Поколение «Х» правда о беззубой реальности

Едва ли портретирование поколения, изучение национального характера или жизнеописание эпохи следует считать первостепенной задачей кинематографа, захватнически вторгающегося в этом случае в сферу насущных интересов социологии. Тем не менее соблазн поймать и воплотить в одном кадре, в одном лице, в одной фразе квинтэссенцию такой умозрительной человеческой общности, как, скажем, поколение, не покидает режиссеров. Рискну предположить, что труднее всего им приходится с теми, кому сейчас от двадцати до тридцати, — с так называемыми «эксерами», автомизированным поколением «Х» (в американской терминологии). Экранные попытки запустить какую-нибудь химическую реакцию между отдельными атомами, воссоздать эмоциональную среду обитания эксеров, смоделировать микроклимат и habitus их общения друг с другом обычно связаны с более или менее удачным использованием стандартных жанровых схем и «общечеловеческих» поведенческих паттернов — слишком универсальных, чтобы найти значение переменной «Х». Почему-то даже режиссерам, которые ненамного старше своих героев, не часто удается вычислить нужный угол отклонения — с одной стороны, от ностальгического романтизированного представления о самом себе в возрасте двадцати с чем-то, а с другой — от возникающего при слове «молодежь» образа забубенного максималиста и грубияна, который надо всем глумится и мусорит в общественных местах.

Дух поколения, конечно, ощущается в таких групповых портретах двадцатилетних американцев в интерьере 90-х годов, как «Реальность кусается» Бена Стиллера (эксеры «на распутье», перед необходимостью выбора), «Перед рассветом» Ричарда Линклейтера (эксеры “in love”), «Правда о кошках и собаках» Майкла Лемана (то же самое, что и в первых двух картинах, но с приколами), однако дух застоявшийся, спертый, с пыльным запахом уютного чердака, где так приятно перебирать старые фотографии… Фотографии, на которых дедушку в молодости не отличить от папы в молодости, а папа в молодости — вылитый сынок в его сегодняшнем виде. Статичность, гладкая поверхность стоячей воды, в финале неизбежно проглатывающей игрушечные «молодежные» заботы и тревоги, — вот основное впечатление, утешительный лейтмотив перечисленных образцов мейнстримовской кинопродукции о двадцатилетних, адресованной в принципе им же (если бы только знать, чем на самом деле их можно заинтересовать).

При этом тяга к мелодраматичности, охватывающая режиссеров разных по настроению и интонации картин, симптоматична и отражает, на мой взгляд, некоторое завистливое удивление старших товарищей по поводу того, как мало, в сущности, нужно эксерам от жизни (иногда даже меньше, чем кажется им самим). Формула их кайфа: «Ты, я и пять баксов» («Реальность кусается»), хотя и воплощенная на экране с несколько архаичным идиллическим оттенком, все же передает существенное качество сознания, способного легко деконструировать многоэтажные иерархические системы «взрослых» ценностей. Другое дело, что извне поколения, с возрастной дистанции, в этом видится извечная юношеская идеалистическая беспечность — неудивительно, что в названных фильмах взаимоотношения эксеров окрашивает постепенно сгущающийся розоватый колорит: если они и ссорятся, то потом непременно мирятся, если и расстаются, то потом непременно встретятся, если и спорят, то потом непременно придут к консенсусу. Финальные объятия разной крепости венчают не только историю, фактически ради объятий и поцелуев затеянную («Перед рассветом»), но и комедию («Правда…»), и даже претендующую с виду на более осовремененную динамичность и сдержанность «Реальность…», которая, как выясняется в итоге, «лает, но не кусает». А реальность двух других картин — тем паче: как бы ни хотелось авторам расшевелить и раззадорить своих персонажей (не толкая, впрочем, к маргинальности), они не могут предложить объектам своего исследования более тяжелое испытание, чем счет на несколько сотен долларов за разговоры по «телефону доверия» (этот счет героиня фильма «Реальность кусается» преспокойно отрабатывает на папиной бензоколонке), более острое искушение, чем возможность, наплевав на все планы, проболтаться полсуток со случайным попутчиком в каком-нибудь достаточно живописном европейском городе («Перед рассветом»), и более увлекательное чтение, чем переписка Оруэлла с Сартром («Правда…»). Мир, дряхлый и беззубый, состарился настолько, что в нем практически невозможно оставаться молодым, — потряси его, и он рассыплется в пыль.

