Ричард Харрис: «Никакие деньги в мире не купят мою честь»

Ричард Харрис на съемках фильма "Сибирский цирюльник" Фото И.Гневашева

Впервые я увидел его в 1965 году в фильме "Такова спортивная жизнь" Линдсея Андерсона. Сразу после выхода из кинотеатра я купил билет на следующий сеанс. Потом посмотрел эту картину еще три или четыре раза. Ричард Харрис стал кумиром -- моим и всех моих одноклассников. Мы ходили слегка сутулясь, высоко держа плечи, как будто они были отягощены амуницией регбиста. Мы мечтали о черном свитере, обтягивающем плечи, выставляли вперед нижнюю челюсть, смотрели исподлобья. Этот фильм, этот артист, удивительно точная атмосфера глухой провинции и честность взгляда во многом определили мой выбор профессии: я стал режиссером. А 3 марта 1997 года, когда исполнительный продюсер фильма "Сибирский цирюльник" Леонид Верещагин передал мне предложение Никиты Михалкова поработать на этой картине, я согласился отчасти и потому, что на площадке предстояла встреча с Харрисом.

Диапазон Харриса неисчерпаем. От элегантной холодности, сдержанной суховатой корректности до убежденности проповедника, маниакальной страсти и обвалов, ураганов эмоций. Каков Харрис -- Маккрэкен в бешеной ярости, описать невозможно. Надо видеть. Читателей это потрясение ожидает, когда они увидят картину "Сибирский цирюльник". Харрис оказался по-прежнему фантастическим актером, удивительно молодым по духу и искренне увлекающимся, несмотря на возраст. Он сохранил всю свою внутреннюю мощь, магнетизм, чистоту и искренность. Его непосредственность, интерес к роли и новым для него задачам, самоотдача и терпение могли служить великолепным образцом профессионализма. Молодым актерам да и всем нам было чему поучиться.

Харрис очень чуток в работе с партнерами и никогда не позволяет "перетягивать одеяло на себя", оставляя им неблагодарную участь подыгрывающих. Наоборот, он стремится зацепить партнера, вовлечь его в стихию полнокровной, сочной, с тонким и глубоким юмором игры, абсолютно точной в рамках характера и обстоятельств, но оставляющей огромные возможности для импровизации и творчества. Его дуэт с Даниэлем Ольбрыхским производит впечатление поразительной трагикомической пары, буквально купающейся в предлагаемых обстоятельствах.

Ричард оказался к тому же интереснейшим человеком: поначалу замкнутый, умышленно дистанцирующийся от всей околокиношной суеты, он постепенно стал контактным, легким, общительным. Когда он вошел в ритм этой тяжелейшей картины, увидел, как нелегко и самоотверженно работает вся группа (почти год все работали по 12 - 14, а то и по 16 часов в сутки с одним выходным в неделю), он решил, что обязан помочь нам расслабиться, отдохнуть, обрести оптимизм и хорошее настроение. В Праге, где снимались павильоны, по субботам Ричард Харрис устраивал для нас вечеринки в ирландском пабе "Молли Мэллоун". За свой счет. Он приглашал туда всю многонациональную съемочную группу. Все -- русские, татары, французы, чехи, евреи, грузины, американцы и даже турок и армянин -- пили, как русские, и веселились, как ирландцы. И мы сделали эту картину. Сам Ричард был на этих вечеринках щедрым и счастливым хозяином.

Уходил он едва ли не самым последним, уже на рассвете. Шел пешком в отель, который находился метрах в семистах от паба. Была весна. По пути он садился на лавочку, курил и слушал пражских соловьев, которые в это время сходили с ума. Когда я в первый раз попросил Ричарда дать интервью, он сказал, что терпеть не может журналистов. Я ответил, что я не журналист, а режиссер. Он сослался на занятость и уклонился от разговора. Однако дней через двадцать, когда я повторил предложение, он неожиданно легко согласился. Он присматривался ко мне все это время.

В течение этой беседы Ричард не раз говорил, что для него все связи с кино заканчиваются, когда он выходит из павильона. Я в это не верю. Я видел, с каким интересом он воспринимал все происходящее на съемочной площадке, как пристально и внимательно вслушивался в ритм и музыку незнакомого ему русского языка. Иногда эта музыка была оживленной, иногда судорожной, иногда неистовой. Он прекрасно ориентировался в нюансах и, я убежден, различал голос каждого из нас. Он изучил нас очень хорошо. Он знает о нас больше, чем мы знаем о себе сами. Теперь наш черед хоть немного узнать Ричарда Харриса.

Евгений Цымбал. Ричард, прежде всего объясню, что побудило меня обратиться к вам со своими вопросами. Я обнаружил, что у нас в России не было написано о вас ни одной серьезной статьи. Информация достаточно противоречива. Различные источники указывают разные годы вашего рождения -- 1930-й, 1931-й, 1932-й. Пишут, что вы англичанин или даже американец, хотя, насколько мне известно, вы ирландец. Мне показалось, что сейчас удобный случай внести ясность в эту путаницу.

Ричард Харрис. Конечно, я ирландец, хотя мои предки в 1773 году эмигрировали в Ирландию из Уэльса, какое-то время скитались по стране и окончательно поселились в Лимерике, на юго-западном побережье. Харрисы хорошо работали, и мой прадед стал одним из крупнейших мельников в юго-западной Ирландии. Но крупные английские корпорации стали прибирать этот бизнес к своим рукам и постепенно полностью задавили ирландцев в мукомольной промышленности. Сейчас это все принадлежит англичанам. Мой прадед был очень богатым человеком, дед просто богатым, а отец не смог противостоять давлению английских компаний, не выдержал мощной конкуренции, стал разоряться и в конце концов потерял все, что имел. Мы стали почти нищими. Такова история моей семьи.

Евгений Цымбал. А у вас в семье были актеры?

Ричард Харрис. Нет. Никогда никто в нашей семье не имел к этому никакого отношения.

Евгений Цымбал. Тогда как и почему вы решили стать актером?

Ричард Харрис. Не знаю. До сих пор не могу объяснить. Все вышло довольно случайно. Сколько помню, у меня всегда была единственная цель -- играть в регби за сборную Ирландии. Я играл за школьную команду, потом, в восемнадцать лет, за юношескую и мечтал играть за взрослую сборную. Но тут я заболел туберкулезом. Три года болел, лечился, и, конечно, моя спортивная карьера закончилась. Вылечившись, я понятия не имел, чем буду заниматься. В голове был полный хаос. И вот как раз в это время в Дублине проходил международный матч по регби между Ирландией и Шотландией. Мы с друзьями, конечно, решили его посмотреть. Автостопом доехали до Дублина, купили билеты, там, как всегда, собирались выпить хорошенько после игры, подцепить девчонок, словом, повеселиться на славу. Но когда вышли из бара, я вдруг увидел большой плакат над баром: "Театр Гейт. Майкл Мак-Лиэммойр¹ в спектакле "Генрих IV" Пиранделло". Этот плакат как бы обратился ко мне, заговорил со мной: "Приди и посмотри". И я неожиданно для самого себя сказал друзьям: "Я иду в театр, а вы отправляйтесь на танцы". Они страшно удивились: "Ты что, с ума сошел? Приехать в Дублин и пойти в какой-то театр? Пойдем к девкам!" Но я сказал "нет" и пошел в театр. Это было в 1952 году. Через несколько дней, сам не знаю почему -- не могу сказать, чтобы что-то меня очень вдохновило, -- я вдруг сказал себе: "Стану актером". Я решил стать актером и сыграть роль, которую видел в этом спектакле. Мне было тогда двадцать два года. Снова автостопом добрался до Дублина, оттуда на корабле до Ливерпуля, в Лондон тоже автостопом доехал и стал поступать в разные театральные школы. От меня шарахались, никуда меня не хотели принимать и только в одно место взяли -- это была театральная академия. Точнее, я заставил их меня взять.

Евгений Цымбал. Каким же образом?

Ричард Харрис. Они уже набрали полный состав, и я умолял, чтобы они меня приняли, просто умолял, умолял и умолял. Я сказал: "Если вы меня не возьмете, мне придется вернуться домой. Это значит, что я неудачник, потому что покинул семью и сказал, что стану актером. Получится, что я вернусь ни с чем и окажусь болтуном, человеком, который ничего не смог". Наверное, меня просто пожалели. Через год учебы в академии -- денег у меня тогда вообще не было -- я, чтобы подработать немного, во время летних каникул участвовал в конкурсном отборе на одну пьесу и получил роль. В театральной академии мне сказали: "Пока учишься -- нельзя работать в театре. Во-первых, это запрещено, такова традиция, а во-вторых, ты еще не готов". Но я все равно согласился на эту роль. Мне было уже двадцать четыре года. Меня тут же выгнали из академии. Это была обычная практика. А восемнадцать месяцев спустя я уже был звездой в театре в Вест-Энде.

