Сергей Олифиренко: «Мои куклы похожи на меня»

Интервью ведет Лариса Малюкова

Пожалуй, Сергей Олифиренко сегодня наиболее интересный интерпретатор классического сказочного сюжета в анимации. Его «Машенька» пленила и заставила смеяться людей, давно расставшихся с детством. И в «Считалке для троих» народная сказка о Пузыре, Соломинке и Угольке, практически не претерпев никаких текстовых вмешательств, обрела нетривиальное звучание, живое современное дыхание, плотную атмосферу…

Лариса Малюкова. Как вам удается избегать нравоучительного давления на зрителей, высушивающего живое настроение моралите, почти обязательного в мульти— пликационных сказках?

Сергей Олифиренко. В «Машеньке» я снял весь слой нравоучительности, даже намек на нее. Ведь не может быть, чтобы пятилетняя девочка умела действительно мастерски вести домашнее хозяйство. Она лишь в состоянии выказать огромный энтузиазм. Комическое рождается в гипертрофии этого энтузиазма. Во многих же сказках этот нравоучительный мотив столь силен, что подчиняет себе весь строй рассказа.

Л. Малюкова. Отчего же тогда вы выбираете именно сказки?

С. Олифиренко. По своему складу я не очень-то подхожу ни к миру фильмов-анекдотов, ни — тем более — фильмов романтических о возвышенной любви. Наверное, я приспособлен к такому необязательному, ненавязчивому юмору. На этой грани настроения я и выстраиваю свои картины. Сказка — предмет достаточно сложный для визуального изложения. Удача возникает тогда, когда, точно двигаясь по тексту, тебе удается быть нескучным. Сейчас существует большое количество киноинтерпретаций известных сказок. Но мне близки по настроению ленты Э. Назарова, «Волшебная флейта» Валерия Угарова.

Л. Малюкова. Каким образом элементы реальности проникают в созданное вами пространство сказки, по каким принципам осуществляется отбор? Ведь очевидно, что при сохранении почти каждой буквы персонажи отнюдь не архаичны: и неумеха Машенька, и несчастный Медведь, и резонер Пузырь.

С. Олифиренко. Да, я наделяю сказочных героев современными характеристиками. И пространство я придумываю не совсем сказочное. Оно единственное и неповторимое. Существуют персонажи, и среда обитания точно подбирается к ним или, что бывает чаще, герои и среда рождаются одновременно.

Я выстраиваю макет, учитывая его будущую полноценную самостоятельную жизнь. Никакой статики ни в декорациях, ни в камере. Облака наслаиваются, струится дым, деревья колышутся, сам воздух словно дрожит. Это другой мир, зритель проникает в него и привыкает к нему. Как прохожий на улице: хоть и не обращает внимания, но боковым зрением фиксирует дымок из окна. Примерно минута уходит на «погружение» зрителя в это пространство, которое не делится на планы, ярусы, стекла, планшеты. Я не добрый волшебник и в строительстве макета руководствуюсь законами возникающей на моих глазах среды. Иначе персонаж «повиснет», окажется в совершенном вакууме. Без этой среды обитания возникнет в лучшем случае анекдот, изящная история, приятная сама по себе, рассказанная с помощью анимации. Я беру огромное количество стекол, каркасов, разного рода материалов, и в сплаве всей этой некрасивой подчас машинерии рождается волшебное пространство — пространство сказки.

Л. Малюкова. Отчего же так часто именно в кукольных фильмах возникает мертвая среда, искусственный макет реальной жизни, в котором довольно неорганично существуют марионетки?

С. Олифиренко. Нам исторически навязан стереотип, по которому куклы должны двигаться определенным образом. Это обычно театральные куклы, существующие на фоне статичных макетов и двигающиеся, как их собратья из кукольного театра. (Хотя, конечно, в истории анимации были и другие фильмы.) Я тоже подвержен этому стереотипу. И лишь когда стараюсь отказываться от него, возникает какое-то дыхание жизни. Каждый раз делается принципиально новая кукла новой конструкции. Это моя беда. Я навязываю всем художникам свои заготовки, определенной длины и формы руки, ноги, определенные физиономии. Но если внимательно посмотреть на мои куклы, то окажется, что все они похожи друг на друга. Точнее на меня. Никуда от этого закона психологии, а может быть, генетики, не денешься. Возможно, годам к шестидесяти мне удастся окончательно избавиться от всех стереотипов, но, боюсь, будет уже поздно.