Эксерам, выросшим без потрясений, но и не испытавшим в них особой потребности, пришедшим «на все готовое» и не слишком стремящимся все сравнять с землей и построить заново, жизнь с самого начала явилась не как боксерский ринг или цирковая арена, а как музей мумифицированных идолов и кладбище иллюзий, в общем, место, располагающее к уединению и созерцанию, а никак не к борьбе или демонстрации своих способностей. По-видимому, демонстрировать им особенно и нечего: тоже мне достижения — семичасовой телефонный разговор («Правда…»), аккуратный список сексуальных партнеров, насчитывающий несколько десятков приблизительных имен, или потеря двенадцатой работы («Реальность кусается»). И вроде бы они не очень расстраиваются по этому поводу, а наоборот, охотно подхватывают иронический тон, в котором подшучивают над ними авторы фильмов. Все-то эксерам нипочем, все может стать предметом скрытой или явной насмешки, в том числе и остатки собственного идеализма («Реальность кусается»), сентиментальности («Перед рассветом») и неуверенности в себе («Правда…»). Кажется, все о’кей: внешние неприятности рассасываются как бы сами собой, внутренние комплексы нейтрализуются с помощью здорового пофигизма: живи и радуйся. О том, как мало настоящей радости доставляет такая жизнь в комфортабельной устаканившейся действительности, можно догадаться, скорее, по внешнему облику актеров и особенно актрис поколения «Х» — по грустным глазам Вайноны Райдер, по опущенным уголкам рта Джейнейн Гарофало, по насупленным бровям Жюли Дельпи, по расплывчатым чертам Умы Турман, у которой вечно такой вид, будто она сейчас заплачет.

Варясь «в собственном соку», эксеры словно заражают друг друга преждевременной старческой усталостью. Может быть, поэтому они более эффектно выглядят не под микроскопом психологического анализа, погруженным в энергетическую пустоту их вялых взаимодействий, а когда «позируют» в полный рост в качестве собирательных образов, символов некоммуникабельности, отчужденности и эскейпизма, иллюстрируя истории, лишенные собственно возрастной специфики. На экране эксеры более интересны не как конкретные личности, а как обобщенные, стилизованные знаковые фигуры, чья характерная «неопознанность», закрытость, неидентифицированность сгущается на фоне упорядоченного целерационального мира взрослых.

Один из ярких примеров — «Прирожденные убийцы», в которых в большей степени ощущается дух сценариста Тарантино, нежели режиссера Стоуна. Поколение, чей родовой признак, подлинную сущность распознать практически невозможно, готово примерить любую маску, а уж маску зловещую и одновременно веселую (непременный атрибут «тарантинизма») — с особенным удовольствием. «Реальность кусает тебя, так прихлопни ее, как напившегося крови комара», — предлагает дядюшка Квентин, чьи «интеллектуальные комиксы» и прочий увеселительный инвентарь идут у скучающих эксеров нарасхват. Впрочем, какую именно потребность двадцатилетних удовлетворяет «тарантинизм» и каким именно образом, — отдельная тема. Замечу только, что составляющая единое целое bande a part прирожденных убийц — совсем не типичное явление для эксеров, которые не могут образовать понастоящему изолированную «шайку», отдельный замкнутый кружок, потому что мало кто из них может полностью довериться не то что своей компании, но хотя бы одному-единственному другу. Даже в самом ограниченном пространстве они умудряются расползтись по разным углам и начать строить свой маленький кокон, прозрачный, но надежный.

Казалось бы, ситуация, в которой оказывается парочка из «разговорного» фильма «Перед рассветом», как нельзя более располагает к сближению и полноценной коммуникации — двое путешественников в чужом городе, легкое эротическое приключение, короткий тайм-аут, когда ничто не отвлекает друг от друга. Но не тут-то было: создается впечатление, что каждый из героев намеренно возводит вокруг себя стену из банальной словесной трухи, рассуждая о том, что «жизнь — штука сложная», а «любовь — это выход для двух людей, которые не знают, как быть одним». Они немного оживают, лишь когда имитируют за ресторанным столиком телефонный разговор, описывая друг друга в третьем лице воображаемому собеседнику.

Пожалуй, ни одно поколение так не любит телефон: ты как бы общаешься, но в любую секунду можешь прервать угрожающую разрушить твой кокон связь и остаться один. Для героини фильма «Реальность кусается» граничащее с наркотической зависимостью увлечение телефонными «рыданиями в жилетку» становится чем-то вроде обезболивающего. Но подлинный апофеоз телефономании явлен в «Правде о кошках и собаках» — продолжительное свидание по телефону с параллельным принятием ванны, приготовлением ужина и сексом лишь из-за некоторой непоследовательности авторов картины не завершается созданием телефонной же семьи, которую легко дорисовывает воображение зрителя: «они жили долго и счастливо и умерли в один день, так и не увидев друг друга».

Суждено ли поколению «Х» «умереть» (то есть превратиться в конце концов в точное подобие своих родителей), так и не идентифицировав себя, не увидев себя на киноэкране без натяжек и допущений, скрадывающих реальную глубину умышленно не предъявляемого двадцатилетними потенциала, этакого «тихого омута», на дне которого осел слой продуктов культурной жизнедеятельности их предшественников — слишком большой, чтобы принять его в наследство, слишком рыхлый, чтобы использовать его как фундамент, и мало-помалу вымываемый течением времени? Во всяком случае, эксеры достаточно подросли, чтобы постоять не только перед кинокамерой, но и за ней. Наверное, кому-то из них удастся создать более объемный «макет поколения «Х» в натуральную величину». И не исключено, что этот результат будет производить гораздо более обескураживающее и неутешительное впечатление, чем существующие на сегодняшний день киносвидетельства невозможности сказать что-то определенное о поколении, которому труднее всего объяснить смысл понятия «поколение».