нет бомбы, мы обречены на политику лавирования. И здесь годятся все средства. Крымский проект — очень хорошее средство. Нельзя, чтобы он сорвался. Поэтому нельзя допустить встречи Михоэлса с Гарриманом.

М о л о т о в. Но Михоэлс изменил свою точку зрения. Он сообщил мне об этом через Лозовского.

С т а л и н. Ты ему веришь?

М о л о т о в. Нам важно не то, что он думает. А то, как поступит.

С т а л и н. А как он поступит?

М о л о т о в. Он поступит правильно. Он знает, чем рискует.

С т а л и н. Чем?

М о л о т о в. Всем. Собственной жизнью. Жизнью своей семьи. Всем.

С т а л и н. История знает случаи, когда это не останавливало человека.

М о л о т о в. Михоэлс не фанатик. Для этого он слишком любит жизнь.

С т а л и н. Ладно. Допустим. Что он еще сказал?

М о л о т о в. Всё. Больше ничего существенного.

С т а л и н. Всё? (Взял отчет Хейфица, нашел нужное место. Читает.) «И злобно заявил, неизвестно к кому обращаясь, что пусть ему не дана роль Моисея, но и роль Корея или Дафана ни одна сволочь его играть не заставит». Это, по-твоему, ничего существенного? «Неизвестно к кому обращаясь». Известно! Он обращался ко мне. И сказал, что я — сволочь! А? Это несущественно?

М о л о т о в. Он имел в виду скорее меня.

С т а л и н. Тебя? Ты для него — никто. Он. Сказал. Мне. Что я — сволочь. Как тебе это нравится?

М о л о т о в. К тому времени он был уже достаточно пьян. И вряд ли отдавал себе отчет в том, что говорит.

С т а л и н. Ты прав. Не будем обращать на это внимания. Пока. Почему? Потому что он нам сейчас нужен. И он это знает. И это знаем мы. Отложили вопрос. Реакция на вчерашнее голосование в ООН по палестинской проблеме?

М о л о т о в. Для нас — в высшей степени положительная. Первыми за создание Еврейского государства голосовали Соединенные Штаты. Громыко — в конце. «За» были тридцать три делегации. «Против» — тринадцать, в их числе все арабские страны. Во всех еврейских поселениях Палестины всю ночь шли митинги. Советский Союз благодарили за поддержку.

С т а л и н. Когда евреи намерены объявить о создании своего государства?

М о л о т о в. Скорее всего, 14 мая 1948 года. В этот день с территории Палестины уйдет последний британский солдат.

С т а л и н. Они понимают, что в тот же день начнется война с арабами?

М о л о т о в. И очень хорошо. Они уже начали переговоры с нашими людьми в Румынии о продаже им оружия для Хаганы. Деньги они рассчитывают собрать при помощи еврейских организаций в США.

С т а л и н. Это хорошо. Очень хорошо. Мы не заинтересованы в том, чтобы молодое Еврейское государство в Палестине было раздавлено арабами в первые дни своего существования. Поэтому мы продадим евреям оружие. Разумеется, тайно. И научим эффективно его использовать. А потом мы будем продавать оружие и арабам. И что мы получим в итоге?

М о л о т о в. Перманентный вооруженный конфликт.

С т а л и н. Правильно. Обе стороны будут зависеть от нас. В результате весь Ближний Восток станет зоной нашего влияния, а поток евреев-переселенцев из воюющей Палестины неизбежно переадресуется в Крым. И через них в зоне нашего влияния окажется и Конгресс Соединенных Штатов. Как на результаты голосования в ООН отреагировали у нас?

М о л о т о в. О реакции можно судить по публике Политехнического музея. Был творческий вечер театра ГОСЕТ. Когда пришло сообщение, Михоэлс прервал концертный номер и объявил: «Мой герой, Вениамин III, отправившийся на поиски Земли обетованной, спрашивал: „Где же она, святая наша земля?“ Он не знал ответа. Сегодня в Организации объединенных наций товарищ Громыко дал нам ответ на этот вопрос. Палестина — вот где святая наша земля».

