И. Кошелева: «…И Горько плачу прожитую жисть»

Обычно уборщицы не пишут воспоминаний, а тем более сценариев. Евгения Григорьевна Киселева писала, как могла. Образование у нее — пять классов украинской школы. Писать она начала, когда ей исполнилось 60 лет. Она открыла тетрадь с замахом на киносценарий, полагая, что ее жизнь достойна экрана. Мало ли их было, кинофильмов о «простых русских женщинах»? «Простая история», «Дело было в Пенькове», «Девчата», «Высота»…

«Смотрю кино „Фиалка“ и горько плачу прожитую жисть». Она исписала уже целую общую тетрадь таким вот фонетическим письмом, когда родилось название: «„Киселева. Кишмарева. Тюричева“ — хочу, чтобы так называлось кино». Она боялась исчезнуть, подобно песчинке: мол, не расскажешь — и «нехто невспомнить переживание мое после моей жизни».

А переживания эти действительно стоят внимания, ибо мало что раскрывает изнутри мир советского человека так, как эти безграмотные строки. «Красивое мое плаття, кримдешиновое, розового цвету, туфли модельные с розовинкой, и чулки под цвет туфлей, мне было тогда 25 лет, едим на линейке надворе тепло, сонце, такая хорошая погода, лошад коричневого цвету, все суседи завидували да недолго». Недолго… А дальше было: война, гибель родителей у нее на глазах, измена мужа, борьба за выживание, второй брак, очень неудачный, но продолжавшийся двадцать лет, работа, трудные отношения с родственниками, обиды на внуков и детей, обращение памятью к детским годам, голодным и злым, болезни… Просто жизнь, одна из многих, прошедших в советские годы. Родилась Киселева в 1916-м, умерла в 1990-м. Почти вся жизнь прошла в Первомайске Луганской области.

Парадокс: субъекта как бы и нет, оценки и осознанные поступки отсутствуют, фиксируются факты мелкие, близко лежащие, случайные, а вырисовывается страшная, все человеческое рушащая система. Есть живое тело — оно реагирует на внешний мир, есть живой голос, неповторимый, особый у каждого человека, и он рассказывает. Что там тюрьма с ее отмеренными сроками по сравнению с бытовым, домашним концлагерем? Киселева не была репрессирована, но вся ее жизнь от первого вздоха до последнего протекала в черной плоти общественного устройства, постоянно воспроизводящего зло и жестокость.

Один из нескольких сюжетов, переходящих из тетради в тетрадь (временную логику Киселева не соблюдает, события перемежаются с воспоминаниями), — квартирный. «Умерла наша систра Нюся 17/Х 1979 г. Внук Юра из женой и ребенком дочкой которая родилась 5 сентября 1979 г. занял моей систры Нюси квартиру, но он же не прописан в ее квартиру Крупская 9 кв 6, а их гонят каждый день». «Такая забота такое горе а мне жалко я-ж ведь бабушка родная».

И понеслось… ЖКК, домуправ Мария Александровна, горисполком, прокуратура, письма Терешковой. Заявления, просьбы, жалобы, бессонные ночи, мысли о том, где жить молодой семье. Негде, у всех родственников — теснота, теснее не бывает… «А куда наснег? Нет товарищи у нас погибло шесть человек осталися на поли боя а типер внуков выкидывать на снег. Нет товарищи у нас-же не Капиталистическая страна. У нас должны быть сознательные люди»… Бабушка требует от внука — ходи, проси. «…я у ниво была он нехочет разговаривать, Юра, да нада просить его что так: зделайся артистом и проси, ой боже мой. Юра Юра да ну его к черту, у меня вже сил нехватает, говорить Юра будь он проклят».

Кончились все хлопоты так, как они обычно кончались в нашей стране. «…у субботу пришли шесть человек из гвоздодером с тапором, ламать двери зашли как жандармы, четыре разноработчие, милиционер и домуправом, начали кричать и ребенок еще сильнее кричить а потом стали похорошему ну как их выкидать: у них малишка а нас прислали, ведь январь месяц морозище, и стало всем жалко даже милиционер съежился от жалости».

Через несколько страниц появится первая запись о том, что Юра стал пить. Но это я, читатель, создала причинно-следственную связь, а для автора все — данность. Все вокруг пьют, матерятся, дерутся. Так было, так есть, так будет, проблема выбора ни перед кем не стоит.

…Евгения Григорьевна Киселева долго надеялась, что кино будет снято. Сценария не получилось. А что получилось? Книга, создатели которой называют необычное произведение по аналогии с наивной живописью — «наивным письмом». Что-то есть в этом тексте, в этом письме… Но это «что-то» можно выявить лишь при внимательном (и не просто внимательном — а душевно, сочувственно внимательном) отношении к рукописи.

