На фестивале goEast Евгений Майзель проникся атмосферой одного из ведущих форумов восточно-европейского кино, посмотрел триллер польского режиссера Марчина Кошалки "Красный паук" и задумался о феномене серийного убийства.

Кинофестиваль Центральной и Восточной Европы goEast был основан в 2001 году тогдашним и нынешним директором Германского киноинститута (Deutches Filmsinstitute) Клаудией Диллманн, так что академическая жилка присуща ему, можно сказать, генетически. И действительно, со дня своего появления на свет вот уже шестнадцать лет этот форум, ежегодно собирая, показывая, обсуждая самое разное кино, в основном конкурсе делает упор на кинематограф не просто вдумчивый и серьезный, но, что особенно важно для отборщиков (программный директор Габи Бабич), озабоченный социально-политическими проблемами и исторической судьбой своего региона; формальные же поиски или, например, развлекательный потенциал картины здесь рассматривают во вторую очередь, в качестве скорей гарнира, нежели главного блюда.

Актуальность такого подхода подчеркивает, надо признать, и известное неблагополучие центрально- и восточно-европейского пространства с его недавней балканской междоусобицей, межнациональными конфликтами, исчезновением старых государств и появлением новых, признанных и не очень; с процессами интеграции бывших стран соцлагеря в реалии Евросоюза; с новыми обстоятельствами, в которых очутились граждане бывших советских республик; с разочарованием в капитализме, как диком, так и "беловоротничковом"; с недоверием к ценностям представительской демократии; с ностальгией по мифологизируемым былым временам. Эти и многие другие подчас сугубо эндемичные сюжеты и локально-универсальные вызовы, безусловно, не способствуют ни эстетскому высокомерию, ни радостному легкомыслию, возвращая к терпеливому академическому расследованию внешних и внутренних социальных процессов, попадающих в объектив кинокамер.

При этом рабочую атмосферу goEast можно без обиняков назвать демократичной, эгалитарной и проникнутой тем самым знаменитым и подлинно европейским вниманием к различиям и уважением различий (одна из важных программ в этом году носила название Beyond Belonging, то есть "Вне принадлежности"), которое наши федеральные СМИ долгие годы презрительно именуют "толерантностью", трактуя ее негативно или даже ругательно – как неспособность сопротивляться чужому влиянию и настаивать на своих традиционных ценностях.

Не следует, однако, думать, будто бал здесь правит исключительно правозащитная публицистика; список картин-лауреатов разных лет (тут и "Настройщик", и "Кочегар", и "Ида"…) впечатляет и разнообразием, и художественным уровнем, и философской перспективой, уходящей далеко за горизонт сегодняшнего дня. Холодной отстраненностью, уверенно сочетающей современное с вневременным, отличается и польский "Красный паук", снискавший на XVI фестивале goEast приз лучшую режиссуру. Конкурсантам goEast свойственно, как упоминалось выше, внутреннее беспокойство, подчас переходящее в безысходность и отчаяние, но триллер Марчина Кошалки (Marcin Koszałka) – являя нечто среднее между "Белой лентой" и "Заводным апельсином" – выглядит мрачно и жутковато даже на этом отнюдь не легкомысленном фоне.

"Красный паук"

Действие происходит в Кракове в 1967 году, когда город действительно терроризировал, в течение двух лет, серийный убийца, но на этом сходство с реальной историей заканчивается и начинаются события сколь вымышленные, столь и нетривиальные. 20-летний Кароль Кремер – студент медвуза, отпрыск рентгенолога и чемпион города по прыжкам в воду – вечером выходного дня в кустах многолюдного парка аттракционов случайно обнаруживает свежий труп мальчика с раскроенным черепом. Вместо того, чтобы обратиться в милицию, Кремер начинает, никому не сообщая об увиденном, слежку за мужчиной средних лет в плаще и берете, которого приметил ранее в толпе и отчего-то сразу принял за убийцу (вообще в драматургии "Паука" есть несколько не вполне понятных допущений, отчасти снижающих ее убедительность, отчасти подразумевающих и как бы "благословляющих" самые разные интерпретации). Вскоре – и тоже не вполне понятным образом – герою удается напасть след подозреваемого – тот работает ветеринаром – и даже принести ему на осмотр, с целью более тесного знакомства, свою собаку. Поначалу кажется, будто Кремер собирает компромат, чтобы сдать "красного паука" (прозвище маньяка) органам правопорядка, но постепенно становится ясно, что его интерес имеет своей целью вовсе не поимку и возмездие, а что-то совсем иное и не менее пугающее, чем зверские убийства, происходящие время от времени то тут, то там. Непредсказуемость дальнейших событий в комбинации с криминальной повесткой и адскими потемками человеческой души обеспечивает режим саспенса вплоть до последнего кадра, заставляя дать случившему какое-то объяснение, невозможное без привлечения инструментов психоанализа, социологии и материала массовой культуры.