С т а л и н. И что?

М о л о т о в. Зал аплодировал стоя. Мне сообщили, что овация длилась ровно двенадцать минут.

С т а л и н. Двенадцать минут? Это очень много.

М о л о т о в. Вам аплодируют и по часу.

С т а л и н. Тебе не кажется, что Михоэлс слишком часто оказывается у нас под ногами?

М о л о т о в. У нас под ногами оказывается не Михоэлс, а еврейский вопрос.

С т а л и н. Может, пора его наконец решить?

Входит Поскребышев.

П о с к р е б ы ш е в. Прибыл Абакумов.

С т а л и н. Хорошо. Пусть подождет.

«Мосфильм».

Просмотровый зал

На экране — «Колыбельная» Дзиги Вертова. В зале — Михоэлс. Он, не отрываясь, смотрит на экран.

«Мосфильм». Главный корпус. Ночь

Открывается неприметная дверь в стене. Выходит Михоэлс.

Пустырь. Зима

По узенькой тропинке, прихрамывая, идет человек в добротной шубе. Это Михоэлс. Слышен собачий лай.

Из темноты выскакивают несколько бродячих собак. Окружают Михоэлса. Тот угрожающе поднимает палку.

И обрушивает ее на голову самого крупного и агрессивного пса.

Кремль. Кабинет Сталина

С т а л и н. Человеку почти открытым текстом предлагают один из высших государственных постов страны — должность Председателя Верховного Совета Еврейской Советской Социалистической Республики, а он упирается как бык, которого тащат на бойню.

А б а к у м о в. Черт их, этих евреев, поймет. Все у них не как у людей.

С т а л и н. Что он болтал о роли Корея? Никто не предлагает ему роль Корея. Если на то пошло, ему предлагают роль Моисея… И все-таки упирается! Что там у вас по наружному наблюдению за этим ослом? Читайте.

А б а к у м о в. Ничего существенного, товарищ Сталин. (Раскрывает папку, читает.) «17.12.47. Объект получил в Комитете по Сталинским премиям командировку в город Минск для просмотра спектаклей Белорусского театра имени Я. Купалы, выдвинутых на соискание Сталинской премии. Срок командировки с 7 по 14 января 48-го года. Заехал в ВТО, договорился, что ВТО командирует с ним в Минск театрального критика Ю. Головащенко. Заказал билет на скорый поезд Москва — Минск на 7 января… 22.12.47. Объект отправил с курьером два пригласительных билета на спектакль „Фрейлехс“ в посольство США на имя Арвелла Гарримана…»

С т а л и н. Стоп. Еще раз прочитай.

А б а к у м о в. «Объект отправил с курьером два пригласительных билета на спектакль „Фрейлехс“ в посольство США на имя Арвелла Гарримана…»

С т а л и н. Минутку! (Поднимает телефонную трубку.) Молотова мне, срочно. (Пауза.) Напомни мне, Вячеслав Михайлович. Наш общий друг говорил, кажется, что Гарриман был в его театре на спектакле «Фрейлехс»? Или я ошибаюсь?

Г о л о с М о л о т о в а. Нет,p не ошибаетесь, Иосиф Виссарионович. Действительно говорил. В разговоре со мной. Расшифровка этого разговора у вас. Мне подойти?

С т а л и н. Нет-нет, не нужно. (Кладет телефонную трубку. Берет со стола спичечный коробок. Сжимает его в руке так, что спички разлетаются по ковру. Абакумову.) Я хочу поручить вам особо секретное и очень важное задание. Речь идет о ликвидации врага советской власти…

ГОСЕТ. Репетиционный зал

На сцене — актеры в костюмах.

