Живем как в сказке

В номере, посвященном сказке, присутствие аниматоров показалось нам абсолютно необходимым. Ведь это они — аниматоры — главные волшебники, иллюзионисты и сказочники. Сказка, небывальщина, чудо — начало и корень их мышления, которое словно от природы устроено таким образом, что всегда подозревает в несостоятельности обыденную, повседневную реальность и всегда готово к ироническому ее отстранению с помощью условного, придуманного мира.

О том, как придумывается этот мир и в какой связи он находится с сегодняшним мироощущением художника, размышляют режиссеры-аниматоры Гарри Бардин, Иван Максимов, Юрий Норштейн, Сергей Олифиренко, Оксана Черкасова.

Те, кто делает мультфильмы, часто обижаются на тех, кто их смотрит. Причина вот в чем: фильм делается девять-десять месяцев, масса рисунков, если это рисованная мультипликация, или одушевление кукол, если объемная, а в итоге зритель называет все это мультяшкой. В лучшем случае. В худшем — мульти-пульти. На самом деле отношение к этому виду кино отнюдь не пренебрежительное, а, смею надеяться, любовно ласкательное. В мультипликации есть неизбывная детскость, которая покоряет не только тех, кто ее делает, но и тех, кто смотрит. Во взрослом человеке этот придуманный, ненастоящий мир будит забытые детские ощущения сказки.

В анимации, какой бы жанр мы ни выбрали — будь то философская притча, политическая сатира, лирическая история, мюзикл и т.д., — все равно в основе лежит сказка. Хотя бы потому, что анимация тяготеет к условности, условность предполагает парадоксы, а где-то рядом стучится волшебство. Если же это выстраивается в гармонию, то возникает магия. Магия восприятия выдуманного мира. И тогда зритель начинает верить в одушевленные кубики или шарики, он сопереживает этой, с точки зрения солидного человека, чепухе…

Я люблю в себе это состояние, когда зарождается замысел будущего фильма. Есть пока только предчувствие, нечто, не поддающееся описанию. Это может быть среда, в которой будет проходить действие, а чаще всего — идея. Но идея не конкретная, без четко очерченных границ. Ты ее перекатываешь, как красную икринку по нёбу языком, не торопясь раздавить. И уже не важно, где ты находишься и чем занимаешься. Она (идея) вдруг выглядывает из-за косяка двери и скрывается. Но на душе становится тепло от волнующего пред— ощущения фильма. Всегда рядом возникает музыка. У меня, как правило. Иногда, будучи человеком нескрытным (что сегодня в условиях рынка и конкуренции — явный недостаток), я рассказываю складывающуюся историю одному, потом второму с поправкой на первого. Может быть, неосознанно я шлифую этот замысел. Но, поверьте, делаю это не нарочно. И вот, казалось бы, все сложилось. Фильм видится и слышится, пора к белому листу! Но конкретика белого листа, первой написанной фразы пугает безумно. Пугает грубостью материальной. Пока это было в голове, оно было легким, невесомым, воздушным, музыкальным и моим! И я, сам себе не признаваясь, придумываю разные уважительные причины, по которым нельзя написать на чистом листе название, справа вверху — Гарри Бардин (какая самонадеянность!), ниже «сценарий анимационного фильма» (какая ответственность), еще ниже — «г.Москва» (а это уже обязательство перед столицей большой страны!) и совсем внизу год — 1997-й (а это экзамен на современность!).

Титульный лист долго лежит единственной сиротливой страницей будущего сценария. И наконец, неимоверным усилием воли заставляю себя написать первую фразу, а дальше уже легко и без черновиков. И вот сказка (а я, надеюсь, убедил вас, что почти любой сюжет в мультипликации тяготеет к ней), итак, сказка опускается на землю в виде сценария. Но окончательно она становится земной тогда, когда ко мне обращается художник с вопросом: «Макет будем делать два метра или три?» Особый сюжет — чтение сценария моим коллегам. Каждый видит будущий фильм по-своему, и мне стоит больших усилий убедить в своем видении, заразить своей идеей. Мои коллеги — это мои друзья, никакого пиетета они ко мне не испытывают, критикуют и ниспровергают почище, чем Госкино в былые времена. Наконец, коллеги становятся соратниками, а вскоре и соавторами. Весь замысел распадается на материальный мир: конструкции кукол, эскизы макетов, раскадровку, бутафорию. И вот первые снятые кадры. Как правило, никого не удовлетворяющие. Мучительные поиски, конфликты, взаимные обвинения, первый достойный материал. И в коллективе происходит чудо: лица разглаживаются, наступает временное умиротворение.

Через некоторое время, когда накапливается материал, происходит второе рождение сказки. Наши персонажи начинают жить своей самостоятельной жизнью, они начинают диктовать дальнейшие условия своего проживания в нашем фильме. И хотя режиссерский сценарий остается и снимаем мы по раскадровке, но приходит уверенность, а с ней — импровизация, которые придают то необходимое «нечто», тот воздух, ту плоть, без которых сказка не сказка.

И это ощущение — «получается!» — ни с чем не сравнимо, даже с третьим рождением, когда фильм готов, сделана перезапись и напечатана первая копия. Наверное, ради этого «получается!» мы мучаемся и живем.