Храм на крови

Литературный сценарий о великом князе Михаиле Тверском

По бескрайней степи неторопливо, но размашисто шел высокий человек в домотканой рубахе с раскрытым воротом, с котомкой за плечами. Длинные пряди русых волос шевелил жаркий ветер. Время от времени человек поднимал густо-синие глаза к небу, губы его беззвучно шевелились, словно он спрашивал о чем-то светило или поведывал ему о чем-то. Был он молод и худ, из-под рубахи выпирали ключицы, но плечи широко развернуты, руки большие и длинные... Шел и шел человек, не оставляя в вековой степи следа. И пустынно было вокруг -- только высоко в бледной синеве парил коршун...

Но вот на горизонте, поднимая завесу пыли, появился отряд всадников. Он рос на глазах, вытягиваясь в шеренгу, развевались бунчуки на шлемах всадников, сверкали доспехи. Стая собак сопровождала отряд, и оглушительный лай мешался с грохотом конских копыт. За спинами у многих всадников мелькали луки и колчаны со стрелами...

Человек продолжал идти, ничем не выражая своего удивления или страха... или почтения... Вдруг он опустился на четвереньки и довольно сноровисто стал продвигаться вперед, почти скрытый зарослями пожухлой травы. Но всадники увидели его издалека, подскакали, окружили, сдерживая разгоряченных коней. Перед лицом человека мотались оскаленные лошадиные морды, копыта рыли землю. Молодой хан Узбяк усмехнулся, глядя на него сверху вниз, приказал:

- Вставай!

Он произнес слово по-тюркски, но человек понял, проворно поднялся, поправил котомку за плечами, посмотрел Узбяку в глаза.

- Куда идешь? -- вновь по-тюркски спросил Узбяк.

- Туда... -- человек махнул рукой на север.

- Откуда идешь?

- Оттуда... -- человек показал на юг.

- Зачем?

- Земля круглая, -- уверенно по-тюркски отвечал человек. -- Вот пройду весь путь и снова окажусь там, откуда путь начал.

- Круглая, как арбуз? -- спросил Узбяк. -- Или как колесо?

- Как арбуз, -- убежденно ответил человек.

Татары переглянулись между собой, рассмеялись негромко. Узбяк смотрел на человека с любопытством.

- Кто тебе сказал такую глупость?

- Никто не говорил, я сам видел, -- уверенно отвечал человек.

Татары во главе с Узбяком вновь расхохотались.

- Моя душа видела... Если воспарить душой высоко-высоко, -- человек взглянул на бледно-голубое, выгоревшее небо, -- к самому солнцу... к звездам... оттуда видно, что земля маленькая и круглая...

Татары вновь смеялись, скаля желтые зубы, запрокидывая назад головы в островерхих шапках, и только Узбяк не смеялся, смотрел на человека серьезно.

- Чей род твой?

- Я русич... земли рязанской... Совсем мальцом ушел из дому... поди, родные все давно померли...

- Зачем ушел? Чтобы увидеть, что земля круглая? -- усмехнулся Узбяк.

- Да, -- серьезно ответил человек.

- Где же ты был? В каких краях ходил?

- Много стран... в Китае был... в горах Тибетских... в Индию ходил... разные народы... разные веры...

- Сам-то какой веры? -- продолжал спрашивать Узбяк.

- Христианской... В долгих дорогах монашество принял. В миру Варсонофий был, стал иноком Александром...-- спокойно отвечал человек.

- Столько дальних земель повидал, а лучше христианской веры не увидел?

- В каждой вере своя правда есть... каждая вера своей сутью хороша...

Татары переглянулись, и опять Узбяк спросил с усмешкой:

- А чья вера лучше? Христианская или мусульманская?

- Я же сказал тебе, добрый человек, -- с тем же спокойствием и достоинством отвечал монах Александр, -- в каждой вере своя правда и своя суть.

- Ах-ха-ха-ха! -- первым захохотал Узбяк и погрозил человеку пальцем. -- А вот мы тебя сейчас в другую веру обратим! Чтоб ты другую правду узнал! -- он сделал знак рукой, и несколько татар мгновенно спрыгнули с седел, хохоча скрутили монаху руки, хотя он и не сопротивлялся, легко перевернули ногами вверх, сдернули порты.

Один из татар выдернул из кожаных ножен кривой острый нож. Они сгрудились над монахом, мгновенно проделав операцию обрезания, все так же хохоча и отпуская шуточки. Наконец, они расступились -- монах Александр, скорчившись от боли, сидел на земле.

- Отвезем его к хану Тохте! -- продолжая улыбаться, проговорил Узбяк. -- Пусть позабавит хана -- расскажет, где ходил и что видел. И что земля круглая, -- Узбяк вновь расхохотался.

Сильные руки подхватили монаха Александра, кинули на лошадь через седло. Татары попрыгали на лошадей, и весь отряд с грохотом и гиканьем сорвался с места, подняв облако пыли...

И вот монах Александр предстал перед ханом Тохтой в большом ханском шатре-веже. Именитые татары во главе с Узбяком и его двоюродным братом Кавгадыем окружали молодого монаха.

- Говорит, что земля круглая, -- рассказывал Узбяк. -- Говорит, в Китае был, в Индии был, много других стран прошел... Говорит, будущее предсказывать может...

- Будущее? -- заинтересованно переспросил Тохта, разглядывая монаха. -- Это правда, монах?

- Правда...

- Где же ты научился предсказывать будущее?

- В Тибете, у монахов тамошних...

- А какую веру исповедуют в Тибете?

- Индуистскую веру... -- отвечал монах Александр.

- Ты хорошо ее знаешь, эту веру?

- Хорошо знаю...

- А мусульманскую веру хорошо знаешь? -- продолжал допрашивать Тохта.

- Хорошо знаю... Коран читал... на память помню...

- Ох,ты... -- удивленно покачал головой Тохта и глянул на сына Узбяка. Тот принял горделивую осанку -- вот, мол, какой подарок тебе привез!

- Ну-ка, почитай мне Коран, -- приказал Тохта. -- Да не вздумай врать -- у меня тут советников-мусульман вон сколько. Соврешь -- велю тебя в колодки забить.

Монах Александр взглянул на нескольких пожилых людей, сидевших позади хана Тохты, чуть поморщился от боли, продолжавшей мучать его, и негромко начал читать из Корана. В веже сделалось тихо.

- Довольно! -- хлопнул в ладони Тохта и посмотрел на своих мусульманских советников, и те дружно закивали головами, дескать, правильно читал, нигде не соврал.

- А теперь, интересный человек, попробуй заглянуть в будущее, -- улыбнулся Тохта. -- Что ты там увидишь?

- Прикажи, великий хан, принести бочку с водой, -- попросил монах Александр.

Тохта приказал, и бочку немедленно принесли. Александр заглянул в нее и увидел, что из глубины на него смотрели чьи-то большие черные глаза, смотрели пристально, со страданием и мукой...

- Отрок на Руси живет ... -- проглотив ком в горле, словно поперхнувшись, проговорил монах Александр. -- Великий князь будет... святым станет...

- Почему святым? -- несколько настороженно спросил хан Тохта.

- Страдания за свой народ примет... -- не отрывая глаз от черной воды в бочке, отвечал монах...

Во дворе княжеского дома сын великого князя Ярослава, нареченный Михаилом, кудрявый, жизнерадостный, играл с мальчишками в снежки -- одни штурмом брали ледяную горку, а другие защищали ее. Вот штурмующие под градом снежков добрались до вершины, и закипела рукопашная. У маленького князя в руке была игрушечная сабелька, и у его рыжеволосого кудрявого противника оказалась такая же. Тонко зазвенела сталь, двое мальчишек сражались, как взрослые, а остальные окружили их плотным кольцом, смотрели, затаив дыхание.