М и х о э л с. На сегодня все. Понимаете, просто следует помнить, что если мы будем думать только о себе, а не об избавлении народа от горя, ничего не получится. Мне предстоит командировка в Минск. Так что до следующей встречи. Да, если я в Минске задержусь, репетиции будет вести Зускин, а мою роль пусть готовит Цибулевский.

ГОСЕТ. Кабинет Михоэлса

Р о х е л е. Соломон, звонили из Комитета по Сталинским премиям…

М и х о э л с. Если бы ты знала, как мне не хочется ехать. Я болен. Чувствую себя мерзко.

Р о х е л е. Так что? Один Михоэлс знает дорогу в Минск?

М и х о э л с. Фадеев настаивает.

Р о х е л е (достает блокнот). Ну, в общем, срок командировки с 7 по 14 января 1948 года. Просили позвонить и договориться о подробностях с Голубовым-Потаповым… Шлемочка… Это тот самый… Который ругал фрески Шагала…

М и х о э л с. Я помню… Спасибо, золотко.

Коммунальная квартира

Ася разговаривает по телефону.

А с я. Ирочка, здравствуй , моя дорогая! Это Ася Потоцкая.

Ж е н с к и й г о л о с. Здравствуй, дорогая, как поживаешь?

А с я. Как в сумасшедшем доме без врача. Ирочка, я что звоню. Седьмого января к вам приезжает Соломон. Ты же знаешь его, да к тому же хромого. Ты там, если что, пригляди за ним. По части баб не утруждай — статус неуловимого подтвержден во всех инстанциях. …Спасибо большое, привет и поцелуй. …Он приедет скорым Москва — Минск седьмого утром… Спасибо тебе заранее. Сергею мой пламенный привет.

В коридор выходит Михоэлс в шубе.

А с я. Ты куда собрался? Сегодня спектаклей нет.

М и х о э л с. Вот решил повидаться с людьми, попрощаться.

А с я. Ты еще куда-то дальше собираешься из Минска? Я не ревную, но мне надо положить тебе какие-то вещи: белье, носки, рубашки…

М и х о э л с. Асенька, семь дней могут оказаться длиною в жизнь. (Целует ее.)

А с я. Не хандри, ты устал, немного отвлечешься от суеты.

ГОСЕТ

Рохеле печатает на машинке. Входит Михоэлс.

М и х о э л с. Радость моя, я сегодня уезжаю.

Р о х е л е. Соломон билет брала я, так что я в курсе. Откуда такая мрачность? Подумаешь, три-четыре дня, так он уже и с рабочими сцены и с гардеробщицами поручкался…

М и х о э л с. Знаешь, дитя мое, в моем возрасте это могут быть такие три дня, что и врагу не пожелаешь. Вот я и зашел попрощаться.

Р о х е л е. Я рада, что ты зашел, тем более что я приду на вокзал.

М и х о э л с. Спасибо, девочка, ты мой дружок. (Обнимает ее и целует.)

В коридоре театра. Михоэлс держит Зускина за лацкан, в глаза не глядит.

М и х о э л с. Зуса, на всем хозяйстве остаешься ты.

З у с к и н. Шломеле, ты уже сего-дня это говорил.

М и х о э л с. Этот театр — все, что я сделал за всю жизнь. Береги его.

З у с к и н. Ты себя плохо чувствуешь вот и нервничаешь. Когда едем на вокзал?

М и х о э л с. Мне надо заехать еще Асю поцеловать.

З у с к и н. Ты утром с ней не попрощался?

М и х о э л с. Я еще к Капице хотел заехать.

З у с к и н. Тогда поехали.

Коммунальная квартира

Звонок. Ася открывает дверь. На пороге стоит Михоэлс.

М и х о э л с. Асенька, родная моя…

А с я. Ты что-то забыл? Не заходи, я вынесу.

М и х о э л с. Я забыл сказать тебе, что я тебя очень люблю…

А с я. Ты совсем рехнулся. Мы ведь попрощались утром. Я тебя тоже люблю, ты ведь вся моя жизнь. Хочешь, я поеду тебя провожать?

