Со мною вот что происходит... «Приятель покойника», режиссер Вячеслав Криштофович

«Приятель покойника»

Автор сценария А. Курков
Режиссер В. Криштофович
Оператор В. Калюта
Художник Р. Адамович
Композитор В. Гронский
В ролях: А. Лазарев, А. Неволина, Е. Пашин, Т. Кривицкая и другие
Национальная киностудия имени А. Довженко, Сompagnie des Films, Est-Quest
Украина — Франция
1997

Украинское кино нынче в Киеве популярней американского. Во всяком случае об этом свидетельствовала апрельская премьера фильма Вячеслава Криштофовича «Приятель покойника» — не хватило двух залов Дома кино, зрители стояли, сидели, лежали… И никто не ушел до срока, что случается не так уж часто.

Вообще-то критерий «интересности» стали принимать в расчет на рубеже 80 — 90-х, когда появилась куча всяких детективов (ни один, кстати, не остался в памяти) и прочей снеди. Были и удачи — среди них «Имитатор» Олега Фиалко (этот «кинокапустник» имел большую аудиторию), «Дикая любовь» Вилена Новака, «Несколько любовных историй» Андрея Бенкендорфа (на последней картине родилась едва ли не первая на Украине последних лет всенародная звезда Руслана Писанка; она теперь на ТВ о погоде рассказывает, и в эти минуты рейтинг зашкаливает — большинство украинских мужиков жадно разглядывают телесную конкретизацию их идеала жiнки). Погоды, однако, эти фильмы не сделали — по-прежнему наши кинематографисты тяготеют к «эпохалке», «духовному эпосу», полету в культурфилософские стратосферы. Почти незаметен интерес к обыкновенной жизни, той самой, что так круто переломилась и изменилась в последние годы.

Криштофович в этом смысле едва ли не исключение — быт, рутина, тихие драмы повседневности интересовали его всегда. Один из его давних фильмов так и назывался: «Мелочи жизни». Впрочем, в полном согласии с классиком из жизненного сора он ухитрялся выстраивать нечто совсем не мусорное. В «Ребре Адама» он это продемонстрировал более чем успешно.

Одно время Криштофович собирался снимать «Тевье-Тевеля» с Богданом Ступкой, что-то еще. Но судьба вывела на повесть Андрея Куркова «Милый друг, товарищ покойника». Появился сценарий, и вот — фильм.

Тридцатишестилетний Курков появился на литературном небосклоне сравнительно недавно, но уже стал известным, и не только в Киеве. Он и член английского ПЕН-клуба, и лауреат престижной немецкой литературной премии фонда Генриха Белля, и недавний номинант на Букера. Пишет на русском, но все же я рискнул бы назвать его украинским писателем. Он киевлянин не только по месту рождения и воспитанию, но и по духу. Недаром один из его героев думает о том, что, родись он во второй раз, снова выбрал бы этот лучший из городов. Почти все сочинения Куркова — о Киеве и киевлянах… И у него, кажется, впервые в жизни я прочел занимательные, местами просто жгуче интересные вещи про героев, которые сидят в баре, но не в Ницце или в Нью-Йорке, а на соседней Большой Житомирской и удирают от погони опять-таки по Андреевскому спуску, где каждый камень знаком.

Курков пишет вполне европейскую прозу. У него, как правило, крепко выстроенная фабула, нередко почти анекдотичные сюжеты. Скажем, в романе «Смерть постороннего» его герой, писатель и журналист, нанимается писать некрологи для газеты, причем особенность этой работенки состоит в том, что некрологи нужно писать впрок, на будущее. Разумеется, не обходится без недоразумений и головоломных осложнений, в кои включен даже пингвин Миша, проживающий с героем в одной квартире.

«Милый друг…» (забавно, что одна из киевских газет успела сообщить о съемках фильма по повести Мопассана) имеет тоже крепко сколоченный сюжет. Его герой, тридцатилетний Анатолий, по профессии переводчик (мы видим его довольно жалкие попытки трудоустроиться), заказывает свое собственное убийство. Жена ушла, работы нет. Опостылело все. Бывает такое: полное равнодушие к жизни.