Театром "Уоркшоп", в который меня пригласили, руководила Джоан Литтлвуд. Это был один из величайших театров в Англии, и Джоан Литтлвуд -- величайший педагог. Феноменальная личность. Собственно говоря, она ответственна за все происшедшие изменения в британском театре в ХХ веке. До нее актерская профессия в Англии была монополизирована средним и высшим классами английского общества. А она была из рабочего класса. И решила, что весь стиль английского актерского мастерства -- подготовка, репетиции, представление, исполнение классики -- все на сто лет отстает от современности. Она создала свою труппу, которая стала известна во всем мире и даже играла во МХАТе. Мы привозили в Москву "Макбета". Нас пригласили на Фестиваль молодежи в 1957 году, и я играл в этой пьесе. Мы были первым западным театром, который играл в Советском Союзе после войны и вообще за много-много лет -- с 1934 или 1935 года.

Джоан Литтлвуд полностью изменила лицо английского театра. Я учился у нее три года и обязан ей очень многим. Потом снимался в кино и снова бежал в ее театр. Я держался за нее и все время возвращался, чтобы учиться. Она была феноменальным педагогом! Благодаря ей появились Питер O'Тул, Альберт Финни, Ричард Бартон, Алан Бейтс, Шон Коннери... Она воспитала всех нас -- ирландцев, валлийцев, англичан или шотландцев из простых бедных семей. Англичане актеры тогда относили себя к высшему обществу и были ужасные снобы. Они нас презирали и знать не хотели. Но она сломала все эти барьеры.

Евгений Цымбал. Она англичанка?

Ричард Харрис. Да, англичанка. Дважды подряд мы побеждали на Парижском международном театральном фестивале спектаклями "Заложник" Брендана Биэна и "Король Эдуард" Кристофера Марлоу. Это была потрясающая труппа. Мы могли все. За три года, которые я там был, мы играли Чехова, Брехта, Шекспира, Шона О'Кейси, Тургенева, современных "разгневанных" английских авторов. Каждые четыре недели новая пьеса, каждые четыре недели премьера -- и так все три года. Мы узнали очень многое -- стили, технику, актерскую профессию. Джоан Литтлвуд хорошо знала школу Станиславского -- не по-американски, а по первоисточнику. Мы изучали Станиславского очень глубоко: систему движения, переживания, работу актера -- все. Лобанова изучали. Марсель Марсо приезжал из Франции, учил нас пантомиме, безмолвной выразительности и так далее. Я научился у Литтлвуд почти всему.

Евгений Цымбал. И когда вас впервые пригласили в кино?

Ричард Харрис. Впервые на фильм "Жив-здоров" -- довольно незаметный и не очень успешный. По-моему, это было в 1957 или в 1958 году. Потом я снялся в картине "Пожать руку дьяволу" с Джеймсом Кегни.

Евгений Цымбал. И каковы были ваши первые впечатления о работе в кино? Она ведь сильно отличается от театральной.

Ричард Харрис. Мне нетрудно было переключиться, хотя кино -- это, конечно, совсем другая работа. Нужно быстро перестраиваться. Быть очень гибким. Большинство английских классических актеров немногого добились в кино. Лоренс Оливье не исчерпал своих возможностей. Джон Гилгуд не добился того, чего мог, Майкл Редгрейв тоже. Пол Скофилд, хотя и "Оскар" получил, снялся всего в нескольких фильмах. Такие классические актеры, как Йен Маккеллан, Дерек Джекоби, Йен Хоум, в кино не добились успеха. Забавно, да? Но у нас была возможность работать и в театре, и в кино. Я имею в виду тех, кто вышел из театра "Уоркшоп". И мы что-то сумели сделать.

Евгений Цымбал. И в какой момент вы решили, что кино для вас главное?

Ричард Харрис. Я не то чтобы предпочел кино театру. Вовсе нет. Просто так сложилось. Я женился, быстро родились трое детей, а в театре много не заработаешь. На театральные заработки было невозможно содержать семью. И я стал больше сниматься в кино. А потом случилось так, что успех в кино пришел очень быстро. В 1960 году я снялся в первом голливудском фильме. Первую номинацию на "Оскар" получил в 1964 году. Очень быстро. Меня как бы смыло этой киноволной.

Евгений Цымбал. И вы никогда не сожалели о театре?

Ричард Харрис. Я вообще живу без сожалений. Впрочем, одно есть. Единственное. Меня трижды приглашали сыграть Гамлета, и я его так и не сыграл. А сейчас я слишком стар. И уже никогда не сыграю.

Актеры "Уоркшопа" моего поколения были одной ментальности, одного и того же отношения к жизни, ни один из нас не родился в театральной или актерской семье, мы все с улицы пришли. Английские классические актеры все вышли из театральных семей, хотели быть актерами и знали, что они ими станут с пяти-семилетнего возраста. Гилгуд еще до рождения был в театре -- его мать играла беременной на сцене. Их с детства готовили к профессии величайшие театральные актеры, и они тоже хотели быть самыми великими. Мое поколение относилось к этому совсем по-другому. Отец Питера О'Тула работал в типографии, делал книги, отец Альберта Финни был рабочим, и они совсем не хотели быть лучшими актерами в мире, они просто хотели этим зарабатывать на жизнь. Я и сегодня таков. И все актеры моего поколения такие же. Этим я отличаюсь от Никиты Михалкова. Для него кино -- настоящая страсть. Я всегда говорил: "Я в этом бизнесе, но я не из этого бизнеса. Я часть этого бизнеса, но я в стороне от него". Я не вхожу ни в какие актерские клубы, не встречаюсь с актерами в свободное время, не общаюсь с режиссерами вне съемочной площадки, не езжу на фестивали. Узкий круг моих друзей не имеет ничего общего с кино. Я люблю ходить в пабы и бары, пить пиво "Гиннес" и общаться с простыми людьми с улицы. Вот почему я ненавижу Голливуд. Я ненавижу голливудских актеров, ненавижу голливудскую тусовку. Всех этих надутых персонажей. Для кого-то это, может быть, хорошо -- для Уоррена Битти, например, -- быть снобом и звездой, для Джулии Ормонд -- мечта стать частью всего этого. Для меня это просто говно. И я не хочу быть его частью. Мне противно. Я в Голливуде постоянно никогда не жил, и по своей воле никогда с ними не общаюсь. Когда я получил первую номинацию на "Оскар", мне советовали: "Отправляйся в Голливуд, сейчас все о тебе говорят, сделаешь настоящую большую карьеру". Я не поехал. Я решил: "Не хочу там быть. Я совсем другой породы. Если я им нужен, они за мной сами придут..." Психологическая причина этого, я думаю, в том, что когда мы были детьми, а потом взрослели, шла война. Ирландия была нейтральна, но Ирландия -- остров, а вокруг, в море, кипела война. И мы часто видели ее следы на берегу и хорошо знали, как немного стоит человеческая жизнь на войне, знали, как легко все может рухнуть и исчезнуть. Мы рано начали видеть смерть. Когда мне было четырнадцать лет, у меня умерла от рака двадцатилетняя сестра. Она была очень красива, очень похожа на мать. У нее были длинные густые рыжие волосы, очень белая кожа. И мама так переживала ее смерть, что за один год стала седой старухой. Нашей молодости сопутствовало ощущение: все, что нас окружает, завтра может перестать существовать. Поэтому ничего нельзя воспринимать всерьез -- ни себя, ни свое ремесло, ни свою значимость, ни, тем более, богатство. Все пропадет. У нас было одно ощущение жизни: времени на большие цели нет. После войны появилась атомная бомба, потом "холодная война", повсюду стали строить атомные бомбоубежища и т.д. Для нас мир был хаосом. Мы считали, что один голос мир не изменит, да и вообще можно ли в этом хаосе что-то изменить? Нужно скорее хватать жизнь обеими руками. И мы решили: сами будем хаосом, сами будем приносить неприятности, получать удовольствие, пить сколько влезет, спать с максимальным количеством женщин. И актерство в этом мире не было для нас какой-то сумасшедшей целью. Получилось -- и великолепно. И мы иногда были великолепны. Я получал награды по всему миру, но они для меня ничего не значат. Только однажды был на церемонии награждения -- на Каннском фестивале в 1963 году получал премию за роль в фильме "Такова спортивная жизнь". Больше никогда никуда не ездил по этому поводу. Посылал письмо: "Спасибо, до свидания", и все. Для меня это не имеет значения. Важно другое -- содержать семью, получать удовольствие от того, что ты делаешь, от жизни и не принимать себя слишком серьезно. Не принимаю всерьез, когда Никита мне говорит: "Ты гений". Нет. Нет. Не хочу это слушать. Это не для меня. Я просто актер. И все.