М и х о э л с. Не надо. Я просто хотел на тебя еще раз взглянуть.

А с я. Ты вернешься через неделю.

М и х о э л с. Думаешь?

Обнимает ее еще раз, целует. Выходит, прикрыв за собой дверь.

Ася стоит у окна и видит, как он садится в машину.

Звонит телефон. Ася поднимает трубку.

А с я. Да? Слушаю!

М у ж с к о й г о л о с. Здравствуйте, Ася. Это академик Капица.

А с я. Здравствуйте, Петр Леонидович! Вам, наверное, нужен Соломон? Он только что уехал. К а п и ц а. Я знаю. Он только что был у меня и очень удивил. Нет, я конечно был рад его видеть, но мы не так часто встречаемся, чтобы прощаться, расставаясь на неделю.

А с я. Петр Леонидович, он чем-то взбудоражен, я сама не могу этого объяснить. Простите за беспокойство.

К а п и ц а. Да нет, я сам удивился и решил вас спросить: может, что-то случилось?

А с я. Нет, всё в порядке.

К а п и ц а. Странно…

Лубянка

У тротуара перед зданием стоит «эмка». Из подъезда выходит молодой мужчина в военной форме с вещмешком за спиной. Садится в машину. Достает из кармана пачку папирос «Казбек».

В о е н н ы й (водителю). Спички есть?

Водитель достает спички, мужчина прикуривает.

В о д и т е л ь. А где начальство?

В о е н н ы й. А начальство на другой машине поедет… Ты покрышки-то запасные взял? А то до Минска дорога разбитая…

В о д и т е л ь. Ничего, доедем.

На фронте труднее было.

В о е н н ы й. Это точно. Вон они! Трогай!

Из ворот выезжает еще одна машина. «Эмка» пристраивается вслед за ней.

Москва. Белорусский вокзал

По перрону идут Михоэлс и Зускин.

М и х о э л с. Приеду из Минска — начнем репетировать второй акт…

Стук в стекло. Михоэлс поворачивает голову. Из окна вагона с ним раскланивается человек.

М и х о э л с (приподнимает шляпу, раскланивается, отворачивается). Голубов, сука… Ночевал он здесь, что ли?

З у с к и н. Одиннадцать лет ты не можешь простить ему вшивенькую статейку!

М и х о э л с. Не статейку, а поклеп на Шагала. «Обезображенные маски еврейского балагана»… «Квазиеврейский лоск»… Я когда-то мечтал набить ему морду…

З у с к и н. А теперь?

М и х о э л с. Пусть живет…

Поезд. Вагон

Поезд отходит от перрона. Михоэлс машет провожающим. Идет по коридору. Заглядывает в купе, где сидит Голубов.

М и х о э л с. В одном вагоне едут два еврея. Как тут не разговориться? «Простите, вы куда направляетесь?» — «Я в Минск». — «А откуда?» —

«Из Пинска!» — «Да что вы! А я из Минска в Пинск и в том же вагоне!

Неисповедимы наши пути-дороги«. (Снимает шапку и кланяется.) «Значит, будем суседями!»

Смоленское шоссе

Метель. Две «эмки» проезжают мимо указателя «Минск — 700 километров». Дорога скользкая, одну из машин заносит.

Один из пассажиров при заносе ударяется головой.

П а с с а ж и р (недовольно). А поосторожней ты не можешь?

В о д и т е л ь. Извините, товарищ полковник, дорога плохая. Ничего.

На фронте труднее было…

Поезд. Двухместное купе

Хорошенькая официантка ставит на стол графинчик коньяка и закуски.

М и х о э л с. Графинчик здесь, а графиня меня покидает?!

О ф и ц и а н т к а. Не насовсем!

М и х о э л с. Как мало надо, чтобы жизнь обрела смысл! Замерзнете — приходите греться!

Наливает себе коньяк, но не пьет. Голубов уже улегся. Он лежит и читает газету.

