Лучший друг детей

Андрей И — автор трех фильмов: короткометражки «И взошел он на гору» (1990), которую мало кто видел, кровавой психоделики «Конструктор красного цвета» (1993), которую мало кто смог выдержать до конца, и нашумевшего триллера «Научная секция пилотов», получившего приз за режиссуру на фестивале в Анапе, с помпой представленного в Доме кинематографистов и отрецензированного во многих центральных газетах.

Впрочем, сегодня гораздо большую славу, чем новый фильм, приносит Андрею И его экзотический и шокирующий имидж. По силе травмирующего воздействия на публику он едва ли не превосходит кинематографические создания молодого постановщика.

Первым запомнившимся представлением этого имиджа можно считать телепередачу «Команды-2», посвященную фестивалю в Анапе. Перед телезрителями появился весьма уверенный в себе бритоголовый атлет, покрытый татуировками и закованный в кандалы. Он назвал себя последним богом Маньчжурии и рассказал многомиллионной аудитории о том, как отпилил голову полумертвой собаке…

Судя по тому, что с тех пор Андрея И стали чаще приглашать на ТВ, а его имя приобрело некоторую известность, приманка сработала: брутальный имидж нашел своего потребителя и запущен в оборот.

За последнее время зрители успели привыкнуть ко многим запредельным приемам в строительстве имиджей. Уже отработаны и криминальные, и сексуальные, и гомосексуальные легенды. Андрей И, как видно, решил несколько обновить сложившийся репертуар своей хладнокровной жестокостью.

Что стоит за его диким эпатажем, как соотносится данная имиджевая стратегия с конкретной биографией и взглядами на жизнь? Эти вопросы редакция решила прояснить в разговоре с самим Андреем И. От журнала в локальной пресс-конференции приняли участие: Л. Донец, Н. Зархи, Л. Карахан, Н. Сиривля, Е. Стишова.

«Искусство кино». Создание имиджа сегодня — важнейшая часть карьеры в любой области от политики до кинорежиссуры. Этим занимаются все. Но ваша стратегия — прямо скажем, почти уникальна. Хотелось бы понять, как мало кому известный Андрей Хорошев превратился в кинорежиссера Андрея И, а затем и в последнего бога Маньчжурии? Кстати, И — это псевдоним или ваша родовая фамилия?

Андрей И. Родовая, идущая от отца. Хотя мама у меня русская, вся психофизика, вся моя природа сориентирована на Восток. Я восточный человек. По национальности я маньчжур, по религиозной принадлежности — шаманист. Сегодня в Москве я являюсь религиозным главой маньчжурского землячества.

«ИК». Это и означает быть богом?

Андрей И. Шаманизм, в отличие от многих других распространенных конфессий, дает человеку особую свободу. Бог для шаманистов не где-то далеко, а внутри, в какой-то мере ты сам являешься богом.

«ИК». Но вы все-таки не родились богом, а стали им? Интересно, при каких обстоятельствах?

Андрей И. Для меня был очень важен момент инициации. После него я ощутил себя совсем по-другому. У маньчжуров того клана, к которому я принадлежу, инициация связана со специальными знаками, которые наносятся на тело. Процедура очень болезненная.

«ИК». Это не те цветные татуировки, которые вы демонстрируете публике?

Андрей И. Нет. Это совсем другое (показывает рубцы на животе). Сначала делают разрезы, потом сдирают болячки, режут снова — так около двух месяцев. Подобных шрамов нет ни у кого в России. Да и на Востоке очень мало. На такое трудно решиться. Тем более будучи уже взрослым. А раньше их делать нельзя, рост может изменить ритуальный рисунок. Я прошел инициацию в тридцать три года.

«ИК». Этот возраст, конечно, заставляет вспомнить христианскую историю и, честно говоря, довольно странно выглядит в связке с вашей страстной языческой апологетикой. Но допустим, что внутреннее становление у вас действительно связано с актом инициации — кланы, ритуалы, шрамы. Неужели вы не понимаете, что все это используется средствами массовой информации и, в частности, телевидением как дежурная экзотика для развлечения не очень взыскательной публики? Не смущает ли вас такая откровенная эксплуатация как религиозного лидера?

