Анатомия сенсации

Статья, фрагменты из которой здесь публикуются, была написана в 1970 году. Она была плодом моих занятий в спецхране ИМЭМО, помноженных на случайность, ибо ее предмет -- ныне столь расхожий -- не существовал тогда у нас даже в самом немассовом сознании.

Статья завершала книжку "Герои "безгеройного времени" (М., 1971).

Тут я, задним числом, должна сказать слова благодарности Александру Трифоновичу Твардовскому, который в своем "Новом мире", обращенном острием в сторону "деревенской прозы", согласился публиковать мои -- совершенно экзотические тогда -- опусы о Джеймсе Бонде и Мэрилин Монро, о НЛО, о знаменитых убийствах и прочей мифологии масскульта, о которой писали разве что в закрытых НИИ и лишь -- весьма дозированно и негативно -- в текущей прессе. Термин же "массовая культура" в свой адрес вообще не применялся. Он был ругательным и требовал в качестве "постоянного эпитета" слово "буржуазная".

Статья (как отчасти и вся книга) была результатом отслеживания (как теперь сказали бы, мониторинга) еженедельников двух типов -- новостных по преимуществу и по преимуществу иллюстрированных, американских и немецких. Сама структура еженедельников менялась на глазах. Новостные (Time и News Week) выживали, в то время как иллюстрированные (Look и Life) сдавали позиции, уступая место журналам "по интересам", обращенным к определенным группам читателей. Этот процесс -- пока в неявной форме -- сегодня заметен на нашем ТВ.

Русских глянцевитых еженедельников, которыми теперь полны все лотки и киоски, еще не было, кроме разве "Огонька". Иностранных нам тогда не полагалось. Мне просто повезло: поступив по стечению обстоятельств в Институт мировой экономики и международных отношений, я получила доступ в спецхран, где под грифом "секретно" хранились мировые новости и текущие сплетни.

Впрочем, импульс и интерес к их механизму произрос из предварительного чтения увлекательной книги... Серван-Шрайбера, который был одним из отцов послевоенной концепции журналистики. А в телевизионной ее ипостаси -- из сенсационных тогда прорицаний Маршалла Мак-Люэна, провозгласившего наступающую смену "Гутенберговой галактики" аудиовизуальной и сопутствующее ей формирование "всемирной деревни".

Нынче мы получили готовые лекала того и другого с Запада в пакете с прочими благами цивилизации в виде мороженых продуктов, сотовых телефонов, памперсов, жвачки, пакетных окон, жалюзи, "мыльных" сериалов и прочего, и прочего. Современной молодой мамаше, покупательнице памперсов, уже трудно представить себе горы пеленок и подгузников, которые мамам той поры приходилось ежедневно стирать (впрочем, подозреваю, что на просторах России это, как и многое другое, и сегодня делается по-прежнему), как компьютерно вооруженной юной секретарше нелегко вообразить себе уникальный статус пишмашинки "Эрика".

Сегодня -- в виртуальной реальности сенсаций, по крайней мере, -- мы принадлежим urbi et orbi, но, странным образом, и тогда, во времена биполярности мира, в переменчивом климате заморозков "холодной войны" и "детантов", дух времени проникал через щели "железного занавеса" и структура мифологии, вопреки разности систем, была сходной. Если у них заводились "битники" и "хиппи", то у нас "стиляги", если у них "безмотивное убийство" было огнестрельным, то у нас хватало и ножичка; следы "снежного человека" находили как в Гималаях, так и на Кавказе.

Самым отечественным из мифов был, разумеется, миф Запада. И.Бродскому принадлежит блестящее наблюдение, что наш воображаемый Запад был куда западнее даже западного побережья Америки и был, наверное, единственно настоящим. Запад был если не мифологическим Эдемом (теперь сказали бы "царством мертвых"), то иной системой координат (по А . Эйнштейну). Кстати же дистанцирование -- наилучший повод для всяческого осмысления (заметим -- "Обыкновенный сталинизм" никто пока не сделал). Попытка определить как-то закономерности развития сенсации в СМИ привела меня тогда к классической "Поэтике" Аристотеля и к "мифу" в терминологическом значении.

За последующие тридцать лет слово зашаркали до неразличимости смысла, поле наблюдения вытоптали, пафос поистратился, но античный классик как был, так и остался лучшим Вергилием в сфере сенсации, где понятия "рок", "перипетия", "узнавание" пока нечем заменить. Я назвала этот синдром обратного мимезиса "самотипизирующейся действительностью".

Разумеется, когда я писала статью, все эти Сансет-бульвары, Беверли Хиллз и прочие локусы сенсаций были для меня чистой виртуальностью. Но и позже, когда они оказались совсем не похожей на воображение реальностью, это ничего не изменило в статье.

