Харви Кейтел: «Стойкость»

Беседу ведет Дэвид Томпсон

От «Злых улиц» Мартина Скорсезе до «Плохого лейтенанта» Абеля Феррары Харви Кейтел, подобно Шерлоку Холмсу, демонстрирует, что в его методе есть безумие.

Широкий зритель впервые рассмотрел Харви Кейтела, когда он простер руку над адским пламенем — в инфернальной рок-опере Мартина Скорсезе «Злые улицы», где Кейтел играл Чарли. Теперь уже ясно, что тот дебют стал для Кейтела благословением и проклятием одновременно. Его появление не было безоблачным «рождением звезды» — в «Улицах» Кейтел должен был противостоять взрывоопасной энергии Роберта Де Ниро, который снимался в более выигрышной роли неприкаянного Малыша Джонни. Для игры Кейтела характерно то же самое, что и для всего фильма в целом, — четкость деталей и лихорадочный жар. Мечта достичь элегантной респектабельности, влиться в гангстерскую элиту Маленькой Италии борется в душе Чарли с отчаянным желанием понравиться своим уличным дружкам. Если принять точку зрения Скорсезе, что сцена в задней комнате бара, когда Чарли и Джонни полушутливо бранятся из-за карточных долгов, является ключом к сути фильма, придется заключить, что Кейтел создал самый сложный образ простака за всю историю комедии.

С тех пор порукой актерского успеха Кейтела служит тот факт, что на экране он, как правило, абсолютно органичен — таков, каков есть. Он — живое доказательство правоты так называемой «школы метода», основанной на системе Станиславского: актер, который, не отвлекаясь ни на какие актерские комплексы, спокойно натягивает на себя одежду, среду обитания и мировосприятие своего героя. Умение слиться с персонажем не превратило Кейтела ни в звезду с нарицательным именем (наподобие Кэри Гранта, который и в общем, и в частностях всегда оставался просто Кэри Грантом), ни в хамелеона, который подлаживается под фон. Его наружность тоже не отмечена печатью классической звездности: ростом он невысок, хорошо сложенное тело увенчано почти брутальным, мускулистым лицом, которое может в мгновение ока из злобно-агрессивного сделаться сияюще-ласковым.

Не следует поэтому удивляться, что Кейтела часто занимали в ролях либо стражей закона, либо его нарушителей: он играл честных полицейских («Тельма и Луиза») и продажных полицейских («Плохой лейтенант»); гениев преступления («Багси») и малодушных «шестерок» ( «Бешеные псы»). Кейтел определенно гордится своим умением отыскивать человечность в уличном отребье и грязную изнанку в душах обычных людей. Поскольку эта злосчастная всеядность проистекает из умопомрачительно серьезного отношения Кейтела к своему ремеслу — флаг ему в руки. Не всякому режиссеру придется по вкусу его неистовое стремление доподлинно выяснить мотивы действий и духовную биографию своих героев. Но когда химическая реакция удается (ярчайший пример такого успеха — сотрудничество Кейтела и Скорсезе), на экране пульсирует живая жизнь.

Много раз Кейтел шел на невероятный риск при выборе ролей (вспомните агрессивную романтичность его пианиста — сборщика долгов в незаслуженно забытом фильме Джеймса Тобака «Пальцы») и режиссеров. Список режиссерских дебютов, в которых он снимался, впечатляет: это фильмы Пола Шрейдера, Алана Рудольфа, Ридли Скотта, а из недавних — «Бешеные псы» Квентина Тарантино. Более того, он охотно совмещает работу над классической голливудской продукцией со съемками у европейских режиссеров, особенно в Италии. Кроме того, он оказал поддержку таким независимым, ни на кого не похожим мастерам, как Абель Феррара с его «Плохим лейтенантом» и Джейн Кэмпион с «Фортепьяно».

Кейтел родился в 1947 году в Бруклине. Его родители держали ларек с прохладительными напитками на Брайтон-Бич. Отслужив три года в морской пехоте, Кейтел поступил одновременно в Нью-Йоркский университет и в Актерскую студию, где его наставниками были Стелла Адлер, Фрэнк Корсаро и Ли Страсберг. Дебютировал он на сцене Летнего театра в «Американской мечте» Эдварда Олби, затем играл во «внебродвейских», то есть некоммерческих постановках. Отозвавшись на объявление Мартина Скорсезе, он получил главную роль в его первом фильме «Кто стучится в мою дверь?» (1965—1969, выпуск — 1976). Кейтел дважды выступал на Бродвейской сцене — в 1975 году играл Счастливчика Ломана в «Смерти коммивояжера» (режиссером и партнером Кейтела по сцене был Джордж С. Скотт), а также в середине 80-х с Уильямом Хертом в «Суматохе» Дэвида Рейба, поставленной Майком Николсом. Однако напряженная работа в кино оттеснила театр на задний план. На счету Кейтела — чему он сам немало дивится — уже больше пятидесяти ролей в кино- и телефильмах.

