Храм на крови

Литературный сценарий о великом князе Михаиле Тверском

До утра князь Михаил глаз не сомкнул. Тяжелые мысли, как жернова, ворочались в голове. В ногах князя, свернувшись калачиком на кошме, спал сын Константин. И вдруг за стенами вежи послышались голоса слуг:

- Идут! Идут!

В вежу вошли несколько слуг и бояр. Один проговорил со страхом:

- Идут, княже, по твою душу. Господи, спаси и помилуй, -- и он истово перекрестился. -- Крепись, княже...

- Господи, спаси и помилуй... -- князь Михаил с трудом поднялся.

В вежу твердым шагом вошел татарин десятник и, не говоря ни слова, взял веревку, которая была привязана к углу колодки.

- Гайда! -- сказал он, указав князю на выход из шатра.

- Куда? -- спросил по-татарски боярин, стоявший у входа.

- Гайда! -- повторил громче татарин, не обращая внимания на боярина.

И тогда боярин, кряхтя, полез за пазуху, достал кожаный кошель, отсчитал несколько серебряных монет и сунул их в руку татарину. Тот спрятал монеты, сказал:

- Кавгадый зовет. На базар. Что-то говорить хочет.

- Да ты скажи, что он говорить-то хочет? Небось что дурное замышляет?

- Нет, -- ответил десятник. -- Просто хочет власть свою показать.

- А что вчерась на совете было? -- спросил боярин.

- А я почем знаю, что там было, -- усмехнулся татарин.

Боярин вздохнул и снова полез за кошелем, еще отсчитал несколько монет, сунул их татарину.

- Там ничего не было, -- сказал тот. -- Приговорили к смерти, а хан рассердился и ушел. Да вы не трусьте -- ханша Баялынь крепко за князя стоит. У нее ваша женщина с двумя девочками живет, кружева ей вышивает, русская. Баялынь в ней души не чает. Так она по вашему князю плачет-убивается. И ханша уже с ханом про князя говорила-просила...

- А хан что? -- с тревогой спросил боярин.

- Думает великий хан... дело непростое...

И татарин повел князя. За князем шел сын Константин, за Константином медленно и робко шли бояре. В Орде не каждый день водили по улицам царственных особ на веревке. Лучшего зрелища для черни и придумать было невозможно. Идти было недалеко -- до большой круглой площади, на которой вываживали коней, а по краям ее стояли ставки и шатры, занятые купечеством из самых разных стран.

Кавгадый сидел на кошме в середине площади, окруженный толпою слуг и приятелей. Лицо его судорожно подергивалось от садистского предвкушения забавы и от возможности показать, какую большую власть он имеет, что великий хан Узбяк позволил ему принародно позорить монарха одного из самых могущественных улусов, подчиненных Орде.

Михаила подвели к Кавгадыю и поставили на колени. Михаил обвел глазами растущую вокруг толпу купцов и торговцев и разного другого люда, и очень многие в ней потупили, отвели в сторону взгляды. Кавгадый понял, что вышел совсем не тот эффект, которого он ожидал, -- он рассчитывал, что толпа бросится на князя, станет бить его, но даже татары, составлявшие большинство, хранили молчание. А Михаил смотрел на Кавгадыя, и неожиданно с болью душевной вспомнилось...

Как после победы над Юрием и Кавгадыем под Бартеневым послал Михаил гонцов к татарскому военачальнику с приглашением приехать в Тверь. Кавгадый трясся от страха, что дружинники Михаила добьют его истрепанное войско, а его самого закуют в железо, привезут в Тверь и там казнят. И вдруг князь-победитель присылает гонцов и приглашает его к себе как почетного гостя!

И вот Кавгадый со своей охраной из сотни нукеров и в окружении княжеских дружинников въезжает в город Тверь, медленно едет по улицам, цокает в восхищении языком, жмурится и покачивает головой, оглядывая мощные валы, взметенные на недоступную высоту бревенчатые стены и бревенчатые городни из светлого леса, высокие, с мохнатою опушкой кровли, костры с навесным боем, выдвинутые вперед за линию стен. Кавгадыя встречали сыновья Тверского князя, высокие красивые юноши на породистых тонконогих конях, и коням этим сразу же позавидовал Кавгадый. Оглядел он и белокаменный, в резном кружеве каменного узорочья собор, поднял глаза на сияющий золотом купол... Он въехал во двор княжеских хором, спешился и теперь озирал этот двор-крепость, и высокие узорчатые терема, и вышки, и стрельницы, и смотрильную башенку, поднявшуюся вровень с крестами соборной главы, и снова зацокал в восхищении, закачал головой. И когда встречать его вышел сам князь Михаил, то Кавгадый даже оробел малость при виде высокого широкоплечего человека с величавым лицом. Михаил пригласил Кавгадыя в палаты, где были накрыты столы с неимоверным количеством самых разных кушаний и напитков. Его чествовали, кормили на серебре и поили вином и медом из серебряных кубков. И Кавгадый брал руками жареное мясо, ел жадно и рыгал, узкими, как ножи, глазами разглядывая Тверского князя, который был заботлив и ласков к нему, сам наливал чары. А внизу, в холопской столовой поили и кормили нукеров Кавгадыя... И, прикладывая руку к сердцу, Кавгадый наклонял голову, улыбался и говорил:

- Благодарю, князь... за почести и доброту... хочу сказать тебе, что в поход против тебя мы выступили без соизволения великого хана Узбяка, и в этом, князь, я виноват перед тобой. Но я обещаю тебе, князь, что буду хлопотать за тебя перед великим ханом, что нет на тебе никакой вины за то, что побил ты мои тумены, и уверяю тебя, князь, хан Узбяк послушает меня и не рассердится, и не пошлет на Тверь своих грозных батыров...

- Благодарю тебя, Кавгадый, -- широко улыбаясь, отвечал Михаил.

- Прежде чем проститься, князь, хотел бы я увидеть сестру великого хана Кончаку, чтоб передать мужу ее князю ерию, а пуще того -- великому хану Узбяку, что жива она и здорова...

- Конечно! Повидай, погляди... -- князь Михаил хлопнул в ладоши. -- Проводить богатура Кавгадыя к ханше Кончаке!

И слуги повели Кавгадыя в женскую половину княжеских хором. Прощаясь, Кавгадый приложил руку к сердцу и наклонил голову в знак благодарности.

А ночью Михаила разбудил сын Дмитрий. Он тряс его за плечо, говорил торопливо испуганным голосом:

- Беда, отче! Кончака померла!

Михаил сразу проснулся, сел в кровати, вытаращив глаза, встряхнул головой.

- Это, сын, большая беда... Не миновать теперь гнева ханского...

И беда пришла. Вскорости после отъезда Кавгадыя из Твери по весне явились-прискакали посланцы хана Узбяка. Князь Михаил принял их в большой горнице своего дома. Темник, рослый, плечистый татарин, протянул Михаилу свиток, проговорил на ломаном русском:

- Великий хан Узбяк пред свои глаза требует. Выезжай сразу за нами. И не медли, князь. Чем дольше дома сидеть будешь, тем больше гнев великого хана будет.

- Хорошо... -- Михаил слегка поклонился темнику и сопровождавшим его трем татарам в шитых золотом халатах, перепоясанных широкими с серебряными насечками поясами, на которых висели сабли.

И татары молча поклонились ему в ответ.

- Извольте отобедать чем Бог послал, -- широким жестом пригласил князь...