И вот брызнула на снег алая кровь -- маленький князь схватился за руку, сморщившись от боли. Разом закричали мальчишки, увидев на снегу отсеченный кровоточащий палец.

- Кто ж тебя так? Данилка? Иль Никитка? -- спрашивал отец, поглаживая сына по голове и глядя на забинтованную руку.

- Никто... -- тихо отвечал маленький Михаил. -- Сам... нечаянно...

И тут в горницу князя вошел рыжеволосый мальчик, тот самый, который дрался с княжичем Михаилом на сабельках. Потупившись, он встал у порога и, когда князь Ярослав взглянул на него, проговорил едва слышно:

- Это я виноват... я нечаянно...

- Вот и молодец, княжич, что сам сказался, -- чуть улыбнулся князь Ярослав и, жестом подозвав мальчишку к себе, погладил обоих по головам, вздохнул.

- Дай-то Бог, княжичи, чтоб вы боле друг против дружки сабель не подымали... Чтоб вы друг за дружку горой стояли, а придет время -- чтоб по справедливости княжили. Ты, Михайла, на Твери, -- и он снова погладил сына по голове, -- а ты, Юрий, на Москве... -- и он погладил по головке рыжеволосого кудрявого мальчика.

Тот поднял на князя Ярослава яркие синие глаза и неожиданно усмехнулся...

Князя Ярослава хоронила вся Тверь. Широкоплечие отроки несли гроб от церкви до могилы, священники всю дорогу кадили, читали громко нараспев молитвы. Следом за гробом тянулась черная толпа. Впереди шло все княжеское семейство во главе с Михаилом. Лицо его было скорбно и спокойно -- на все воля Божья, пришел час и забрал Господь великого князя Ярослава к Себе...

И сразу после похорон стал князь Михаил собираться в Орду -- в просторном дворе княжеского дома на многочисленные телеги грузили вороха песцов и соболей, серебро в больших слитках, бочонки меда и воска, серебряные с драгоценными каменьями украшения, выделанные новгородскими и тверскими мастерами. Князь Михаил молча следил за погрузкой, хмурился. Потом шагнул с крыльца в хоромы. Прошел на половину Анны, в горницу. Девки, сидевшие за прялками, увидев князя, разом поднялись и вышли, оставив мужа и жену одних. Анна устремилась к нему, раскинув руки, и вновь (в который раз!) движениями и порывом напомнила она князю птицу лебедь. Обняла, заглянула в глаза тревожно.

- Ну, что? Едешь?

- Еду! -- тряхнул тяжелыми кудрями Михаил. -- Скоро обратно не жди. Сама ведаешь, дорога дальняя. Ежели Господь поможет, обратно великим князем всея Руси жди, Аннушка... -- и он жарко поцеловал ее в губы...

Титр. Даниил Александрович Московский, младший из сыновей Александра Невского, умер, не побывав великим князем всея Руси, и по строгому праву предков никто из его детей, внуков и правнуков и думать не мог, чтобы стать великим князем. И так судьбе было угодно, что Великое княжение всея Руси по праву принадлежало великому князю Тверскому Михаилу Ярославичу. Молодой князь Московский Юрий считал это величайшей несправедливостью и смириться с этим не мог.

Князь Михаил не спал. Да и как заснуть, когда колода давит на плечи, до крови натирает шею и лечь невозможно, приходится сидеть, откинувшись спиной на решетчатую жесткую стену вежи. Князь перестал читать псалтырь и теперь смотрел остановившимся взглядом в пространство, и видения прошлого оживали в памяти...

Встретились они, как и много лет назад, в тверских хоромах князя Ярослава. Только теперь вместо отца в хоромах этих хозяином был Великий князь всея Руси Михаил. И Юрий был теперь не маленький княжич, а князь Московский. И разговор у них шел яростный, без увиливаний и недомолвок, говорили, словно на кулаках бились.

- Ежели Данила, отец наш и сын великого Александра Невского, помер, не побывав на Великом княжении, так и нам теперь Великими князьями быть заказано?! -- остервенело кричал князь Юрий Великому князю всея Руси Михаилу и сжимал кулаки, и слюной брызгал. -- Никогда с этим согласный не буду!

Михаил сидел перед ним в великокняжеском кресле, положив большие тяжелые руки на подлокотники, что само по себе создавало неравенство между ними -- один сидит, другой стоит.

- Таков древний обычай,князь Юрий... -- стараясь сохранить спокойствие, отвечал Михаил, глядя Юрию в глаза. -- По нему предки наши жили и нам жить такожде наказали.

- Знать не хочу такого обычая!

- Грешное это дело -- обычаи предков рушить, -- тихо, но с упорством возразил Михаил. -- Не по совести это...

- Про каку таку совесть ты мне толкуешь? В Орду поеду! Буду великому хану челом бить! Подарков сверх меры повезу! Там и поглядим, как оно повернется!

- Великим князем стать хочешь? -- тяжело спросил Михаил. -- Чрез все перешагнешь -- чрез кровь, чрез совесть... Для чего? Богатства еще большего хочется? Власти?

- И богатства, и власти! Чтоб Москве вернуть то, что ты да другие князья отняли! -- яростно ответил Юрий и шагнул к Михаилу вплотную. -- А ты-то сам пошто Великим стал? В Орду за ярлыком ездил! Пошто?!

- Чтоб дело Великого князя Александра Невского продолжить! Земли русские собирать воедино. Жить без междоусобиц -- простому народу облегчение в жизни сделать...

- Ишь ты, гладко баешь, да жестко спать! -- язвительно усмехнулся Юрий. -- А вот я в Орду поеду да расскажу великому хану, как ты Новгород под себя подмял, а в Орду дань не платишь. Торжок разорил. И Москву подмять собрался? Коломну у меня отобрать хочешь? Думаешь, мне про то неведомо? И Переяславль забрать собрался! Не отдам!

- Что дани касаемо, князь Юрий, то в Орду я ее плачу исправно, про то тебе ведомо, и клевещешь ты напрасно. А Коломну да Переяславль тебе вернуть в Тверское княжество придется, желаешь ты того али нет. Коломна с Переяславлем издревле под Тверью были, и захватил ты их силой, и князя Переяславского Константина казнил у себя в неволе... А город твоя дружина по сю пору зорит... Половину домов пожгли... И жители сами под мою руку просятся.

- Под Москвой Переяславль был! -- топнул ногой Юрий, и глаза его налились кровью, кулаки вновь сжались, и он еще шагнул вперед, ближе к креслу, на котором сидел Михаил, -- казалось, вот-вот ударит. У Михаила ни один мускул на лице не дрогнул. -- Про то во всех землях ведомо! И ежели ты всех князей тако вот теснить станешь, не сдобровать тебе, князь Михаил! Ты этого хочешь?

- Я справедливости хочу, князь Юрий. Желаю всей душой мира на Руси, согласия и единства между всеми князьями. Хочу русские земли воедино собрать.

- Но токмо под твоим началом, князь Михаил, так иль нет? -- саркастически улыбнулся Юрий. -- А ежли князья не желают под твоим началом быть? Ежели каждый желает своим умом-разумом править, тогда как быть?

- То и губит Русь, что каждый на усобицу хочет, -- вздохнул Михаил. -- В родном брате кровного врага видит...

- Не так, Михаил, не так! Каждый желает мира и согласья! Но быти сам себе хочет! Довольно и того, что над всеми нами великий хан в Орде сидит!

- Вижу, тебе, Юрий, ханская нагайка родней родной матери... А я об другом мыслю... -- Михаил подумал, опять вздохнул. -- И об другом каждодневно Бога молю...

- Гляди-ко! Никак святошей стал! -- продолжал саркастически улыбаться Юрий. -- Только я не мальчонка сопливый, чтоб такому верить...

- Люди верят...