Дэвид Томпсон. Что толкнуло вас избрать актерскую профессию?

Харви Кейтел. Когда люди вроде Джеймса Дина и Марлона Брандо начинали свою карьеру, я был подростком. Взросление — нелегкое дело, и мы ищем героев, которые провели бы нас через этот сумрачный лес. То, что делали эти актеры, а также Казан и Кассаветес, являло собой отчаянную попытку выстоять под тяжестью бытия. Меня и моих друзей это подбадривало, вселяло надежду.

Дэвид Томпсон. Что для вас значили три года службы в морской пехоте?

Харви Кейтел. Нас было трое — я и двое моих тогдашних лучших друзей. Трое молодых людей, искавших себя, искавших своих героев, пытавшихся стать героями для самих себя. У Диккенса в «Дэвиде Копперфильде» есть замечательная фраза: «Стану ли я героем повествования о своей собственной жизни или это место займет кто-либо другой — должны показать эти страницы». В морской пехоте произошло мое первое знакомство с законами мифа. Первый урок я получил на занятиях по ночному бою: учебный лагерь на Пэрис-Айленде, мы, сотни новобранцев, сбились в кучу, и вот инструктор говорит: «Вы боитесь темноты, потому что боитесь того, чего не знаете. Я научу вас, как узнать темноту». Глубокая мысль.

Дэвид Томпсон. Во что вылился этот опыт при работе в Актерской студии?

Харви Кейтел. Наше ремесло — это умение проникать в чувства. А единственный путь к бесстрашию — это пройти через страх.

Дэвид Томпсон. Вы имеете в виду не просто страх предстать перед множеством людей?

Харви Кейтел. Да, я говорю о страхе в экзистенциальном смысле — когда утром просыпаешься и спрашиваешь себя: «И что же мне теперь делать?»

Дэвид Томпсон. Как это повлияло на все те многочисленные роли, которые вы сыграли?

Харви Кейтел. Стелла Адлер, замечательный педагог, как-то заметила, что воспитание актера происходит через анализ текста. Я стараюсь участвовать только в тех проектах, которые могут отточить остроту моего восприятия, и, как правило, мне везет: за все время мне пришлось сняться лишь в нескольких коммерческих фильмах — так, чисто ради денег. Большинство людей, с которыми я работал, очень глубокие натуры.

Дэвид Томпсон. Ваш первый фильм «Кто стучится в мою дверь?» делался очень долго. Из студенческой зарисовки он вырос в полнометражную игровую картину…

Харви Кейтел. За каких-то пять лет!

Дэвид Томпсон. …довольно странное посвящение в мир кино, верно?

Харви Кейтел. А я не знал, что бывает как-то иначе. Я ведь одновременно играл в «Кафе Ла-МаМа», то есть не просто «вне Бродвея», а «вне вне-Бродвея»¹. Знай я, как положено у нормальных людей, я бы начал качать права. Думаю, это судьба, что мы с Марти встретились, когда оба только начинали. Я живо помню, как мы сидели и отсматривали смонтированную сцену. Это была сцена в церкви, когда идут титры и звучит песня. И я вдруг осознал, что происходит нечто совершенно необыкновенное и что я — в самом центре всего этого… Настоящая какофония эмоций взбаламутила мою душу, и я почувствовал, что попал на свое место.

Дэвид Томпсон. Не было ли вам сложно — если учесть вашу национальность — играть итальянца в этом фильме и в «Злых улицах»?

Харви Кейтел. Я вырос в Бруклине, учился в школе на Кони-Айленде, и друзья у меня были самые разные — настоящая плавильная печь. Не важно, что меня воспитывали в еврейских традициях, а Марти — в духе католицизма, религиозная принадлежность не влияла на наше место в обществе.

Дэвид Томпсон. Насколько я понимаю, Скорсезе пришлось с боем отвоевывать для вас роль ковбоя в фильме «Алиса здесь больше не живет».

Харви Кейтел. Предполагалось, что за эту роль я получу десять тысяч долларов — я просто плясал от радости! Но тут оказалось, что студия против моей кандидатуры. Марти сказали, что если он настаивает на моем участии, мне заплатят всего три тысячи. Это была моя первая работа после «Злых улиц» — никуда больше меня не звали.

Дэвид Томпсон. Вы не жалеете, что мало работаете в театре?

