Наталья Коляканова: «Мое назначение ‒ прокладывать рельсы»

Интервью ведет Юлия Гирба

Юлия Гирба. Театралы давно знают вас как замечательную актрису Школы драматического искусства Анатолия Васильева. Но шумный успех в кино пришел к вам только в прошлом году, когда на «Кинотавре»-96 вы получили приз за лучшую женскую роль — за роль в фильме Александра Сухочева «Принципиальный и жалостливый взгляд». Правда ли, что вас, словно Золушку, вызвали в Сочи на закрытие фестиваля для вручения приза?

Наталья Коляканова. Это так важно, да? У меня все об этом спрашивают, и я думаю: почему это так важно? Почему с этого нужно начинать? Я не считаю этот приз каким-то поворотным моментом в моей судьбе. Я живу другой жизнью, и она вдруг проявилась на экране. Да, такие существа, как я, где-то живут, и их можно найти, откопать, позвать, и это произведет впечатление. Мы, по сути дела, ископаемые…

Ю.Гирба. Во время телерепортажа было видно, что вас порадовал этот успех.

Н. Коляканова. Я очень много работаю в театре, но мы не показываем спектаклей в Москве, и мне не хватает того, что можно назвать энергетическим обменом: когда ты отдаешь все свои силы и в ответ получаешь благодарный отклик, тепло зрительного зала, его дыхание… То, что в кино, благодаря фильму Александра Сухочева, я получила этот отклик, это зрительское понимание, поразило меня в самое сердце. Я нуждалась в признании своего существования как актрисы, как художника и рада, что это произошло.

Ю.Гирба. Почему устроители не позвали вас на фестиваль заранее? Они сомневались в успехе фильма? Или вы не поехали потому, что не любите фестивальную тусовку?

Н. Коляканова. Я как актриса не существую в кинематографе. Мне кажется, у меня была неплохая роль в «Такси-блюзе», но никто меня за нее не награждал, и никто про меня в этом фильме не писал. И в «Прорве» у меня была неплохая работа. «Прорву» в свое время показывали на «Кинотавре», но главную роль там сыграла гениальная актриса Уте Лемпер, и рядом с ней никто из членов жюри меня не заметил.

В театре я уверена, что существую. Архив Школы драматического искусства состоит из видеокассет с записями спектаклей, и чуть ли не в каждом есть моя роль. Может быть, это «для вечности», для будущего… Васильев так и говорит: «Ты прокладываешь рельсы, а кто-то по ним едет». Тех, кто прокладывает, не видно. Я уже смирилась с тем, что мое назначение — прокладывать эти рельсы.

Ю.Гирба. Вам приходилось отказываться от работы в кино из-за того, что в театре вы ежедневно «работаете на вечность»?

Н. Коляканова. Да, Васильев не любит, когда мы снимаемся, не любит отдавать своих актеров в чужие руки. Но пока и я не встретила такого сценария или режиссера, ради которого могла бы, хоть на время, уйти из театра.

Ю.Гирба. А в начале своей актерской карьеры вы мечтали сниматься в кино, играть перед камерой?

Н. Коляканова. Когда я только поступила на заочный актерский курс к Васильеву и работала в Иркутском театре, Евгений Евтушенко снимал у нас в Иркутске фильм «Детский сад». Он пришел в театр, посмотрел спектакль, я ему понравилась. Он сказал мне: «Приходи, сыграй какой-нибудь эпизод». Снимали сибирскую свадьбу, и я там пела частушку. Помню, мне очень хотелось, чтобы у меня была большая роль! Ведь приехал известный поэт, ему понравилась моя работа, он меня похвалил… Мне хотелось, чтобы он все время меня хвалил, чтобы меня снимали, чтобы я перед камерой играла и играла. Я чувствовала, что могу делать это лучше, чем другая актриса. Только снимай меня! Но сняли эпизодик — и всё… Ни камеры, ни режиссера, ни оператора больше не было…

Потом, правда, когда Евтушенко делал второй фильм, он снова меня пригласил. Сказал: «Какую хочешь женскую роль, такую и будешь играть, можешь выбирать». И я ему благодарна. Мне нравится, когда режиссер снимает актеров, с которыми начинал, с которыми он получил признание.

Ю.Гирба. Как вы, театральная актриса, ощущаете разницу в отношениях между актером и режиссером в кино и в театре?