Андрей И. Нет. Здесь нужно быть реалистом. Если это используется, значит так надо. Жизнь есть жизнь. Тут не нужно создавать дополнительных проблем. Что же касается облика?.. Как видите, я уже не оригинальничаю в одежде. Не надеваю мундир, эполеты с орденами, как раньше…

«ИК». То есть стратегия постепенно меняется. Вы оцениваете то впечатление, которое производят на зрителей ваши слова, ваш внешний вид, и осуществляете необходимую коррекцию? Общественная реакция у вас под контролем?

Андрей И. Не всегда. Иногда я абсолютно точно выстраиваю линию поведения, разговора. А иногда все развивается само собой.

«ИК». А как в том случае, когда вы рассказывали по телевидению пресловутую историю о полумертвой собаке и о том, что отпилили ей голову, кажется, деревянной пилой? Это импровизация или заготовка?

Андрей И. Дело не в этом, а в самом вашем вопросе. В том, что надо менять устоявшиеся представления о морали, о запретном. Сегодня принято бояться крови, как огня. Но и в русской традиции, не говорю уже о восточной, охота, скажем, никогда не воспринималась, как зло. Это было достойное развлечение открытых, незакомплексованных людей. Смерть, кровь, убийство — это все не так однозначно. Мучение — другое дело. Мучение человека, животных — это безусловное зло.

«ИК». А как же тогда ваша история с собакой?

Андрей И. Да нет. Собака была мертвой. И это нужно было для фильма — вот я и пилил. Живую я бы не стал. Сначала убил бы.

«ИК». И все-таки зачем вы это рассказали? С расчетом, чтобы шокировать публику?

Андрей И. А почему не рассказать? Есть какое-то ханжество в нашем отношении к животным. С каждым вздохом мы спокойно убиваем миллионы бактерий и при этом, каждый вечер поедая курицу, стараемся не думать, что ее кто-то убил. Я не понимаю, какая разница?

«ИК». То есть факт духовного существования вы как бы исключаете.

Андрей И. Нет, не исключаю. Но в повседневной жизни мы люди не духовные. Мы ходим, пахнем, едим. И наше поведение обусловлено отнюдь не духовными вещами. В Чечне никто из вас в последнее время не был? Там все очень вежливые. Встречаются люди на улице: «Здравствуйте!», «Бог в помощь». Улыбаются. У каждого на плече автомат висит, не так посмотришь — застрелит. То же самое, говорят, в Техасе. А в московском автобусе, к примеру, все духовные и безоружные кричат друг на друга с пеной у рта: «Ах, ты сволочь!» А посмотришь — интеллигентный человек вроде…

«ИК». Значит, вежливость может быть основана только на силе оружия? А как же, допустим, в Париже — никто ведь не ходит с оружием, как в Чечне, а тоже все вежливые? Просто вам лично, видимо, ближе такой силовой способ установления дипломатических отношений.

Андрей И. Я привык надеяться только на себя. Меня с детства учили быть осторожным, осмотрительным, хитрым, но в то же время воспитывали физически развитым, почти по-спартански. Иногда пороли. И когда пришло время сказать: «Я мужчина», — это означало, что я сам отвечаю теперь за свою жизнь и жизнь тех людей, которых веду за собой.

Вчера сажусь в машину и вижу: два парня грабят соседнюю. Ну нельзя же так, чтобы прямо на глазах… Я осторожно закрыл свою машину. Бросился, догнал, повалил… Они стали сопротивляться. Я надел наручники на одного, второй убежал (понял, что со мной лучше не связываться). И я подумал: мне 37 лет, я хоть и спортсмен, но вешу 95 кг. И я смог догнать восемнадцатилетнего парня, который просто ни в чем не способен был мне противостоять. Физически он дряхлый старик, а нравственно — и того хуже. Он стал плакать, просить, чтобы я его отпустил, говорить, что родители за него заплатят… Заметьте: не сам заплатит, а родители… У него огромные слезы текли.

И когда я вижу такое, я особенно благодарен моим родителям, что меня воспитали сильным: отчасти злым, отчасти хищником; но таким, знаете ли, природным хищником, который к злым относится по-злому, а к добрым — по-доброму. Да, я считаю себя вправе устанавливать справедливость по своему усмотрению. Готов ответить, если не прав.