Михоэлс прикладывает ладонь к заиндевевшему стеклу.

Минск. Вокзал

Московский «скорый» с пыхтением подтягивается к первой платформе. Через окно уже видна делегация встречающих, представляющих все слои белорусского официоза.

Поезд останавливается. Михоэлсу помогают спуститься с высокой подножки. Окружают плотным кольцом. Несмотря на это, Михоэлс видит стоящую несколько поодаль Ирину Дмитриевну — жену генерала Трофимова. Хромая, он подходит к ней.

И р и н а. Соломон! Сколько времени мы не виделись?

М и х о э л с. Ирочка, вы не читали нового указа? Женщин, которые хорошеют, невзирая на годы, будут отнимать у мужей и передавать претендентам.

И р и н а (смеется). Расскажите это Сергею, он на уши поставит весь округ в поисках этого указа.

М и х о э л с. Он просто поставит меня к стене. Но как вы здесь оказались?

И р и н а. Из центра пришел приказ забрать вас и дать вам день отдохнуть. Мне точно известно, что у вас сегодня выходной, поскольку вы явились на день раньше. Сергей уже знает и будет к обеду.

Ж е н с к и й г о л о с (из толпы встречающих). Соломон в своем репертуаре! Сейчас с вокзала уведут.

М и х о э л с (подходит к Голубову). Ася передала меня из рук в руки. Патруль прибыл. Езжайте в горком, мне заказан «люкс» в «Центральной». Я в гости, потом туда. Завтра у нас БЕЛГОСЕТ, смотрим «Тевье-молочника», десятого самое основное — «Константин Заслонов» и одиннадцатого в оперном — «Алеся». На просмотры, несмотря на морозы, приходить по мере возможности трезвым.

Сопровождающий Ирину старшина подхватывает чемодан Михоэлса. Они идут к машине. Голубов смотрит Михоэлсу вслед.

МГБ Белорусской ССР

В кабинете идет совещание. За столом сидят несколько офицеров МГБ. Табачный дым плавает слоями.

Г е н е р а л. Установка на следующие три дня: плотное наблюдение за артистом, уточнение обстановки и условий ликвидации.

П е р в ы й п о л к о в н и к. Судя по тому, как его встречали, он будет постоянно в окружении больших групп людей.

В т о р о й п о л к о в н и к. Совмин закрепляет за ним машину, с ним будет представитель Комитета по делам искусств республики.

Г е н е р а л. А Голубов-Потапов на что?! Не может отвести его от всех этих левреток. Пусть включается в дело.

Квартира генерала Трофимова

Столовая. Накрытый стол. Слышен плеск воды в ванной комнате. Входит Сергей.

С е р г е й. Где Соломон?

И р и н а. Ванну принимает. Я ему твой халат дала.

На пороге ванной появляется Михоэлс в махровом халате Сергея. Полы халата волочатся по полу.

М и х о э л с. Прошу «Турецкий марш»! Мне срочно нужен паланкин!

Я вице-король Индии! (Танцует, напевая «Турецкий марш».)

Ирина и Сергей смеются. Бьют часы — одиннадцать раз.

С е р г е й. Ну что — отбой! Завтра рабочий день. Утром я тебя доставлю в гостиницу. Давай заранее договоримся, что ночь перед отъездом ты проведешь у нас.

М и х о э л с. Идет.

В комнату вбегает мальчик лет четырех.

М а л ь ч и к. Ура-а-а-а! Впере-е-ед!

Вскакивает на диван и начинает на нем прыгать. Вслед за мальчиком в комнате появляется пожилая женщина.

Ж е н щ и н а. Сашенька! Сашенька! Не прыгай! Вот хулиган! (Ирине.) Не хочет спать…

И р и н а. Сашенька, иди в постельку.

С а ш е н ь к а. Не хочу в постельку! Ура-а-а-а!

