Я люблю смотреть, как умирают дети.

В.Маяковский

Слово-перевертыш в советской культурной традиции часто обретало собственную жизнь и, переворачивая изначальный смысл, вносило свои поправки в человеческие судьбы. Говорили, что змея может сломать хребет, если попытается ползти по генеральной линии партии со всеми ее изгибами и вывертами. Едва отстрелявшись по «левому уклону», набрасывались на правоуклонистов, потом столь же внезапно выявляли и терзали «примиренцев», а завершали мощным ударом по «перегибам на местах». Не всякий художник поспевал вписываться в эти повороты, не всякий выходил из них невредимым.

Главрыба, избранная Михаилом Булгаковым как образец чудовищного перевертыша «Абырвалг», жила своей жизнью в качестве художественного образа. В 1928 году ихтиолог-любитель и поэт Багрицкий написал цикл стихов о рыбоводах, где фигурировала Главрыба, выращенная рыбоводами на погибель, для принесения в жертву к столу обывателя:

...Луной открывается ночь. Плывет
Чудовищная Главрыба.
Крылатый плавник и сазаний хвост:
Шальных рыбоводов ересь.
И тысячи студенистых звезд
Ее небывалый нерест.
О, сколько ножей и сколько багров
Ее ударят под ребро!

Далее описывается трагедия гибели Главрыбы и отношение к ней рыбовода: «Он вывел ее. Он вскормил ее. И отдал на растерзанье».

Главрыба оказалась неисчерпаемо богатым смысловым знаком, который, возможно, и сам Багрицкий понимал интуитивно. Главрыба в данном описании не что иное, как новый тип советского сверхчеловека-героя, который выведен и вскормлен партией, чтобы потом отдать за нее жизнь. Есть у нее и вторая важная функция: она нерестится, выращивая за собою следующие поколения таких же самоотверженных рыбин. То есть живет в следующих поколениях. Главрыбе противопоставлен в этом же цикле стихотворений карп-обыватель, который никем не выведен, ничему не служит, живет пустой мещанской жизнью и ценен становится лишь в момент, когда его подают к столу.

Он бросил студеную глубь,
Кустарник, звезду на зыбях,
С пушистой петрушкой в зубах,
Дымясь, проплывая к столу.

На этот стихотворный посыл вскоре пришел ответ из Ленинграда. Поэт Н.Олейников, главный редактор детского журнала «Ёж», близкий к группе поэтов-обэриутов, в стихах дал ответ, что и жизнь обычной рыбы, политически несознательной и неразвитой, имеет свою ценность:

Маленькая рыбка,
Жареный карась –
Где ж ваша улыбка,
Что была вчерась?..
Злые люди взяли
Рыбку из сетей,
На плиту послали,
Просто, без затей…
Белая смородина,
Черная беда!
Не гулять карасику
С милой никогда…
Так шуми же мутная
Невская вода!
Не поплыть карасику больше никуда.

На Багрицкого эти строки произвели впечатление. Он их запомнил. Чуть позже, несколько видоизменив, ввел в официозный мейнстрим и даже в святая святых – советскую школьную программу.

В 1931 году у советской власти дошли руки до поэтов-обэриутов, начались аресты. Досталось и Олейникову. Стихотворение «Карась» публично разнес влиятельный Николай Асеев; в качестве примера ухода заблуждающихся поэтов назад, к пушкинским традициям стихотворчества, он избрал именно «Карася». Голос обличителя был услышан властями: поэта Олейникова со временем поправили. Крепко поправили (расстреляли).

Багрицкий же, находясь на пороге смерти (он умрет в феврале 1934 года), активный рапповец (ее вожди будут объявлены врагами народа чуть позже), почувствовал конъюнктуру и от себя дал ответ «Карасю», переделав его строки в пафосную поэму «Смерть пионерки»:

Белая палата, крашеная дверь,
Валя, Валентина, что с тобой теперь?..
А внизу склоненная
Изнывает мать:
Детские ладони
Ей не целовать.
Духотой спаленных
Губ не освежить.
Валентине больше
Не придется жить…
Возникай содружество
Ворона с бойцом, –
Укрепляйся мужество
Сталью и свинцом…
Чтобы в этом крохотном
Теле – навсегда
Пела наша молодость,
Как весной вода.

Посмертная судьба подмосковной пионерки Валентины Дыко – прообраза героини поэмы, умершей (как пояснил Багрицкий деткорам «Пионерской правды» в феврале 1930 года, когда он квартировал в кунцевском доме семьи Дыко) в двенадцатилетнем возрасте от скарлатины, поистине невероятна. Она стала символом мистицизма советской пионерии – квазирелигии, созданной на заре эпохи «культа личности».