...Михаил очнулся от режущих душу воспоминаний, услышав громкий голос Кавгадыя:

- Ты тут, Михаил, -- начал Кавгадый, принимая важный вид, -- долгов очень много понаделал!

- На ханскую милость уповаю, -- ответил Михаил. -- А купцы долгам моим верили и поверить еще могут, даже когда царю угодно будет порешить моим животом.

- А небось недоволен будешь, если тебя за великое злодейство царь велит казнить? -- усмехнулся Кавгадый.

- Смерти никто не желает, -- отвечал Михаил. -- В животе и смерти человеческой Бог и царь вольны -- а у нас, у христиан, в Писании сказано: "Бога бойтеся, царя чтите".

- Ты не был верным подданным! -- нервно крикнул Кавгадый. -- Ты царского посла, -- он ткнул себя пальцем в грудь, -- в полон осмелился взять! Войной на нас, на татар, пошел, разбойник!

Ни один татарин не шевельнулся -- они в Михаиле уважали батура, и было видно, что им противна наглость Кавгадыя.

- Взял я тебя в плен, Кавгадый, только Бог свидетель, не моя в том вина. Зачем ты пошел разорять мое княжество с врагом моим Юрием?

- Ханский посол, -- Кавгадый торжественно поднял вверх палец, -- только пред ханом ответчик. Хорошо я сделал, нехорошо -- не ты мне судья. Биться со мной ты не смел, если бы не был ханским врагом, если бы не затевал с папою крестового похода на нас!

Генуэзцы со страхом переглянулись -- слова Кавгадыя касались их непосредственно. И стоявшие вокруг татары неодобрительно покосились на них.

- Это Юрий с москвичами наплел, -- ответил Михаил. -- На хана никаких тайных помыслов у меня не было, да и невыгодно мне менять власть хана Узбяка на власть рыцарей немецких.

В толпе татар прокатился ропот одобрения. Кавгадый растерялся, спросил, выждав, когда гул в толпе утих:

- Сколько ты должен в Орде?

- Пятьсот тридцать рублей серебра, -- ответил Михаил, -- да четыре алтына.

- Ну... а если тебя... казнят? -- спросил Кавгадый. -- Как ты бедных купцов удовлетворишь?

Михаил взглянул на стоявших сбоку русских купцов.

- Купцы верили моему слову -- велит меня хан Узбяк казнить, пусть хотя за душу мою помолятся...

При этих словах и православные, и католики перекрестились.

- А долги мои с лихвой дети мои заплатят. А если и детей моих хан велит казнить, так родных у меня немало. Раба божия Михаила никто лихом не помянет, и никто не захочет, чтобы тяжело на его костях мать сыра земля лежала.

Русским купцам стало неловко, один из них выступил вперед, ближе к Михаилу, и хотел что-то сказать, но Кавгадый остановил его предостерегающим жестом. Тем не менее купец взволнованно заговорил, и другие купцы возгласами поддерживали его:

- Полно, князь, Бог с тобою! Не надо нам ничего -- все долги прощаем!

Кавгадый снова выглядел растерянным и не знал, что дальше делать.

- Знаешь, Михаил, -- сказал он наконец, -- таков ханский обычай. Если хан рассердился на кого-нибудь, даже на родственников своих, то велит держать того в колодке, а потом, когда помилует, возвратит прежнюю честь. Так и тебя -- завтра иль послезавтра велит хан освободить и снова в большой чести будешь!

И вновь гул одобрения прокатился по толпе татар -- они явно сочувствовали закованному в тяжелую колоду русскому князю.

- На все его царская милость, -- с достоинством ответил Михаил. -- А тебе, Кавгадый, за доброе слово твое спасибо.

И тут уже заволновались все -- и купцы, и татары. Кавгадый совсем смешался и оттого рассвирепел, гаркнул:

- Снимите с него колоду! Зачем его в колоде держать?!

Слуги Кавгадыя бросились снимать с князя колоду.

- Видишь, Михаил, я хочу, чтобы ты повеселился немного перед смертью, вспомнил свое прежнее житье, каков ты был, пока великому хану не стал противиться, чтобы все видели, какой ты был знатный человек -- великий князь всея Руси! -- и Кавгадый усмехнулся, крикнул: -- Умыть его! Принесите его княжеское платье! Стул и стол подать! Вина принесите, жареной баранины, хлеба, винограду и что там еще найдется -- сластей всяких! Да живо! Порадуйте великого князя!

И буквально через несколько минут слуги Кавгадыя натаскали всего и даже с избытком. И купцы расстарались -- несли и несли разные кушанья и яства, и это уже не нравилось Кавгадыю.

Михаила умыли, надели на него парчовую тунику, накинули на плечи алую княжескую мантию, опушенную горностаем, на голову водрузили княжеский венец, посадили на стул с высокой резной спинкой, придвинули к Михаилу стол со всякими кушаньями и питьем, а Кавгадый усмехнулся, сидя на земле в окружении сановников и приятелей.

- Жаль, дружину твою нельзя сюда позвать, а, Михаил? Да жену, чтоб ты потешиться с ней мог, небось соскучился по женской ласке, а, Михаил? Могу тебе наложниц прислать! Только не знаю, справишься ли ты с ними -- ослаб ты сильно, исхудал! Небось вся мужская сила из тебя вышла! -- и Кавгадый смеялся язвительно, и сановники и приятели, окружавшие Михаила, тоже громко хохотали.

- Ты поешь баранину, Михаил! Вина выпей! Генуэзское вино! Самое лучшее! Ешь, не стесняйся, дорогой, пей! Когда тебе еще выпить придется! Помни щедрость Кавгадыя! Ты меня так не кормил и не поил, когда в полон взял! -- Кавгадый начал свирепеть. -- Ну-ка снимите с него княжеское платье! И в колоду снова! Живо, живо!

Слуги бросились разоблачать князя, содрали мантию, тунику и снова надели тяжелую колоду. И пока все это проделывалось, Кавгадый чувствовал на себе неодобрительные взгляды татар и купцов, даже слышал возмущенные возгласы.

- Уведите его! -- со злостью махнул рукой Кавгадый.

Михаил с трудом поднялся, его шатало от слабости. Солнце палило нещадно.

Десятник и несколько стражников повели Михаила к его веже, но князю отказали ноги, он пошатнулся и медленно опустился на землю.

- Не могу идти... -- хрипло проговорил он.

Пот катил с него, и капли застревали в бороде. Татарин-десятник, державший в руке веревку, растерянно смотрел на него и не знал, что делать. Толпа окружила его. Князь Михаил собрался с остатками сил, тяжело поднялся и медленно пошел. Толпа молча сопровождала его. Из толпы вынырнул сын Константин, подхватил отца под руку, помогая идти. Михаил молчал, глядя полными слез глазами прямо перед собой... Когда он дошел до своей вежи и рухнул на пол, с лица градом катил пот.

- Отче, хочешь, я тебе псалтырь почитаю? -- дрожащим голосом спросил сын Константин, с болью глядя на униженного и оскорбленного отца.

- Почитай, сынок... только в молитвах и можно сил почерпнуть.