«ИК». А наручники у вас всегда с собой?

Андрей И. Да, всегда (показывает пристегнутые к поясу наручники).

«ИК». Но ведь наручники — это символ ограничения свободы другого человека, символ власти над ним.

Андрей И. Не спорю, но я просто так привык. Невозможно же быть в абсолютной зависимости от обстоятельств. Да, безусловно, я их ношу, чтобы в какой-то момент наложить руку на человека и сказать: ты у меня во власти.

«ИК». А что с тем парнем, которого вы задержали?

Андрей И. Отпустил. Взял телефон и отпустил. Буду звонить родителям, чтобы высекли. Я тертый калач, прежде чем отпустить, проверил: правильный телефон или нет.

«ИК». То есть вы и проблемами воспитания занимаетесь? Внедряете те методы, которые кажутся вам продуктивными. А как вы вообще относитесь к подрастающему поколению, к детям?

Андрей И. С интересом. Я даже являюсь президентом Международного фестиваля детского рисунка в Пушкинских Горах. Уже прошел первый фестиваль. Теперь мы будем проводить его ежегодно. Система такая: съезжаются дети, два-три дня ходят на экскурсии, а потом перегораживается дорога, ведущая к Святогорскому монастырю, и дети ее разрисовывают. Все это снимается на фото, видео. В этом году мы собираемся издать альбом, сделать несколько передач для Российского телевидения. Все это происходит под патронажем УНИСЕФ — детской международной организации ЮНЕСКО.

«ИК». Диапазон ваших интересов огромен: от шаманизма до детского рисунка. И везде вы главный: президент, религиозный глава… То есть вы стремитесь стать лидером. А как в кино, которое, собственно, и заставило обратить на вас внимание? В кинематографе вы тоже будете добиваться лидерства?

Андрей И. Сейчас в кинематографе очень трудно быть лидером в силу самого способа существования кинематографа. Настолько нелогичным стало финансирование картин, настолько оно не связано ни с мастерством, ни с образованием, ни с талантом, что не надо быть семи пядей во лбу, нужно обладать лишь абсолютной уверенностью в себе, чтобы найти деньги и снимать, что хочется. Состязаться в этой ситуации бессмысленно. Мне интересна борьба: борьба за власть, за приоритетность, за то, чтобы кого-то достойного победить. А тут неизвестно, за что биться и с кем бороться…

С фильмом «Научная секция пилотов» мне не повезло, потому что на картине было слишком много денег. У меня была великолепная группа. Все, что я хотел, можно было осуществить. И с самого начала я затосковал, потому что все слишком правильно. И только когда наша система стала себя проявлять, когда начали срываться съемки, не приезжать краны, я почувствовал: начинается «мое». Приходишь на площадку, а все в растерянности и боятся, что сейчас режиссер будет рвать и метать. В этот момент я начинаю внутри светиться… Мне вообще нравится кино рискованное, малобюджетное, где надо все время что-то придумывать, что-то делать из ничего. Мне близок ленинский метод: разруха, никто ничего не понимает, но все верят тебе абсолютно!

Творческому человеку важно как можно чаще делать в жизни крутые повороты. Я сейчас с легкостью мог бы бросить кино лет на десять, заняться другим делом, уехать из страны, а потом вернуться и все равно взять свое.

«ИК». Снова — в кинематографе?

Андрей И. Необязательно. К своему кино я не отношусь слишком серьезно. Режиссура для меня скорее хобби, игра.

«ИК». Когда-то вы работали и в рекламе? Сохраняете ли вы интерес к этой работе?

Андрей И. Рекламой я сейчас не занимаюсь: нет желания, хотя и преподаю в Мастерской рекламного искусства Юрия Грымова. Единственный вид рекламы, который меня сегодня интересует, это политическая реклама. Я бы с удовольствием занялся политическим имиджмейкерством. Мне хотелось бы придумать что-то новое, заставить людей подчиниться определенным установкам.

«ИК». А ради чего? Кого вы, если не секрет, предпочли бы в качестве заказчика?

Андрей И. Зюганова.

«ИК». Вы сочувствуете коммунистам?