Фабула поэмы – девочка умирает от скарлатины, мать умоляет ее надеть крестильный крестик, девочка отвечает из последних сил пионерским салютом и в предсмертном бреду окружена пионерскими отрядами, трубами и барабанами – не оригинальна. В те дни, когда Асеев громил злосчастного «Карася», 11 октября 1931 года Максим Горький прочел Сталину и Ворошилову свою поэму «Девушка и смерть», написанную еще до революции, и заслужил высшую сталинскую оценку: «Эта штука сильнее, чем «Фауст» Гёте (любовь побеждает смерть)». Багрицкий поспешил создать свою трактовку девочки, побеждающей смерть. Сюжет воинствующего атеизма на смертном одре был распространен еще в XIX веке (отражен, например, в картине Ильи Репина «Отказ от исповеди»), даже умирающему Пушкину Николай I рекомендовал «умереть по-христиански».

Литературоведы, разложив поэму «Смерть пионерки», что называется, на атомы, нашли архетипические связи и со стихотворением Шишкова «Умирающее дитя», и с народными обрядами «умершей невесты», восходящими к дохристианским временам. Но Багрицкий, скорее всего, черпал вдохновение в случае, которому сам стал очевидцем, когда, выехав на охоту, заночевал в доме крестьянина Селиванова в Пикозере: крестьянская девочка-пионерка Вера, провалившаяся на весеннем льду и сильно болевшая, отказала матери в том, чтобы поцеловать «исцелительную» икону, и через несколько часов умерла.

Однако поэма Багрицкого не исчерпывается пересказом этой истории, она полна гораздо более глубоких символов и смыслов. В этом и состоит секрет ее популярности и долговечности. Менее всего она атеистична. Багрицкий принадлежал к тому поколению советских пропагандистов, кто являлся скорее богоборцем, чем атеистом. Бог есть, но его власть над людьми низвергнута. Композиционно поэма напоминает памятник Иуде в Свияжске, на открытии коего присутствовал Троцкий: левой рукой Иуда срывал петлю со своей шеи, а правой, сжатой в кулак, грозил небесам. «Мы на небо залезем, прогоним всех богов». Идея победоносного восстания революционного человечества против бога оказалась живучей. Для иллюстрации вспомним снятый в 1962 году мультфильм Ю.Прыткова и В.Бордзилевского по сценарию Е.Аграновича «Небесная история», где главные герои – бородатый бог (очевидно, Саваоф) и Илья-пророк – тщетно пытаются остановить воздухоплавание и покорение космоса. После их неудач мятежный ангел поступает в авиаучилище.

История с Валей-пионеркой отчасти была придумана Багрицким, за что его упрекала мать умершей девочки (через тридцать лет после смерти поэта она поставит крест на могиле дочери). В подмосковном в то время Кунцеве, в доме 5 по улице Пионерской в 20-е годы поселился железнодорожник Михаил Дыко, а у него две комнаты снимал поэт Багрицкий с семьей. С хозяевами дома Багрицкий был не в ладах. Уже съехав от них, он написал стихотворение «Человек предместья», из которого следует, что к Багрицкому запросто приезжали из Москвы революционные поэты, писатели, журналисты и засиживались допоздна, чем озадачивали хозяев. Жена домовладельца рано утром доила коров и гремела бидонами, что, в свою очередь, не нравилось поэту.

Брат Михаила Дыко Василий, белый офицер, служил у Врангеля и ушел в эмиграцию, а сам Михаил еще с двумя братьями состоял в партии эсеров, за что одного из них дважды арестовывала московская ЧК. Зато через своего сына Всеволода Багрицкий подружился с дочерьми домовладельца Антониной и Валентиной. Учились они, очевидно, в школе № 1 через дорогу, где в феврале 1920 года в детском приюте погибла от голода младшая дочь Марины Цветаевой Ирина.

Какой была Валя при жизни? По странному капризу официальной советской идеологии девочке не придумали, как другим знатным пионерам, канонического жития. Но и правдивых историй из ее жизни не сохранилось. Единственное живое свидетельство – краткое упоминание в автобиографической повести «Легенда об учителе» ее двоюродной сестры и ровесницы Галины Севериной, жившей в соседней Немчиновке: «…стихи Поэта. Когда-то он считывал их с коробка из-под астматоловых папирос, сидя на крыльце кунцевского дома. Мы с Валей слушали и смотрели в ясное вечернее небо с загоревшейся одинокой звездой. Последнее лето Валиной жизни…»

Это было, если исходить из пояснений Багрицкого, лето 1929 года. Как раз тогда у верующих отобрали находившуюся возле Валиного дома церковь Серафима Саровского – сразу после того, как здание было отреставрировано силами верующих. По некоторым сведениям, здание церкви было отдано Сетуньской больнице и именно в нем разместился корпус, куда через полгода попала заболевшая скарлатиной Валя. Вот и все стихотворение.