На главную роль Криштофович пригласил молодого актера Александра Лазарева. И тем самым почти обессмыслил любые попытки хоть как-то мотивировать решение Анатолия о самоубийстве. Этому красавцу подобное решение как-то не к лицу. (Правда, на крохотную роль жены, ушедшей или уходящей к другому, режиссер пригласил саму Анжелику Неволину, чтобы не оставлять у зрители никаких сомнений в горькой участи героя.) Режиссер заставляет героя стремглав бежать в фотоателье и просить, чтобы фотографию (она нужна для киллера) сделали сегодня же. Он, видите ли, спешит умереть, увидев, как жена с кавалером вещички в иномарку забрасывает.

В том и прелесть ситуации, что ее нельзя и не следовало объяснять. Сидели со школьным товарищем, простым трудящимся Димой (Евгений Пашин очень точен в этой роли — в его персонаже забавно сочетаются «новая» деловитость и щенячье еще простодушие), и вдруг заговорили про убийства, как это сегодня делается. Толик и сболтнул тут про жену, про любовника. Может, убрать? А чего ж, давай! Нанять убийцу дело нынче совсем простое. Пятьсот «зеленых», и ваших нет. Словом, Дима одалживает деньги, а Толя должен забросить в абонентский ящик киллера Кости фото и информацию о местах, где бывает будущая жертва. В какой-то момент вместо любовника жены Толя решает приговорить самого себя.

Можно это объяснить? Нет, конечно. Курков и не вдается в объяснения — у него это так все, между прочим. Сидел, гудел, вдруг что-то там в голове крутанулось — и все, процесс пошел.

Все ведь с глупости начинается, ею же нередко и заканчивается. Это задним числом потом логику придумывают: жена ушла, денег не было, на ногу наступили… Человек гораздо сложнее, его система так просто не работает. Поди загляни в него, черта с два, что увидишь. Лучше проследи, что получается у него после того, как он в гамаке, в койке сказал свое «Э!». Следи, что за волшебная цепь событий начнет сплетаться из очередной дурости.

Вот и режиссер в мотивировки, в психологию не влезает — понял, что убьет его здесь ток непонятного напряжения. Актер отпускается на свободу и тихо плывет себе по фильмовым водам прямо к песенному финалу (отчего на титрах в конце Нина Матвиенко поет народную песню, я, честно говоря, не понял, но оценил — режиссер вошел во вкус иррационального). Ни от него, ни от его персонажа уже почти ничего не зависит — все, решение принято, механизм запущен.

Толик придет в кафе на предполагаемую казнь, Костя, киллер, который объявлялся только по телефону, должен явиться и прекратить Толиково падение в бездну, точнее, столкнуть с нулевой отметки дальше, в преисподнюю.

Но тут сбой получился, еще одна глупость. Киллер чуть припозднился, а кафе закрылось чуть раньше — «кофейница» спешила на день рождения сына. И разминулись убийца и жертва. А дальше жизненный тонус героя неожиданно начал повышаться. Анатолий снял на ночь девушку-проститутку Лену-Вику (Т. Кривицкая), оказавшуюся очень милым и преданным существом. Затем в руки деньги пришли, «штука зеленых». Просто выполнил небольшую просьбу одного богатенького Диминого знакомого — нужно было на бракоразводном процессе сообщить, что да, был любовником его жены. Герой смущается, ему неловко — остатки интеллигентского воспитания еще не испарились окончательно, но…

Деньги есть, женщина снова есть и Киев! Вилен Калюта снял город, который мы, киевляне, не знали. Вроде бы всем известный Андреевский спуск, булгаковский Киев-город, неповторимый профиль подъемов и резких, летящих вниз улиц. Но европейское изящество архитектуры, узорчатые решетки, чистые тротуары, кафе и бары — Париж, да и только! Такого города мы не то чтобы не видели, но как-то не успели заметить, как он изменился за последнее время, какая новая прелесть появилась в его атмосфере, какие женщины в нем порхают отныне. Кто там с красным знаменем, гляди-ка, ты уже в Европе живешь, а не в Тмутаракани…

Волшебник, волшебник Калюта, он заставляет тебя почувствовать то, что снова чувствует герой, — этот мир замечателен, в нем так здорово жить. Хотя, находясь на нижней точке своего интереса к жизни, Анатолий был как бы только созерцателем бытия и даже вне-бытия. Сюжет в дальнейшем развивается так, что мы наблюдаем процесс, когда герой снова приобщается к бытию: оно для него снова становится со-бытием.