- Люди что стадо -- чего князь сказал, тому и верят! Я вот другому верю! Кто большой власти хочет, тому совесть и справедливость что железы на ногах -- шагу ступить не дадут! А я на эту власть право имею! Не за ради себя, а за ради рода нашего! А ты как хочешь? Чтоб род Александра Невского в мелкие удельные князья перешел? Не бывать тому!

- Чрез совесть преступишь, много крови прольешь... -- вновь тихо возразил Михаил, и взглянул Юрию в глаза, и увидел, как в них черным пламенем полыхнула ненависть, и добавил: -- А на крови Русь воедино не соберешь, князь Юрий... сам в крови да в ненависти захлебнешься...

- Ты-то как воедино Русь собрать хочешь? -- Юрий еще ближе шагнул к креслу, приблизил свое лицо к лицу Михаила, заглянул ему в глаза. -- Как без крови всех князей усмирить и Твери подчиниться заставить? Уговорами? Лестью? Подарками задобрить? -- Юрий кри-- во усмехался. -- Не-ет, князь Михаил, про то ты сам хорошо знаешь. В таком деле много крови прольется! -- и Юрий вновь зловеще усмехнулся.

- Так ты про себя мыслишь, князь Юрий, -- сохраняя спокойствие, ответил Михаил. -- Про меня ты такого молвить не можешь.

- И про себя... и про тебя... -- выдохнул Юрий. -- Власти без крови не бывает... без обмана, без лести...

- Бывает, -- твердо ответил Михаил. -- Видать, давно ты в руки Святого Писания не брал, князь Юрий... да и веруешь ли ты в Бога нашего Иисуса Христа истинно? Сомнения меня берут... И на то пусть тебе Господь судьей будет...

- Добро, князь Михаил, наговорились досыта -- боле толковать не об чем. Только я за спинами чужими шушукать не буду, не к лицу такое князю Московскому. Я в самой скорости в Орду соберусь!

- Счастливый путь,-- произнес князь Михаил.

- И послов с жалобами на тебя допрежь пошлю! И подарков повезу столько, что не устоят ни хан,ни его князья с богатурами!

- На что же ты жаловаться собрался?

- На тебя, князь Михаил! Дань от хана утаиваешь! С папой Римским сношения имеешь! С Гедимином литовским! На великого хана хулу возводишь.

- Злые наветы... клевета... и Бог накажет, -- голос Михаила дрогнул. -- За хулу и подлость накажет...

- Э-э, мели Емеля, твоя неделя! -- махнул рукой князь Юрий и направился к двери.

И вдруг твердый голос Михаила остановил его. Он говорил размеренно и с неожиданной силой, говорил, словно гвозди вколачивал:

- Что по обычаю, по пошлине следует отдать хану -- то я отдаю. И подарки, какие надобно, и серебро отдаю... А коли ты тако вот на Великое княжение метишь, то крепко спотыкнешься да, глядишь, и шею сломаешь... Вишь, как оно поворачивается? И ты, и я Русь воедино собрать хотим, только запомни, князь Юрий, железом да кровью Русь не соберешь. Я же мыслю -- добром и правдой! А не хулой и лжой! Верой нашей православной! Богом нашим Иисусом Христом! Это весь тебе мой сказ. А теперь ступай, видеть тебя боле в своем доме не желаю, -- и князь Михаил непреклонно взглянул на Юрия.

Некоторая растерянность появилась на лице Юрия, но затем кривая усмешка проползла по губам.

- Верой, добром, правдой... Такими-то словами в самый раз дорожка в ад вымощена. Такие-то вот святоши боле всех крови-то и льют. На устах -- елей, а в душе -- злодей! -- он вышел, с силой захлопнув тяжелую дубовую, окованную литым железом дверь...

И довелось-таки свидеться им еще раз, прежде чем обнажили они мечи друг против друга. Было то ранней осенью, когда наливались силой колосья на золотых полях и небо сверкало гулкой синью. Князь Михаил с небольшой дружиной скакал вдоль поля, и стяг Великого князя реял над ним. Глухо рокотала под конскими копытами земля. А вдали, у самого горизонта, впереди дружинников скакал всадник на белом коне, и московский стяг трепетал над ним. Это был князь Юрий.

Дружины медленно сходились... И встретились на границе княжеств. Вздыбили коней, многоголосое ржание разнеслось по полям. Холодный ветер зажег на щеках князя Юрия яркий густой румянец, сахарная улыбка сверкала на лице. Крикнул зычно, покосившись на сидевшего рядом на сером скакуне рослого татарина:

- Будь здрав, князь Михаил!

- Будь здрав, князь Юрий... -- сдержанно отозвался князь Михаил.

- Вишь, из Орды вернулся!

- Вижу...

- Великий хан своего посла богатура Кавгадыя со мной отправил! С туменом конницы! -- князь Юрий, отрывисто выкрикивая слова, засмеялся. -- Великий хан Узбяк сестру свою за меня выдал! Во как, ха-ха-ха!

Князь Михаил уже знал об этом (гонцы донесли еще летом), слегка нахмурился -- до него тогда же дошли вести и похуже. Михаил покосился на непроницаемое и неподвижное, как маска, лицо Кавгадыя. И тот чутко поймал взгляд и улыбнулся, глаза сузились, превратившись в тонкие щелки.

- Не забыл наш давешний разговор, князь?

- Не забыл... -- качнул головой Михаил.

- Держи тогда! Погляди своими глазами, кто нынче Великий князь Всея Руси!

Юрий проворно достал из-за пазухи расшитого золотом кафтана свиток из тончайшей выделанной кожи, испещренной письменами, протянул в сторону руку, и стремянный, сидевший на лошади чуть сзади, протянул Юрию пику. Юрий насадил на острие свиток и протянул копье вперед, к Михаилу. Прямо перед его грудью замерло острие копья с насаженным на него свитком.

- Великий царь Узбяк выдал ярлык мне на Великое княжение на Руси! -- звонко выкрикнул князь Юрий и засмеялся. -- Читай, князь!

Михаил не шелохнулся, тяжелым взглядом глядя на качающееся перед ним острие пики с насаженным на него свитком.

- Москва теперь Русью править будет, так-то, князь Михаил! -- и Юрий снова рассмеялся звонко. И следом за ним рассыпался смехом Кавгадый, а через несколько мгновений оглушительно гоготала вся московская дружина. Стремянные и родовитые бояре издевательски задирали кверху бороды, скаля белозубые рты. Молчала дружина князя Михаила, хмурилась, набычивалась, наливалась злобой. И у многих дружинников руки невольно тянулись к рукояткам сабель. Но вот князь Михаил повернул коня, и дружинники расступались перед ним, образуя коридор, и по этому коридору поскакал князь Михаил, все быстрее и быстрее. И следом за ним тверские дружинники разворачивали коней, стегали нагайками по крупам.

А вслед им катился многоголосый хохот московлян...

Горели деревни. Ветер нес горький дым и чад, жалко блеяли овцы, надрывно мычали коровы, плакали дети, угоняемые в полон. Жаркими кострами, выметывая в небо снопы огня, горели скирды сжатого и необмолоченного хлеба. Избегшие погрома мужики, устроив в лесах жен, детей и стариков, теперь пробирались в Тверь. Шли толпами, вооружившись топорами и рогатинами, и, добираясь до Твери, являлись прямо на княжий двор, где их встречали дружинники Михаила, давали миску щей и каши, вручали шлем и щит, и мужики становились ополченцами городского полка. Просторный княжий двор кишел ополченцами, дружинниками, лошадьми, в воздухе было густо от криков, ржания лошадей, звона оружия.

А Михаил ждал. Он сидел в светлой огромной горнице в своем княжеском кресле, большой, тяжелый, уставя в пол широко расставленные глаза, положив на колени крепкие, сильные руки воина. Анна, робея, подошла к нему.

- Там епископ с боярами приехали. Ждут. Позвать али как?

- Зови...