Евгений Цымбал. Редкое качество для актера. Обычно актерам в той или иной степени свойствен нарциссизм. И на Западе, и в России.

Ричард Харрис. Вообще это действительно свойственно очень многим актерам. Но нашу компанию это как-то обошло стороной. Все мы чего-то достигли. Питер О'Тул семь раз номинировался на "Оскар", Альберт Финни четыре, я дважды -- ни один из нас ни разу не был на церемонии. Это не важно для нас. Но голливудские актеры, многие английские актеры сейчас так серьезно себя воспринимают, что у меня это вызывает презрение и смех. Они такие высокомерные особы, думают, что они элита, высший свет, VIP, считают, что должны ездить на десятиметровых лимузинах с шоферами, со свитой телохранителей, иметь целый штат специальных поваров, тренеров, массажистов, парикмахеров, костюмеров, секретарей, ассистентов и прочей челяди. Для меня все это чушь. И чем больше с актером подобные вещи происходят, тем больше он отдаляется от своего мастерства и ремесла. Если ты не ходишь по улицам, не общаешься и не разговариваешь с обыкновенными, нормальными людьми, как можно играть после этого? А сейчас -- чем успешнее работает актер, тем больше он старается отделиться от жизни и заключить себя в какой-то выдуманный, искусственный, фальшивый мир. Строят замки вокруг себя, стены, охрану, службы безопасности, общаются только с такими же, как они, теряют всякий контакт с реальностью.

Евгений Цымбал. Скажите, Ричард, а какие ваши любимые занятия?

Ричард Харрис. Вообще-то я люблю свою работу. Если мне кажется интересной роль и я говорю "да", это становится для меня единственным занятием и смыслом жизни. На сто процентов. Недавно я снимался в фильме "Поле", который делали на западе Ирландии. Чтобы войти в роль, жил четыре месяца на ферме, как мой персонаж, работал в поле, ухаживал за скотом, убирал навоз, ел ту же пищу, носил ту же одежду. В фильме "Горбун собора Парижской Богоматери" я играл монаха. Перед съемками несколько недель прожил в монастыре, чтобы получить ощущение той жизни, ее ритма, ее смысла. И это продолжается все время съемок. Я живу только тем, чем живут мои персонажи. Но как только съемки заканчиваются, как только я отснялся -- все. Я не хочу об этом говорить, хожу в бары и пабы, к друзьям и ничего не хочу знать о роли, о кино, не хочу с актерами общаться. Я серьезно отношусь к своим ролям, но не хочу серьезно относиться к этому бизнесу. Самое главное -- не считать себя важной персоной.

Евгений Цымбал. А чем вы руководствуетесь, соглашаясь на какую-то роль? Почему, например, вы согласились сыграть в "Сибирском цирюльнике"?

Ричард Харрис. Это зависит от роли. Есть ли в ней интересное содержание, сложный характер, какие-то демоны, которые бы преследовали моего персонажа. Чтобы мне было интересно его изучить, понять, разобрать психологию. Люблю все внутри делать. Минимум внешних средств. Проживать все внутри, а не снаружи.

В фильме Никиты Михалкова, наоборот, я много двигаюсь, машу руками, кричу -- обычно я этого не делаю. Но здесь мне это нравится. Это отличается от того, что я играл раньше. Я впервые играю персонажа, у которого, как у ребенка, все на поверхности, все открыто, все в стиле поведения. В сценарии в роли Маккрэкена, собственно, почти не было никакого содержания. Он не был прописан -- сути в этом персонаже не было. Но Никита знал, как его надо играть.

Как я согласился? Я уже многие годы в кино не хожу и ничего ни о ком не знаю. Ненавижу современные фильмы. Я тогда был в Будапеште, снимался в фильме "Горбун собора Парижской Богоматери". Мой сын -- он молодой кинорежиссер и, мне кажется, очень хороший -- позвонил мне из Лос-Анджелеса и спросил: "Что ты будешь делать дальше?" Я ответил: "Ничего не буду. Хочу подольше отдохнуть". Он спросил: "А какие предложения есть?" "Да вот, -- говорю, -- сценарий из России есть. Режиссер Никита Михалков". Мой сын завопил: "Что?! Это величайший режиссер в мире! Ты должен взять эту роль!" Я сказал: "Но я не читал сценарий". -- "Ну так прочти!"

Я повесил трубку, прочитал сценарий, а на следующий день позвонил сын и спросил, что я думаю о нем. Я ответил: "Думаю, это один из лучших сценариев, который я когда-либо читал, но я не уверен насчет своей роли. Она меня совсем не привлекла. Там есть гораздо лучшие. Не уверен, смогу ли я сыграть ее, что-то сделать, чем-то наполнить. Я совсем не знаю Россию". Мой сын сказал: "Папа, ты так давно работаешь в кино, ты работал со многими плохими режиссерами, а это величайший режиссер в мире. Снимайся, бери эту роль. Сделай себе подарок. Не пожалеешь. Посмотри "Утомленные солнцем". Я посмотрел и решил: "Ну, хорошо. Пожалуй, я попробую это сделать". Потом уже посмотрел "Ургу", и она мне тоже очень понравилась. Мой сын оказался прав. Для меня, как для актера, эта работа -- очень интересное упражнение в стиле Никиты Михалкова. Упражнение в точности, в понимании того, чего я раньше не понимал, в терпении. Он действительно великий режиссер.

Евгений Цымбал. Ричард, а вы видели более ранние фильмы Михалкова -- "Неоконченную пьесу для механического пианино" или "Несколько дней из жизни И.И.Обломова"?

Ричард Харрис. Нет. Если вернуться к жизни актеров нашего поколения -- вы, например, читая мое резюме, обратили внимание, что я получал золотые и платиновые диски, премии "Грэмми" и "Эми", все, какие существуют театральные награды в Лондоне. Такие же награды есть у Питера О'Тула, Альберта Финни, Алана Бейтса. Если бы они сейчас были в этой комнате, вы никогда не подумали бы, что мы актеры. Мы не говорили бы о театре, о ролях, тем более -- о гонорарах, лимузинах или о наградах. Мы говорили бы: "Мы не ставили себе великих целей, у нас не было амбиций, не было желания что-то завоевывать. Но мы были успешны в жизни. Мы добились очень многого. Не стремясь к этому".

Евгений Цымбал. Поразительно. Не вы гнались за судьбой, а судьба пошла вам навстречу.

Ричард Харрис. Последние двадцать лет за мной гоняются четыре издательства, чтобы я написал для них автобиографию. Я не хочу ее писать. Не считаю, что в моей жизни было что-то невероятное, что нужно было бы описывать. В особенности сейчас. Есть такая теория: мы видим звезду на небе, но на самом деле к тому времени, как мы увидели ее свет на Земле, прошло много лет с тех пор, как она сгорела и погасла, и мы видим не звезду, а только ее отражение, ее визуальный образ, воспоминание о ней. Я прожил свою жизнь, она закончилась, а сейчас я всего лишь свет, отражение того, что было в прошлом. Я действительно верю в это. А если когда-нибудь все же буду писать автобиографию, то у меня для нее есть название: "Я все сделал вчера". Считаю, все, что мог, я сделал вчера, все, что могло произойти, произошло в прошлом.

Евгений Цымбал. Категорически не согласен. Всегда есть какие-то совершенно неожиданные события, вероятность которых ты не можешь предполагать. А потом оказывается, что это и есть самое главное в жизни. Это как "Сад расходящихся тропок" -- есть такой рассказ у Борхеса: каждая тропка таит в себе бесчисленное количество развилок, путей, возможностей, поворотов судьбы и совпадений, которые определяют очень многое, если не вообще все. И никто не знает, какая тропа, какой поворот и какой день в жизни самый главный. Что касается того, что ваш опыт неинтересен, я тоже абсолютно не согласен. Вы прожили очень интересную жизнь, снялись в полусотне фильмов, разве это не интересно?

Ричард Харрис (грустно улыбаясь). Я всегда вожу с собой маленький черный блокнот, довольно толстый, в который записываю разные мысли и соображения. Там есть закладка с ластиком, и всегда, если ты написал глупость, ее можно стереть. Очень удобно. Я покупаю десятками такие блокноты и повсюду вожу и ношу их с собой. Где бы я ни был -- на улице или в самолете, -- если приходит интересная идея или стихотворная строчка, я тут же ее записываю в свой блокнот.