"Красный паук" заслуживает разговора более долгого и обстоятельного, чем подразумевает формат оперативной рецензии, но можно, пожалуй, сказать, что идея противопоставить маньяку не бдительного гражданина, а другого психопата, не менее асоциального; столкнуть зло не с добром, пусть даже декоративным, не с цивилизацией, пусть даже переживающей закат, а с другим злом, столь же хладнокровным и одержимым, составляет, по видимости, главный фокус, предложенный польским режиссером. Взаимоотношения двух главных героев, проходящие стадии от односторонней слежки до возникновения странных, почти симбиотических отношений, служат осью, вокруг которой перед зрителем сменяют друг друга эпизоды из жизни социалистической Польши с ее серостью, казенщиной, отчуждением и заторможенностью, показанными, впрочем, без аффектации и пережимов.

"Красный паук"

Характеры обоих персонажей, одновременно зажатых – и органичных своей среде, стеснительных – и жестоких, внешне невозмутимых – и впадающих в неконтролируемые приступы ревности, ярости и насилия (эпизод в кафе), не обделенных вниманием противоположного пола – и застывающих при виде обнаженного женского тела (эпизод в доме подруги Кремера) – еще один веский аргумент в пользу известного тезиса, гласящего, что явление, по-английски именуемое serial killing, характерно главным образом для белых мужчин с угнетенной психикой.

Ощутимо в фильме и социальное измерение: вяжущая убогость будней придает убийствам мнимый отблеск экзистенциального протеста внутри респектабельного коммунистического концлагеря. Неоднократно проводит Кошалка и параллели, более или менее явные, между недопустимым и вызывающим наше осуждение индивидуальным террором, осуществляемым героями, – и безличным легальным насилием, производимым от имени закона одними добропорядочными гражданами при поддержке и одобрении других. Режиссер отдает себе отчет и в том, что феномен серийного убийцы (впрочем, и сам этот термин сравнительно недавний: придуман в конце девятнадцатого, а введен в литературу в 70-е годы двадцатого века) тесно связан с издержками современного общества спектакля, способного превратить в товар, обладающий пусть извращенной, но все же притягательностью, в сущности все что угодно; а убийц представить за одной витриной с кинозвездами и властителями дум. (Здесь уместно напомнить, что первый официально зарегистрированный serial killer, собственно, и спровоцировавший введение этого термина сперва в американской, а затем и мировой криминалистике, – Генри Говард Холмс – получил от газеты магната Херста немалую сумму за "эксклюзивы" о своих преступлениях.) Тщеславие маньяков, как известно, в какой-то момент начинающих стремиться к тому, чтобы быть обнаруженными – то есть, строго по Гегелю, стремящихся к признанию – предмет отдельного разговора, но и оно представлено в "Красном пауке" с неожиданной, концептуально-метафорической стороны. Бертольд Брех спрашивал, что такое ограбление банка по сравнению с его основанием. В картине Кошалки банком – то есть, фундаментальным преступлением, детерминирующим все остальные, – становится театр масс-медиа, а вызывающими жалость, незадачливыми грабителями-одиночками, работающими мелко, в розницу, и вдобавок весьма незавидно кончающими свои дни, – скромные, воспитанные психи-актеры.

"Красный паук"

Поэтому "красный паук" не выглядит ни болезненно, ни невменяемо. Припадки, приводящие его к нападениям с молотком в руках на женщин и детей, не приносят ему видимого наслаждения, он – не сексуальный маньяк (в том вульгарном смысле, что не сопровождает убийства сексуальным контактом) и не идеолог вроде Джона Доу или какого-нибудь Декстера. Это убийца как таковой, чистый типаж, прагматика, а также, с позволения сказать, этика убийств которого не нагружена никакими дополнительными символическими значениями. И это очень важная деталь, поскольку благодаря ей сами убийства становятся метафорой чего-то другого, чему еще надлежит найти название. В то же время выходящая наружу потребность в насилии и уничтожении страшит не только своей "необъснимостью"; скорее наоборот, ее необъяснимость лишь подчеркивает недостаточность и ограниченность нашего морального осуждения и наших представлений о том, что такое норма и на чем основано так называемое нормальное поведение.