Дальше начинается конфликтная фабула. Мать принесла Валентине не просто крестик, но крестильный, то есть обладающий, по народным поверьям, магической силой. Валентина могла бы надеть крестик – просто чтобы успокоить мать. Но для нее, похоже, крестик тоже имеет свое мистическое значение. Он символизирует то темное, отжившее, против чего она принесла клятву борьбы, вступая в ряды пионеров. На ее стороне тоже сила стихий: «бешенство ветров», сопровождающие колонны пионерских дружин грозовые тучи, «моря ревучие», молнии… «Валя, будь готова!» – восклицает гром». Из последних сил она сохраняет верность клятве, отдавая пионерский салют.

И, наконец, мотив пионерско-комсомольской загробной жизни среди павших комсомольцев-героев в одном строю с этой революционной Вальгаллой:

Но в крови горячечной
Подымались мы,
Но глаза незрячие
Открывали мы…
[…]
Чтоб земля суровая
Кровью истекла,
Чтобы юность новая
Из костей взошла.

Это уже не безобидный «Карась». Слова поэта оказались пророческими. Посмертная слава Вали-пионерки превзошла все мыслимые ожидания. На ее могиле принимали в пионеры. Умер создатель ее образа Эдуард Багрицкий, пережив ее всего на два года и не успев, как другие рапповцы, попасть в число «врагов народа»… Вместо него арестовали и отправили в ГУЛАГ на восемнадцать лет его вдову Лидию. Кружок революционных литераторов, собиравшихся на дому у Багрицкого, арестовали, а их организатором и заправилой объявили Михаила Дыко, отца Вали-пионерки. Его и брата расстреляли, еще два брата сгинули в лагерях. Их били на допросах молодые комсомольцы-чекисты, воспитанные на поэме Багрицкого «Смерть пионерки».

И опять перевертыш смысла. То, что вчера воспевалось, сегодня стало анафемой. Валю-пионерку решительно подвинул на пьедестале новый «пионер номер один» – погибший через два года после нее Павлик Морозов. На самом деле Валентине могли бы, конечно, придумать каноническую биографию (нарисовали же на единственной сохранившейся фотографии Павлика пионерский галстук, хотя он никогда не был пионером, да и пионерского отряда в его деревне не было). Однако у Павлика было решающее преимущество: написав донос на своего отца, он, хоть и не был пионером, выполнил ту заповедь, которая была хорошо известна бывшему семинаристу Сталину: «Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня».

Создавался новый культ – культ отца народов. И главными его жрецами стали пионеры-доносчики. Валя-пионерка вписывалась в этот образ туго. Отринув материнский крестик, она не отказалась ни от матери, ни от отца, а для пионерки номер один это было плоховато. Некую Валю Макееву убил отчим по наущению матери. Типичная, хотя и скверная, бытовая история. Однако ее разукрасили: якобы убили девочку за то, что она хотела рассказать своей пионервожатой о происках вредителей. Так появилась новая Валя – пионерка, так сказать, нового типа. Почин подхватили на местах. Колю Мяготина, застреленного колхозным сторожем, объявили павшим от рук озверевших кулаков; его имя до сих пор носит крупная улица в Кургане.

Однако где взять столько убитых детей, чтобы подвиг Павлика Морозова растиражировать по-стахановски? В ЦК азербайджанского комсомола придумали пионера Гришу Акопяна, никогда не существовавшего. Согласно легенде он героически сдал своего отца и, разумеется, убит за это. Тут был двойной смысл: донос на отца плохо вязался с местными патриархальными традициями, так что пусть наш пионер будет, конечно, герой, но все-таки армянин…