Будто предчувствуя неприятный разговор, хан Узбяк долго не посещал свою греческую жену Баялынь, но, наконец не выдержав, пришел в ее шатер. И за фруктами и пурпурным вином в середине пиршества ханша осторожно намекнула Узбяку про Михаила, и хан тут же гневно свел свои писаные брови, пролил вино из кубка на скатерть и проговорил громко:

- Довольно! Я не хочу больше слышать о Михаиле! Со всех сторон: "Михаил! Михаил!" Ежели князья московские порешат, что его надо убить, пусть убьют!

Баялынь промолчала, пережидая приступ гнева своего мужа, оправила шелковое покрывало низкого ложа. Хан, сопя, выпил вино из кубка. Молчание гречанки угнетало его. Он ждал спора, возражений, а она молчала.

- Ну, что же ты молчишь? Когда женщине что-то нужно, она рта не закрывает.

И тогда Баялынь решилась.

- Мой повелитель! Не за Михаила, но за тебя боюсь я. Твою справедливость славят во всех странах, но до конца ли ты убедился, что Тверской князь заслуживает казнь?

- Твой Тверской князь отравил мою сестру! -- жестко ответил Узбяк. -- Этого одного достаточно, чтобы приговорить его к смерти.

- Михаил -- воин, -- спокойно и мягко возразила Баялынь. -- Зачем воину убивать женщину? Ведь он пощадил Кавгадыя и даже с почестями принял его у себя...

- Кавгадый был моим послом! -- вновь распаляясь, возразил Узбяк.

- А жена князя Юрия -- твоя сестра!- так же мягко и вкрадчиво возразила гречанка. -- Неужели твой Михаил, -- она сделала небольшое ударение на слове "твой", -- столь глуп, что не знал об этом или не понимал, какое горе он причинит хану Узбяку, убив его сестру? Да еще взяв ее в полон! Нужно просто быть сумасшедшим, чтобы решиться на такое! А на сумасшедшего твой князь Михаил не похож...

Хан Узбяк некоторое время молчал, глядя на Баялынь и осмысливая сказанное.

Он понимал, что слова жены справедливы и вполне возможно, что его сестру отравил кто-то другой, тем самым поставив князя Михаила в столь уязвимое положение... И Баялынь, словно прочитав его мысли, тонко улыбнулась и проговорила:

- Да, мой повелитель, я думаю, что Кончаку отравили враги Михаила, чтобы ты вознегодовал против него, но эти люди не только враги русского князя, они и твои враги, -- и ханша вновь тонко улыбнулась.

Узбяк даже вздрогнул, настолько поразило его, что женщина так точно разгадала его мысли.

- Может быть, ты в чем-то и права, -- медленно ответил хан. -- Но сколько уже было об этом городе, о тверских князьях, которые, кажется, не ведают, что Русь состоит в подчинении у Орды... И этот твой Михаил, -- хан старательно подчеркнул слово "твой", -- самовольствует и продолжает считать себя великим князем, невзирая на ярлык, который я выдал Московскому князю ерию...

- Но раньше этого ты выдал такой ярлык князю Михаилу, -- возразила Баялынь.

Узбяк не нашелся, что ответить. Вновь гневно сошлись его брови, и он крикнул:

- Ты брала от него подарки!

- Все жены брали! -- тотчас возразила Баялынь. -- И ты сам брал подарки Михаила, и Кавгадый твой любимый брал! И Чолхан брал! Все брали от него подарки!

И вновь Узбяку нечего было ответить -- гречанка опять оказалась права. У него пропало желание остаться у нее на ночь. Он поднялся, взял с широкого ложа свой пояс, начал застегивать его на шароварах. Служанки кинулись подавать хану мягкие сапоги и расшитый золотом халат.

- Ты уходишь, повелитель? -- сразу понурившись, спросила дочь великих Палеологов. -- Ты не хочешь остаться у меня на ночь?

- Заботы государства не оставляют меня и по ночам! -- напыщенно, скорее, чтобы эти слова слышали служанки, произнес Узбяк.

- Тогда, повелитель мой, выпей на прощание!

Узбяк принял кубок из рук гречанки, осушил и, несколько смягчась, привлек ее к себе. Баялынь с такой готовностью и женской беззащитностью и тоской приникла к нему, что Узбяк порешил остаться...

Князь Юрий в эту ночь пировал у Кавгадыя. Прибежавшая в вежу к Кавгадыю одна из служанок Баялынь пошептала ему на ухо, что великий хан остался на ночь у Баялынь, что был у них разговор про князя Михаила и князя Юрия и что великий хан был очень рассержен и даже кричал.

- На кого он кричал? -- спросил Кавгадый.

- На князя Юрия, на тебя... и на князя Михаила...

- Ладно, ступай... -- Кавгадый сунул ей в ладошку серебряную монетку, потянулся к кубку, сделал несколько глотков.

Служанка бесшумно, как мышь, выскользнула из вежи.

- Что она сказала? -- наконец, не выдержав, спросил Юрий.

- Она сказала, что великий хан тобой недоволен... -- язвительно улыбнувшись, ответил Кавгадый. -- Даже кричал, что ты -- трус, бежал с поля боя и позволил Михаилу захватить в полон твою жену и его сестру!

Глаза у Кавгадыя превратились в узкие щелки, он ехидно улыбался.

Ярость захлестнула Юрия, он еле сдержался, отпил из кубка вина, спросил с трудом:

- Хотел бы я знать, что он про тебя сказал...

- Про меня великий хан сказал, что Кавгадый все делает для князя Юрия, что, может, и помогает ему, но, видно, князь Юрий не может быть великим князем всея Руси... -- Кавгадый засмеялся, снова стал пить вино из кубка.

- Что ты сделал для меня, что?! -- Юрий вскочил с кошмы, сжав кулаки. -- ето по твоей вине я лишился жены! Ты меня уговорил идти воевать этого тверского волка! Где твои обещания?! А ежели меня, а не Михаила на суде обвинят, что тогда делать будешь?

- Михаила обвинят -- ты великим князем будешь, тебя обвинят -- Михаил великим князем будет, ха-ха-ха! -- залился смехом Кавгадый.

Юрий взял себя в руки, тоже выпил вина из кубка, остатки вылил на кошму и сказал спокойно:

- Если на суде обвинят меня, крестом клянусь, я скажу великому хану и всему совету, кто на самом деле отравил мою жену... -- Юрий злорадно наблюдал, как менялось выражение лица Кавгадыя. -- Сам издохну, но и твоя голова полетит следом за моей.

Кавгадый испугался всего на мгновение, слишком он был хитер, чтобы поддаться на такую угрозу. Он закрутил головой, зацокал языком, заговорил, будто утешал князя:

- Ай, ай, нехорошо, ерко, нехорошо ты говоришь, ай, как нехорошо... Ну, скажешь ты на меня, а кто тебе поверит? Ты забыл, что ты -- русич, а я -- татарин! Что моя мать булгаркой была! Что я двоюродный брат великого хана Чингиза! Да и зачем тебе такое говорить на меня, своего друга? Зачем тебе издыхать? Тебе не надо, мне тоже не надо! Объедем всех, кто в совете, -- всем подарки дарим! Чолхан -- подарки давай! Ахмыл -- тоже давай! Мурза-Чет -- большой подарки давай! Многа подарки давать надо! И Узбяк -- тоже давай! Сегодня он одно сказал, завтра другое сказал, как ему члены совета скажут. Ты мне друг, я тебе -- друг, не веришь? Веришь? Зачем тогда кричать? Тиха нада. Серебро доставай, купцов бери -- твоя и моя голова серебром выкупай...