Предлагаемые здесь фрагменты не воспроизводят, конечно, ни ход рассуждений, ни сумму "новостей" и затрагивают лишь одну, но главную сенсацию тех лет: убийство JFK. Согласно духу 60-х, она несла в себе отчетливый политический смысл. Смерть принцессы Дианы -- случайная и, казалось бы, относящаяся к сфере частной жизни, -- стала знаком 90-х...

Я думаю, что в сознании современного потребителя пищи духовной конкурирует сегодня не столько один вид вымысла с другим, сколько вымысел и "самотипизирующаяся действительность", на глазах отливающаяся в форму мифа...

Убийство Авраама Линкольна Бутом в театральной ложе было как бы прообразом будущего зрелища, жизни.

Однако вмешательство техники имеет с событием не только прямую, но и обратную связь и странным образом изменяет самое действительность. Кто может подсчитать, какую "цепь ужасных предприятий" породила сама размноженность смерти президента Кеннеди на миллионах телеэкранов и миллионными печатными тиражами?

Представление античной трагедии было когда-то общенародным зрелищем, на которое собирались от мала до велика.

В наше время античную орхестру можно представить в виде телевизионного экрана или страницы иллюстрированного журнала, где протагонистами по очереди выступают президенты и их убийцы, космонавты, спортсмены, звезды кино и музыкальные идолы молодежи, политические лидеры, величества и высочества финансовых династий и еще уцелевших королевских фамилий -- все, кого на минуту или на годы возносит на эту блистательную и гибельную арену могущественное божество Сенсации...

Торжество документальности над вымыслом? О да, потому что кто ж из романистов сочинил бы такое! Покушения и вообще-то удаются не часто, но чтобы вот так просто, из винтовки, откуда-то из окна склада -- и наповал? И чуть ли не на экране телевизора, как Агамемнона рядом с орхестрой? А через несколько дней уже прямо на экране убийцу? И тоже без промаха? Невероятно!

И совсем уж неправдоподобное совпадение -- через несколько лет -- второго брата, казалось, обреченного успеху и славе. И если не наповал, то насмерть, и если не прямо на экране, то вот он -- на обложке журнала, перечеркнув ее своим упавшим навзничь телом, с той же фамильной прядью на лбу, до галлюцинации напоминающий президента, уже не просто кандидат в президенты, но родовая трагическая маска -- Кеннеди...

Документальность?

Да. Но еще мифология. Ибо где-то там, за канвой фактов, воскрешающих грозные очертания античного рока, есть ведь просто люди -- со своими болезнями, семейными дрязгами, маленькими тщеславиями, расчетами, горестями и радостями, входящие в легенду прямо на глазах, не сняв будничных пиджаков, но уже навсегда скрыв лицо за резонирующей на весь мир трагической маской. Уже неотвратимо приподнятые на исторические котурны...

Когда-то Мериме мечтал написать историю в анекдотах. Он написал роман "Хроника царствования Карла IX". Даже Стендаль, этот прирожденный документалист, вмонтировал отчет о наполеоновских сражениях в романную форму. Время само и безошибочно отбирает свои жанры. Нет жанра в наши дни более презираемого, но втайне и въяве более популярного, вожделенного, значимого, нежели роман самой жизни -- эта бесконечная нить, которую прядут современные Мойры, богини судьбы, из номера в номер еженедельников и газет среди хаоса рекламы, криминальных романов, сексуальных проблем и голого тела. Реализованная мечта Мериме: фрагменты истории при вспышках сенсации...

Итак, о мифе.

Дело в том, что современная мифология не прихоть редакторов и мощных теле- и радиокомпаний, хотя, казалось бы, право выбора целиком в их руках и никогда еще централизация mass media не достигала такого уровня.

Но слово "medium" -- в переводе просто-напросто средство передачи или коммуникации -- недаром имеет в русском языке еще и другой смысл: "название людей, будто бы способных к духовным сообщениям", к таинствам гипноза и спиритического сеанса. Средство массовой коммуникации не только могущественный гипнотизер простодушной публики. Оно одновременно ее медиум, вещающий по многочисленным каналам связи ее подспудные, подсознательные и повелительные чаяния. Оно -- мощный манипулятор, но и манипулируемый "молчаливого большинства", именуемого публикой, для которой зрелище собственной истории -- ежедневно препарируемой, анализируемой, комментируемой, прогнозируемой -- тем не менее давно потеряло свои реальные очертания и приобрело характер Fatum'а...

