Похвальное слово ретро

Ведущий программы "Старая квартира" Г.Гурвич Фото В.Дьячкова

Мысль написать статью, посвященную сравнительному анализу двух ретроциклов -- "Старая квартира" и "Намедни", -- посетила меня задолго до прочтения блестящей статьи Дмитрия Быкова (см. "Морковка и крыска", "Искусство кино", 1998, N. 1), вынесшего обсуждение этих программ в заоблачные дали метафизических самооценок себя и времени, хотя в принципе в сопоставлении этих программ моя точка зрения близка к мнению молодого коллеги. "Старая квартира" мне кажется значительно более органичной, достоверной, успешной попыткой остановить мгновение, нежели степ НТВ, не случайно прекративший свое существование. Полемика с Быковым, которую, в сущности, уже начала Е.Стишова, носит внутриинтеллигентский характер, она касается целого ряда проблем имен и тенденций, которые обсуждаются уже давно. Стремление понять и оценить прошлое и настоящее, понять свое место в мире вполне объяснимо, но реализуемо лишь в субъективистски ориентированной эссеистской прозе, оставляющей за кадром все прочие закономерности культурной жизни и социальной среды.

В данной реплике я хотел бы сделать шаг очевидно непопулярный -- поверить гармонию схлестывающихся публицистических темпераментов алгеброй бесстрастного, быть может, недостаточно фактологически оснащенного, но строго теоретического анализа. И хотя, будучи человеком живым, я наверняка дам где-то проскользнуть собственным оценкам, тем не менее моя основная задача -- выявить те причины, по которым на протяжении последних лет ретротенденция на телевизионном экране в разных ипостасях стала не просто основной, но почти безраздельно господствующей.

Сразу отброшу аргумент, согласно которому большинство телеаудитории составляют пенсионеры, якобы именно в расчете на них молодые реформаторы телеэкрана, будь то Константин Эрнст или Леонид Парфенов, наступают на горло собственной песне и поют старые песни о главном с плохо скрытой брезгливостью. Социологические исследования показывают, что и для молодой аудитории наиболее привлекательными оказываются фильмы периода "реального социализма", в первую очередь комедии (о ужас!) 60-х, 70-х и частично 80-х годов. Чтобы убедиться в этом, достаточно сослаться на недавно опубликованный доклад "Испытание конкуренции", подготовленный Научно-исследовательским институтом киноискусства (в сугубо социологическом плане у меня есть целый ряд сомнений по поводу выдвигаемых авторами аргументов, но безусловное предпочтение московской молодежью социалистического реализма в комедийном варианте доказано вне всякого сомнения).

Так в чем же дело? Во-первых, в том, и это очевидно, что все нынешние поколения пережили своеобразный слом времен. У нас на глазах век, не успев окончиться, вывихнул сустав, и возникло субъективное ощущение, что мы перешли в иную эпоху. Оно было подкреплено большим количеством теоретических изысканий и публицистических пассажей, доказывавших что, выпав на семьдесят лет из истории, мы наконец вернулись туда, не знаем куда. Как всегда, массовое самосознание такую позицию принять не могло, люди еще помнили и помнят, каким было недавнее прошлое, а некоторые из них, пусть таких совсем немного, могут сослаться и на собственное впечатление о начале века, а то и конце прошлого.

Когда что-то уходит и уходит безвозвратно, одной из задач искусства становится его фиксация навеки. И не только в произведениях высокого класса, скажем, в тех же лентах Алексея Германа, но и в текущей жизни стремление восстановить связь времен демонстрирует себя в полной мере.

Столь ненавистное Диме Быкову наше старое кино дорого массовой аудитории не идеологическими стереотипами положительного или отрицательно героя, а приметами жизни, быта и весьма своеобразным эмоциональным настроем, который проявлялся зачастую помимо воли авторов и актуализирован нынешним психологическим состоянием общества.

Пробуждаемые если не лирой, то камерой добрые чувства, при всей их отвратительности в глазах эпигонов модернистской традиции, сохраняли и сохраняют великую силу по отношению к нормальному человеку с улицы. На этом построено не только советское, но и в значительной части американское кино, выполняющее ту же терапевтическую функцию по отношению уже ко всему человечеству.