Анна выскользнула из горницы, и скоро в дверях затоптались бояре, и появился епископ Варсонофий, широко перекрестился на образа в красном углу. А бояре уже бубнили наперебой:

- Пора выступать, княже, пора...

- Или сил у нас мало?

- Кашинцы медлят чего-то... -- отвечал Михаил. -- Не прибыли еще.

- Думаешь, Узбяк разъярится, коли побьешь татар еговых?

- Думаю, от радости не запляшет... -- отрывисто отвечал Михаил, все так же глядя прямо перед собой, и вдруг спросил епископа: -- Достойно ли мне, владыко, биться с русичами, коих я, как великий князь, от врагов оборонял?

Варсонофий засопел громче, нахмурился и ничего не сказал.

В это время на княжий двор ворвался на взмыленном запаренном коне сын Михаила Дмитрий. Спрыгнул с коня, бросился бегом в дом, влетел в горницу, полную народа, закричал с порога:

- Отец, что же деется! Московляне всю землю зорят, огнем жгут, людей в полон забирают! А мы сидим, ждем чего-то!

Михаил поднял на Дмитрия глаза, долго глядел, но не проронил ни слова.

- Да что ж ты молчишь-то, княже?

- Покудова кашинцы не придут, выступать нельзя... -- тяжело обронил Михаил.

- А может статься, образумится Юрий-то?.. -- осторожно проговорил один из бояр по имени Кучка.

- Ему для того Переяславль отдать надобно, -- ответил второй боярин, -- да Коломну, а он... Да он руки на себя наложит, ежели так-то сделает...

- Ох-хо-хошеньки... -- вздохнул третий. -- Однако ж худой мир лучше доброй ссоры... Замириться надо бы и жить в согласии. Вон с Москвы приехали, говорят, что будто Юрия братья уговаривают замириться...

- А Кавгадый с войском для чего к нему из Орды идет? -- зло спросил первый боярин. -- Два тумена воинов, шутка сказать... Да новгородцы войско сбирают -- для чего, как себе мыслишь?

- Вчера дружинники гонцов новгородских к Юрию перехватили.

- Ох-хо-хошеньки, -- вновь завздыхал третий боярин. -- Разорят они Тверь вчистую, покудова мы тут лясы точим...

Ночью Михаил продолжал совещаться с несколькими боярами -- наиболее близкими и влиятельными в Твери людьми.

- Замириться с Юрием надобно, князь! -- горячо говорил боярин Петр Кусок. -- Ты глянь только -- ростовские с ним поднялись, суздальские, ярославские, муромские да и дмитровские туда же! Разе с такой силой совладаешь?!

- Ты про волжских сказать забыл, -- добавил боярин Меньшук. -- Гонцы докладают -- владимирцы и костромские ополчения противу нас посылают!

- О! Час от часу не легче! Раздавят они нас, аки мух!

Михаил слушал их с мрачным видом, затем перебил резко Петра Куска:

- Ты лучше посоветуй, боярин, как мне с Юрием-то замириться? Нешто Великое княжение ему отдать? Ведь на меньшее он согласный не будет, сам ведь знаешь.

Боярин Петр Михайлович Кусок осекся и замолчал -- его большое мясистое лицо блестело от пота, он шумно дышал, жадно выпил из большой кружки ледяного квасу, со стуком поставил кружку на стол, проговорил глухо:

- Великое княжение ты по праву и обычаям предков получил, зачем же его отдавать?

- И ярлык от великого хана имеешь... -- добавил боярин Меньшук.

- Юрий в Орду съездит и тоже ярлык получит, -- пробурчал Петр Михайлович Кусок. -- Аки змей в любую дыру пролезет! Подлый змей! Как только земля такого носит... Всех опутал, всех перессорил. Ему наклеветать, что плюнуть. Недаром рязанский князь ордынским прихвостнем его назвал -- лучше не скажешь...

- Только нам от этого не легче, -- вздохнул боярин Меньшук.

Князь Михаил слушал их и молчал, думая свою тяжелую думу...

А князь Юрий Московский между тем молился в часовне во дворе княжеских московских хором, бормотал торопливо, глядя в темные глаза Божьей матери, словно разговаривал с ней наедине:

- Господи! Матерь Божья Всемилостивая! Как я хочу вышней власти! Пошто Михайла, а не я? Мало дарил я хану Тохту? Мало раздал вельможам ордынским серебра и соболей? Красивых девок! За что Михайле, а не мне? Старое право! Смех! Кто об ем помнит? Или Михаил боле моего хану за ярлык заплатил? Ловок, подлец, Михайла, сумел хана улестить! Теперь сядет самовластцем на Руси, никакого удержу ему не будет! Новгородцев подомнет, так и Москве конец. Ну, погоди, хан великий, будет тебе еще горя с Тверским князем. Он и полков тебе не даст, и с Литвой заедино против тебя встанет! Господи, дай мне вышнюю власть на Руси! Подскажи, надоумь, как мне поссорить Михайлу с великим ханом? Не томи, Господи, изныла у меня душа... Всю Русь вокруг Москвы соединю! И Тверь подомну! И Новгород! И Владимир Великий! Ниспошли мне силы и удачу, Господи Всемогущий! Нешто я прав на то не имею? Я внук Александра Невского! А как Русь вокруг Москвы соединится, так и татарам дань платить перестанем! Дружины наши посильней ханских туменов будут! Услышь мольбы мои, Господи! -- глаза Юрия были остекленело выпучены, пот градом катился по лбу и щекам, смачивал бороду. Его будто озноб колотил, и слышались судорожные бормотания: -- В Писании сказано: "Не подними руку на ближнего... не пожелай добра ближнего, и жены его, и сестры его..." А как не пожелать? Как не поднять руку на ближнего, когда ближний твой сам на твое добро, на земли твои и жену твою зарится? Ежели он первый кровь твою пролить хочет! Как быть тогда, Господи? Как власть держать и кровь не проливать? Нешто так когда бывало? Нешто когда правитель обходился без наказаний подданных своих? Нешто бывало когда, чтоб правитель не карал врагов своих?

...Уже замерзала грязь на дорогах, и первый снег, укрыв колеистые пути, сделал вновь проезжими российские дороги. И по снегу брели и брели в Тверь ратные мужики, беженцы, бабы с коровами, старики, собаки и дети.

Полагаясь на татарскую помощь и на многочисленность своих дружин, Юрий выступил в поход, словно на пышную прогулку. Жена Кончака (по крещению нареченная Агафьей) ехала вместе с Московским князем. Возы и повозки с припасами, толпы слуг и походная кухня сопровождали Юрия, и каждый вечер гремели пышные пиры.

И вот наступило 22 декабря 1317 года. Дружины Юрия и Михаила сошлись в сорока верстах от Твери под деревней Бартенево. Юрий сидел на коне посреди разбитого стана шатров, повозок и скученных конных полков. К нему подъезжали князья, Юрий радостно улыбался, соколиным взором окидывал лесистые холмы, поле, гонцов, которые проносились по нему в снежных вихрях, и бесчисленную, шевелящуюся повсюду рать.

Юрий въехал на холм, остановил коня и оглядел дружины внизу, стяги, реющие над ними, и картинно взмахнул воеводским изукрашенным узорами шестопером. Загудели и запищали дудки, ударили цимбалы, поскакали гонцы, и передние полки с дружным кликом, переходя с рыси на скок, устремились туда, где в конце поля виднелись плотные ряды тверской рати...

Михаил опять ждал...

Конный полк московской дружины ринулся на строй пеших тверичей. И то, что произошло потом, повергло Юрия в панику и суеверный страх. Конный полк, натолкнувшись на пеших тверичей, начал, рассыпаясь, откатываться назад. Юрий завертел головой по сторонам, крикнул голосом, полным паники:

- Второй полк пусть идет! Немедля!