Жаклин Кеннеди

Джекки Кеннеди -- хозяйка Белого дома, супруга, мать, законодательница моды -- стала такой же принадлежностью еженедельника, как какой-нибудь мышонок Микки Маус или утенок Дональд Дак -- любимые герои детских рисованных историй с продолжением, созданных Диснеем. Или как вымышленная супершпионка Модести Блэз. Она стала живой, улыбающейся маской светского комикса.

Выбирает ли сам человек свою судьбу? Знает ли он, поднимаясь из небытия своей частной жизни под ослепляющими вспышками блицев на подмостки публичности, что эти подмостки могут стать эшафотом и пьедесталом, замочной скважиной во весь портал и всемирной коммунальной кухней?..

Энтузиазм публики в момент трагического потрясения требует персонификации.

"...Она никогда не думала о том, что благодаря ее мужественному поведению, которое видела вся страна, сама она сохранилась в памяти миллионов. В возрасте тридцати четырех лет она стала национальным институтом... Все, что бы она ни делала, сразу же становилось традицией... Любое сообщение о ней превращалось в сенсационное известие"¹.

Такова природа сенсации, вышедшей из недр общественного мнения, как некогда Афина Паллада в полном вооружении, с копьем и щитом, -- из головы отца своего Зевса.

...и вот общественное мненье,
пружина чести, наш кумир,
и вот на чем вертится мир...

На самое горячее публичное сочувствие оказываются всегда накладные расходы любопытства, зависти, чувства собственного превосходства или, напротив, компенсации собственной неполноценности. В психозе по поводу веточки трилистника, возложенной в годовщину смерти на могилу президента его вдовой Джекки, уже было заложено зерно новой перипетии, переменяющей события к противоположному.

Когда Марию Каллас, бывшую возлюбленную Аристотелиса Онассиса, репортеры с присущей им бесцеремонностью спросили, что думает она о своей преемнице, то оперная примадонна, едва ли когда-нибудь изучавшая основы социологии, ответила в полном согласии с социологической теорией "ролей": "У каждого в жизни есть своя роль. Роль вдовы президента -- величественна. Сменить такую роль -- ошибка". Впрочем, может быть, она сказала это как актриса...

Если прав был Шекспир, написавший:

Весь мир -- театр, все люди в нем актеры
И каждый не одну играет роль --

если правы социологи, цитирующие эту поэтическую метафору в обоснование своей научной гипотезы "ролей", которые один и тот же человек исполняет в различных социальных аспектах своего бытия, то новая роль, принятая на себя Джекки Онассис, сильно отличается от благородной роли первой леди Америки, ее "демократического величества", как и от трагической, скорбной роли вдовы президента.

Молодая женщина, рано потерявшая мужа, привлекательная, обеспеченная, известная, снова выходит замуж -- в этом нет ровно ничего из ряда вон выходящего или странного.

Но Джекки Кеннеди, ставшая Джекки Онассис, заняла совсем другое место на современном газетно-журнальном Олимпе, в системе современной мифологии.

Если переложить закон синусоиды общественного мнения в термины литературы, то драматургия сенсации восходит к классической поэтике Аристотеля. Потому что, как и древнегреческая драма, в основе своей она имеет миф.

Комикс, именуемый "светской хроникой" или "колонкой сплетен", не может стоять на месте: его герои входят в поле зрения публики в момент очередной "перипетии" своей судьбы. Именно так случилось с Джекки Кеннеди, ставшей Онассис.

"Перипетия" сопровождалась "узнаванием", то есть "переходом от незнания к знанию". Началось обратное развертывание фабулы уже сложившегося трагического мифа куда-то в мещанскую драму с оттенком современного абсурда...

Хор репортеров, комментирующий на современной орхестре действия любой знаменитости, одинаково легко оборачивается благосклонными богинями Эвменидами и карающими Эриниями.

При этом готовность перемены массового восприятия вовсе не обязательно лежит в сфере идеологии: "И я сжег все, чему поклонялся, поклонился всему, что сжигал". Скорее, она кроется в капризах эмоций.

Джекки Онассис отбросила свою тень в прошлое Джекки Кеннеди. Коллективный рапсод, именуемый mass media, начал создавать своего рода антимиф. И чем выше был градус энтузиазма, тем ниже роняли теперь прежний кумир...

Одни и те же факты допускают в разных версиях мифа разность трактовки. Драматическое путешествие Жаклин по Европе после смерти ребенка приобретает в мемуарах тот же обывательский оттенок. Это создает сенсацию. Сенсация в свою очередь создает миф...