Кавгадый качал головой и улыбался, и глаза сверкали сквозь узкие длинные щелки, и Юрий смотрел в эти щелки, и суеверный страх заливал его душу. Он спросил хрипло:

- Когда снова суд соберется?

- Аллах ведает... когда Узбяк прикажет, тогда и соберется...

Уже поздней ночью Юрий скакал по степи, с яростью пришпоривая коня, и несколько дружинников едва поспевали за ним. Среди дружинников был боярин Федор Бяконт. Низкие, большие и яркие южные звезды освещали серебристым светом бесконечную степь. Вдруг Юрий резко осадил коня, упал с седла на землю, стал кататься по ней, рвать сухую траву и кричать, будто в забытьи:

- Он святым мучеником стать хочет! Погань тверская! И Кавгадый погань! Все предатели! Твари гнусные! А вот пожалеет его хан, что тогда?! -- Юрий поднял голову, обвел мутным взглядом окруживших его дружинников, и глаза остановились. -- Михаил снова великим станет? А я? А Москва? Переяславль отдать? Коломну отдать? А я, как брат Иван, грехи замаливать буду? А власть как же, Федор? За власть ведь насмерть бьются! Родителей травят, сестер, братьев! Вона, бают, Чингиз ихний родного брата убил... А я не хуже других! Такой же, как все! Грешен -- каюсь истово! Но не паче прочих! За Русь святую душа страждет! Слышь, Федор!?

- Слышу, князь... -- сумрачно отозвался Федор Бяконт. -- Сказано в Святом Писании: "Яко держава моя и прибежище мое еси ты!.." Я так мыслю, князь, что не меч, но крест православия -- наша крепость и спасение всей Руси. В вере правда, князь, и только в ней! А кто власть князя великого заберет -- князь Михайло али ты, разве это так важно, разве в этом спасение Руси великой?

Юрий тяжело поднялся с земли, поймал коня за уздцы, притянул конскую голову к себе, погладил по мокрой, взмыленной шее, глянул на боярина, усмехнулся:

- Тебе, Федор, стало быть, не важно, кто великим князем всея Руси будет, я али Михайла? Хорош, нечего сказать, хор-р-ро-ош... Коли так, я тебя подле себя не держу -- вольному воля...

- Не гони, князь, я тебе ишшо пригожусь... -- невесело вздохнул боярин Бяконт.

- А коли так, то мысли свои при себе оставь, боярин. И делай так, как я велю... И запомни, как бы суд ханский ни порешил, Михайла отсюдова живой не уедет. И князем великим всея Руси буду я! Запомни это, боярин, ежли... жить хочешь!

И Юрий рывком вскочил в седло, пришпорил коня. Лошадь встала на дыбы, с места взяла в галоп -- только ошметья земли полетели из-под копыт.

Изнуренный, измученный неизвестностью, Михаил спал в своей ставке. Сторожа-татары сидели у входа в ставку, внутри и снаружи.

Солнце всходило из-за гор, и по короткой поблекшей степной траве тянулись от стебельков длинные тени. Саженях в трех от ставки великого князя на маленьких скамеечках сидели тверские бояре Петр Михайлович Кусок и Меньшук Акинфиевич.

- Батюшки мои, -- качая головой, говорил Меньшук. -- Страшно даже подумать, сколько времени мы в этой Орде поганой томимся...

- Да-а... выехали мы из Твери 6 августа на Спаса Преображения, -- сказал Петр Михайлович Кусок. -- Думали счастливый день в дороге встретить. Говорится же у людей: "На второй Спас и нищенка яблочко ест!"

- Эх, боярин, -- перебил его Меньшук, -- это все мудрость еллинская, а нам, христианам, ее Кирилла Святитель заказал.

И они замолчали, греясь под уже раскаляющимся солнцем.

- Ну, кабы знал, что Кавгадый такая собака, -- вновь начал Кусок, -- давно своими руками пустил бы его в Волгу раков кормить. Ить в полон его взяли,а привечали, как почетного гостя, гостинцев сколько ему наносили, поили, кормили...

- Э-эх! -- махнул рукой Меньшук Акинфиевич. -- ето вот все они, змеи-аспиды московские! Ишь, как Юрий-то Данилыч с отроками своими да с боярами по ставкам шныряют, мелкими бесами рассыпаются! Да что там, ушла правда на сине небо, по сырой земле кривда ходит...

Тем временем из другой ставки показался боярин Орехов, подошел не спеша к беседующим, произнес с горечью:

- Что же, бояре, будем теперя поминать Юрия Данилыча за честь нашу тверскую и об том детям закажем.

- Пойдет нынче по земле русской слава о бесславии нашем, -- вздохнул Петр Михайлович Кусок.

- Князю позор -- боярам позор... Недаром княгиня Анна Дмитриевна не пускала князя в Орду, недаром плакала... -- раздумчиво отозвался Меньшук.

- А не поехал бы князь в Орду, так Юрий такого бы про него здесь наплел, что Узбяк на Тверь тумены конницы наслал -- разорили бы вчистую... Он потому и поехал -- не об себе думал, а о своем народе...

На лицах выходивших из соседних ставок бояр, изнуренных, обносившихся, печальных, была написана одна и та же мысль: скорей бы уж хоть какой-нибудь конец.

Меньшук Акинфиевич вдруг хлопнул себя по коленке, решительно поднялся со скамеечки и направился к ставке Михаила. Татарин, полулежавший у входа на кошме, дремал и, приоткрыв один глаз и лениво глянув на Меньшука, не пошевелился.

Меньшук вошел в полумрак ставки, огляделся. Еще один татарин-сторож сидел, прислонившись спиной к натянутому пологу и положив руки на сложенные крест-накрест ноги. Рядом с поясом торчала рукоять кривой сабли. В углу на кошме, свернувшись калачом, спал сын Константин, а рядом, обложенный подушками, полулежал с колодой на шее великий князь Михаил. Глубоко запавшие, исстрадавшиеся глаза его были широко открыты, словно ждали чего-то. На деревянной подставке лежал перед ним псалтырь.

- Здрав будь, княже, -- глуховатым голосом поздоровался Меньшук и, оглянувшись на дремлющего у входа сторожа, шагнул поближе, проговорил еще глуше: -- Доколе нам тута мучаться да позор терпеть, княже? Доколе собака Юрий над тобой измываться будет? Бежать надо, княже, вот мое тебе слово.

Князь Михаил молчал, продолжая смотреть на боярина, будто изучал его.

- Коней свежих мы приготовим, сторожей этих вином напоим -- они до утра будут дрыхнуть, а за ночь-то мы уж вона где будем -- попробуй догони! -- при этих словах Меньшук вновь осторожно покосился на дремлющего татарина.

Михаил продолжал молчать.

- Я с боярами кое с какими переговорил -- все такожде мыслят. Добра и правды мы тута не дождемся, княже. Собака Юрий, поди, давно уж великого хана на свою сторону склонил, подношеньями задобрил. Да ишшо Кавгадый этот -- он тебя небось поболе Юрия ненавидит, уж не ведаю только за что.