Но и второй полк с остатками первого наткнулся на строй тверичей, ощетинившийся остриями пик и рогатин, рассыпался и стал откатываться назад, теряя людей. Крики, ржание коней, треск и лязг железа перекатывались по полю. Скоро все поле было усеяно трупами людей и коней. Пятнами алела кровь на истоптанном конскими копытами снегу.

В третью атаку Юрий сам повел потрепанные полки дружины и скоро оказался в каше бегущих, в круговерти падающих и взмывающих на дыбы лошадей, отверстых конских пастей с клочьями пены на удилах, распяленных ртов, в громе и реве, когда никакие приказы были не слышны, и -- самое страшное -- он увидел близко-близко тяжело ступающую, мнущую снег лаптями и валенками, надвигающуюся на него, уставя рогатины и пики, тверскую пешую рать. И сердце Юрия дрогнуло и похолодело от животного страха, будто надвигалось на него неумолимое возмездие в виде плотной черной лавины мужиков, бородатых, дышащих густыми клубами пара, за которыми не видно было лиц. Эти крестьяне в полон не брали, прикалывая спешенных всадников пиками и ножами, кололи яро и молча, и так молча, сцепив зубы, умирали сами, не прося пощады.

Запасной тверской полк полдня простоял за холмом и в дневном сражении не участвовал. Издали к ним доносились звуки боя -- крики, ржание раненых коней, лязг железа. Переговаривались негромко:

- Татар с ним пришло много, беда... Татары-то свирепы, их и не передолить!

- С князем Михайлой передолим!

- Должно, нас к самой важной сече берегут...

- А ну как наших побили? А мы стоим тута и не знаем ничего...

- Сопли утри!

- А ты в порты загляни -- не наложил ли со страху!

И тут, когда уже начало смеркаться, на холме перед ними показался сам князь Михаил на вороном, почти черном коне. Князь сжимал в опущенной руке темную от крови саблю. Он был один и, увеличенный тенью, казался очень большим и даже зловещим. Завидев князя, мужики стали подниматься с земли, спешили застегнуть завязки шлемов, прочнее ухватывая рогатины и пики, сжимая в руках топоры.

Князь подскакал к полку, замер на миг, удерживая черного коня и указывая саблей вперед, крикнул:

- С Богом, братья!

И как шум прорвавшей через плотину воды, поднялся рев полка. Мужики, продрогшие до костей на морозе, двинулись, пошли, опустив и уставя перед собой рогатины, шли плотно, пихая плечами друг друга, древками рогатин задевая по головам передних, шли сплошным железным ежом, с хрустом и чавканьем уминая снег, все наддавая и наддавая, быстрее и быстрее, и на самом изломе холма лоб в лоб столкнулись с катящимся на них валом татарской конницы.

Столкнувшись так неожиданно, татары не успели взять в руки луки, а сабля -- плохое оружие против рогатин, и случилось чудо -- непобедимая татарская конница начала густо валиться под ноги тверских мужиков. Хрипели кони, визжали татарские богатуры и падали, пронзенные рогатинами и пиками, а мужики все так же шли и шли плотным строем, на ходу добивая павших татар... И конница покатила назад, отстреливаясь из луков, все убыстряя и убыстряя бег коней...

- Гляди, бегут! Потомки Темучина! Непобедимые богатуры! -- скупо улыбаясь, говорил князь Михаил сыну Дмитрию, сидевшему рядом с ним на коне. -- Бегут, а? Во что наш мужик русич может! Ну, пошли и мы! С Богом!

Михаил с дружиной трижды врубались в строй конницы татар и московлян, и трижды кровавый след его рати разрезал полки московлян. Огромное войско Юрия распалось, словно ком пересушенной глины...

К Михаилу подскакал сын Дмитрий, крикнул:

- Отче! Жену Юрия в полон взяли! Кончаку!

- Сохранять ее пуще глазу! В Тверь с охраной отправить! И татар не трогать! В стан их не соваться!

Усталый и опустошенный, уже в полной темноте, ехал Михаил к себе в стан. Во тьме шевелились войска, вели пленных, гнали захваченных лошадей. Проходили нестройные толпы освобожденных пленных, слышались оживленный говор и женские плач и смех. Проходили пешие полки мужиков и тоже весело переговаривались и смеялись. Голоса от мороза были хриплые. Путаным частоколом качались над головами положенные на плечи пики и рогатины.

Вежа, в которой собрался ордынский совет, помещалась в одной ограде со всеми прочими вежами, составлявшими и дворец, и двор хана Узбяка. Ограда и вежа, все было понаделано из золотой и серебряной парчи генуэзской, византийской и китайской, столбы были перевиты золотой и серебряной проволокой и обложены золотыми и серебряными листьями, веревки были шелковые -- словом, все блистало роскошью, но в то же время было крайне неряшливо. Парча везде была залита салом, молоком и захватана грязными пальцами, дорогие золотошвейные сапоги вываляны в грязи, бархатные и парчовые объяринные кафтаны ободраны и засалены. Оборванная прислуга тут же, в этой же ограде, резала баранов, потрошила зубров на голой земле. А Кавказ блистал вечными снегами и переливами всех возможных цветов, начиная с фиолетового и кончая темно-зеленым.

Хан Узбяк был на охоте за Тереком, на реке Сивинцее, далеко от Дербента. Одних жен было с ним до пятисот, и у каждой жены своя вежа, и при каждой из них своя прислуга. За ханом двигалось до полумиллиона всякого народа -- князей, баскаков, воевод, вельмож, книжников, уставодержательников, послов, гонцов, ловцов, сокольников и всякого рода людей служилых и неслужилых. К ним приплетались греки, жиды, армяне, генуэзские торговцы, русские гости, каждый со своим шатром, каждый со своею вежою, своим товаром -- и все это скопище занимало пространство верст по пяти в длину и ширину.

Было прохладное сентябрьское утро. В веже, где помещался совет, на куче подушек сидел владыка всех народов от Черного моря до Белого, от Самарканда до Карпат -- "вышняго и бессмертного Бога волею, и силою, и величеством, и милостию его многою..." Узбякхан, вольный (независимый) царь. В 1319 году Узбяку было двадцать восемь -- цветущий, полный сил мужчина. Ханом он стал после недавней смерти своего дяди хана Тохты Менгу.

По стенам золотого шатра сидели советники, так называемые старики, всех возрастов, и из них особенно выдавался любимец хана Кавгадый, молодой татарин чистейшей крови. Это был человек живой, бойкий, в высшей степени тщеславный и от роду никогда никого не прощавший. Кавгадый был хитер, начитался персидских и арабских книг и был знаком с татарскими летописями. Рядом с ним сидел Делибаш (что по-татарски значило "бешеная голова") Ахмыл, горячий и в битвах, и в ханских советах. У самого входа в вежу в числе других стариков сидел худой, бледный и угрюмый Чолхан, прозванный русскими Щелканом, -- это был мусульманин, достойный времен Магомета. По его мнению, всех гяуров следовало бы перебить, если они не признают, что "нет Бога, кроме Аллаха, и что Магомет пророк Его". Из прочих влиятельных людей в совете был еще Мурза-Чет, человек с добродушным лицом и не совсем татарской кровью (в Орде, особенно в высших сословиях, уже со времен Узбяка стал вырабатываться некий полуарийский, полуазиатский тип, так как большинство жен и наложниц ордынцев были персиянки, черкешенки, русские, гречанки, армянки. Генуэзцы привозили туда невольниц даже из западной Европы).

Подле самого хана Узбяка сидел на кошме бывший рязанский монах Александр, а ныне Ахмет, которого Узбяк давно нашел в степи и привез к хану Тохте, а тот сделал его своим ближайшим советником. Но пуще Тохты и Узбяка питала расположение и доверие к Ахмету жена Узбяка ханша Баялынь. Еще при жизни Тохты бывший монах Александр принял мусульманство и стал Ахметом.