В СССР ширилось движение пионеров-«дозорников». Это были доносчики-профессионалы, одержимые шпиономанией. Оказалось, что стать героем легко. Витя Гурин и Павлик Манин доносили на верующих, Кычан Джакыпов на священника, Василиса Килина на соседей, Мотя Тараданова на ссыльных, Женя Рыбин на беспризорных, Миша Дьяков на невышедших на трудовую повинность, брат и сестра Мальцевы на домашние антисоветские разговоры отца, Коля Рябов на брата. Получили ордена два брата и три сестры Артемовы, которые написали доносы на 172 человека. Председатель комитета по заготовкам премировал велосипедом пионера-доносчика Шишкина, после чего сам стал жертвой доноса и расстрелян. Пионер-герой Миша Гордиенко, когда один из «разоблаченных» им людей был расстрелян, получил за это именные часы, пионерский костюм, сапоги и годовую подписку на газету «Ленинские внучата». Был даже издан учебник Смирнова «Юные дозорники». Поэт Асеев отозвался «Песней пионерохраны урожая». Пионер-герой Проня Колыбин премирован поездкой в «Артек» за то, что написал донос на свою мать: она принесла с колхозного поля зерна, чтобы накормить его. Пионер-герой Румянцев, получив награду за донос на отца, после этого донес и на брата.

Когда «Пионерская правда» напечатала звонкий очерк о пионере-герое Коле Юрьеве, который поймал голодную девочку, съевшую несколько колосьев, «дозорники» всей страны вызвали друг друга на соревнование: кто больше напишет доносов. Эта история нашла и свое художественное воплощение: в повести И.Шкаровской «Никогда не угаснет» описано, как пионеры участвовали в милицейских облавах на своих сверстников беспризорников. В фильме П.Любимова «Свой парень» (1974) можно видеть, как ребенок пионерского возраста, явно довольный своими властными полномочиями, сурово проверяет билеты у взрослых пассажиров. Впервые предложение дать «дозорникам» такие права – проверять у взрослых документы – внесла «Пионерская правда» в начале 30-х.

Подытожив результаты всесоюзного соревнования, ЦК комсомола в июне 1934 года принимает решение: двести отборных «дозорников» премировать полуторамесячным отдыхом в «Артеке». Их собрали в Москве и специальным поездом отправили в Симферополь, где отозванные с летних каникул местные школьники выстроились под палящим крымским солнцем, чтобы чествовать героев. Особенно свиреп среди прибывших был Вася Шмат, создавший целый отряд «дозорников»: от них не было пощады никому. Украшением поезда стала Мотя Потупчик, двоюродная сестра и продолжательница Павлика Морозова (однофамилица пресс-секретаря движения «Наши» Кристины Потупчик). Но верховодила Оля Балыкина, по чьим доносам арестовали шестнадцать человек, включая ее отца. «Пусть верховная власть, – писала Ольга, – делает с ними что хочет» (после войны, уже взрослой, она сама отсидела десять лет по ложному доносу).

В пионерском лагере отряду «дозорников» выдали наиболее идейно-пламенную комсомолку-вожатую, которая должна была повышать их бдительность. На прощальном костре она прочитала ребятам рассказ собственного сочинения о пионере-герое, «разоблачившем» своих родителей. Политический нюх не подвел «дозорников»: усмотрев в рассказе нечто политически сомнительное, они подали коллективный донос на свою вожатую, делу дали ход, и следующие двадцать лет вожатая провела в лагерях и ссылке.

По мотивам событий в 1936 году на экраны вышел фильм Владимира Юренева «Счастливая смена»: социально чуждый элемент, напав на пионера-героя и завладев его документами, проникает в «Артек», но ребята быстро выявляют самозванца. И вновь сработал эффект перевертыша. Говорят, что в условиях шпиономании кинематограф имел такое воздействие на зрителя, что после фильма «Великий гражданин» иные бдительные граждане выслеживали прохожих, лицом напоминавших актеров, которые играли в фильме отрицательных персонажей. «Счастливая смена» имела поистине гипнотическое воздействие на некоторых зрителей. Вдохновленные сюжетом, они присмотрелись к лагерю «Артек», и выяснилось, что там побывал по обмену опытом глава латвийских скаутов. Измена! Латвийские шпионы в администрации «Артека»! По этому несмешному делу было арестовано более пятидесяти вожатых и сотрудников администрации.

Следует отметить, что культ Сталина-отца символически довершался изображением вождя с ребенком на руках, что по замыслу должно было вытеснить культ Богоматери с младенцем. Поднимая эту девочку (бурятку Гелю Маркизову) на руки и позируя фотографам, Сталин сквозь зубы бросил своим охранникам-грузинам: «Момашоре ег тилиани». Грузинский язык Геля не знала, лишь через много лет ей сказали, что фраза переводится «Уберите эту вшивую». И убрали, причем так, как только чекисты убирать умели: отца девочки расстреляли, мать нашли убитой в тюремной больнице, а сама Геля, улыбавшаяся с тысяч открыток и репродукций, попала в спецприемник НКВД для детей врагов народа. Ее заменила на фотографиях таджичка Мамлакат Нахангова: она придумала заставлять школьниц на уборке хлопка собирать его одновременно двумя руками, а не одной, соответственно удвоив им норму, за что получила орден.