И опять князь Михаил ничего не ответил. Боярин Меньшук хотел еще что-то сказать, но в это мгновение в ставку вошел игумен Марк, высокий, худой, с длинной седой бородой, в черной рясе, с большим серебряным крестом на груди. Татарин очнулся от дремы, увидел вошедшего игумена и понял, что сейчас будет совершаться утреннее богослужение, не спеша поднялся, вышел из ставки -- уважение к православной вере русичей в Орде было незыблемым. Тут же проснулся младший сын Константин, поставил перед игуменом на скорую руку сколоченный аналой, покрытый простым домотканым рушником, поставил рядом на маленьком столике икону. Боярин Меньшук выглянул из ставки, жестом поманил к себе нескольких бояр, и они скоро вошли, помогли Михаилу выбраться из подушек и перин, подняться на ноги и придерживали его, чтоб он мог стоять.

- Слава в вышних Богу и на земле мир, -- гулким голосом провозгласил игумен Марк.

Князь перекрестился через колоду.

- Бог Господь, и явися нам, благословен Грядый во Имя Господне! -- провоз-глашал игумен. -- Возьмите врата князи ваши, и возьмитеся врата вечныя, и внидет Царь славы. Кто есть сей Царь славы? Господь крепок и силен, Господь силен в брани, -- игумен читал кафизму. -- Господь сил, Той есть Царь славы.

А за ставкой, на дворе у входа, стояли бояре, прислушивались к гулкому голосу игумена, сопели, вздыхали, крестились часто.

Игумен Марк закончил заутреню, и вдруг Михаил попросил его слабым голосом:

- Постой-ка, святой отец... Я собороваться хочу.

- Господине, великий княже, -- испуганно заговорил боярин Меньшук. -- Да что ты? Бог милостив!

- Бог знаю, что милостив, -- медленно отвечал князь. -- Три раза в этой ночи мне было откровение, что мне сегодня конец. Помяните меня, отцы и братия, во святых молитвах своих, чтобы простил мне Господь Бог все грехи мои, вольные и невольные, я много согрешил перед ним...

Игумен Марк со смущением взглянул в сторону бояр, не зная, нужно ли послушаться великого князя и приступить к обряду.

Боярин Меньшук чуть ли не с отчаянием проговорил:

- Э-эх, княже! Да ты бы отдохнул! Гля-ко, на тебе лица нет! Нешто жизнь, так-то вот убиваться! Мы тебе, княже, дело толкуем! Неча тута с колодой на шее смерти дожидаться! Бежать надо, княже! На родине-то, поди, живым тебя увидеть отчаялись! Тверичи за честь твою грудью встанут! Бог даст, отобьемся, коли хан войско нашлет!

И другие бояре, бывшие в ставке, загалдели, зашумели сдержанно, боязливо оглядываясь на закрытый полог входа, не слышат ли их голосов сторожа-татары.

И вдруг полог ставки разом откинулся, и вошел советник великого хана Ахмет, остановился на входе, прищурившись от полумрака, приглядываясь к стоящему с колодой на шее Михаилу, которого под руки поддерживали бояре, к духовнику князя игумену Марку с раскрытой книгой в руках. Игумен, насупившись, исподлобья смотрел на Ахмета.

- Да ты никак собороваться собрался, князь Михаил. К смерти решил подготовиться? Не рано ли?

- К смерти быть готовым никогда не рано, -- с достоинством ответил Михаил.

Ахмет со значением посмотрел на игумена, тот понял и начал складывать в торбу свои книги, самодельный аналой, иконы и двинулся к выходу из ставки. Бояре с осторожностью помогли князю сесть и поспешно вышли вслед за игуменом. Последним ставку покинул сын Константин. Михаил и Ахмет остались вдвоем.

- Что пришел? -- спросил после паузы Михаил. -- Нешто суд закончился? Хан решение свое изрек?

- Не изрек хан покудова никакого решения, -- вздохнув, отвечал Ахмет.

- Какого ж Бога тогда благодарить, что вижу тебя пред собою, Ахмет?

- Какого хошь, такого и благодари, -- усмехнулся Ахмет. -- Хошь Христа, а хошь Магомета... у нас тут в Орде всем богам молятся...

- Ты-то какому Богу молишься, отец Александр? -- спросил Михаил.

- Ахметом меня величать надобно, князь, -- чуть нахмурился и тут же улыбнулся советник хана. -- Был Александр, да весь вышел... И нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет пророк Его на земле.

- Что ж, благодарю Аллаха, что вижу тебя пред собой, Ахмет, -- ответил Михаил. -- И спросить хочу, долго ли еще мне тако вот мытариться да участи своей ждать?

- Вот, вишь, как повернулось, князь, -- нахмурился Ахмет. -- Московский князь со своими боярами -- люди умные, умелые, знают, где потерять, а где найти...

- Да ведь и мои бояре... и я... не дураки...

- А кто говорит, что вы дураки? -- вскинул голову Ахмет. -- Да, по-моему, умнее гораздо, и ученее... -- он придвинулся ближе к Михаилу, проговорил тише: -- Только для тех дел, которые князь Юрий обделывает, ум и ученость вовсе не надобны, тут, князь Михаил, подлость дело делает да серебро -- шибко много его князь Юрий в Орде раздарил...

- И тебе дарил?

- И мне, -- кивнул Ахмет, -- и хану Узбяку...

- А наши подношения что же не берете?

- Берем, -- вновь кивнул Ахмет.

- Зачем же берешь, если в деле моем помочь не хочешь? -- опять спросил Михаил.

- Деньги всем надобны -- хану, князьям, мне -- кто ж от серебра откажется, князь, сам рассуди... -- Ахмет улыбнулся, и было непонятно, шутит ли он или нет. -- А где серебра много? В Новгороде. А кто с новгородскими купцами в дружбе состоит? Князь Московский Юрий . А кто с Новгородом во вражде? Князь Тверской Михаил. Вот теперь и рассуди, князь, чью сторону великому хану Узбяку взять? Твою или Юрия? Ведь не дадут тебе купцы новгородские серебра, сколь надобно, а ерию дадут. Стало быть, от кого дани боле будет, от тебя али от Юрия?

- Обманет вас Юрий ... ибо подл и коварен... -- сухо проговорил Михаил.

- Э-э, княже, княже, да я и сам знаю, что подл и коварен, а ты честен и прямодушен, да, видать, в таком мире все мы живем, что от честности да прямодушия проку никакого нету...

- Неправда твоя, инок Александр...

- Ахметом меня зовут, -- перестав улыбаться, перебил Ахмет. -- Забудь про Александра...

- И про то, что ты рязанский -- русских кровей, тоже забыть?

- А что толку, что ты про это помнишь? Я забыл, а ты помнишь. Ну, рязанский, эка невидаль! Великий хан не за то ко мне расположен душой, а за то, что я силу и правду Орды великой блюду!

- Кака ж така правда? -- с трудом усмехнулся князь Михаил, и глаза его сверкнули.

- А така правда, что ежели б не Орда, князь, то не было святой Руси давным-давно и в помине! -- с силой, громко выговорил Ахмет. -- Лежала бы святая Русь, растоптанная ливонцами и Литвой! И веры бы вашей православной не было! Аль ты забыл, что великий князь Александр Невский говорил? И кто Александру от тевтонских рыцарей отбиваться помогал? Великий хан четыре полка лучшей конницы к Александру послал! А чьи тумены с литовским Гедимином сражались? За кого? За святую Русь!

- За Орду они сражались, которая Русью покудова владеет, -- ответил Михаил.

- За Русь, которая входит в Орду, как улус, другим улусам равный. Иль ты того не ведаешь?

- Ведаю... -- ответил Михаил.

- А коли ведаешь, что ж ты нас за врагов и поработителей считаешь?