Присутствующие были одеты так же пестро, как и весь ханский двор. На них на всех были халаты, подпоясанные широкими кушаками, и высокие конические войлочные шапки с полями, завернутыми и разрезанными. Все сидели чинно, поджав ноги и сложив руки на животах, уставив глаза в землю.

- Теперь, -- громко проговорил Ахмет, держа перед собой непомерной длины свиток, исписанный китайскими письменами, -- предстоит решить вопрос, по каким законам судить бывшего великого князя Михаила, сына Ярославова. С принятием нами закона, ниспосланного через святого и славного пророка Магомета, -- да будет вечно славно имя его и да трепещут пред ним гяуры, -- Ахмет при этих словах поклонился, -- у нас есть два закона. Первый закон и самый важный -- это бусурманский Шариат (татарам было свойственно говорить вместо "мусульманин" -- "бусурманин", Бахмет вместо Магомет). И другой закон, -- называемый Адет, оставленный нам великим, божественным, благословенным Темучин-Чингисханом, данный нам высочайшего и бессмертного Бога волею и силою, и многою его милостью. Но так как до сих пор Шариат у нас не введен, то нам нужно следовать Темучинову закону, а если возникнет сомнение, что в законе его находится что-либо неправомерное, то послать на решение к муфтию.

- Якши... -- сказали в один голос члены совета.

- По закону Темучинову мы уже наложили на Михаила колодку, аршин шириною, аршин длиною, полпуда весом, сделанную строго по образцу.

- Якши! -- дружно сказали члены совета.

- В эту колодку просунута его голова, а в два сделанных отверстия просовываются на ночь руки. Колодка с шеи не снимается. Терпеть он должен наказание в ожидании приговора хана, пред которым мы все преклоняемся.

Совет дружно склонил головы пред неподвижно сидящим Узбяком.

- Теперь закон, которым мы все руководствуемся, гласит так... -- Ахмет начал читать: -- "Между преступлениями, подлежащими смертной казни, считается десять, за которые от казни и милостивым манифестом не освобождаются". Стало быть, великий повелитель наш, предав на обсуждение нашего совета дело князя Михаила, обязывается не нарушать коренных законов его великой державы и ограничивает свое неоспоримое право на жизнь и на смерть всех верноподданных. По этим правилам приступим к чтению этих законов и к суду. Мы спросим у света очей наших, у сердца души нашей хана Узбяка, прикажет ли он приступить к суду или не прикажет, потому что воля его просвещена всемилостивейшим Аллахом, а изречения его могут быть нанизаны, как драгоценный бисер, вырезаны на медных, каменных досках и поставлены в поучение всем народам и всем грядущим поколениям.

- Я вполне подчиняюсь закону великого Чингисхана, которого я слабый, ничтожный подражатель, и какой приговор поставит совет, такой и будет мною исполнен, -- торжественным голосом произнес хан Узбяк.

- Итак, -- продолжил после паузы Ахмет, -- я приступаю к чтению, да просветит Всевышний умы и сердца собрания величайших мудрецов величайшего государства! Первое преступление, за которое определяется смертная казнь, есть злоумышление против общественного спокойствия. Я спрашиваю теперь от имени закона и справедливости, можно ли обвинить в этом князя Михаила, сына Ярославова?

Кавгадый встрепенулся, ткнул пальцем себя в грудь:

- Он ханского посла в полон взял! Разве это не нарушение общественного спокойствия? Взял в полон Кончаку, сестру ханскую! Это подрыв уважения к царствующему дому!

- Он горд и непокорлив хану нашему. Терпеть не может тех, кто хану верно служит, -- проговорил Мурза-Чет. -- Кавгадыя в полон взял, Юрию Даниловичу перечил, тестю ханскому, великому князю русскому! И всегда он вел и ведет происки против смирных, кротких, хану покорных, к татарам ласковых московских князей. Разве не нарушение общественного спокойствия, что все, кто хану привержен, подвергаются гонениям князя Михаила?

- Не знаю я ничего в этом гяурском законе, -- угрюмо проговорил Щелкан, глядя в сторону. -- Я знаю, что гяур осмелился идти на бусурмана, что гяур бусурмана побил, -- и он со злостью плюнул в сторону.

- Итак... -- вздохнул Ахмет, -- он уже по одной этой статье должен понести смертную казнь...

- Должен, -- хором произнесли члены совета и вновь поклонились в сторону хана Узбяка.

Тот продолжал восседать неподвижно, глядя поверх голов.

- По второй статье закона смертной казни подвергаются за злоумышление против царствующего дома.

- Виноват, виноват! -- разом заговорили члены совета, заглушая друг друга. -- Если и неправда, что он хотел бежать к немцам с ханскою казною, хотел звать на помощь врага бусурман Римского папу, чтобы на великого хана крестовый поход поднять, так и этого довольно!

- Итак...-- продолжил Ахмет, и ни один мускул не дрогнул на его лице. -- По этим двум статьям он должен быть казнен. Третья статья гласит, что смертной казни подвергаются за государственную измену.

- А крестовый поход, который он замышлял, разве не государственная измена? -- зло спросил Мурза-Чет, но при этом улыбнулся даже ласково, безмятежно.

- Но это еще не доказано, -- сказал один из членов совета.

- Эту статью мы пропустим, -- сказал Щелкан. -- Он виноват в том, что он, гяур, осмелился поднять руку на правоверных, но правоверные должны быть справедливы -- иначе они сами станут такими же виноватыми, как гяуры. Поднять крестовый поход и сноситься с Римским папою -- плюю на его бороду и на кости отца его, и в лицо его матери! Обвинение великое! Но потому, что обвинителем является князь Юрий Данилович, такой же гяур, как и князь Михаил, то обвинения его веры не заслуживают!

- По-моему, государственная измена -- это взять в полон ханского посла, -- сказал Кавгадый и вновь ткнул себя пальцем в грудь.

- Это скорее нарушение общественного спокойствия, -- возразил Щелкан.

- Да все равно, -- сказал кто-то из членов совета. -- Так и сяк, а неповиновение ханской власти -- та же самая измена.

И все снова согласно закивали головами. Хан Узбяк хранил неприступное молчание...

Великий князь Михаил сын Ярославов в это время ожидал своей участи в веже, находившейся в отдалении от ханской ставки. Михаил был очень худ и даже обрюзг лицом. Уже скоро месяц, как на плечах у него лежала страшная китайская колода, весом больше полпуда, которая не давала ему ни сесть, ни лечь, ни прислониться. Это был дубовый квадрат из толстых досок с широким отверстием посередине для шеи и двумя маленькими отверстиями, куда на ночь замыкались части рук. Не столько тяжела была колода для этого крепкого, дюжего человека, сколько тяготило его то, что в ней можно было лишь сидеть, -- так сильно она резала шею и натирала плечи. Бояре, бывшие при Михаиле, обкладывали плечи подушками, которые кое-как подпирали колоду и позволяли князю спать в полулежачем положении. За ним ухаживали тринадцатилетний сын Константин, несколько слуг да несколько верных бояр.

Каждый, входивший в ставку, крестился на большой образ Ми-- хаила Архангела, стоявший в углу на столике, потом кланялся князю Михаилу.

- Что, нет ли чего нового? -- спросил вошедший боярин, помолившись и поклонившись князю.

- Нет, боярин, ничего нет, -- хрипло ответил князь Михаил.

- Экое наказание божеское... -- вздохнул другой боярин, сидевший на низенькой скамеечке.

- Такое наказание, что не приведи Господи! -- тряхнул русыми кудрями сын Константин. -- Ну, уж, Бог даст, вырасту -- покажу я себя москвичам!

- Вперед стращать -- ворогов созывать, -- вновь хрипло проговорил отец.

- А уж кланяться им нам все-таки не приходится! -- горячился Константин.

- Кланяться я не стану, -- ответил Михаил. -- Чему меня отец не учил, тому и детей своих учить не стану.