Советский символизм продолжал свои волшебные превращения. Советский экран в 1939 году демонстрирует пионеров в галстуке с зажимом, который символизировал Третий интернационал. В 1940 году советские пионеры на экране в галстуке с узлом, без зажима. Почему бы это? Среди пионеров пошли слухи: одна из пионервожатых разглядела в зажиме сплетение букв «Т» и «З». Значит, этот зажим придумали враги народа, последователи Троцкого и Зиновьева. Отдыхая в летних лагерях, дети из разных местностей передавали друг другу эту новость с быстротою лесного пожара. Дети массово выбрасывали злосчастные зажимы. На самом же деле, вероятнее всего, причина была в сходстве с символикой гитлеровского юнгфолька.

Перевертыши продолжали вертеться, напоминая слова Лермонтова о колесе фортуны: один был вознесен, другой раздавлен им. В конце 40-х Багрицкого посмертно обвинили в сионизме, одну из его поэм назвали антинародной, литератор Кенжиев заодно назвал Багрицкого и фашистом. Казалось, что в могилу Вали-пионерки вбит осиновый кол государственного табу. На смену ее богоборчеству пришло двоебожие. Борис Слуцкий выразил сосуществование двух культов в стихотворении «Бог»:

Мы все ходили под богом.
У бога под самым боком.
Он жил не в небесной дали,
Его иногда видали
Живого. На мавзолее.
Он был умнее и злее
Того – иного, другого,
По имени Иегова,
Которого он низринул,
Извел, пережег на уголь,
А после из бездны вынул
И дал ему стол и угол…

Но слава Вали-пионерки вновь воскресла. Хрущевская оттепель повергла оба культа разом: один осужден официально, другой – словами Гагарина: «летал, но бога не видел». Покорение космоса придало новое дыхание богоборческому движению. И вот уже в фильме «Дикая собака динго» (1962) Ю.Карасика девочка Таня декламирует «Смерть пионерки» перед онемевшим от восхищения залом. Поэма опять в школьной программе. Валя-пионерка как будто обращалась к детям 60-х и 70-х годов с киноэкрана. Ее посмертно принимают в комсомол. В своей загробной карьере она обогнала Павлика Морозова (того посмертно произвели всего лишь в председатели совета пионерского отряда).

Геннадий Дарьин. «Гагарин в гостях у пионеров». 1965

В 1990-е годы «Смерть пионерки» из школьной программы исключили, а с киноэкрана пионерские горны звучали как отголоски ушедшего навсегда и уже неопасного прошлого в самых разных жанрах – от кинокомедии («Комедия строгого режима») до мелодраматического сериала («Синие ночи»). В российско-японском комиксе-анимэ «Первый отряд» погибшие пионеры-герои воскресают благодаря пионерке-медиуму и магическим оружием сражаются против воскрешенных фашистами рыцарей-крестоносцев (примерно как Валя пионерка с крестильным крестом) – буквально по пророчеству поэта: «чтобы юность новая из костей взошла». Но вот в дебютном короткометражном фильме Юлии Панкосьяновой «Смерть пионерки» (2003) смысловой перевертыш, перекатывающийся по судьбе человека, явился на экране во всем устрашающем драматизме[1]. Девочку Машу не приняли в пионеры, она от горя пережила инфаркт. В больнице девочки-пионерки ее утешают, а потом случается так, что берутся за ее воспитание «как в «Артеке» столь рьяно, что она получает второй инфаркт и умирает. После смерти Маша под барабанный бой гордо марширует в пионерских рядах.

P.S. Когда статья была уже написана, удалось разыскать могилу пионерки на старом Кунцевском кладбище[2]. Дата смерти 26 ноября 1931 года указывает на то, что обстоятельства этой смерти – поэтический вымысел: с декабря 1930 года поэт Багрицкий жил в Москве в писательском доме Камергерского проезда и связи с семьей Дыко не поддерживал. А в стихах смерть Валентины отнес к февралю 1930 года, когда он жил в Кунцеве, для придания достоверности. Десятки лет поколения советских школьников изучали придуманную историю как живой пример стойкости в соблюдении пионерских клятв. Пионерский салют и крестик до сих пор обсуждают как реальную историю. А вот деяния «дозорников» – это уже неоспоримая реальность.

[1] Художественные руководители фильма Алексей Герман и Светлана Кармалита.

[2] Автор выражает признательность работникам Востряковского и Кунцевского кладбищ, оказавшим помощь в поиске могилы пионерки.