- Да кто ж вы для Руси будете?

Ахмет долго не отвечал, прошелся по тесной ставке, глядя себе под ноги, наконец ответил:

- Потому ты и сидишь тут с колодой на шее... Я смерти твоей никак не хочу... И хан Узбяк не хочет, но есть знатные люди в Орде, ненавидящие тебя люто...

- Кавгадый? -- вновь с трудом усмехнулся Михаил.

- Не только. Чолхан. Мурза-Чет. Да и другие... -- Ахмет безнадежно махнул рукой. -- А знаешь, отчего? Оттого, князь, что врага Орды в тебе чуют.

- А Юрий , стало быть, вам друг?

- Тож враг! И подл ко всему сверх меры! И хитер! В доверие ко всем вошел, подарками задобрил! Кавгадый его за брата своего почитает! Что молчишь? Ты-то вот так не умеешь... Но Юрия усмирить -- дело недолгое. Стало быть, ты -- враг пострашнее Юрия будешь. Тебя не улестить и великим княжением не купить...

- Ежели честь и совесть с детства потерять, так-то суметь, что раз плюнуть...

- Опять ты за свое, князь, -- вновь махнул рукой Ахмет, и в голосе его явственно прозвучала досада. -- Честь... совесть... Так уж ты с детства их блюл, что ли?

- Блюл... -- прохрипел Михаил. -- С самых малых лет...

- Ой ли, князь... -- глядя на Михаила, с сомнением покачал головой Ахмет.

- Не было бы у меня колоды на шее, Ахметка, я бы саблю достал за такие твои слова, -- дернувшись вперед, прохрипел Михаил.

Ахмет усмехнулся, долго молча смотрел на князя, затем шагнул к выходу из ставки, задержался на минуту, глянул на Михаила пронзительно, прошептал:

- Нешто святые за саблю берутся? -- усмехнулся ядовито. -- Святые честь свою страданиями да смертью искупают...

- В разум не возьму слова твои, Ахмет... -- исстрадавшимися глазами Михаил смотрел на ханского советника.

Ахмет вздохнул невесело, махнул рукой.

- Бежать тебе отсюдова надобно, князь, не мешкая... Я велю сторожей от твоей ставки убрать. Не хочу смерти твоей... Не хочу...

Он вышел, и Михаил услышал его голос. Ахмет что-то по-татарски приказывал сторожам, и скоро до Михаила донеслись шаги -- сторожа и Ахмет уходили от ставки, весело переговариваясь о чем-то на татарском языке.

И даже ночью продолжались в Орде великое веселие и великое столпотворение. Полыхали костры, и полуголые рабыни плясали под бубны и завывание дудок, жарились на огне баранина и конина, лилось из бурдюков и тонкогорлых кувшинов алое вино, многочисленные голоса, смех, пьяные крики сливались в густой гул, возносившийся к низкому бархатно-черному южному небу с гроздьями крупных изумрудных звезд, и духота разлилась по земле, истома порока исходила от полуголых женских и мужских фигур... Бухали барабаны, пели дудки, звенели бубны -- пьяное веселие плескалось в ночи, сверкали в отсветах костра шитые золотом кафтаны и камзолы генуэзцев и поляков, литовцев и греков... и все веселились напропалую, и тут же торговали, менялись, сновали в толпах нищие и мелкие воришки, с грохотом пролетали группы всадников -- и все это великое столпотворение народов раскинулось от горизонта до горизонта, поражая воображение своей мощью...

Несколько чернявых полуголых персов в атласных огненных шароварах с черными широченными поясами, с бледно-зелеными чалмами на головах суетились, разливая из кувшинов в медные и глиняные чаши и кубки вино, получая плату. Неподалеку оркестр из таких же полуголых, блестящих от пота то ли персов, то ли турок истово бил в барабаны и дул в тонкие, длинные, сверкающие в отсветах пламени костров трубы, а перед ним, пьяно косолапя, танцевала толпа мужиков и баб разных национальностей -- видны были даже негритянки в пестрых одеяниях. И в этой человеческой коловерти возле персидского раскидистого шатра, где рядами и пирамидами стояли бочки и кувшины с вином, нежданно столкнулись тверской боярин Меньшук Акинфиевич и московский боярин Федор Бяконт.

Столкнулись два русских знатных боярина, отступили на шаг друг от друга, оглядели с головы до пят, и глаза их источали почти звериную злобу.

- Что, Федор Бяконт, оклеветали великого князя Михаила, а теперь по вертепам празднуете?! Гром вас порази, аспидово племя! Наветчики! Клеветники! Самозванцы, -- затопав ногами, громовым голосом закричал Меньшук Акинфиевич и сжал пудовые кулачищи.

- Вражий сын! Душегуб ваш Михаил! Изменник великому хану! Чародей! -- таким же громовым рыком ответил Федор Бяконт, и борода его затряслась, и пальцы также невольно сжались в громадные кулаки, и от этих криков люди, толпившиеся и сновавшие вокруг них, разом подались испуганно в стороны, с пьяным любопытством глядя на двоих крепко подвыпивших, разъяренных русичей.

- Тварь! Шакалы! Все московляне такие-то! Свово добра -- кот наплакал, так вы на чужое издревле привыкли зариться! Душегубы! -- кричал Меньшук, ближе подступаясь к Бяконту.

- Ты на себя глянь! Чушка тверская! Поди, мать твоя с козлом на скотном дворе согрешила! И есть ты -- козлиный сын, ха-ха-ха! Богатеи! В кармане -- вша на аркане, а туда же -- всей Русью заправлять собрались! Ей-Богу, уморил, шут гороховый! Ха-ха-ха! -- оскорбительно хохотал Федор Бяконт.

И Меньшук Акинфиевич не выдержал и первым влепил Бяконту пудовую оплеуху. И закипела нешуточная драка. Толпа, окружавшая их плотным кольцом, дружными криками подзадоривала. Кровь уже текла из расквашенного носа Бяконта, а у Меньшука Акинфиевича была рассажена чуть не надвое губа, и струйки крови стекали в бороду. Они топтали по кругу землю, сопели и кряхтели, нанося друг другу тяжелые удары. По всему стану разносились крики, и на эти крики сбегалось все больше людей, и появились русичи -- тверские и московские, рязанские и суздальские, полоцкие и галицкие, владимирские и новгородские. Тверичи поддерживали своего Меньшука, а московские своего Федора Бяконта.

- Ату его, борова московского! Хапугу! Змея аспидного! Сукиного сына! Дай ему, чтоб век помнил!

- В харю его, Федор! В харю! Чтоб зубы выплюнул! Бей -- не жалей силы московской, Федор! Лупи его, рожу тверскую, вражьего сына!

И страсти были уже так накалены, что, казалось, еще мгновение и московские купцы схватятся с тверскими в нешуточную кулачную битву. Меньшук был яростнее и начал одолевать Бяконта, так вдарив его кулачищем в грудь, что хрястнуло у Бяконта в груди, и он повалился на колени, выплюнув сгусток крови. Толпа ахнула, отшатнувшись, а потом плотнее сгрудилась вокруг дерущихся. Помутневшими глазами смотрел Федор Бяконт перед собой, Меньшук же притоптывал перед ним сапогами в пыли, хрипел:

- Подымайся, змей аспидный! Ханский прихвостень! Наветчик! Бить до смерти буду! Поганый дух твой московский вышибу!