При этом само превращение героини героической саги Джекки Кеннеди в постоянную маску скандальной хроники Джекки Онассис вычисляется по той же формуле. Однажды избирая публичность, человек не просто открывает свою жизнь на всеобщее обозрение. Сознательно или бессознательно, он отчуждает ее от себя, превращает в товар, отдает в сферу потребления, притом широкого.

"Эффект публичности" необратим: можно сменить трагическую маску на прагматическую, как это случилось с Джекки, или беспечную улыбку звезды на трагическую гримасу, как это было с Мэрилин Монро, но никому не дано добровольно сойти с орхестры в спасительную тень частного бытия.

Да никто этого и не желает по правде: жалуясь на публичность, страдая, спасаясь от нее, за нее платят деньгами, репутацией, даже жизнью, лишь бы не безвестностью.

Мифологический аспект "общества потребления" сказывается в характере самого потребления: вещь оценивается не по качеству своему -- эстетическому ли, практическому или функциональному, но по чистой условности, по ярлыку фирмы: "от такого-то"... А скандальность создает в свою очередь нечто вроде ореола: антинимб...

Итак, я опускаю подробности миллионерской жизни четы Онассис и привожу заключительный многозначительный диалог четы американских туристов, путешествующих по Европе:

- Но он маленького роста! -- воскликнул муж, увидев нефтяного короля рядом с рослой Джекки.

- А ты взгляни на него, когда он стоит на своих деньгах, -- парировала жена.

Миф, таким образом, пока что складывается в трехчастную форму: "у власти", "у гроба", "у денег"...

Современный трагический поэт, который захотел бы написать сагу клана Кеннеди в виде "человеческой комедии" ли, эпоса или драматического цикла (если, конечно, предположить, что современные литераторы способны на столь монументальные формы), вероятно, мог бы отыскать первое звено подобия "трагической вины" в этом мифе, предложенном самой действительностью...

Героями мифа жизнь избирает немногих, и тут-то стечение случайностей, с постоянством закономерности преследующее этих избранников, складывается в некую последовательность сенсаций, имеющую все признаки рока.

Каждый человек имеет свою судьбу, свой домашний рок, слагающийся из случайностей и закономерностей его бытия; но именно сенсация -- перипетия жизненной драмы, выходящая за рамки обычного по положению ли действующих лиц, по экстраординарности ли обстоятельств -- превращает маленький рок для себя в миф для всех.

Убийство Шэрон Тэйт, достаточно страшное само по себе, быть может, не поразило бы так воображение, если бы его неправдоподобные и подлинные ужасы не были предварены экранными ужасами Романа Поланского...

Статистическая закономерность утверждает полную непредсказуемость единичного акта, которая превращается в вероятность или почти предсказуемость лишь на уровне массовидности. Сначала казалось, что проблема предсказуемости сводится к наиболее полному знанию исходных условий. Иначе говоря, что закономерности -- динамическая и статистическая -- сосуществуют.

Переход от классической механики Ньютона к квантовой физике ХХ века определил принципиально-вероятностную точку зрения или полное господство принципа статистического: нет точного местонахождения электрона, есть лишь волна вероятности. Был сформулирован принцип неопределенности Гейзенберга: само наблюдение за частицей -- вмешательство светового луча -- уже меняет ее местоположение.

Так, вмешательство средств массовой информации что-то необратимо меняет в судьбе протагонистов, подверженных эффекту публичности.

Так, волна вероятности принимает форму трагической вины или рока. Так, высокое дерево чаще притягивает молнию. Так, заглядывающий в бездны рискует увидеть там своего двойника. Так, столкновение режиссера, вызывающего на экран ("Ребенок Розмари") Сатану, с Сатаной Мэнсоном -- идеологом убийства его беременной жены -- оказывается непредсказуемым и случайным, но обладающим известной долей вероятности в какой-то точке пространства и времени. В точке встречи как раз и возникает эффект Сенсации...

И если я называю "самотипизирующуюся действительность" явлением существенно новым, то это означает лишь вмешательство mass media, которые ежечасно, ежедневно, еженедельно предлагают зрелище жизни "в формах самой жизни", что вовсе не тождественно "жизни, какова она есть". Это может означать также, что в свете разнообразных катаклизмов -- моральных, научных, политических -- растворенные в повседневной реальности закономерности бытия кристаллизуются вдруг в каких-то лицах или судьбах до твердости и внутренней собранности молекул алмаза. И еще это означает ту тайну дня завтрашнего, ту завораживающую неизвестность за ближайшим поворотом времени и пространства, которая одна в глазах современного человека, перепичканного информацией всех родов и срыванием всех и всяческих масок, остается прибежищем любопытства, надежды или отчаяния.