В противовес современным идеологическим стереотипам и десять, и два- дцать, и тридцать, и сорок лет назад люди жили, страдали и умирали, их радости и горести, драмы, комедии, а то и трагедии обладали самостоятельной ценностью безотносительно к идеологическим знакам, которыми они снабжались в том или ином произведении. Конечно, были и катастрофы глобального значения -- от коллективизации до второй мировой войны, но и они, если учесть воспитанную веками устойчивость народной жизни и народного сознания, отходили на второй план по сравнению с любовной неудачей, потерей близкого человека или счастливым браком. Собственно говоря, нынешняя волна ретро в той же "Старой квартире" все расставляет на свои места, отдавая бесспорный приоритет непосредственным человеческим переживаниям. А переживания, как известно, оцениваются не по возрасту их носителей, а по силе эмоционального заражения.

Конечно, по отношению к старшим поколениям ретроэффект срабатывает могущественнее, нежели в молодежной среде, не случайно единственный канал, где эта тенденция не так заметна -- ТВ-6, -- открыто ориентируется на юное поколение, но и здесь жрец кино Виктор Мережко, знаток женской души и корифей мелодрамы, играет роль своеобразного связующего звена, не дающего забыть о том, что забвению не подлежит.

Непосредственный человеческий смысл каждого из прошедших десятилетий становится реальной психологической основой для роста рейтингов, а вместе с ними -- такого рода программ.

Не случайно среди молодежи резко падает популярность лишь одного периода нашей истории -- Великой Отечественной войны -- именно потому, что в это время на поверхность вышли иные, исключительные закономерности, не оставлявшие возможностей для проявления нормальной жизни. И все же "Двадцать дней без войны" Алексея Германа или трагический романс "Я был батальонный разведчик" и в этих исключительных обстоятельствах отдают Богу Богово, а кесарю кесарево.

Здесь тоже есть поле для разного рода культурологических штудий, одну из которых, если хватит сил, я когда-нибудь посвятил бы сравнению двух шлягеров из разных времен, точнее, следующих строчек в них: "Ты признайся, чего тебе надо, ты скажи, гармонист молодой" и "Ты скажи, ты скажи, че те надо, че те надо, может, дам, может, дам, че ты хошь". При всей очевидной несхожести манер, в основе остается одно и то же желание, которое является источником взаимопонимания между поколениями и способностью воспринять прошлый опыт не сквозь призму идеологических схем, а в калейдоскопе экранных образов и непосредственных переживаний.

Конечно, такое неиспорченное чрезмерной образованностью, эстетическим интеллектуальным опытом переживание принципиально недоступно для интеллигентского менталитета. Отсюда и внутреннее борение между человеческим и теоретическим восприятием прошлого, отсюда пафос восхищения или ниспровержения, который выводит журнальную полемику в иные сферы -- с разреженным воздухом, острыми углами и четкими очертаниями виртуальных миражей. Можно сколько угодно приводить примеры величия и падения той или иной эпохи, того или иного десятилетия, можно сравнить их между собой и наклеивать ярлыки на 50-е, 60-е, 70-е, а то и 20-е или 30-е, забыв о том, что эти краткие мгновения приходятся на жизнь одного-двух поколений одних и тех же людей, которые, конечно же, менялись под воздействием обстоятельств, но не столь радикально, как хотелось бы жесткому теоретическому сознанию. Существует хоровод мифологем, к числу которых относится и 1937 год (год рождения шестидесятника Наума Клеймана, сталинских репрессий и помпезно отпразднованного столетия смерти Пушкина), и 60-е, с разным знаком отмеченные и на Западе, и у нас, и совсем уж недавние, но безнадежно архаичные перестройка и гласность, демократизация и блекнущие на глазах молодые реформаторы.

Конечно, и в сфере массового мироощущения мы имеем дело с мифами, которые исправляются лишь путем рождения новых мифов, но эта мифология, будучи имперсональной, коренится в неких общих социально-психологических процессах, не всегда подвластных жесткому логическому анализу.

Мифы же интеллектуальные, интеллигентские относительно проще. В них есть известная теоретическая стройность, их приятнее ниспровергать и проще восстанавливать. Они живут не своей, а нашей жизнью, их делаем мы и прекрасно сознаем это, в то время как мифы массовые делают нас, чем и интересна по сути позиция Парфенова, Эрнста, Рассадина, Быкова, Стишовой, Разлогова... Позиция эта -- лишь производное от волны перемен и девятого вала ретро, столкновения между ними на телевизионных экранах и в окружающей нас жизни, даже когда живем мы не в старых, а в новых квартирах после евроремонта, в окружении западной техники.