У меня есть племянница, дочь моей старшей сестры, уже умершей... Половина моей семьи уже в могиле. Нас осталось четыре брата... Так вот, когда я был в прошлом году в Ирландии, племянница сказала мне: "Послушай, у нас есть какие-то памятные вещи из дома, где ты родился". Это дом нашей семьи, построенный прадедом. Дом деда, отца, потом моей сестры. И ее дочь сказала: "Я думаю, ты должен забрать эти вещи. Пусть они будут у тебя". Я отказался -- ничего не хочу. Зачем мне пара старых пыльных картин, пусть им даже по сто восемьдесят лет? Она предложила: "Ну хотя бы посмотри на них -- в основном там вещи деда -- фляжка для бренди с его именем, семейные фотографии, фотографии сада, где ты в детстве играл, и еще есть маленький черный блокнот, довольно толстый, с закладками". Я попросил ее показать -- это был точно такой блокнот, какие люблю я. Я открыл его и обмер -- на первой странице было написано: "Ричард Харрис. 1903 год". Это мой дед. И там были стихи, которые он писал, обрывки рассказов, размышления. Я ничего не знал об этом. А сам годами писал абсолютно таким же образом, совершенно так же, его звали так же, как меня, -- Ричард Харрис. Я просто повторял его жизнь! Поразительное совпадение! Чем это обусловлено? Что от чего зависит? От генов, от скрытой семейной памяти, от судьбы или еще от чего? Меня это потрясло.

Евгений Цымбал. Ричард, вы работали с самыми разными режиссерами, кто из них вам был наиболее интересен?

Ричард Харрис. Линдсей Андерсон -- "Такова спортивная жизнь", Джим Шеридан -- "Поле", Джон Хьюстон -- "Библия", Мартин Ритт -- "Молли Магуайр", Сэм Пекинпа -- "Майор Данди" и, конечно, Никита -- совершенно потрясающий.

Глядя в прошлое, могу сказать -- жизнь забавная штука. Когда болел туберкулезом, -- это был вынужденный отдых, и я не знал, что мне делать в жизни. Я получил классическое образование в иезуитской католической школе, которое никогда мне не пригодилось. Когда я учился, хотел только одного -- в регби играть. Я был, что называется, трудный ребенок. Священники меня не любили, и я платил им той же монетой. Они говорили, что я дикий, что я негодяй, что я неуправляем, своенравен и своеволен, что меня невозможно воспитать, и т.д. "Но мы знаем его семью -- это хорошая католическая семья, и из уважения к его отцу и матери мы не будем его выгонять из школы. Пусть доучится". Я закончил учиться, заболел, мои прежние планы рухнули, впереди был полный туман. А в 1989 году я уже малость разбогател и мог не работать. И в Лондоне несколько продюсеров давно приглашали меня что-нибудь сыграть в театре. И вдруг однажды я вспомнил тот спектакль в Дублине, на который пошел после матча в рег-би. Вспомнил, что я тогда решил сыграть эту роль, и сказал: "Есть пьеса, которую я должен сыграть прежде, чем уйду на пенсию, -- "Генрих IV" Пиранделло. Я обещал себе в 1952 году, что сыграю эту роль". Я сыграл ее и получил в 1990 году все театральные награды Англии. Все. Так что ты прав, что-то в этом есть от судьбы. Судьба толкнула меня поехать на этот матч, судьба привела меня в этот бар, обратила мое внимание на этот плакат и сказала: "Ричард, пойди посмотри, так надо". То же самое произошло и с "Камелотом". Я посмотрел в театре пьесу и захотел сыграть эту роль. Решил: это написано для меня и ни для кого иного. Но эту роль в кино должен был играть Ричард Бартон. Я сказал ему: "Нет. Это моя роль". Он ответил: "Забудь. Она уже моя". И я каждый день посылал Джеку Уорнеру телеграммы типа: "Без Харриса "Камелот" провалится. Подпись -- Харрис". "Бартон не подходит для "Камелота". Харрис". "Это не его роль, а моя. Харрис". И я их так достал, так им надоел, вызвал у них такое раздражение, что они решили: "Если мы сделаем кинопробу и ты не получишь эту роль -- а ты ее не получишь, потому что Бартон играет лучше, -- ты оставишь нас в покое, не будешь больше к нам приставать?" Я пообещал. Они сделали кинопробу, и я получил эту роль.

Евгений Цымбал. Бартон не обиделся на вас?

Ричард Харрис. Не знаю. Мы об этом никогда не говорили. Мы говорили о том, как он бы это играл и как я сыграл. Мы представляли это по-разному. Бартон играл эту роль как человек, родившийся в величии, как человек, который родился быть королем. Я играл как человек, на которого это величие обрушилось. Который не хотел быть королем Англии, который не знал, что ему делать с этой властью.

Евгений Цымбал. Я знаю, что помимо работы в кино и театре вы еще хорошо поете. Я послушал ваши кассеты -- они очень интересны. У нас никто не знает вас как певца. Расскажите, как вы начали петь?

Ричард Харрис. Это случилось очень просто. Я снимался в "Камелоте" -- это мюзикл. Самый дорогой голливудский фильм того года. Киностудия "Уорнер" и звукозаписывающие компании рекламировали его как суперхит. И когда они посмотрели готовый фильм до выпуска на экран, то спросили: "Это сам Харрис поет?" -- "Да, сам Харрис". -- "Ну, так пусть он выпустит пластинку", -- сказали они. Вы знаете, все, что может принести прибыль, они в Голливуде чувствуют, у них просто собачий нюх на прибыль. Любой шанс используют, чтобы заработать. Но мне совсем не хотелось, чтобы они на мне зарабатывали. И я сначала отказался. Но они настаивали, и я придумал, что нужно сделать. У меня есть друг -- очень хороший парень, композитор, -- он писал хорошие песни, и я сказал: пусть он пишет пластинку, а я спою. Мы сделали это играючи. Он, конечно, очень серьезно работал, а мне это казалось забавной шуткой. Я совсем не искал славы певца. Я просто рассказал ему историю своей жизни, а он написал об этом песни. И пластинку выпустили к премьере фильма. И, черт возьми, она стала первой пластинкой сезона. Я был удивлен больше, чем кто бы то ни было. Был совершенно потрясен. Без каких-то особых усилий или амбиций с моей стороны стал поп-звездой. Но и это я не воспринял всерьез. Были еще пластинки, снова был успех, были премии, но через какое-то время мне стало скучно. Звукозаписывающие компании требовали, чтобы я ездил с концертными турне, рекламировал свои диски, но я сделал один гастрольный тур по Америке и решил больше к этому не возвращаться.

Евгений Цымбал. И вас не привлекала фантастическая ситуация, когда приходят смотреть и слушать вас тысячи людей, когда сотни голосов в зале вторят каждому вашему слову?

Ричард Харрис. Нет. Абсолютно нет. Для меня это случайно, так же случайно, как то, что я стал актером. Все в моей жизни случайно. Я с детства писал стихи. Начал их писать, когда мне было девять лет -- в 1939 году. В черных блокнотах, о которых я уже говорил. И вот однажды в Нью-Йорке в разгар моей актерской карьеры я упомянул в каком-то телешоу, что пишу стихи. Через несколько дней мне позвонили и пригласили в очень изысканный клуб любителей изящной словесности. Там собираются критики, поэты, литературоведы -- очень знаменитые. Там читал стихи Дилан Томас, Теннесси Уильямс приезжал туда читать свои пьесы. Мнение этих людей решило судьбу многих писателей и поэтов. Я взял свои блокноты и почитал стихи. Им понравилось, они сказали -- замечательные стихи, стали меня просить почитать еще. Я читал два с половиной часа. Стихи и новеллы. На следующий день с утра начали звонить издатели. Я выбрал издательство "Рэндом Хаус" и выпустил книгу. Она стала бестселлером. Самой популярной поэтической книгой 1972 года. И это тоже было случайно. Мне снова повезло. Я никогда не собирался стать поэтом. Просто писал и писал, когда мне хотелось. Сейчас я готовлю еще две книги -- сборник стихов и сборник коротких рассказов.