Ни денег, ни славы работа с такой рукописью явно не сулила. Но женщина высокой культуры, всю жизнь работающая в сфере искусства, тратит свое время на то, чтобы сначала перепечатать рукопись Киселевой, а потом опубликовать ее в «Новом мире». Правда, в редактированном виде, но и этого было добиться нелегко. Затем записки Киселевой публикатор Е. Ольшанская передает в «Народный архив».

И другая женщина, Г. Попова, хранитель личных фондов в этом архиве сумела разглядеть в странном документе ценность — свидетельскую и историческую — и выделила его среди многих, передав на специальное исследование.

Был еще один человек, которого увлекла рукопись. Это опять-таки женщина, совсем юная, студентка факультета архивного дела РГГУ Р. Беликова. Она, готовя очередной архивный материал к научному анализу, сделала необязательное добавление — рекомендацию опубликовать текст в полном соответствии с оригиналом, без правки, что и сделали авторы разбираемой нами работы.

Наконец, об авторах книги, создавших «ближний круг», центром которого является рукопись Киселевой. Н. Козлова, которая проработала двадцать лет в Институте философии РАН, что, казалось бы, определяет совсем иные интересы, от руки переписала эти записки. Она то задыхалась, то мерзла в помещении Архива, чтобы после внести в компьютер текст с немыслимой орфографией и пунктуацией и никоим образом не нарушить ход и стиль оригинального письма. Она же дала социологический анализ содержания, опираясь на «лингвистическую поддержку» соавтора И. Сандомирской.

Издатель О. Назарова, готовящаяся к защите кандидатской диссертации по философии, читает рукопись и, несмотря на собственную занятость, решает срочно ее опубликовать.

Никто не тянет одеяло на себя, никто не высчитывает долю сделанного и сложенного в общее дело, никто не рвется в руководители проекта. Он движется на удивительно мягкой и гибкой самоорганизации всех его участников — и впрямь на любви, которая столь действенной и созидательной бывает, как правило, именно у женщин.

«Вся история публикации этой рукописи есть история любви. Ей сопутствуют все положенные перипетии: зачарованность текстом, узнавание того, что в твою жизнь ворвался иной смысл, столь же желанный, сколь и чуждый, томительное желание понять, непонимание и недоверие то ли к тексту, то ли к себе, стремление похвастаться любимым текстом, презрение к тем, кто по его поводу недоумевает, ревность и страх, что вырвут из рук и уведут, а главное, то ощущение, на самом пиру жизни, некой невозвратной утраты, которое есть вернейший признак любви», — пишут авторы в предисловии к свой работе.

А плод любви — открытие нового жанра «наивного письма», породившее импульс интереса к бессубъектному документу, но и фиксация жизненного воплощения на самом нижнем социальном уровне категорий Большого научного дискурса и Большой философии. Власть, Вера, Гнев, Страсть, Любовь, Честолюбие, Гордыня, Чревоугодие — все это и многое другое присутствует и здесь, «на дне», где далеко не все осознается. Авторы прослеживают, как на этой низовой сцене жизни взаимодействуют Женское и Мужское.

Киселева живет в обществе, где норма задается мужчиной. Слова «отец» и «муж» она пишет с заглавной буквы. Нормальная семья — это когда во главе мужчина. На производстве традиционное разделение ролей ощущается меньше. Например, невестка нашей героини работает в шахте, как и мужчины. Домашние работы четко делятся на мужские и женские. У мужчин — ремонт, у женщин — все остальное. Мужчина неспособен понять, как тяжела повседневная нагрузка женщины, Киселева постоянно жалеет, что у нее нет помощницы-дочери.

Однако традиционной семьи нет как нет. Пожарник Гавриил Киселев, оторванный от Евгении Григорьевны войной, все время «женится». Второй брак — результат необходимости выжить. «…Жизнь мне была из Дмитрием Ивановичем ненормальной», но мечта о правильном браке держит ее около непутевого мужа десятки лет. Отсутствие мужа ощущается Киселевой, как отход от нормы. «Вот и сичас мы вже старые, хотя у меня нету мужа хочу что-бы родичи собиралися у меня и дети дома в большые праздники да и вобще сичас или время такое или я старая без мужа, так смотрит на меня как неугодный алимент, разве я такая старая? Нет это стали такые родичи нещитают меня за человека что я без мужа, но какой не муж был Тюричев Дмитрий Иванович все ходили и родичи и товарищи…».

В нашей культуре принято воспринимать женщину как материю, хаос, куда рациональный порядок вносит мужчина. Так ли это сегодня? Женщина все берет на себя, женщина все должна сделать: заработать деньги и трудовой стаж, вести хозяйство, поднимать детей. Все это требует порой сверхчеловеческих усилий… Давно пора увидеть, что именно женщина сегодня — носитель цивилизационных, умиротворяющих начал в нашем обществе. У мужчин, о которых пишет Киселева, явно нарушен механизм выживания. Но кто скажет, что он в порядке у наших политиков самого верхнего эшелона?

Н. Н. Козлова, И. И. Сандомирская. Я так хочу назвать кино. Опыт лингво-социологического чтения. М., 1996.