Н. Коляканова. Поскольку у нас с Васильевым выработался общий язык, я его понимаю с полуслова. А с кинорежиссерами мне необходимо встречаться до съемок, чтобы этот общий язык найти. Для меня важно, что режиссер хочет сказать, и если у него есть идея, которая его волнует, то я постараюсь эту идею передать. Благо, у меня актерская натура такая, что я могу подключиться к режиссеру, и если он настроен на меня, а я настроена на него, я ловлю импульс, который он посылает мне на энергетическом уровне. А камера в этот момент снимает… Я иногда придумываю роль, фантазирую, но когда прихожу на площадку, стараюсь слушать только режиссера — так меня Васильев приучил. Если у режиссера есть цель, если я ее чувствую, я попаду в нее, как стрела… Но иногда режиссер и сам не знает, чего он хочет, поэтому я могу и так сыграть, и этак…

Ю.Гирба. Ваше сотрудничество с Павлом Лунгиным было «попаданием в цель», или вы сами сочинили свою роль в «Такси-блюзе» ?

Н. Коляканова. Я сбежала к Лунгину тайком. Васильев запретил мне сниматься. Пришлось работать ночами, закрыв окна в комнатушке, где мы снимали. Лунгину нравилось то, что я делаю, и это меня подхлестывало. Мне всегда хотелось что-нибудь от души сыграть, отчебучить, выплеснуть из себя какую-то радостную бесшабашность. А в театре у меня таких ролей не было. Васильев всегда ограничивал меня по части актерских проявлений на сцене. От ха-рактера же никуда не уйдешь! И тут я словно с цепи со-рвалась, бесконечно что-то придумывала. И Лунгину хотелось меня снимать еще и еще. Было отснято много материала, в картину вошло «избранное»… Мне было легко с ним работать. Я сыграла эту роль, как песню спела.

Хорошо было. Я с большим теплом вспоминаю съемки и то, как мы поехали с фильмом в Париж, а потом в Канн, где он получил в 1991 году приз за режиссуру. Это было три дня настоящей славы: мы поднимались по лестнице Дворца фестивалей, фотографировались, давали интервью, раздавали автографы — все было ярко, щедро, празднично. Помню, мы стояли с Петей Зайченко, а вокруг человек сто репортеров делали снимки; они щелкали бесконечно, как в кино.

Меня это забавляло как сон или приключение, не имеющее отношения к моей жизни. А потом все закончилось, я вернулась в театр, опять погрузилась в свою работу, как подводная лодка на дно, и больше ни про фильм, ни про славу не вспоминала… Мне никто не звонил, никто не приставал, не поздравлял. Я выплеснула в этом фильме свою энергию, радость, веселье, накопившиеся за время работы в театре, и к дальнейшей судьбе картины отношения не имела. Судьба эта была успешной. Лунгин после «Такси-блюза» стал жить и работать в Париже. А я получила шестьсот сорок рублей, и для меня тогда это были большие деньги.

В своем следующем сценарии «Луна-парк» Лунгин писал женскую роль, во многом рассчитывая на меня. Хотя я сама по себе не похожа на эту героиню, я все придумала и знала, как ее сыграть. А роль получила Наташа Егорова, которой не нужно было ничего придумывать и играть — она на самом деле такая. Однако мне кажется, что принцип типажности не всегда идет на пользу фильму. Роль должна быть выстроена, сделана, как, например, роль Холли Хантер в «Фортепьяно». Высший пилотаж, когда ты видишь, как это сделано и одновременно — как это проживается! Это то, что имеет отношение к высокому искусству, то, что остается для вечности, для потомков.

Третий свой фильм Лунгин вновь снял без меня. Он, конечно, сокрушается, и правильно: мне кажется, если бы он снимал меня, фильмы у него сложились бы иначе.

Ю.Гирба. Расскажите о своей работе в фильме Рустама Хамдамова «Анна Карамазофф».

Н. Коляканова. Хамдамов необыкновенный. Когда я согласилась сниматься, Васильев спрашивал: «Зачем ты идешь сниматься к Хамдамову, там же эпизод? Что ты там заработаешь?» Он думает, что кинематограф для меня лишь средство зарабатывать деньги. Я и сама так ему всегда объясняю: мол, иду на панель, попеть, поплясать, заработать… Но у Хамдамова я согласилась бы сниматься бесплатно, потому что мне было интересно. Хамдамов — художник в универсальном смысле слова. Режиссер, который увидел меня такой, какой я никогда бы себя не увидела, какой я себя просто не знала. Его взгляд не оставлял меня равнодушной, и я начинала позировать, хотя, в общем, не люблю красоваться… На съемочной площадке «Анны Карамазофф» мне нравилось быть послушной моделью, делать то, что было необходимо режиссеру: поворачиваться, смотреть… Это было идеальное соединение художника и модели, режиссера и актрисы.