Успех моей жизни неожидан и случаен. У меня трое детей и внучка. Они все счастливы -- вот это настоящий успех. Я могу их поддерживать финансово, если что-то происходит, могу им помочь. Они самое главное в моей жизни. Вот это настоящий успех, а не какой-то там "Оскар" долбаный! И я буду работать, пока мне будут предлагать интересные роли. Это замечательно -- жизнь актера без нервных перегрузок. А если никогда больше не предложат роли, для меня это не будет трагедией. В моем первом большом голливудском фильме в 1960 году моя фамилия в титрах набрана таким же шрифтом, как и фамилия Марлона Брандо. Я был всего лишь начинающий актер, а он тогда уже был суперсуперзвездой. И он себя очень заносчиво вел. Для меня, казалось бы, такая грандиозная возможность -- сняться вместе с ним, погреться в лучах его славы. Но он очень плохо относился к людям, унижал всех. А я не позволяю, чтобы со мной плохо обращались. Даже когда был ребенком, не позволял. Если мне кто-то не нравится, отношения заканчиваются. Я просто не разговариваю с тем, кто ведет себя несоответственно, вычеркиваю из памяти. Брандо был груб не ко мне одному. Все время повторял: "Я Марлон Брандо. Я великий. Я что хочу, то и делаю. И мне плевать на всех, плевать, кто ты". И никто никогда в жизни не крикнул ему: "Нет!" И не поставил его на место. А я сказал: "Нет. Со мной это не пройдет. Я этого не по-зволю". И когда он в очередной раз начал изголяться на площадке перед всей съемочной группой, я сказал ему: "Пошел ты! Ты не такой великий, ты не такой особенный -- ты просто говно. Ты самоутверждаешься за счет других. Не смей оскорблять людей!" Просто при всех. Почему? Он заслужил это. Я был единственным, кто решился и послал его. Брандо ужасно обиделся и ушел с площадки. МGM остановил съемки. Больше недели фильм стоял. Я вернулся в маленький дом, который снимал в Голливуде. А у нас был двухлетний сын и жена на шестом месяце беременности. Денег нет. Она посмотрела на меня и сказала: "Что же ты натворил? Из-за тебя остановили съемки. Брандо отказывается работать с тобой. Это конец твоей карьере. Брандо суперзвезда, а кто ты такой? Тебя никто не знает. Тебе никогда в жизни больше не работать в кино. Они тебя зароют. Навсегда". Я взял ее за руку и сказал: "Элизабет, никакие деньги в мире не купят мою честь. Или мое достоинство. Может быть, моя карьера в кино закончилась. Но ты не волнуйся. У нас маленькие дети -- если ты об этом беспокоишься, я позабочусь о тебе и о них. Сяду в такси водителем или буду молоко развозить. Но работу найду. Я тебя не оставлю без денег и поддержки. Но карьера не может быть важнее чести. И ты должна это понять, если ты моя жена". Через шесть дней меня вызвали к главе МGM. Это был Джо Вогел. Я думал, что меня уволят. Пришел в его офис, сел перед ним. У него была большая сигара, он посмотрел на меня и сказал: "Какой ты, оказывается, задиристый парень". Я ответил: "Да. Такой уж я". Он продолжил: "Ты знаешь, когда ты сцепился с Брандо, камера работала. Ее не выключали. Мы это отпечатали, и я видел, как все было. Ты был прав. Ты все сделал правильно. Ты стал первым человеком в Голливуде, который дал ему по яйцам и остановил его. Иди домой".

Я спросил: "Меня увольняют?" -- "Нет, иди домой, отдыхай, в понедельник начнем снимать. Мы разобрались с Брандо".

Рассказывая это, я ни в коем случае не хочу бравировать. Я хочу, чтобы ты понял: самое главное для меня -- это моя честь. Мое достоинство. Это гораздо важнее денег. Важнее всего. Чтобы, прожив жизнь, я мог сказать: я не позволял себя унижать. Не позволял вытирать о себя ноги. Вот и все. Жить без чести и достоинства невозможно. Я говорил об этом много раз. Актеры меня не очень-то любят. Потому, что я всегда говорю то, что думаю. Например, я с Мадонной встретился в Нью-Йорке и сказал ей: "Ты совершенно не важная персона". -- "Но я же Мадонна". -- "А я -- Ричард Харрис. И оба мы совершенно не важны". -- "Почему?" -- "Ты думаешь, когда мы умрем, весь мир умрет от скорби? Да сколько бы ты ни надувалась, нас будут помнить каких-нибудь десять минут. Три дня от силы. Бетховена будут помнить вечно. Моцарта будут помнить, Верди, художника Фрэнсиса Бэкона, Леонардо, Эйнштейна, Паскаля. А мы с тобой актеры. Мы приходим, доставляем кому-то два часа удовольствия, и все. Нас забывают через десять минут после выхода из кинотеатра. А великие люди -- Джеймс Джойс, Шекспир, Сэмюэл Беккет, Чехов, Станиславский, Толстой, Достоевский. Те, о ком люди думают всю жизнь. Они в вечности будут. Некоторые режиссеры. Эйзенштейн. "Иван Грозный", "Броненосец "Потемкин" -- это значимые вещи для меня. А мы..." Она была вне себя. "Черт! Что такое он несет! Мы суперзвезды!" Нет. Совсем нет. Мы совершенно незначимые люди. Тот, кто откроет исцеление от рака, -- тот будет великий. Но не мы. Если бы я мог эту мысль внушить молодым актерам, чтобы они стали попроще, они бы лучше понимали человеческую природу и играли бы гораздо лучше. Ван Гог при жизни ни одной картины не продал, он думал, что он совершенно ничтожен, и умер от этого. А теперь его "Подсолнухи" продают за восемьдесят миллионов долларов. Теперь он гораздо важнее Мадонны, Марлона Брандо или Ричарда Харриса. Потому что он оставил что-то вечное. Оставил свою душу. Мы душу не оставляем.

Евгений Цымбал. Я не могу с этим согласиться. Ваша душа видна в ваших работах.

Ричард Харрис. Это все преходящее. Фильмы -- совсем не важная вещь. Особенно сейчас. Они стали стандартны, как бутерброды в "Макдоналдсе". Один и тот же сюжет. Одни и те же герои. Одни и те же выстрелы. Одно и то же насилие. О человеческих проблемах никто не думает. Сейчас кино -- это только спецэффекты. Я в кино не хожу. Много лет уже не был в кино. А в театры хожу. У меня есть друг в Нью-Йорке. Молодой продюсер. Два года он разрабатывал сце-нарий, а недавно без его согласия Уоррен Битти заграбастал его сценарий. Агенты отдали без его согласия, и теперь без Уоррена Битти он не может ставить фильм по этому сценарию. Ему не разрешают. Битти хочет в нем играть и отказался от всех режиссеров, которых ему предлагали. Они ему не нравятся. Идиотизм. Ты не можешь знать больше, чем режиссер. Я работал с очень хорошими режиссерами. А Уоррен Битти хочет быть больше, чем режиссер. Он хочет указывать режиссерам, куда им ставить камеру и как его снимать. Это безумие. Нужно слушать режиссера. Если есть хороший режиссер -- будет хороший фильм. А голливудская идея -- это звезда. "Будете ставить камеру, куда я хочу". Это чушь. Режиссер должен быть всему хозяин. Нужно идти за его пониманием, его талантом, за его видением.

Евгений Цымбал. Какие фильмы вы любите?

Ричард Харрис. Мои любимые -- "Виридиана", "Ангел-истребитель" Бунюэля, "Смерть в Венеции" Висконти, три фильма Эйзенштейна, "Земляничная поляна" Бергмана и его же "Как в зеркале" -- этот фильм я просто боготворю. Отчасти "Седьмая печать". Это серьезные фильмы. Я могу их смотреть много раз. А современные не люблю. Да, еще последний фильм Тарковского "Жертвоприношение" -- потрясающий фильм.

Евгений Цымбал. А вы видели другие фильмы Тарковского -- "Сталкер", "Андрей Рублев", "Зеркало"?

Ричард Харрис. Нет.

Евгений Цымбал. Я постараюсь найти вам видеокассеты с этими фильмами.

Ричард Харрис. Спасибо. Я видел не меньше двадцати разных театральных и кинопостановок "Гамлета". Лучший, на мой взгляд, Гамлет -- Смоктуновский в фильме Козинцева. Я очень хотел посмотреть "Короля Лира", но не могу найти копию. Я видел только фрагменты этого фильма в Национальном кинотеатре в Лондоне. Меня поразило то, что обычно Лир всегда большой, а у Козинцева он совсем маленький. Он похож на ребенка с большими светлыми глазами. Гениально. Я бы очень хотел посмотреть эту картину.