М и х о э л с. Можно мне? (Берет ребенка на руки, тот замолкает, пораженный сперва его уродством, а потом — добрым выражением глаз.) Ну что, малый? (Поет.) «Ночь приходит на порог…»

Мальчик кладет голову ему на плечо и закрывает глаза. Михоэлс поет колыбельную из фильма «Цирк».

Гостиница «Центральная». Вестибюль

Входит Михоэлс. К нему подскакивает Голубов.

Г о л у б о в. Соломон Михайлович, мы тут уже в милицию хотели звонить. Город еще беспокойный, бандеровцы, бандиты…

М и х о э л с. Слушайте, Голубов, за последние годы убили шесть миллионов евреев. Так что, если что — не я первый, не я последний… Ну что вы, на «Тевье-молочника» пойдете или ну его? И не балет, и на идише…

Г о л у б о в. Балет не балет, а послали в командировку — так надо идти. А что дальше?

М и х о э л с. Сегодня мы идем в местный еврейский театр. Завтра — на «Константина Заслонова».

Г о л у б о в. Мой старый приятель звал нас на свадьбу — это будет большой подарок молодоженам.

М и х о э л с. Я приглашен к старому другу — генералу Трофимову.

Г о л у б о в. Ну время есть еще — договоримся…

Дача Цанавы

Один из московских «гостей» звонит по телефону.

Гостиница «Центральная»

В номере Голубова-Потапова звонит телефон. Он берет трубку. Телефон стоит на столе, возле окна. В окно видны несколько человек, ждущих кого-то у входа в гостиницу.

Г о л у б о в. Да? Нет, сегодня ничего не выйдет… Да, я с ним говорил…

Голубов видит в окно, как Михоэлс выходит из гостиницы. Люди устремляются к нему, он оказывается в плотном человеческом кольце.

Г о л у б о в (почти истерически). Что я могу сделать, если у меня забрали Михоэлса?! Да… да… я понимаю… Конечно…

Театр. Фойе

Накрытые для банкета столы.

Из-за закрытых дверей зрительного зала слышны выстрелы, неразборчивые крики, пулеметные очереди и наконец — взрыв гранаты и бравурная музыка.

Мгновение тишины и одинокий звук аплодисментов — так, словно хлопает всего один человек. Потом к нему присоединятся второй, третий… Аплодисменты стихают. Дверь зрительного зала распахивается. В фойе выходят Михоэлс, Голубов, директор театра и еще несколько человек.

Дача Цанавы

Телефонный звонок. Московский «гость» берет трубку.

«Г о с т ь». Да? Спектакль закончился, начался банкет. Вас понял.

Театр. Кабинет директора

Голубов кладет телефонную трубку. Выходит из кабинета, спускается в фойе, где идет банкет. Выступает Михоэлс.

М и х о э л с. …Друзья мои, я сер дечно благодарю вас за столь теплый прием.

За столом — еще не успевшие раз-гримироваться актеры в костюмах партизан. Михоэлс сидит во главе стола.

К нему пробирается Голубов.

Г о л у б о в. Соломон Михайлович, так что мне сказать людям? Нас ждут на свадьбе…

М и х о э л с. Что вы ко мне пристали с этой свадьбой, как банный лист к заднице?! В 23.00 придет машина от Трофимова. Я уже с ним договорился…

Г о л у б о в. Но там все будут очень расстроены… Они так просили…

М и х о э л с. Извинитесь перед ними за меня и передайте мои поздравления. Большего я никак сделать не могу…

М о л о д а я а к т р и с а. Соломон Михайлович!

М и х о э л с. Да, золотце мое.

М о л о д а я а к т р и с а. Не кажется ли вам, что в современных пьесах мало говорится о любви?

М и х о э л с. Смотря о какой любви. О любви к родине — вполне достаточно…

Дача Цанавы

Телефонный звонок.

Театр. Кабинет директора

Голубов опять звонит по телефону…

Г о л у б о в. Да, отказался окончательно… В 23.00 за ним должна прийти машина от генерала Трофимова… Да, вас понял…

Театр. Фойе

Банкетный стол уже имеет довольно обглоданный вид. Один из актеров произносит тост.