- Суди меня Господь Бог и Пресвятая Матерь Его с Михаилом Архангелом Архистратигом сил небесных, -- ответил Михаил.

- Про тебя, княже, и про весь род Ярославов сказать нечего, -- заметил второй боярин. -- Дело твое святое.

- А все эти новгородцы виною, -- сказал первый боярин. -- Вишь, не захотели, чтобы мы, тверские бояре, в их дела входили...

- С московскими в стачку вошли -- рубли серебряные московским для татар дают, -- перебил второй. -- Покарает их Господь, помяните мое слово, братия. От них вся смута идет по Руси.

- Пускай, -- медленно заговорил князь Михаил, -- пускай сам Господь и сама София Святая судят новгородцев. Не мог же я позволить Юрию пустошить Тверскую область ни за что ни про что. Не хотелось мне идти на татар, да нельзя было. На то я князь, за княжение с меня сам Спаситель ответ спросит на Страшном суде...

- Да про что тут толковать, княже? -- разом заговорили бояре. -- Дело твое праведное...

- Да и тут, -- негромко перебил его Михаил, -- велел я бережно обходиться с татарами. Кабы сказал слово своим молодцам, давно бы Кавгадыя на свете не было... Спасибо сказал бы, что честно его в полон взяли, обласкали, угостили... вот только с Кончакой у нас чего-то нехорошо получилось... померла в одночасье, а теперь бают -- великий князь ее отравил...

- Смехотворное дело! -- воскликнул первый боярин. -- Какая польза была изводить нам великую княгиню Кончаку? Царский гнев на себя наводить! Только вот какая дума меня все время мучает -- не следовало тебе в Орду ехать, княже, ох, не следовало... Сидел бы и по сю пору в Твери -- тверичи тебя ни в жисть не выдали бы...

Молчали долго. Потом Михаил произнес с трудом:

- Хан моего приезда требовал. И за мое ослушание могло много голов христианских пасть... Я всегда любил отечество, но не мог прекратить наших злобных междоусобиц... Не поехал бы -- хан войско наслал бы. Скольких бедных россиян толпами в полон увели бы... Город до тла разорили бы... Не лучше ли своею смертью многих других спасти?

Бояре молчали, опустив головы, -- в словах Михаила была правда.

- Сынок, положи-ка мне псалтырь... Кафизму шестую открой, -- попросил Михаил.

Сын Константин, прислуживавший отцу и постоянно переворачивавший ему листы псалтыря, взял со столика с иконами толстую пергаментную книгу, написанную твердым красивым уставом и разукрашенную множеством виньеток. Весь переплет этого псалтыря был вышит узорами. Константин положил книгу перед отцом на высоких подушках, нашел нужную страницу, открыл. Князь Михаил уставился в строки, стал читать про себя, едва шевеля губами. Тихо стало в ставке.

Бояре сопели, вздыхали...

А в веже великого хана члены совета ждали, что скажет Узбяк. Но великий хан хранил каменное молчание.

- Четвертая статья, -- возобновил чтение Ахмет, -- отцеубийство.

- Ну, в этом он не виноват, -- возразил Кавгадый, желавший хоть немного быть беспристрастным.

- Князь Михаил как сын и как внук был почтителен, -- подал голос другой член совета.

- Значит, в отцеубийстве он не виноват, -- сказал Ахмет. -- Теперь по пятой статье -- бесчеловечие. Под бесчеловечием разумеется: во-первых, умерщвление семейства из трех и более человек...

- Разве в битве с нашими... -- подал голос один из старейшин.

Остальные молчали.

- Во-вторых, умерщвление родившегося младенца, в-третьих, резание сосцов у женщин, в-четвертых, составление ядов и чародейство...

- А-а, в этом он виноват! -- радостно завопил Кавгадый. -- С головой виноват!

- Это самое и есть, -- заметил Мурза-Чет. -- Отравил ханскую сестру.

- Да... -- промычал Щелкан. -- Только это нашему ханскому суду не подлежит.

Удивленные старейшины хором спросили:

- Как нашему суду не подлежит?

Щелкан посмотрел на Узбяка без всякой боязни и уверенно проговорил:

- Кончака по воле самого хана приняла христианство, а нам гяуров между собой судить не приходится.

Наступило молчание, и недоумение было на лицах старейшин. Наконец самый старый мусульманин сказал скрипучим голосом:

- За всякое другое преступление мы можем судить русского князя и приговаривать к смерти, но за это мы приговаривать не станем.

- Да отчего же так? -- с ноткой возмущения переспрашивал Кавгадый.

- За то, что хан терпит все веры, за то, что кто из его родствен-- ников... -- Щелкан не договорил, встретив ледяной взгляд Узбяка, и замолчал.

И все молчали -- за подобные дерзости ханы головы рубили в одно мгновение. Но Узбяк ограничился лишь гневным взглядом, и этого было достаточно.

- В этой вине я его прощаю... -- наконец обронил Узбяк. -- Я не хочу, чтобы гяуры говорили, что я сужу их несправедливо.

- Нет, -- с неожиданной решительностью возразил Ахмет, -- так судить нельзя. Во-первых, хан, пред премудростью которого я преклоняюсь, на этот раз присвоил себе право, которого он не имеет. Сказано было, что есть преступления, за которые высочайшая воля не имеет права миловать, стало быть, хан в этом совете -- такой же член, как и мы. Там, где дело идет о государстве, личная власть хана ничего не значит, а если она что-нибудь значит, то надо разобрать закон великого Чингисхана.

Опять воцарилось молчание, и лица старейшин вновь сделались испуганными.

- Я повинуюсь, -- наконец произнес Узбяк. -- Благодарю тебя, Ахмет. И тебя благодарю, Чолхан. И тебя, старик, благодарю, -- при этом Узбяк махнул рукой, будто срубал дерево или скашивал траву.

- Виновен! -- хором произнесли члены совета.

- Шестая статья, -- продолжил Ахмет, -- неуважение к верховной власти.

- Виновен, -- хором произнесли члены совета.

- Седьмая -- неуважение к родителям, -- продолжал читать Ахмет.

- В этом он не виновен, -- сказал Кавгадый.

- Восьмая -- семейное несогласие.

- Не виноват, -- сказал Мурза-Чет.

Князь Михаил ненадолго задремал. И увидел он во сне свою Анну -- с распущенными темно-русыми волосами. Едва заметно улыбаясь полными, резко очерченными губами, она звала его к себе и при этом потихоньку отступала куда-то. Никогда Михаил не мог устоять перед ее чарами, в раба превращался... в раба, теряющего разум от счастья. И вот он настиг ее и обнял, и сердце обмерло, словно стали падать они с огромной высоты, и Михаил обнимал и лобзал ее с жаром и нежностью... и прекрасная Анна трепетала и стонала в его объятиях, словно птица лебедь, попавшая в крепкие силки, которые навсегда лишили ее свободы...

- Нет, не виноват в семейном несогласии, -- Ахмет сделал знак рукой. -- Но под семейным несогласием разумеется, во-первых -- умышленное убийство, продажа родственников до пятой боковой линии...

- Не виноват, -- повторил Кавгадый.

- Во-вторых -- все ссоры и доносы на мужа и родственников до четвертой боковой линии...

- А-а... -- сказал Ахмыл. -- Вот оно!..

- Вот оно, -- повторил Мурза-Чет, -- на князя Юрия два раза доносил.

- Постой, -- проговорил один из стариков, явно сочувствовавший князю Михаилу, -- а разве князь Юрий на тверских не доносил? Измучил он нас своими доносами.

- Что тут толковать! -- сказал другой старик. -- Эти русские князья только за тем и ездят в Орду, чтобы доносить друг на друга. Если он и с папой Римским сносился и ханскую дань хотел ему передать, так ведь хан князю не родственник, -- старик явно сочувствовал князю Михаилу. -- Стало быть, не виноват Михаил в ссоре с родными и в доносах на них.