Ю.Гирба. Последний фильм, в котором вы сыграли, «Принципиальный и жалостливый взгляд», мало кто видел. Но все же он имеет успешную фестивальную судьбу: его показывали в Берлине, на фестивале в Сочи он был удостоен приза за лучшую женскую роль. Как создавался образ вашей героини, глядящей на мир «принципиальным и жалостливым взглядом»?

Н. Коляканова. Я ведь снялась в этой роли очень давно и давно отошла от нее. Помню только, что зацепкой для меня стали письма, которые героиня пишет своему бывшему мужу. Это опять-таки связано с театром. В спектакле «Серсо», где я играла, был такой момент: герои читают письма, найденные в сундуках, среди ненужных вещей. Это были чеховские, цветаевские письма, прочитанные сегодняшними людьми, «из нашего времени», сегодня. Тут возникала мощная временная дистанция — эмоциональное погружение в прошлое, но со знанием всего того, что будет потом, всего, что случится в ХХ веке. Такое сопряжение времен — благодарная вещь для актера. Оно задает масштаб осмысления человеческой судьбы, осмысления истории.

И в работе над фильмом именно письма героини дали мне толчок, творческий импульс. Письма — это жизнь, которая прожита, и чувства, которые невозможно вернуть… Это прошлое, присутствующее в настоящем, что дает возможность полифонического развертывания роли.

Я зацепилась и за то, что героиня должна умереть, что у нее нет будущего. Смысл в том, что когда ты читаешь письма, понимаешь, что все уже было, что все самое лучшее ты уже пережил. И жизнь твоя падает, как снег, и тает, от нее ничего не остается. Такое ровное истечение жизни. Там, в фильме, есть кадр, когда вода из ванны уходит в дырочку — вот так и жизнь: была — и закончилась.

Этот взгляд кажется странным; кажется, человек живет, чтобы оставить какой-то след, иначе жизнь бессмысленна. Но ведь чаще всего так и бывает — жизнь, энергия просто иссякает, тает, уходит в песок… И никакого следа, словно волной смыло. Мне было интересно проследить такую судьбу. Не знаю, что из этого получилось…

На этом фильме близким человеком для меня стала Татьяна Окуневская. Я не то чтобы ей часто звоню, просто мысленно беседую с ней, обращаюсь к ней в какие-то минуты своей жизни.

Ю.Гирба. Ее манера работы на площадке отличается от привычной вам, от современной манеры игры? Наверняка у нее совсем другие приспособления, она иначе слушает режиссера, наверное, не так растворяется в роли?

Н. Коляканова. Самые главные ее качест— ва — это терпение и выносливость. Она терпима к любым предложениям режиссера, она все выслушает и постарается сделать как надо. Этими качествами можно пользоваться всю жизнь, они необходимы в любые времена. А в остальном ее способ выражения таков, какова жизнь, которую она прожила. Она уже в том метафизическом возрасте, когда человек настолько самодостаточен, что ему уже не нужно ничего играть: просто присутствуя в кадре, она заставляет на себя смотреть, как мы смотрим на огонь или на течение реки… Это тот возраст, когда можно снимать актера, не приукрашивая его, не придумывая лишних манков. Окуневскую следует снимать, снимать и снимать, дать ей возможность быть в кадре.

Ю.Гирба. Вашу роль в фильме «Принципиальный и жалостливый взгляд» некоторые критики назвали открытием. Однако печаль, меланхолия, сполна проявившиеся в последней работе, только одна краска вашей богатой актерской палитры. В «Прорве» и в «Такси-блюзе» вы работали столь эффектно и столь разнообразно, что приходится удивляться, что режиссеры так мало вас снимают и так мало используют присущий вам актерский и человеческий темперамент…

Н. Коляканова. Да сама по себе я не грустный человек. Может быть, жизнь так складывается, но из грусти я всегда пытаюсь добыть радость. Этому меня опять-таки Васильев научил. Сколько хватает сил, я все отдаю театру. С кинематографом у меня эпизодические встречи. Я чужая на этом празднике жизни. Но, может быть, кинематограф как раз такое место, где я смогу найти отдушину. Где может проявиться мой характер, моя индивидуальность, а режиссер не будет меня ограничивать. В театре мы долго репетируем, все лишнее от— секается, проходит много времени, пока из глыбы камня получится Галатея. А в кино я — как глыба мрамора: такая, какая есть. Вот такой меня и принимайте.