Харви Кейтел. Я уже пять лет не выходил на сцену, но надеюсь к этому вернуться. В кино очень сложно делать карьеру, если ты не входишь в элиту кассовых актеров. И даже кассовость не гарантирует, что ты хозяин своей карьеры. Я хочу больше работать в театре, хотя мне не нравится играть восемь спектаклей в неделю — по-моему, эту систему придумали владельцы театров исключительно для выжимания денег. Выходной один-единственный, еле успеваешь оклематься. Если б не профсоюз, нас бы и вовсе заставляли играть девять-десять спектаклей в неделю.

Дэвид Томпсон. Насколько я знаю, благодаря вам роль сутенера в «Таксисте» сильно выросла.

Харви Кейтел. Марти сунул мне сценарий и спросил: «Кого ты хочешь сыграть?» Я прочел и ответил, что мне хотелось бы сыграть сутенера. Он предполагал, что я выберу роль парня из штаба предвыборной кампании — у сутенера было всего пять строк текста, — но в те времена я еще жил в районе, где работали сутенеры, так что каждый день они маячили у меня перед глазами. В сценарии он подавался одной строчкой: «Итальянец, стоящий в дверях», и это стало для меня отправным пунктом. Я создал образ с помощью одного парня, который просвещал меня насчет жизни сутенеров. Недели две мы вдвоем работали, занимались импровизациями, а потом продемонстрировали это дело Марти. Тогда Марти решил сделать еще одну сцену со мной, и я придумал, как мы с Джоди танцуем под песню, которую я сочинил. Было видно, что он искренне любит эту девушку и готов ради нее на все. Такой вот невероятный роман, я и сейчас не до конца понимаю, что там между ними было.

Дэвид Томпсон. «Пальцы» Джеймса Тобака были первым фильмом, где вы находились в центре событий. Много ли вы привнесли в этот образ?

Харви Кейтел. Все было написано в сценарии, доля импровизации на площадке была невелика. Джимми — мой друг, и мы очень много работали вместе, чтобы разобраться, каков мой герой, особенно в отношениях с отцом и матерью. Я не умел играть на рояле, так что много занимался, смотрел записи концертов Гленна Гулда. О подготовке к роли вообще сложно рассказывать. Это дело актерской техники: анализ текста, импровизация и подключение органов чувств. Вот инструменты нашей школы, школы метода. Если они тебе помогают, пользуйся ими. Если нет, откажись от них.

Дэвид Томпсон. Вы много раз демонстрировали на деле свою готовность работать с начинающими режиссерами.

Харви Кейтел. Мой импресарио одно время также представлял Ридли Скотта и долго умолял меня посмотреть его рекламные ролики, так как Скотт хотел видеть меня в своих «Дуэлянтах». Я сказал: «Работа с режиссером рекламы меня не интересует», но он так на меня насел, что пришлось посмотреть ролики, и я увидел, что каждый из них — это маленький, отлично сделанный фильм. Это меня научило не судить о людях сплеча, я понял, что хотя бы поговорить с ними — мой долг. И больше эта ошибка не повторялась.

Дэвид Томпсон. Чем отличалась работа с Ридли Скоттом от работы с американскими режиссерами?

Харви Кейтел. Ридли всегда держался очень раскованно, у него замечательное чувство юмора. Мне вспоминается, как мы снимали сцену в штабе после разгрома Наполеона и я играл генерала, который обсуждает стратегические планы с командирами полков. На репетициях Эдвард Фокс входил и тут же присаживался на мой стол. Я отвожу Ридли в сторонку и говорю: «Нельзя, чтобы он сидел на моем столе, ведь он полковник, а я — генерал». Ридли идет поговорить наедине с Эдвардом, возвращается и говорит: «Понимаешь, Харви, в то время это не возбранялось». Я спрашиваю: «Откуда ты знаешь, ты что, тогда жил? Я служил в армии, и я тебе говорю: так не принято». Ридли говорит: «Мне кажется, мы должны снимать так, как придумал Эдвард. Ему это нужно», и тогда я говорю: «Ну ладно, валяйте». Ридли кричит: «Мотор», Эдвард входит и говорит: «Сэр!» Я оборачиваюсь, вижу, что он уселся на мой стол, и ору: «Убрать задницу с моего стола, черт подери!» И Эдвард, он же великолепный актер, мгновенно реагирует: встает навытяжку.

Дэвид Томпсон. В 80-х вы много снимались, но не в Голливуде. Чем это объясняется?

Харви Кейтел. В основном тем, что в Голливуд меня просто-напросто не приглашали. Но это оказалось подарком судьбы, потому что мне удалось поработать с великими мастерами. Например, Бертран Тавернье — человек на все времена; ниша, которую он занимает, — это хорошо знакомая мне среда, он глубокая натура, в фильмах он фиксирует конфликты, которые раздирают его собственную душу.

Дэвид Томпсон. Хотя вы не причисляете себя к кассовым актерам, вам все же удается использовать свое имя для поддержки фильмов.