Короче, если Шекспир справедливо сказал: "Весь мир -- театр", то в наши дни справедливо будет сравнить его еще и со стадионом (см. Б.Брехта), где нетерпеливые зрители, заприходовав все исходные данные игроков и команд, все же не в состоянии предугадать даже ближайшие повороты игры, игру темпераментов, воль и волю случая, решающую вдруг исход поединка и странным образом прочерчивающую траекторию рока. Вот почему спорт отнимает популярность у искусства, держа первенство в сфере Сенсации.

Иллюстрированный еженедельник, отработанный издателями за долгие годы изучения читательского спроса, прилежного усвоения уроков телеэкрана, дитя рекламы, моды и глобальных проблем века, -- классический жанр "самополитизирующейся действительности", осуществляющей свои сюжеты в формах Сенсации.

Здесь есть непременная хроника быта царствующих -- и находящихся в изгнании -- августейших фамилий и скандалы из жизни кинозвезд...

Сенсация часто выполняет роль перипетии большой фабулы мифа, роль узнавания; но порой она сама имеет свою малую фабулу. Происходят самые странные сдвиги из одной сферы бытия в другую, и часто большое и серьезное сводится к смешному и пошлому благодаря лихорадочной мании публичности...

Крис Барнард, "Караян от медицины", как и многие другие Караяны от... -- замечательные, талантливые, иногда даже великие в своей области искусства или науки -- становятся звездами, обуреваемые жаждой публичности.

Это не так просто дается. Над этим надо работать -- изо дня в день. Появляться везде, где появляться положено, метаться из конца в конец света. Создавать свою легенду в поте лица, свой образ, свои чудачества. Этому приходится жертвовать -- не бояться показываться в смешном, не очень достойном виде: никто не знает, в какой точке может начаться вдруг обратное развертывание фабулы и где синусоида общественного мнения изменит свое направление. Жизнь на орхестре всегда риск. Она всегда гонка: быть приглашенным к...; показаться на...; получить последнюю модель от...; быть сфотографированным для...; выйти в свет с...; всегда быть "in" и не оказаться "out". И главное -- не быть, не быть, не быть забытым!

Между тем публика, ежедневно, ежечасно получающая оглушающую дозу сенсаций, безмерно устает от своих еще вчерашних, еще сиюминутных идолов и кумиров...

Каждое время имеет свои великие движущие пружины, свои страсти; страсть публичности -- одна из самых фанатических страстей нашего времени, как демоническое честолюбие леди Макбет, как романтическая любовь Вертера, как разрушительная жажда познания Ивана Карамазова, как воля к власти, провозглашенная Ницше.

Американский писатель Норман Мейлер назвал свою книгу бравирующе и иронично: "Самореклама". Он угадал, быть может, modus vivendi -- дух времени -- больше, чем думал сам.

Исследующий, наблюдающий луч меняет движение электрона. Средства массовой коммуникации возвели Сенсацию в ранг божества...

Если верить словарям, то сенсация -- всего лишь "сильное впечатление от какого-либо события", либо же "событие, производящее такое впечатление".

Но в наши дни сенсация такой же наркотик, как ЛСД или марихуана, такой же род познания, как научно-популярная книга, такая же компенсация всякого рода комплексов, как сплетня, такая же весть о подвиге, как ода, такой же разрез действительности, как социологический анализ, такая же духовная потребность, как религия, которая, утратив единого бога, воздвигла на его месте миф.

Медее понадобилось убить собственных детей, чтобы отомстить неверному мужу, Танталу -- сварить на обед сына, испытывая всеведение богов, Эдипу -- нечаянно прикончить отца и стать супругом матери, Клитемнестре -- зарезать мужа и пасть от руки сына, чтобы стать героями мифа. Гераклу -- совершить двенадцать легендарных подвигов, Персею -- уничтожить смертоносную Медузу Горгону, Тезею -- освободить остров Крит от Минотавра.

В наше время такого уже не случается. Но по-прежнему Сенсация требует человеческих жертвоприношений, подвигов и легенд...

Именно в наше время появился -- или как никогда возрос -- класс героев и героинь сенсации, которые известны тем, что они известны, и сенсационны тем, что они сенсационны. Это звезды ни света, ни экрана, ни преступного мира, ни джаза, ни спорта -- это звезды самих mass media, продукт публичности как таковой...

1970

...Прошло без малого тридцать лет, и вспышка сверхновой сенсации высветила как неизменность механизма, так и изменчивость настроений публики, которая не обольщается больше "новыми рубежами", а отдает свои симпатии чему-то гораздо менее официальному.

¹ М а н ч е с т е р У. Убийство президента Кеннеди. М., 1969, с. 164.