Федор Бяконт встал, шатаясь, выдернул заткнутый за пояс кинжал. В отсветах пламени костров кроваво блеснула сталь клинка. Толпа ахнула, подавшись назад (такие "забавы" в Орде были запрещены строго-настрого великим ханом и ослушавшихся могли даже казнить), а Бяконт, держа перед собой кинжал, медленно наступал на Меньшука Акинфиевича. Но тот не испугался такому повороту событий, ярость тоже мутила ему разум -- он пошарил рукой за поясом, но не нашел никакого оружия и в некоторой растерянности огляделся по сторонам.

- Держи, Акинфиевич! -- крикнул кто-то из тверичей и кинул ему из толпы клинок, и Меньшук ловко его поймал.

Толпа заволновалась, тревожные голоса русских купцов послышались в общем реве:

- Эк разобрало-то их, мать честная! Видать, до смерти биться будут!

- Шибко любят друг дружку, ха-ха-ха-ха!

- Нельзя! Хан не велит! Нельзя! -- это кричали встревоженные татары. -- За то башку яман!

И генуэзцы что-то кричали, и литовцы, и греки, и персы. Задние тянули шеи, чтобы рассмотреть получше, что там творится в кольце потных полуголых людей, и вся толпа колыхалась, шевелилась, как единое громадное и кровожадное существо.

И вот сошлись тверской и московский купцы, кинжал в кинжал, и зазвенела тонко булатная сталь, а потом Меньшук ударил кинжалом Бяконта, и Бяконт ударил Меньшука, и они сцепились, как два разъяренных волка, повалились на пыльную землю, нанося друг другу беспорядочные удары кинжалами, и зачернели на земле пятна крови, и оба уже предсмертно хрипели, но продолжали яростную звериную схватку. И неподалеку продолжали греметь бубны и барабаны, плясали полуголые рабыни, суетливые персы торговали вином и сладостями, зазывая новых покупателей, и черное небо с гроздьями большущих изумрудных, полыхающих зловещим огнем звезд низко нависало над землей, окутанной душной ночью...

И вдруг послышались пронзительные гортанные крики, и плотная толпа народа раскололась надвое, и по узкому проходу, размахивая нагайками по сторонам, полосуя ими голые плечи и спины, шла охрана, плотно окружавшая великого хана Узбяка.

- С дороги! Прочь! Дорогу великому хану! Прочь с дороги!

И вдруг передние всадники охраны стали резко осаживать коней, словно натолкнулись на препятствие. И верно -- путь им преградили два мертвых купца, сцепившихся в предсмертных объятиях. Хан Узбяк остановил коня. Один из всадников охраны поднес ближе к земле горящий факел, чтобы хан мог лучше видеть.

- Они поссорились? -- отрывисто спросил Узбяк.

- Да, великий хан... -- ответил один из охранников.

- Я запретил обнажать оружие в стане Орды, они что, не знали об этом? -- хан нахмурился.

- Знали, великий хан, -- ответил по-татарски кто-то из толпы. -- Шибко ненавидят друг друга...

- Они русичи? -- вновь отрывисто и резко спросил Узбяк. -- Откуда?

- Да, великий хан, русичи... Один из Тверского княжества, другой из Московского.

Узбяк еще несколько мгновений смотрел на два мертвых тела, усмехнулся презрительно, затем резко пришпорил коня -- конь встал свечой и одним прыжком перемахнул через мертвых купцов, поскакал галопом. Охрана метнулась за ним, размахивая нагайками, крича:

- С дороги! Прочь! Дорогу великому хану!

Великий князь Михаил молился, стоя на коленях перед образами. Тихо шевелилось желтое пламя лампады, отбрасывая на своды ставки уродливую горбатую тень, тихо шевелились потрескавшиеся губы князя. Креститься ему было очень неудобно -- мешала тяжелая колода, давившая на плечи, до крови натиравшая шею. Но он истово шептал слова молитвы и смотрел в темные и глубокие, как омуты, глаза Спасителя... И вдруг почудились ему в глубине этих бездонных омутов... огни... множество буйных костров -- это полыхали дома жителей Торжка. В свете бушующего пламени черными молниями скакали всадники, размахивая саблями... Среди дружинников скакал и князь Михаил, обезумевшие глаза его едва не вылезли из орбит, борода всклокочена, по кольчуге и кованому шлему метались отблески огня, конь ошалело скалил зубы и ронял на землю клочья пены.

Посреди пепелища выла, вцепившись в распущенные волосы и стоя на коленях, женщина. Перед ней прямо на тлеющих угольях лежал мертвый мальчишка, босоногий, в изорванной одежонке, окровавленный.

Вдруг она увидела скачущего прямо на них Михаила, выпрямилась, и беззвучный поток ругательств и проклятий исторгся из ее разверстого рта.

И князь Михаил невольно придержал коня и в растерянности опустил руку с окровавленной саблей, смотрел на женщину растерянно, не зная, что предпринять в ответ на яростные ругательства и проклятия. И тут рядом вынырнул дружинник на коне и на скаку всадил в грудь женщины пику. Она упала навзничь, лицом в дымящиеся головешки костра...

Князь Михаил очнулся от страшных видений. Глаза Христа с иконы смотрели на него скорбно... И тут за стенами ставки послышались близкий перестук копыт, конское ржание, голоса и звон доспехов. Проснулся Константин, вскочил, испуганно глядя на отца. Створки ставки распахнулись, и первым вошел рослый татарин в сверкающей кольчуге, собольей шапке с длинным хвостом. Положив руку на рукоять сабли, он быстрым взглядом окинул ставку, кольнул глазом Константина и, качнув головой, указал на выход.

- Выйди!

Константин взглянул на отца, наклонил вниз голову и вышел. Через секунду в ставку вошел хан Узбяк, взглянул на своего воина, и тот бесшумно исчез. Хан Узбяк долго молча смотрел на Михаила. И он медленно и тяжело поднялся с колен.

- Здравствуй, князь Михаил, -- негромко, но отчетливо произнес хан Узбяк.

- Здравствуй, великий хан... -- шевельнул потрескавшимися губами Михаил.

- Неужели у тебя, князь, так много грехов, что ты, едва солнце взойдет, молиться начинаешь? -- с усмешкой спросил Узбяк. -- Слуги мои докладывают -- ты и ночью глаз не смыкаешь, пред иконами поклоны бьешь.

- Много грехов, великий хан, -- протяжно вздохнул Михаил. -- Но пуще молюсь я за свой народ... чтоб даровал Господь ему счастливую, а паче того -- спокойную жизнь и благоденствие...

- Много ли один человек у Бога вымолить может, князь? -- с той же язвительной усмешкой перебил Узбяк. -- А другие князья между тем друг дружке глотки рвут, друг у друга города зорют и жгут... Не будь моей ханской воли, вы, русичи, давно бы друг друга истребили похуже ливонских рыцарей... Одно мне удивительно, князь, вы же все -- одной крови, одного племени... одной веры... -- при последних словах губы Узбяка раздвинулись в ядовитой улыбке, можно было подумать, что он издевается над князем.

- Видит Бог, всегда желал я поступать по правде и справедливости, да не всегда так выходило. И никогда не желал я междоусобиц. Про то тебе лучше моего ведомо... -- Михаил взглянул прямо в глаза хану, в его улыбающееся лицо. -- Ты пришел сказать, что суд приговорил меня к смерти?