Я очень люблю художника Фрэнсиса Бэкона и всегда пользуюсь его примером, когда меня спрашивают: "Как ты играешь?" Он очень много рисовал, целые дни напролет, и критики спрашивали его: "С чего ты начинаешь?" Он отвечал так: "С пустого холста, смутного ощущения и комочка краски, который кладу на холст. Я не имею ни малейшего представления, чем это закончится, что получится, просто есть какое-то чувство, и потом возникает идея". Так же и с актерством. Когда я начинаю, понятия не имею, что из этого выйдет.

Евгений Цымбал. Вы умышленно избегаете планов, схем или идей относительно будущей роли?

Ричард Харрис. Я всегда стараюсь как можно больше узнать об атмосфере роли, времени и среды. Надышаться духом этого. Понять режиссера. А потом что получится, то получится. Некоторые поступают иначе. У меня, кстати, был по этому поводу спор с Джулией Ормонд. (Мы работали с ней раньше в фильме "Смилла чует снег". У нее тогда были проблемы с режиссером. Они никак не могли найти общий язык. А я был ее большим почитателем. Она мне раньше очень нравилась.) И я ей сказал: "Ты молодая актриса. И ты совершаешь ужасную ошибку. Слишком придумываешь роль, а потом начинаешь конфликтовать с режиссером, который видит все иначе. Та же проблема у нее с Никитой была. Особенно вначале, в Сибири. Я ей там целую лекцию прочитал. "У тебя были проблемы с Сидни Поллаком, с Сабрини, с Билле Аугустом. А теперь начинаются проблемы с Михалковым. Вот в чем твоя ошибка: ты приходишь в фильм слишком подготовленной. Ты уже все придумала: все жесты, все мысли, все реакции. Это неправильно. Когда актер строит свой дом, он должен оставить в крыше отверстия, чтобы проходил свет. Ты должна позволить проходить внутрь роли режиссерскому свету. Ты должна позволить другим актерам нести в твою роль свой свет. Если твой дом построен без всяких отверстий -- жестко и закрыто, никакой свет внутрь не попадет. Ты не сможешь реагировать, не сможешь поддерживать отношения. Тем более что перспективу роли, перспективу отношений, их нюансы знает только режиссер. Если ты не будешь учитывать это, ты будешь, как мертвая схема. Я отработал с Никитой две недели и могу сказать, что у него лучший свет, который я видел. А лучшее, что ты можешь сделать, забудь все, что ты придумала, все, что сочинила, всю свою схему. Сколько бы ты ни придумывала, ни изучала, ты все равно не будешь знать о роли то, что знает он". "Что же мне делать?" -- спросила она. "Приходи на площадку как большой шар пластилина, без каких бы то ни было заранее заданных форм. Пусть это будет твоей готовностью. И Никита вылепит из тебято, что надо. Он знает, что он делает. Будь пластичной в его руках. Позволь ему лепить. Слушай его". И она сказала: "Я не могу это сделать". Я ответил: "Тогда ты проиграешь". И уехал в Лондон. Потом, когда они отсняли осеннюю натуру, она вернулась в Лондон, позвонила мне, мы встретились, и она сказала: "Я послушалась твоего совета" -- "Что ты чувствуешь?" -- "Потрясающе. У нас с ним полное взаимопонимание". -- "Вот и хорошо".

Так я понимаю актерскую работу, и лучшие актеры, с которыми мне приходилось сталкиваться, работали так же. Если хочешь, можешь прийти с какой-то историей героя -- больше ничего. И потом все начинает происходить. Каждый день постепенно создается новая жизнь. Вы создаете ее вместе -- особенно если хорошие партнеры и хороший режиссер.

Ричард Харрис на съемках фильма "Сибирский цирюльник" Фото И.Гневашева

Евгений Цымбал. Я знаю, что вы были знакомы с Иннокентием Смоктуновским, а знаете ли вы других русских актеров? Видели их в работе? Каковы ваши впечатления о них?

Ричард Харрис. Я знал Смоктуновского, это был прекрасный человек. Он даже вытащил меня из милиции, когда меня забрали в "Метрополе"². Кроме Смоктуновского, я не знал близко никого. Алексей Петренко, с которым мы познакомились на этой картине, потрясающий актер. Невероятной мощи, искренности, воодушевления. Не знаю, замечает ли это Никита, но знаешь, что я чувствую? Петренко такой великий в этой роли, что, я думаю, зрители возненавидят моего Маккрэкена и Джейн Джулии Ормонд за то, что мы с ним делаем. Поверь мне -- они скажут: "Нам не нравится, как этот сумасшедший изобретатель и Джейн поступают с ним. Так не годится". Петренко такой невероятный... Я смотрел из-за кадра, как он передает Джейн письмо и говорит: "Как вы могли со мной так поступить?" Я ее ненавидел за то, что она с ним сделала. Он так честно играет, так к себе располагает... Он трогателен и великолепен. Великолепен. Даниэль Ольбрыхский тоже очень симпатичный и забавный парень.

Евгений Цымбал. Я открою секрет -- Никита очень волновался, когда надо было снимать надписи на ягодицах у Джейн. Он человек очень целомудренный, и в его фильмах никогда не было наготы. Была очень мощная, но абсолютно "одетая" эротика. Обнаженного тела никогда не было. И здесь он ужасно волновался и переживал, как это сделать, чтобы это не было пошло. Он даже обсуждал с нами и советовался, как снимать, -- обычно такого никогда не бывает. (Хотя потом, конечно, он снял все по-своему.) И мы все думали, как это решить. Кто-то сказал: "Может быть, Маккрэкен, проходя мимо двери, бросит туда взгляд?" Никита подумал и сказал: "Нет, нет, нет. Ни в коем случае! Абсолютно невозможная вещь. Она как женщина его не интересует. Даже на уровне любопытства. Он настолько любит свою машину, что если бы он мог трахаться с ней, он делал бы это".

Ричард Харрис. Да, это очень точное ощущение моего персонажа. Никита именно так мне и говорил. Именно так.

Евгений Цымбал. Как все актеры, вы много путешествуете, живете в разных странах и городах. С одной стороны, это очень интересно, с другой -- очень тяжело. Скажите, как вы относитесь к такой необходимости? Вы просто миритесь с этим или же находите в этом удовольствие?

Ричард Харрис. Мне это идеально подходит. Может быть, оттого, что я с раннего детства убегал из дому. Это было много раз. Я убегал, бродил по окрестностям, смотрел в лесу на птиц, путешествовал автостопом, спал в поле. На неделю убегал и больше. Потом голод и усталость гнали меня домой.

Евгений Цымбал. А как относились к этому ваши родители?

Ричард Харрис. Сначала волновались, но потом привыкли, и, когда я возвращался, они как бы не замечали этого -- делали вид, что я никуда не убегал. Конечно, я доставлял им немало проблем и беспокойства. Как-то, вернувшись, я шел по лестнице и услышал, как родители разговаривали в гостиной. Мою мать звали Милдред, а отца Айвен. И отец сказал матери: "Милли, по-моему, Ричард вернулся. Что мы будем делать с ним?" И мать ответила: "Айвен, он в руках Господа".

Евгений Цымбал. Это ирландский фатализм или они махнули на вас рукой?

Ричард Харрис. Они просто поняли, что не смогут меня контролировать. Но они были очень правоверные католики и решили, что Бог обо мне позаботится. Восьмерых детей нужно было кормить, одевать, обслуживать и воспитывать. У матери не хватало времени, чтобы заниматься моими побегами. И я бродяжничал, путешествовал. В это время я принадлежал сам себе. Надо мной не висели бесчисленные и скучные школьные обязанности. Я был абсолютно свободен. И это мне нравилось. Нравится и до сих пор. Так что этот образ жизни мне очень подходит. И в этом мое преимущество. Обе мои бывшие жены имели ко мне одну общую претензию. Они жаловались, что я вечно убегаю. А я им говорил: так было и в детстве, и в юности, так что нет ничего удивительного, что и теперь я уезжаю от благоустроенного и затягивающего быта. Теперь я окончательно решил эту проблему -- мне неоткуда убегать. Я живу только в отелях. У меня есть дом на Багамских островах, но там я бываю две-три недели в году. Только ради налогов. В общем-то, это не дом, конечно.

Евгений Цымбал. А в Лондоне вы где живете?

Ричард Харрис. В отеле.

Евгений Цымбал. Ричард, вы снимались у разных режиссеров. Одни из них известны в России, о других, например, о Сэме Пекинпа, Питере Медаке, Джиме Шеридане, кроме названий фильмов, которые они сняли, очень мало известно...

Ричард Харрис. Пекинпа неизвестен в России? Удивительно...