А к т е р. Наша героическая эпоха еще породит новых Шекспиров!..

М и х о э л с. Молодой человек, дайте нам со старым разобраться! Старик и сейчас достаточно современен. У меня иногда даже дух захватывает — насколько… Нам всем нужно учиться у него…

М о л о д а я а к т р и с а. Соломон Михайлович, я осенью была в Москве, видела все ваши спектакли, кроме «Короля Лира»… Такая досада…

М и х о э л с. Это легко поправить… (Встает, легко подхватывает девушку, приподнимает; та вскрикивает от неожиданности.) Ты — Корделия. Умирай! Ап!

Соломон Михоэлс в спектакле «Король Лир»

Актриса «умирает», перевесившись через плечо Михоэлса. Держа ее на плече, он выходит в центр фойе. Все замирают. Это уже не Михоэлс. Это — несчастный король Лир с мертвой дочерью на руках…

М и х о э л с — Л и р.

Мою бедняжку удавили! Нет, не дышит!

Коню, собаке, крысе можно жить,

Но не тебе. Тебя навек не стало.

Навек, навек, навек, навек, навек! —

Мне больно. Пуговицу расстегните…

Благодарю вас. Посмотрите, сэр!

Вы видите? На губы посмотрите!

Вы видите? Взгляните на нее!

Михоэлс — Лир умирает. Присутствующие аплодируют. У многих на глазах слезы. Когда аплодисменты стихают, бьют часы — один раз. На них половина одиннадцатого.

К зданию театра подъезжает машина. Останавливается.

Михоэлс помогает «Корделии» подняться с пола и вновь усаживается за стол. В фойе появляется вахтер.

В а х т е р. Товарищ Михоэлс, там за вами машина пришла…

М и х о э л с. Ну что же, друзья мои, давайте прощаться… (Встает.)

Рядом с ним мгновенно оказывается Голубов.

М и х о э л с. Вы со мной?

Г о л у б о в. Если вы не передумали…

М и х о э л с. С вами передумаешь… Поехали.

Актеры тянутся к Михоэлсу, стремятся что-то сказать ему напоследок, провожают до машины. На улице метель.

Михоэлс и Голубов садятся в машину и уезжают.

Актеры еще толпятся у дверей театра, когда подъезжает еще одна машина. Из нее выходит Сергей.

С е р г е й. Где Соломон Михайлович?

А к т р и с а — «К о р д е л и я». Только что уехал…

Улицы полуразрушенного города

Машина выезжает на шоссе. Сворачивает на боковую дорогу, над которой висит знак «кирпич». Подъезжает к глухим металлическим воротам. Ворота открываются. Машина заезжает во двор дачи главы МГБ Цанавы. Ворота медленно закрываются за ней.

Титры: «Указ Президиума Верховного Совета СССР. О награждении орденами генералов и офицеров Министерства государственной безопасности СССР. За успешное выполнение специального задания Правительства наградить: орденом Красного Знамени генерал-лейтенанта ЦАНАВА Лаврентия Фомича; орденом Отечественной войны 1-й степени: 1. Старшего лейтенанта КРУГЛОВА Бориса Алексеевича. 2. Полковника Лебедева Василия Евгеньевича. 3. Полковника Шубнякова Федора Григорьевича

Председатель Президиума Верховного Совета СССР Н. ШВЕРНИК

Секретарь Президиума Верховного Совета СССР А. ГОРКИН«.

По мотивам книги Виктора Левашова «Убийство Михоэлса».

Танкред Голенпольский — писатель, журналист, культуролог-американист, переводчик. «Михоэлс. Обыкновенное убийство» — его дебют в качестве кинодраматурга.

Юлия Глезарова — кинодраматург, журналист, историк. Выпускница сценарного факультета ВГИКа, автор четырех полнометражных сценариев.

p