Андрей И. Нет. Я далек от этого. Зюганов интересен мне как тип. Он крутой, а будет еще круче.

«ИК». Только очень уж неаппетитно вытирает платочком раскраневшееся лицо, когда пляшет на потеху публике. Если станете его имиджмейкером, обратите на это внимание: мало подходящее качество для крутого парня. Впрочем, дело, конечно, не в Зюганове и, видимо, не в детях, рисующих на асфальте, и даже не в каннибалах, которыми, по слухам, вы тоже руководите. Вам нравится управлять людьми, еще лучше — массами. При этом, судя по вашим кинофильмам, вы склонны апеллировать к подсознанию, воздействовать на иррациональном, рефлекторном уровне, что в некоторых цивилизованных странах запрещено законом.

Андрей И. Вы судите предвзято. Да, я пытаюсь воздействовать на подсознание в обоих моих фильмах, потому что это позволяет строить общение более эффективно. В «Конструкторе красного цвета» очень много формальных элементов, которые вообще не воспринимаются на рациональном уровне. Непонятно, к примеру, игровой это фильм или документальный. Замысел картины в целом очень непрост. Во-первых, использована «Волшебная гора» Томаса Манна, но не сам текст романа, а дописанное мною его продолжение. Плюс к этому мой собственный перевод Евангелия. Плюс тема опытов по созданию биоробота… И все пласты между собой очень основательно увязаны.

«ИК». Вы сами перевели Евангелие?

Андрей И. Да. С арамейского¹. Из всех четырех Евангелий я взял только основную событийную канву, выстроил свою версию и понял, что же произошло на самом деле.

«ИК». И что же произошло?

Андрей И. В результате своих исследований я пришел к выводу, что в Евангелии действуют четыре близнеца: Христос, Фома по прозвищу Близнец, Иуда и Варавва — разбойник, которого отпустили вместо Христа.

«ИК». И что же, их всех родила Дева Мария?

Андрей И. Не совсем. Они происходили из секты ессеев, иначе — «Терапевтов», врачевателей, которые традиционно интересовались тем, что сегодня называется генной инженерией.

«ИК». Выходит, христианство — это что-то вроде генной инженерии? Ну а как вы, язычник, относитесь к более ортодоксальным представлениям о христианстве?

Андрей И. В рамках нашего достаточно интеллигентного разговора я пока не заострял свою позицию. Но, честно говоря, я экстремист. И если быть совершенно откровенным, то православие, к примеру, не только не люблю, но ненавижу. Я считаю его абсолютно вредным для России, для русского народа. Вся эта культовая изощренность: белое духовенство, черное духовенство — я этого не понимаю. Должно быть какое-то определенное, по гамбургскому счету, отношение к жизни. И потом: сколько веков православия, а сколько — до православия? Еще не известно, что важнее для русской культуры — православие или язычество. Да что останется от русского православия, если вычеркнуть из него язычество? Ничего не останется!

«ИК». С русской культурой у вас тоже все не слава Богу?

Андрей И. Я просто не могу в нее включиться, поскольку воспитан на другом. Это не «мое».

«ИК». Позвольте и нам, наконец, заострить позицию: ведь понять, что собственно «ваше», кроме «крутых поворотов», пока трудно. Можно, скажем, предположить, что вы собираетесь зомбировать население России, обратить его в язычество, а в качестве главного кумира насадить Зюганова. Неплохая перспектива! Кстати, не являетесь ли вы практикующим шаманом?

Андрей И. Могу вас успокоить: транс, медитацию я использую только как спортсмен, во время тренировок. Я являюсь главой особой, закрытой школы каратэ. А для работы с массами медитация не подходит. Тут нужны другие методы. Мне повезло, после окончания Московского авиационного института (это мое первое образование) я какое-то время занимался психотроникой. И для меня было откровением, когда мои детские мистические ощущения получили объяснение на уровне математических структур. Но психотронные генераторы — это все ерунда. Есть и более тонкие вещи, которые влияют на подсознание.

«ИК». В таком случае не является ли ваш новый фильм «Научная секция пилотов» испытанием этих «более тонких вещей»?