- Нет, не виноват, -- дружно решил совет.

- Статья девятая -- несправедливость, -- продолжил Ахмет. -- Это значит -- убить начальника или хозяина.

- Ну, этого нет, -- согласно решил совет.

- Итак, выходит, что виноват он в четырех винах. Первая -- злоумышление против общественного спокойствия. Вторая -- злоумышление против царствующего дома. Третья -- государственная измена. Четвертая -- бесчеловечие, то есть составление ядов и чародейство.

Каждое обвинение, словно мерными ударами похоронного колокола, подтверждалось общими возгласами: "Виновен!" Ахмет закончил читать и молча поклонился хану Узбяку. Следом за ним поклонились и все члены совета. И вдруг на непроницаемом лице Узбяка отобразилось волнение и даже испуг. Члены совета молча ждали.

- Хорошо, -- наконец с некоторой растерянностью проговорил он. -- Я отказываюсь от права помилования, только скажите мне по совести, не верю и верить не могу, чтобы этот Михаил в самом деле был отравителем и изменником!

- Свет очей моих, -- сказал Кавгадый, -- душа моя, сердце мое, как ты можешь нам не верить?

Узбяк облил его ледяным взглядом, резко встал и вышел из вежи. Обернувшись, он бросил:

- Совет закончим другой раз!

Следом неторопливо стали выходить старики и другие члены совета. Ахмет долго сворачивал свитки, затем бережно уложил их в торбу из синей китайки и бережно понес в свою ставку. Старики, толпившиеся у вежи великого хана, проводили Ахмета уважительными взглядами. Придя в свою ставку, Ахмет повесил торбу на гвоздик, вбитый в столб, на котором держалась ставка, устало присел на низенькую скамеечку, ладонями потер лицо, прогоняя усталость. И тут в ставку заглянул татарин из охраны Узбяка, проговорил, широко улыбаясь:

- Великий хан тебя к себе требует.

Узбяк сидел на куче тюфяков, покрытых собольими одеялами, и пил чай из маленькой китайской чашечки. Он сделал знак одному из слуг, и тот подал Ахмету чашку с чаем. Узбяк молча указал Ахмету на место подле себя и движением руки выслал всех из вежи.

- Ты, Ахмет, здесь лучше всех знаешь русские дела. Ведь русские часто у тебя бывают... подарки тебе возят...

- Да, бывают... -- ответил Ахмет. -- Возят...

- Как, по-твоему, кто из них прав? Князь Юрий или князь Михаил?

- Ты зачем у меня это спрашиваешь? -- Ахмет смело посмотрел в глаза великому хану.

- А затем, что я тебе, хотя ты сам русский по рождению, больше всех своих советников верю... Ты много стран видел... книжную премудрость превзошел.

- Ты меня, хан, не спрашивай, я терпеть не могу мешаться в эти дела. У тебя есть совет, а мое дело бумаги вести, закон знать, ярлыки тебе писать и переводить на разные языки.

- Ахмет, душа моя, -- проговорил Узбяк, потрепав его по плечу, -- мало ты меня, выходит, знаешь, если думаешь, что под меня можно подкопаться.

- Мало я тебя знаю? -- усмехнулся Ахмет. -- Ты сам виноват, что в это дело впутался. Я давно вижу, как ты неосторожен. Московские князья -- умные люди, не чета тверским. Тверские лучше и честнее, а потому и не годятся никуда. Чтобы Русью править, истым плутом нужно быть. И тебе только такие князья на Руси нужны, чтобы под них шилом нельзя было подточить. Юрий Данилыч Московский такой и есть. Болтун, вертлявый, за словом в карман не лезет, везде нос сует, со всеми ладит. Воля твоя, но не лежит у меня сердце к нему... Ни в чем ему не верю...

- Я тебе не про Юрия толкую, Ахмет, -- перебил хан Узбяк. -- Не о том, что он плут.

- Так ведь ты с этим плутом породнился, ты его Великим князем сделал. Ты честь князя Михаила затронул -- вот он и побился с Юрием и татарами и твоего Кавгадыя с Кончакой в плен взял. А что Римского папы касаемо, то, я думаю, Юрий Данилович давным бы давно сошелся с этим чертовым папою, только переговоры далеко от него водить, да и самому папе в Риме тоже не сладко приходится -- больно с цесарем римским он не ладит. Я дела итальянские хорошо знаю, папа никого на нас двинуть не может, никто не пойдет -- времена крестовых походов кончились. Думать теперь вот о чем надобно: Петр митрополит в Москве живет, сторону московских князей держит -- с ним сговориться нельзя, а нам выгоднее держать их на нашей стороне...

- Так как же тогда, по-твоему, поступить с великим князем Михаилом? -- напрямик спросил хан Узбяк.

- Что ты с ним сделаешь? -- вздохнул невесело Ахмет. -- Вся Орда кричит, что Тверь татар побила и твоего посла в полон взяла. Сам же видел нынче на совете, что старики говорят про него. А такие кровожадные, как Щелкан, более всех и кричат.

- Есть ли положение хуже моего? -- задумался хан Узбяк.

- В книгах сказано, что дела царские -- самые трудные дела, -- вглядываясь в лицо великого хана, сказал Ахмет. -- Кхун-цзы китайский говорит: "Надо себя исправить, потом -- дом. Когда дом исправишь, своих близких исправляй -- и только таким путем государство исправишь".

Узбяк закивал, хотя было видно, что он плохо понимает смысл этой китайской премудрости.

- Так что же мне теперь делать?

- Позволь ты Кавгадыю малость потешиться над князем Михаилом. По закону следует его на площадь выводить, чтоб он там на коленях стоял. Ну, вот пусть так и будет. Тогда услышишь, что о нем в Орде заговорят. А как заговорят, так тебе придется и сделать. Народ татарский -- добрый народ, может, и сжалится и придет тебя просить помиловать князя Михаила...

- Вот это, Ахмет, хорошо! -- повеселел Узбяк. -- Устрой так, чтобы народ сжалился.

- Нет, от этого меня уволь, -- покачал головой Ахмет. -- Это не мое дело. Лучше Чолхану поручи или Мурзе-Чету -- он добряк большой...

- Может, мне самому с Юрием поговорить?

- Оставь ты Юрия, хан. Юрий, как зверь, на Михаила смотрит. Дай ты этому зверю кусок мяса -- он тебе век благодарен будет.

Хан молчал, крепко задумавшись, вдруг внимательно посмотрел на Ахмета и спросил со сдержанной улыбкой:

- Помнишь, я тебя в степи встретил?

- Помню... Я тогда монахом Александром был...

- А потом ты хану Тохте в бочке с водой будущее предсказывал...

- Да, хан, помню... -- кивнул Ахмет.

- Ты говорил тогда, святой отрок на Руси живет... Ты знал тогда, кто это такой?

- Знал...

- Неужто князь Михаил? -- после долгой паузы спросил Узбяк.

Ахмет не ответил, долго смотрел в глаза Узбяку, потом медленно увел взгляд в сторону. Узбяк усмехнулся, проговорил:

- Знаешь, Ахмет, о чем я много времени думаю?

- Буду знать, хан, если скажешь.

- Прав ли был хан Тохта, что мусульманство принял? Может, нам в Орде другая вера нужна была? -- он лукаво смотрел на Ахмета.

- Я много верований изучил и могу сказать тебе, что мусульманская вера -- лучшая...

- Кто в какую веру верует -- для того она и лучшая... -- раздумчиво произнес Узбяк. -- И может, когда вера не вошла в души и сердца до самого дна, тогда и режут друг дружке глотки, на куски рвут?

- А в твою душу мусульманская вера до дна вошла? -- спросил Ахмет.

- Не пристало рабу ханскому хана вопросами пытать, -- усмехнулся Узбяк. -- Знай свое место, Ахмет!

Окончание следует