Евгений Цымбал. Он хорошо известен в кругу киноманов, но известен именно фильмами. Каков он был сам, мы знаем плохо.

Ричард Харрис. А Джон Хьюстон? Он ведь был очень знаменит?

Евгений Цымбал. Он более известен.

Ричард Харрис. Его первые фильмы -- потрясающие. "Мальтийский сокол", "Сокровище Сьерра-Мадре", "Кей Ларго", "Асфальтовые джунгли". Но по мере того как он становился старше, он становился все ленивее. Я это знаю, я работал с ним. Он думал, что если у него в фильме будет один потрясающий кадр, этого достаточно на десять-пятнадцать минут повествования. После фантастического кадра можно позволить себе какое-то количество ерунды, потом снова очень впечатляющий кадр. Он утратил желание все делать безупречно, стремление к точности и совершенству. Такое бывает и с некоторыми великими писателями. Каждое предложение для них важно так же, как и предыдущее, они осторожно и аккуратно выбирают каждое слово. А потом вдруг становятся равнодушны и небрежны. Что-то такое произошло и с Джоном Хьюстоном -- в последние годы он стал ленив, неаккуратен, бесстрастен. Ему стало все равно. И это очень жаль. Потому что в ранние годы он был великолепен. Он был великим режиссером.

Сэм Пекинпа был своеобразным человеком. Он снял несколько очень хороших фильмов. "Майор Данди", "Дикая банда", "Соломенные псы". Но он был себе худшим врагом. Ненавидел студии, ненавидел кинопроизводство и никогда не доводил фильмы до конца. Был невнимателен к монтажу, много пил, его интерес к фильму заканчивался вместе с окончанием съемок. Он был сумасшедший. В нем сидел вирус самоуничтожения и саморазрушения -- он хотел бы и весь мир уничтожить. Но больше всего разрушал себя и свою карьеру. Он провоцировал всех на то, чтобы его увольняли со студии, у него забирали отснятый материал и монтировали без его участия, что давало ему право обвинять студии, если фильм проваливался или был не очень удачен. Странный был человек. Он был, как Орсон Уэллс, который умышленно свою карьеру торпедировал и уничтожил. После "Гражданина Кейна" и "Великолепных Эмберсонов" -- потрясающих фильмов -- он решил, что ничего лучшего он уже никогда не снимет. Он начинал очень интересные проекты, потом все уничтожал и уходил. "Великолепные Эмберсоны" и "Кейн" -- классические фильмы даже несмотря на то, что "Эмберсонов" он бросил после съемок. Он ушел во время монтажа и уехал в Южную Америку. Фильм монтировали Роберт Уайз и актер Джозеф Коттен³ (при участии Марка Робсона), который играл в этом фильме, а потом еще перемонтировали продюсеры. Вообще весь мой голливудский опыт убеждает меня, что режиссеры там не монтируют свои фильмы. Раз в неделю они смотрят то, что смонтировано, и говорят монтажеру, что делать дальше, и все. Через неделю снова приходят, смотрят, дают какие-то указания, но это не значит, что они будут выполнены. Все решают продюсеры, прокатчики, звезды. А великие режиссеры -- такие, как Линдсей Андерсон, -- сами каждый кадр склеивали, все делали самостоятельно и уж, конечно, сами решали все. Я думаю, что Спилберг очень точен и аккуратен в монтаже, но многие режиссеры оставляют все на произвол монтажеров. Точнее, их заставляют это делать.

Питер Медак... Я как раз недавно рассказывал Иве⁴ о разнице между Никитой Михалковым и Питером Медаком. Для меня она очевидна. Медак -- великолепный стилист, он хорошо с камерой обращается, но не готовится к съемкам. Иногда он даже утром не знает, что и как будет снимать днем. В отличие от Никиты, у которого все заранее решено и спланировано в голове. За месяцы, во всех подробностях. А Медак всегда брал наскоком. У него, конечно, много хороших качеств, но такой элегантной доскональности, как у Никиты, у него никогда не было. Вообще несправедливо сравнивать других режиссеров с Никитой, потому что сейчас он лучше всех, он гений. Никто не может быть так хорош, как он, никто.

Евгений Цымбал. Никита Михалков второй человек, которого вы назвали гением. Первым вы назвали Линдсея Андерсона. В чем проявлялась его гениальность?

Ричард Харрис. Линдсей Андерсон снял всего пять фильмов. Только пять за всю свою карьеру. "Спортивная жизнь" -- его лучший фильм. Все после этого уже было хуже. Линдсей увидел меня в театре в пьесе "Имбирный человек" и сразу решил, что я должен играть в фильме "Такова спортивная жизнь". Он прислал мне книгу на Таити, где у нас были съемки "Мятежа на "Баунти". Я прочитал -- книга была фантастическая. Я согласился сниматься у него. Потом прислали сценарий. Сценарий был ужасный, и я отказался. Тогда Линдсей прилетел из Лондона на Таити, чтобы уговорить меня. Прилетел на неделю, а остался на четыре месяца. И мы работали над сценарием каждый день по вечерам и ночам, чтобы вернуть в него дух книги. Это была очень кропотливая работа. Потом он вернулся в Лондон, к сценаристу, передал ему все, что мы наработали вместе, и, конечно, сценарий уже получился совсем другой. Когда он ставил фильм, то практически невозможно было выйти из-под его контроля. Он все время говорил, рассказывал, все режиссерские указания он давал за несколько месяцев до съемок. Он вбивал это мне в голову заранее. А снимать начинал дней через десять после того, как понимал, что я уже полностью контролирую роль, и больше ничего не говорил. Просто давал мне работать, и все. Позволял жить в этой роли.

Евгений Цымбал. Скажите, а после этого фильма или после других вы не испытывали в своей жизни влияния роли, давления персонажа, которого играли? Может быть, совершали поступки, которые более свойственны вашему персонажу, нежели вам самому?

Ричард Харрис. Хороший вопрос. Ответ на него -- это ответ на великую мистерию актерского дела. Например: Лоренс Оливье был не очень-то хорошим человеком. Он был ревнивым, желчным, мстительным. Когда играл Ричар-- да III, да и вообще роли, которые требовали этой отвратительности в герое, он был великолепен. Джон Гилгуд -- один из самых обаятельных, добрых, милейших людей. Поэтому его лучшие роли в Шекспире -- Гамлет, Ромео и все положительные герои. Отрицательных он не мог играть. Не мог играть Ричарда III или, например, Меркуцио, но его Ромео великолепен. Оливье был ужасным Ромео, но потрясающим Меркуцио. Если вспомнить карьеру Марлона Брандо, первые его пять ролей -- в фильме "Мужчины" Фреда Циннемана, Стэнли Ковальский в "Трамвае "Желание", Сапата в "Вива Сапата!", работы в фильмах "В порту" и "Дикарь", -- он всегда играл человека сильного, но какого-то неуправляемого. Такого, которому нельзя доверять. Всегда было такое ощущение. И он это качество великолепно играл. Потому что это было в нем самом. Но он совершенно не способен играть комедию, потому что в нем нет чувства юмора, он никогда не сыграл хорошо положительного героя, героя-любовника. Так что есть какая-то стихия в нас, актерах, которую мы либо видим в исполняемой роли, либо подсознательно привносим в эту роль. Конечно, и персонажи влияют на нас. Мы изменяемся под их влиянием. Я был таким, а становлюсь другим... Ничего подобного тому, что я сейчас играю у Никиты, я не играл никогда. Мой персонаж -- сумасшедший трагикомик-экстраверт. Большой неповзрослевший ребенок. И я себя немного чувствую ребенком. У меня ничего похожего не было. Никогда в жизни. Я всегда играл замкнутых, серьезных, темных людей. И поэтому я получаю здесь такое удовольствие. Для меня это удивительное обнаружение каких-то совершенно новых качеств в себе.

Евгений Цымбал. Для меня как режиссера очень много значит лицо актера. Я всматриваюсь в него, и оно как бы рассказывает мне и об актере, которого я совсем не знаю, и о персонаже, которого он будет играть. Оно рассказывает, каким будет этот персонаж. И для меня это является решающим.

Ричард Харрис (обращаясь к своему секретарю). Ива! Скажи, что я тебе говорил о лицах?