Андрей И. Да. Этот фильм связан с моими непосредственными интересами, и в частности с принципами антитеррора. В свое время я даже работал в этой области и сейчас продолжаю иногда консультировать определенные структуры. Кстати говоря, в будущем думаю снова заняться именно антитеррором, потому что у нас, к сожалению, все это находится на пещерном уровне. Достаточно вспомнить события в Минеральных Водах или в Буденновске. Американские принципы антитеррора в корне отличаются от наших. У них существует специальная «шестая бригада», которая разрабатывает методику антитеррора. Там в случае захвата заложников все действия по их освобождению подчиняются одному человеку — модулятору. Вокруг него сразу возникает система проводов, телефонов, радиосвязи. Он, и только он, ведет переговоры с террористами, принимает решения, а все вокруг работают «под него». Как правило, в результате такой работы отпускаются все заложники.

«ИК». А то, что местом действия в фильме избрано метро, это тоже не случайно?

Андрей И. Я изучал ситуацию в метро и выяснил, что оно в принципе не рассчитано на противодействие террору. Для меня загадка, как оно до сих пор функционирует. Метро сегодня настолько саморазрушающийся организм, что если даже ничего не делать, может возникнуть катастрофическая ситуация.

И дальше я придумал формальную схему, когда один человек, все рассчитав, может устроить террористический акт. Используя элементарные технические средства, постоянно живя внутри тоннелей и минимально зная систему функционирования этого организма, можно абсолютно его парализовать.

Сценарий был написан три года назад, еще до событий с Аум-Синрике и инцидентов в Московском метро. Когда же мои прогнозы подтвердились, я понял, что схема срабатывает и что я двигался в правильном направлении. Мне стало совсем интересно.

«ИК». Простите, а кем все-таки вы себя-то мыслите в ситуации террора: борцом с террористами или организатором террористических акций?

Андрей И. Мне в принципе интересна борьба. Маленькому мальчику, который живет во мне, на самом деле интересно, когда погибает много людей. Вплоть до того, я уж буду действительно откровенен, что мне кажется: необходимо периодически убивать людей и чем больше, тем лучше. Тем скорее будет происходить обновление и появятся новые люди, которые будут добрее и совершеннее.

«ИК». Так вот это все к чему. Опять суровая сказочка про плохие средства и хорошие цели. А справедливость, значит, будут по своему усмотрению устанавливать «природные хищники», к которым вы относите себя?

Андрей И. Да. И мир, к счастью, развивается по этому закону. И войны не прекращаются. Я хочу даже сделать такой фильм — своеобразный гимн войне. И я абсолютно искренне говорю, хотя вы сочтете меня монстром: мне жалко, что Сталин так мало расстрелял, мне жалко, что так быстро закончилась вторая мировая война…

Но вот в той войне, которую террористы ведут против обычных безоружных людей, я, конечно, не на стороне террористов. Они мне не нравятся. Это подонки. И то, что они побеждают, мне не нравится. Я не люблю победителей, я сам люблю побеждать. Мне интересно быть на стороне слабых и вдруг оказаться победителем.

«ИК». Из того, что вы говорите, следует, что Аум-Синрике и прочие террористы — это просто мелкие хулиганы. А вы более склонны работать с большими людскими массами — как Сталин или Гитлер?

Андрей И. Да. Дурацкие вылазки только дискредитируют идею.

Иногда, когда засыпаю, даже придумываю какие-то новые типы лагерей, спецкрематориев. Но это не значит, конечно, что я собираюсь этим непосредственно заниматься. Говоря об этом, я пытаюсь спровоцировать ситуацию внутри нашего разговора.

«ИК». Для чего?

Андрей И. Ни для чего. Мне интересно сказать это и посмотреть вам в глаза.

«ИК». Тогда позвольте посмотреть и вам в глаза, задав один единственно возможный, после того как вы не на шутку разоткровенничались, вопрос: какого типа «терминатором» вы себя-то мыслите? Ведь история знает и тех, что посылали на смерть миллионы обезличенно, но были и такие, как Берия, например, которые любили лично лишить человека жизни.

