Конспираторы

Читать — завидовать: немецкий госбюджет ежегодно выделяет на фильмопроизводство около 120 миллионов марок. Злорадствовать: все равно на немецкие фильмы никто не ходит (ежегодно около 20 тысяч зрителей). Ходят на голливудские (сотни тысяч). Так что и в этом они нас опередили. Европа. У нас «все плохо» лет пять, у них — пятнадцать. Правда, это совсем другая стадия «плохости». Полюбопытствовать: какая такая стадия? Чтоб знать: чего ж нас ждет. После окончательного решения в 1968 году вопроса о дураках в пользу дураков агония умных продолжалась еще лет десять. Потом любая «Айка катаппа» на большом экране стала исключена. Шибко умные, вроде Шрётера, сразу разбежались по углам голубых экранов, а задумавшиеся, вроде Шлёндорфа с Вендерсом, как водится, застыли между небом и землей. В отличие от Фасбиндера, они не успели вовремя умереть. В отличие от Любича, они не успели вовремя родиться. В отличие от шибко умных, они предпочли учиться на собственных ошибках. Поэтому заметались по странам и континентам и замахнулись на Голливуд. Поэтому заверяли, что на родных могилах розы вырастут сами. Будучи как-то в Москве, Вернер Херцог признавался: «Все последние годы, работая за границей, я зорко следил за каждым немецким дебютом и радовался. Как дебют — так и радовался».

То есть когда всё плохо, все, за ис— ключением шибко умных, сначала делают вид, что вот-вот станет лучше. Лучше почему-то не становится, дебютов появляется все меньше, меньше, а потом и совсем нет. Все меньше стран и континентов, не говоря уж о Голливуде, питают иллюзии Шлёндорфа и иллюзии Вендерса, а потом и совсем не питают. Проваливаются «Хомо Фабер», «До конца света», «Крик камня». Эта стадия сильно напоминает известную присказку «Сиси в коме». Задумавшиеся вновь припали к истокам, перестали метаться, а заодно и задумываться. Озабочены поддержанием только жизненно важных функций тела, питанием и дыханием. На волне этих «функций» тело Шлёндорфа на руках вносят в директорский кабинет Ной-Бабельсберга (бывшая студия ДЕФА). Вендерс в 93-м вырывает каннский приз. Однако стадия «Сиси в коме» на этом не заканчивается. Шлёндорф как дитя из-под палки продюсера между майским Канном и сентябрьской Венецией перемонтирует «Монстра». Но это значит, что он, «Монстр», лишь учится ходить из Канна в Венецию, туда-сюда, и ничего больше. Вендерс как дитя радуется проекту «Люмьер и компания» и гордо снимает люмьеровской камерой «люмьеровский» 50-секундный ролик. Но этот ролик — только третья серия все того же «Неба над Берлином», и ничего больше. Вернер Херцог продолжает признаваться: «Я теперь не наблюдаю за дебютами. Смотрю только «вторые» фильмы. Обязательно нужны «вторые» фильмы». То есть что выросло, то выросло — лишь бы росло, вздыхало и питалось.

И вот сплав признавших поражение «промотавшихся отцов» с «насмешкой горькою» пораженно-рожденных детей знаменует собой новую стадию. Она качественно иная. «Отцам» поражение бурной молодости, верней, признание его без обмана не объяснить. «Детям», не видевшим этой молодости, виден только обман. Синдром «обманутого сына» сегодня проявляется двояко. Во-первых, «дитя» Зёнке Вортманн на пресс-конференции в Доме кинематографистов сразу заявляет: «Все, сделанное Фасбиндером, Вендерсом, Херцогом, мы считали ужасным. Это все неоправданно мрачно и скучно. Мы сами решительно все начинали с комедий». «Обманутый сын» как бы заведомо знал, что Вендерс предшествовал «коме», а значит, вводил в нее всех и никого не вывел, и сам не вышел. Во-вторых, Вортманн заведомо, «от рождения» жил «на лекарствах» и хорошо их выучил. В сущности, все «лекарства» — это одно название. Легко запомнить: «касса». Касса действительно помогает. Лет десять назад им стали пользоваться новорожденные «Мужчины» Дорис Дерри и до сих пор держатся на плаву. «Дышат, едят».

Поэтому изначально Зёнке Вортманн делал кассу и только кассу. На телевидении он изучил проблемы спроса и цен и дебютировал в кинотеатрах. «Один среди женщин» принес коммерческий успех, «Маленькие акулы» принесли международный коммерческий успех, «Взволнованный мужчина» стал чемпионом общегерманского и скандинавского проката. Но такая заслуга, как двадцать процентов немецких фильмов в прокате вместо былых шести, вовсе не поднимает Вортманна в собственных глазах. Хотя эти двадцать процентов ныне — именно от комедий, его комедий. Дело в том, что «обманутый сын» живет лишь «на лекарствах» совершенно естественным образом. Деньги, деньги — он ими просто питается.