Мы работаем вместе уже на трех-четырех фильмах и несколько раз говорили о лицах. Буквально две-три недели назад я смотрел свои фотографии из "Сибирского цирюльника" и заметил: мое лицо меняется! Хотя я очень не люблю грим и практически не применяю его, мое лицо -- лицо Ричарда Харриса -- по каким-то странным законам и причинам меняется в каждой роли, с каждым героем. Вот это мое лицо -- оно принадлежит Маккрэкену сейчас в большей степени, чем Ричарду Харрису. И оно не имеет ничего общего с моим лицом из моего предыдущего фильма "Горбун собора Парижской Богоматери". Вы бы меня не узнали! А лицо горбуна ничем не похоже на лицо, которое до этого было в фильме "Смилла чует снег". Совершенно разные люди, разные характеры, и у меня абсолютно разные лица. Поразительно! Что-то происходит! Начинаешь думать, входишь в роль, и лицо меняется. Это уже не совсем я. Совсем не я. Совершенно не я. Смотрю на фотографии и понимаю -- нет, это не я. Я не узнаю этого человека.

Евгений Цымбал. И как вы себя чувствуете при этом?

Ричард Харрис. Я, конечно, думаю о роли, о персонажах, которых я играю, но потом... Не знаю... Не могу объяснить... как будто кто-то входит в меня, живет, говорит, поет, а потом уходит.

Евгений Цымбал. У нас актеры говорят, что они Божьи люди. Что Бог помогает им прожить много жизней за одну жизнь.

Ричард Харрис. Не знаю. На это ничего не могу сказать. Да и Бог ли? Почти все актеры, которых я знаю, -- полные идиоты. Идиоты.

Евгений Цымбал. Может быть, не все?

Ричард Харрис. Не знаю. На этой картине мне очень нравится Петренко. Подход к актерскому мастерству в России совершенно иной. Он прекрасный актер. Когда он приходит в генеральской одежде, он настоящий генерал, а когда одет в свое, похож на плотника. На человека, который работает с деревом, от которого пахнет стружкой. Он любит свою работу и материал, с которым имеет дело. Он может быть кем угодно, и ты поверишь ему. У него поразительное чувство реальности. Западный актер в нормальной жизни вырядится в роскошные костюмы, будет выпендриваться, изображать из себя что-то несусветное, и все равно ему не веришь. Совершенно разные миры. Когда Петренко на площадке, я вижу, что он один из лучших актеров России, а за площадкой он естествен, прост. И это великолепно. Голливудский актер, прежде чем войти в дверь, надувается, как павлин, изображая из себя важную персону, как бы кричит самому себе: "Сейчас войдет звезда!" -- и только потом входит. Он или она представляют самого себя всегда в свете софитов. "Я такой! Я сякой!! Я разэтакий!!! Я звезда!!!" Идиоты. Не признаю ничего этого. Чем бегать смотреть в этот долбаный монитор, как я выгляжу в каждом дубле, лучше смотреть в глаза людям, которые тебя окружают. Тогда больше поймешь и про себя, и про то, как ты играешь.

Евгений Цымбал. А вы знаете, какая у Петренко первая профессия?

Ричард Харрис. Какая?

Евгений Цымбал. Он был кузнецом. И его отец был кузнецом. И, по-моему, даже дед.

Ричард Харрис. Господи! Вот в чем дело. Он еще не потерял свои корни! Мне кажется, он и сегодня мог бы поднять на плечи лошадь. Великолепный актер!

Евгений Цымбал. вы сказали, что ваш следующий фильм будет в Австралии. Расскажите немного об этом.

Ричард Харрис. Это очень интересный проект. Сценарий очень сложный. Странный сценарий. Об удивительном человеке -- Перси Грейнджере, австралийском пианисте, его жизни и творчестве. Он был одним из величайших пианистов мира. При этом ненавидел рояль и всегда хотел быть композитором. Великий музыкант, но о нем не так уж много знают. За исключением специалистов по классической музыке. И я буду его играть. Он глубоко изучал народную музыку -- кельтскую, ирландскую, шотландскую, английскую, австралийскую. И на основе этой музыки писал гигантские симфонии со своими необычными образами и гармониями. Он был абсолютно сумасшедшим. Невероятный был человек. Мазохист. Настоящий мазохист. Он прокалывал себе соски, поджигал свои половые органы, причинял себе боль, чтобы писать музыку. Ощущение боли стимулировало и вдохновляло его. При этом он фотографировал себя и сам сказал миру: "Я странный человек -- я люблю боль. Я создаю через боль". Бывает и такое. Он избивал себя и снимал, как это делает. На свои деньги он выстроил музей в Мельбурне и там выставил все эти фотографии. У него в молодости был роман с матерью -- он спал со своей матерью! Черт возьми, просто невероятный был тип. И очень хороший сценарий. Там будет три времени -- я играю героя в старости, еще будет мальчик, который сыграет его в детстве, и молодой актер, который будет играть его зрелость. Мне предстоит в основном рассказывать -- старик Перси Грейнджер будет вспоминать всю свою историю. И мы будем видеть эти его воспоминания. Хочу, чтобы мир узнал о нем. Дай Бог, чтобы у меня хватило сил сыграть, но после "Сибирского цирюльника" надо отдохнуть. Месяца два-три. Потому что это была очень тяжелая картина. Если бы мы начинали фильм в Австралии через две недели, я бы просто отказался.

Евгений Цымбал. Последние два вопроса: что вы думаете о Питере Гринуэе, который сейчас является одним из самых популярных английских режиссеров в Москве?

Ричард Харрис. В Англии у него не так много поклонников, но есть совершенно ненормальный культ этого режиссера. Он не популярный -- он культовый.

Евгений Цымбал. То же самое и в России.

Ричард Харрис. Число его поклонников невелико, но авторитет в узком художественном кругу непререкаем. С ним носятся. Некоторые считают его гением. Но в узком кругу, и поэтому этот культ маленький.

Евгений Цымбал. Вы несколько раз упомянули Джима Шеридана, но о нем вы пока еще ничего не рассказали.

Ричард Харрис. Шеридан великолепно обращается с актерами. Очень умно, точно и умело. Он прекрасно их чувствует, обнаруживает такие тонкие нюансы актерской работы... Но плоховато знаком с камерой. Он не всегда представляет ее возможности. Не знает, насколько выразительно может быть движение камеры, как много можно сказать с ее помощью. Если не знаешь камеру, как, например, ее знает Никита Михалков, не сможешь быть настоящим худож-ником. Не сможешь быть масштабным режиссером, потому что не сумеешь так хорошо и точно говорить на киноязыке... Шеридан также не очень хорошо конструирует сценарий. Ему трудно следить за сценарием и строить драматургию. У него все затянуто. Но он берет другим -- работой с актером. Его лучший фильм -- "Поле". "Моя левая нога" -- примечательная картина, но только благодаря Дэниелу Дэй-Льюису. Если рассматривать фильм в целом, то он плохо выстроен, неважно снят, вяло смонтирован, затянут, и из-за этого очень проигрывает. И то, что его фильм был в семи оскаровских номинациях, -- просто голливудская фигня. Блажь. Но также неправда и то, что Шеридан якобы продался Голливуду. Неправда, на самом деле. Он сам написал сценарий и уже потом туда всякого голливудского дерьма напустил. Чтобы иметь возможность сделать этот фильм. Конечно, не было уже там такой жизненной правды. Но вообще он очень талантлив. Ему бы камеру узнать получше. Я вот смотрю на Пашу Лебешева -- у них с Никитой, в общем, хорошие отношения, хотя, конечно, всякое бывает. Но в работе Паша совершенно точно и четко выполняет Никитины пожелания. И доводит их до настоящего блеска. У Шеридана нет такого чувства камеры, нет такого знания. А с актерами он великолепен. Но в остальном не так совершенен. И это не дает раскрыться его таланту. Вот и все.

29 апреля, 8 мая 1997 года

Перевод с английского Владимира Феркельмана

¹ Ведущий ирландский актер 50 - 70-х годов. -- Прим. Е.Ц.

² Речь идет о скандале в "Метрополе", когда дежурная по этажу не пустила Харриса к жене -- привычного для советских штампа в паспорте у иностранцев нет. Когда Харрис все-таки прошел к жене невзирая на запреты, дежурная вызвала милицию. Стали вытаскивать его из номера. Харрис отбивался цветочными горшками, но силы были неравны. Его повязали, надели наручники и свезли в отделение. Вызволил его на следующий день Смоктуновский, с которым они познакомились в Лондоне на премьере "Гамлета" Козинцева. -- Прим. Е.Ц.

³ Непонятно, что имеет в виду Харрис; в титрах "Великолепных Эмберсонов" значатся в качестве монтажеров Роберт Уайз и Марк Робсон, монтировавшие и "Гражданина Кейна". -- Прим. ред.

⁴ Ива Жуэль -- ассистент и секретарь Ричарда Харриса. -- Прим. Е.Ц.