Харви Кейтел. Да, сейчас это так, но поглядите на размер бюджетов! Дареному коню в зубы не смотрят, и я очень горжусь такими фильмами, как «Бешеные псы» и «Плохой лейтенант». Но бюджет каждого не превышал одного миллиона долларов, из чего видно, какова мне цена в Голливуде.

Дэвид Томпсон. Как вы стали продюсером «Бешеных псов»?

Харви Кейтел. Я прочел сценарий и так загорелся, что позвонил продюсеру Лоуренсу Бендеру и сказал, что хочу сниматься в фильме. Квентин прочил мне роль мистера Уайта, и после трех месяцев раздумий я согласился. Я дал им денег — какую-то смешную сумму — на поездку в Нью-Йорк, так как хотел, чтобы они посмотрели нью-йоркских актеров. После просмотров они милостиво решили упомянуть меня в титрах в качестве сопродюсера.

Дэвид Томпсон. В «Бешеных псах» на меня произвел большое впечатление ваш трюк с зажигалкой, это безумное щелканье пальцами…

Харви Кейтел. Сын Тима Рота очень потешно изображает, как я это делаю.

Дэвид Томпсон. Мне стало интересно, какую роль сыграл этот жест для вас при создании образа и как вы его нашли?

Харви Кейтел. Да просто зажигалка барахлила. Такие вещи находишь случайно. Этот закон отлично известен актерам, которые знают толк в своем ремесле. Они даже ожидают таких случайностей, ведь когда создаешь живой организм, уже не можешь диктовать ему, как себя вести, и потому без сюрпризов никогда не обходится. С другой стороны, у каждого актера есть свои «крючки». Это может быть что-то во внешности, в другом случае это может быть запах или звук — можно, например, пукнуть.

Дэвид Томпсон. А история отношений, которые складываются между вашим героем, мистером Уайтом и героем Тима Рота — мистером Оранжем, существовала уже в изначальном варианте сценария?

Харви Кейтел. Все, что вы видите, было уже в тексте. Ничего не прибавлено. На мой взгляд, Квентин развивал мифологические мотивы, универсальные мотивы предательства и искупления. Мистеру Уайту было необходимо стать героем для своего младшего товарища. А мистер Оранж, представитель законности, должен стремиться к искуплению тех поступков, которые он вынужден совершать как страж законности.

Дэвид Томпсон. Похоже, вам часто доводится играть людей, стоящих по ту или другую сторону закона. Насколько я знаю, вживаясь в образы полицейских, вы близко познакомились с их работой.

Харви Кейтел. Снимаясь в «Смертельных мыслях», я напряженно работал с Лэрри Малленом, а на «Плохом лейтенанте» много общался с Деннисом О'Салливеном и его сыщиками. К полицейским я питаю огромное уважение, а после того как съездишь с ними на патрулирование, еще больше начинаешь ценить их работу и мужество. Пока ты не потрогаешь собственными руками то, к чему они вынуждены притрагиваться — например, мертвое тело, — ты не поймешь, через что они проходят.

Дэвид Томпсон. Они знали, что в фильме рассказывается о полицейском, который погряз в коррупции и стал наркоманом?

Харви Кейтел. Нет. Сюжет я им, правда, пересказывал. Но это фильм не о полиции и не об одном отдельно взятом полицейском. Для меня это фильм о человеке, об отце своих детей, который теряет душу и сам это понимает, и пытается сделать хоть немножко добра. Я считаю, что мы должны написать нашу собственную Библию, не просто полагаться на опыт наших предков. По-моему, «Последнее искушение Христа» — как раз об этом. Если только мы не разрешим наши личные внутренние конфликты, наши неудачи перейдут по наследству к нашим детям. Я очень хорошо ощущаю, что Абель Феррара — отец двоих приемных детей из Индии, и я тоже отец двоих детей, так что я чувствую бремя ответственности: я должен показать, как трудно совершить праведный поступок, как трудно выбраться из ада.

Дэвид Томпсон. Даже если для этого приходится рисовать беспощадными красками образ разрушенного наркотиками человека, что может оттолкнуть зрителей?

Харви Кейтел. Я очень возгордился, когда кто-то сказал, что это лучший фильм против наркомании, какой он когда-либо видел, потому что в нем нет морализаторства. Я считаю, что это религиозный фильм, так как ад существует здесь и сейчас, рядом с нами, и здесь же существует возможность узнать рай.

Sight and Sound, 1993, January
Перевод с английского С. Силаковой

¹ «Кафе Ла-МаМа» — обиходное название Экспериментального Театра-клуба Ла-МаМа в нью-йоркском районе Гринвич-Вилледж, основанного Эллен Стюарт в 1962 году. Это признанный центр авангардного театра. — Прим. переводчика.