Те, кто в «коме» не родился, а только впал, реагируют на это по-разному. Журнал «Синема», конечно, тут же ставит немцам в пример французов, нечто с Фанни Ардан под названием «Сладкий педик» (Pedal douce): «Дайте французскому режиссеру сцену, кровать и две двери, и он без особых усилий сделает вам классную бульварную комедию. Из классиче— ской схемы ошибок, обманов и бурных страстей нашим соседям с левого берега Рейна всегда удается вывести новый оригинальный смысл. Из зала вы будете выходить, пьяные от собственного смеха. И вряд ли выходящим в ближайшее время придется по вкусу кухня немецкой комедии. Она — как порция сосисок рядом с банкой черной икры».

Но дело опять же в том, что для пораженно-рожденных комедия сейчас — это не жанр, с его возможными тонкостями, а единственная возможность тонкости как таковой. Ведь немецкого триллера или мелодрамы теперь как бы вообще нет. И как бы естественно, что «Взволнованный мужчина» в целом сколочен грубо, как деньги. И что там Боккаччо с греками вспоминать — достаточно, что сценарий опять написан по комиксам. И грубость, то есть деньги, лишь увеличена тем, что комиксы принадлежат Ральфу Кёнигу, известному своим пристрастием к сюжетам про гомиков и гетериков. Дора ревнует Акселя. Аксель — бабник. Аксель не претендует на Норберта. Норберт — гомик. Однако так получилось, что у них житейский контакт. Гетерик попал в клуб гомиков: «Все в юбках, и ни одной бабы». Смешно. В постели голый гетерик, а рядом в шкафу нашли голого гомика. Очень смешно. Гетерик собрался сходить налево, пока Доры не будет дома, а Дора осталась дома. Смешнее не бывает. Впрочем, грубость «Взволнованного мужчины» — это тоже качество. Как и положено комиксам, там все быстро и точно. Но это еще не конец.

Не отменяя грубости, которая действительно отличает «сосиски» от «черной икры», хотелось бы заметить, что «сосиски» вообще-то подозрительного качества. Например, когда в конце гетерик по делу приходит к влюбленному в него гомику, а у того — новый друг звероподобного вида. Обаяшка гетерик в ужасе спрашивает: «Кто это?», а гомик с тоской отвечает: «Мясник». Пауза. И мясник по-хозяйски бухается посередке. Или когда еще позже три гомика идут в кино на «Смерть в Венеции» в малом зале, в то время как в большом показывают Сталлоне. Они в этом зале оказываются одни, и лишь чуть позже три дюжих гетерика с пивом и кукурузой, перепутав двери, садятся сзади, тут же начинают хрустеть и доставать бедных гомиков вопросами: «А кудай-то мы попали, а в когой-то он влюбился, и Слай тут ваще где?» И гомиков же, конечно, при этом еще и бьют. И эти две сцены роняют вдруг тончайшее и еще более смешное сомнение в «кулинарности» происходящего. Даже увидены они не плотоядно, а «по уму». Вдруг закрадывается подозрение, что со всей присущей ему грубостью «Взволнованный мужчина» до чего-то все же докопался. Не до свободы сексуальной ориентации, когда можно уже смеяться, и не до интеллигентности голубых. Он докопался до простой интеллигентности, которая теперь прикрылась и голубизной, и дружбой с «мясниками», и тупым юмором, и «кулинарным» сюжетом, и кассой, и врожденной интеллектуальной комой, и жестким порно прикроется, если придется, но притом никуда не делась.

Сосиски можно не есть. Над ними можно посидеть и подумать. Пораженно-рожденных не предупредили, что соображают они точно таким же естественным образом, как делают деньги. И парадоксом их стало то, что способность к соображению они обнаруживают в себе лишь после контакта с «кассой», здоровый потенциал — после воспитания «на лекарствах». Мало того, парадокс также в том, что предъявлять этот потенциал, демонстрировать его, как экспонат, они вовсе не собираются. Да, способность соображать — это шанс «поправиться», шанс что-то изобрести, чтобы забыть о «лекарствах», о вечной униженности больных. Но это не больше, чем шанс: глядя на «промотавшихся отцов», «обманутые дети» заведомо знают цену такому «не больше». Потому их сегодняшняя задача — скрыть способность соображать максимально тщательно. Шваброй прикинуться, но не подставляться, пока ничего не изобрели. Однако при любых парадоксах, при любых малых дозах и алогизме существования интеллигентность имеет место. В фильмах проскальзывает. А стадия затаенности — что ж, даже до этой стадии нам еще плыть да плыть.