Андрей И. Понятен ваш вопрос. Мне кажется, есть категория вопросов, на которые можно не отвечать. Поскольку эта дилемма, если уж она возникла в сознании, гораздо важнее, чем то или иное ее разрешение. Мне кажется, что это не только не тема для журналистского обсуждения, но и вообще не тема для обсуждения.

Андрею И показалось уместным закончить разговор именно так, патетически превратившись из испытуемого в испытующего, из уязвимого в уязвляющего, из обличаемого в обличителя, или — по его собственной формуле — из слабого в победителя. Нам этот финал тоже показался оптимальным как самообнаружение излюбленного приема метода, которому привержен И. К тому же вопросов действительно не было: Андрей И и так сказал больше чем достаточно.

Однако мы сочли себя вправе и даже посчитали своим долгом перед читателями снабдить состоявшийся в редакции разговор коротким заключением.

Дело в том, что мы ошиблись, когда готовились встретить чистого провокатора-постмодерниста и пытались сработать на выявление дискурсивного сознания, в котором что детский рисунок, что каннибализм — без разницы, лишь бы с игривой агрессией настаивать на своем, добиваясь саморепрезентации и самопродвижения любой ценой².

Воплощения Андрея И не распадаются на автономные имиджи-маски, которые можно менять (чем чаще, тем лучше), запутывая следы. Во всех его заявлениях чувствуется не центробежное, а скорее, центростремительное движение и цельность натуры. Когда Андрей И говорит о крематориях как лучшем средстве для улучшения человеческой породы, это совсем не похоже на эсэсовский карнавал такого, скажем, признанного мастера современных перевоплощений, как Дэвид Боуи. В словах Андрея И есть та доля серьезности, которая идет отнюдь не от актерства, а от нешуточной воли к власти. Он конструктор, а не де-конструктор, и нынешние эпатажные правила, похоже, приняты им по необходимости, а может быть, оперетточные выходки даже досаждают его оперному темпераменту.

«Что-то слышится родное» в самой избыточности имиджевой стратегии Андрея И. Он выступает и как глава маньчжурского землячества, и как последний бог, и как мастер закрытой школы каратэ, и как элитарный художник, работающий в интертекстуальном пространстве, он и куратор детского фестиваля, и борец с терроризмом, и специалист по психотронике, и проч. и проч. Невольно предполагаешь, что прототипом, с которого наш герой пытается «делать жизнь», служит не кто иной, как «Вождь и Учитель, Отец народов, Корифей всех наук (включая языкознание), Лучший друг детей и физкультурников» и т. д. и т. п.

Сквозь все постмодернистские навороты проступает неистребимо советское, тоталитарное сознание, травмированное утратой Великой Идеи и пытающееся, в порядке гиперкомпенсации, миметически отождествиться с образом тирана. Об этом свидетельствует и повышенная маскулинность образа, скрывающая подростковые комплексы: демонстрация шрамов, татуировок, наручников; и знакомое до боли отрицание гуманистических предрассудков; и беззастенчивый языческий культ силы, а также права, основанного на силе… Ведь все это безумно далеко от установок западного да и нашего доморощенного постмодернизма, культивирующего права меньшинств и всякой прочей аномальности.

Макабрический имидж Андрея И, возможно, даже и устроит кого-то из любителей острых игровых ощущений. Но для нас куда более естественной реакцией на данную «стратегию» оказалась глубокая тоска: ничего не изменилось — та же страна, те же предрассудки, и по-прежнему, кто «круче всех» — тот и прав… Что же удивляться, когда художник, желающий стать модным и рвущийся к славе, начинает свою карьеру играми с огнем тоталитарных мифов? Но не слишком ли это для общества, и так густо населенного потенциальными и актуальными «беспредельщиками»?

Материал подготовила Наталья Сиривля

¹ Не совсем понятно, что имеет в виду Андрей И, так как Евангелия, как известно, написаны на древнегреческом языке. — Прим. ред.
² Подробнее об этом см. в публикациях «ИК» по современному изобразительному искусству и, в частности, у В. Левашова («ИК», № 9, с. 171): «Сегодня художник не тот, кто пишет картину, а тот, кто представляет картину публике как свою или представляет что угодно как знак своей идентичности. Он создает репрезентативный объект, позволяющий ему самому быть опознанным и по этой причине включенным в систему социальной коммуникации».