Здесь-то и напоминают Толику: киллер его ищет, денежки хочет отработать. Но жажда жизни уже захватила нашего героя, и он нанимает еще одного киллера: чтобы уничтожил того, первого. Деловитый и сумрачный Иван, роль которого впечатляюще играет Сергей Романюк, управляется со своей задачей успешно: Костя мертв. Хоть и попереживали — на «живца» пришлось ловить, то бишь на самого Толика.

Дальше больше. В абонентном ящике, ключ от которого переходит теперь к Толику, он находит новый заказ на убийство — кто-то не знал о гибели киллера. В руках героя судьба человека, и он решает предупредить возможную жертву. Так и поступает, в страхе затем ожидая возмездия. Оно не приходит, смерть, получается так, оказывается управляемой. И вожжи в руках Толика, пусть ненадолго. Вот так вдруг все выстраивается — из всей этой чепухи и глупости, именуемой жизнью.

Из рук Криштофовича вожжи, правда, иногда выскальзывают… Такое впечатление, что режиссер поначалу слишком безучастно наблюдает за происходящим, просто добросовестно воссоздавая сценарную фабулу. Но, быть может, это впечатление объясняется тем, что я, по своему славянскому менталитету, жду непременного уточнения мотивировок, некоей «психологии» — а их как раз и нет или почти нет. Фильм больше тяготеет к определенному стандарту среднеевропейского кино, уже ухватившего приемы американской повествовательности и еще не потерявшего способности «окультуривать» текст и контекст. Здесь почти неизменно присутствует некая легкомысленность толкования событий и отсутствует идеологическое напряжение, всевидящее око монашеской нравственности. Что не означает полной вседозволенности, характерной для наших «перестроечных» фильмов. Просто рассказывают человеческие истории про обыкновенных людей, не озабоченных судьбами мира, не преисполненных вселенской скорбью.

Вот и Толик озабочен исключительно своими делами. В его жизни нет партийных указаний и обязательств выдать на-гора пару-тройку рацпредложений, его не волнуют проблемы голодающих негров и зажравшихся миллиардеров. Его, кажется, вообще ничего не волнует, кроме собственных дел. Не оттого ли уход жены представляется катастрофой, из-за которой можно в петлю полезть (хоть опять-таки мне, зрителю, не хватает в рассказе каких-то опор, каких-то объяснений случившегося)?

Итак, речь о том, как человек сдался, ушел, жизнь для него перестала быть событием, со-бытием, чем-то ему сопричастным. А затем только стронулось, лишь чуть-чуть, и покатилось, и что-то даже оказалось зависимым от твоей ничтожной воли. А границы между личностными мирами такие размытые, энергия перетекает от одного к другому — ведь что-то есть в том, что в итоге Толик оказывается на месте Кости. Он приходит в его семью, к его жене и маленькому сыну и неожиданно чувствует, что это какой-то долг — исполнить, прожить то, что не сделал уничтоженный тобою человек. И такой финал вполне в славянской традиции искупления греха — преступивший пытается очиститься уж как умеет.

Но в остальном, пожалуй, это первый, наверное, украинский фильм, пытающийся работать с новой реальностью, новой системой социальных, духовных, нравственных координат.

До этого складывалось впечатление, что наши режиссеры гораздо увереннее чувствуют себя в прошлом, даже знают и чувствуют его лучше. Выходя с камерой на родимые улицы, они просто терялись, корчились, бедолаги, безъязыкие… А здесь все же явственно понимание языка, на каком говорит с миром обыкновенный горожанин. В которого позабыли затолкать идею — хоть коммунистическую, хоть национальную, хоть какую, вот он, бедный, и пытается выстраивать что-то свое. С идеей, конечно, проще. Но что же делать — украли ее в одна тысяча каком-то перестроечном году, и до сих пор никак не сыщется. А мы-то привыкли жить под ее широкой сенью. Но у молодых свой особый лексикон, шифра к нему нет. Пока во всяком случае.

Картина Криштофовича вышла из газетной криминальной хроники, и не случайно на форзаце книжки Куркова воспроизведены полосы наиболее криминально отзывчивой газеты «Киевские ведомости». Есть здесь живое дыхание жизни, почти репортерская живость. Никаких тебе волхвований, котурнов и подвываний, и это само по себе замечательно.

Быть может, все это почувствовал не только я, а и кто-нибудь из режиссеров. Тогда, глядишь, и скука с экрана исчезнет. И родится из пены киношной какая-нибудь волна, и сделается опять волнительно и весело. Или это лишь пустые грезы?