- Для того у меня много слуг, чтобы приходить самому... Почему ты так уверен, что суд приговорит тебя к смерти?

- Потому что Московский князь Юрий оклеветал меня, возвел на меня грехи, в коих я не виновен... Ни в смерти сестры твоей Кончаки... Ни в пленении Кавгадыя... Но суд поверил ерию и Кавгадыю... так что, кроме смерти, мне ожидать нечего...

Узбяк не ответил сразу, задумавшись, прошелся по тесной ставке, вновь остановился перед Михаилом, через его плечо посмотрел на иконы... встретился с печальным взглядом Спасителя, долго смотрел в темные, бездонные глаза, нахмурился, проговорил отрывисто:

- Суд пока ничего не решил. Я еще не назначил день окончательного решения. Но все складывается против тебя, князь, большинство членов суда требуют твоей смерти...

- Что ж, чему быть, того не миновать, -- вновь вздохнул Михаил. -- Об одном только молю Господа Бога, чтоб простил грехи мои вольные и невольные и чтоб не обрушились на Русь новые беды, смерти и пожарища...

- Смерти твоей не хочу, князь! -- перебил Михаила хан Узбяк. -- Потому и откладываю день окончательного решения...

Вокруг ставки Михаила охрана расположилась плотным кольцом. Горели факелы, освещая лошадей, отсвечиваясь на кольчугах и в глазах телохранителей великого хана. Из-за стен ставки были слышны голоса разговаривавших, особенно выделялся скрипучий и резкий голос хана Узбяка. Неожиданно один из телохранителей напряженно прислушивавшийся к разговору, отошел в сторону, прыгнул в седло своего коня и поскакал в сторону раскинувшегося лагеря Орды, полыхавшего огнями костров и факелов. Оттуда явственно доносились звуки многочисленных флейт и бубнов. Телохранитель скакал между шатров и ставок, проезжая между толпами веселящихся купцов из самых разных стран, было видно, что он кого-то старательно искал. И, наконец, нашел -- перед помостом с танцующими полуголыми мулатками на расстеленных коврах и разложенных подушках полулежали с кубками в руках Кавгадый и князь Юрий в окружении московских купцов и татарских друзей Кавгадыя. Все были пьяны и веселы, глядя на искрометный зажигательный танец мулаток. Телохранитель спрыгнул с коня, пробрался сквозь толпу к коврам, на которых расположились пирующие друзья, остановился сбоку от Кавгадыя и стал терпеливо ждать, когда тот обратит на него внимание. Наконец Кавгадый его заметил и, отпив из кубка вина, спросил:

- Ну, что?

Телохранитель встал на колени, наклонился к уху Кавгадыя и что-то горячо зашептал, стреляя глазами по сторонам.

- Хорошо. Иди... -- поморщившись, перебил телохранителя Кавгадый.

Князь Юрий внимательно наблюдал за ними и, как только телохранитель удалился, спросил:

- Что он сказал?

- Плохие вести, князь, -- пьяновато улыбнулся Кавгадый. -- Великий хан сейчас в ставке у Михаила. Он сказал, что не хочет смерти Михаила и потому откладывает день окончательного решения суда.

Князь Юрий проглотил ком в горле, щека его нервно дернулась, он судорожно выпил вина, проговорил:

- Надо что-то делать, Кавгадый... а то может так случиться... -- Юрий не договорил, вновь жадно отпил вина.

- Что великий хан помилует Михаила и вернет ему ярлык на великое княжение... -- продолжал усмехаться Кавгадый. -- А у тебя отберет...

- Я тебе уже говорил, Кавгадый, -- с приглушенной яростью проговорил Юрий , -- мне будет плохо -- тебе еще хуже станется...

- Ай, Юрий , опять ты нехорошо говоришь! -- зацокал языком, закачал головой Кавгадый. -- Великий хан любит князя Михаила, а Кавгадый любит князя Юрия!

И Кавгадый обнял Юрия за плечи, резко притянув к себе. Вино из кубков расплескалось им на колени.

- Спаси Бог от такой любви... -- зло процедил Юрий .

- Зачем спаси Бог? Пусть твой Бог спасет тебя от Михаила! -- засмеялся Кавгадый, отставив руку с кубком в сторону.

Тут же подлетел слуга и из тонкогорлого позолоченного кувшина налил в кубок вино. Кавгадый стал пить жадными глотками -- вино лилось по усам и бороде на золоченый кафтан и шелковые шаровары.

- На Бога надейся, а сам не плошай... -- пробормотал Юрий , стукнув себя кулаком по колену. -- Я знаю,что делать...

- У вас, русичей, все на словах хорошо! -- тяжело выговаривал князь Узбяк. -- А на деле-то что выходит? Первый улус в Орде чей? Русь! Первый среди равных! Так я, хан Узбяк, говорю! Вам, князьям русским, дань тяжела? Думаете, другие улусы меньше платят? Вы посчитайте лучше, сколько денег на междоусобицы тратите! Какой разор своему народу творите! -- хан Узбяк говорил тяжело и медленно, словно гвозди вколачивал. -- Думаешь, ливонцы к вам придут али литовцы -- данью отделаетесь? Вырежут вас до единого -- и дело с концом! А кто в живых уцелеет, тех в свою веру обратят!

Князь Михаил молчал, опустив голову.

- Видно, забыли, что вам великий Александр Невский завещал! -- завершая свой монолог, произнес Узбяк.

- Веру православную хранить во спасение душ своих и во имя потомков... -- тихо шевеля губами, произнес Михаил. -- Единение... всей Руси под рукой великого князя Владимирского...

- И под сенью великого хана Орды, -- жестко добавил Узбяк.

Взгляды их встретились, и они долго смотрели в глаза, и великое непокорство прочитал хан во взгляде своего пленника.

- Беги, князь... -- негромко сказал Узбяк и шагнул к выходу из ставки. -- Сторожей нету... смерти твоей не хочу... беги...

И он вышел.

Резко качнулся огонек в лампаде, когда тяжело запахнулся полог. Михаил обратил глаза свои к темному лику Христа, проговорил медленно:

- Господи Иисусе Христе, он хочет, чтоб явил я пред всеми трусость души своей... чтоб бежал, убоясь смерти, а подданных своих, кои со мной сюда прибыли, обрек на смерть неминучую, лютую. Видно, не знает хан, что смерти души не бывает. И об одном молю тебя, Господи, прими душу мою с миром...

...Был уже почти полдень. Вконец обессилевший князь Михаил дремал. У входа, свернувшись калачом на кошме, спал сын Константин. Михаил вдруг очнулся, тяжело дыша. И тут же чутко проснулся Константин.

- Какой псалом тебе открыть, тятя? -- спросил он.

- А вот разверни наудачу, что будет...

Константин развернул псалтырь наугад, и Михаил прочитал первые попавшиеся на глаза строчки:

- Сердце мое смятеся во мне и боязнь смертная нападет на мя...

В ставку бесшумно вошел игумен Марк, перекрестился на икону. Он слышал слова, которые прочитал Михаил, и князь спросил его:

- Что значат слова сии? -- спросил Михаил.

- Разве ты не ведаешь, господине, какая правда тебе выходит, -- тихо ответил игумен.

- Какая правда? -- Михаил невольно вздрогнул.

Игумен не успел ответить, потому что полог ставки распахнулся и влетел бледный, как смерть, один из отроков князя, выговорил с усилием:

- Господине княже! Кавгадый и князь Юрий Данилович сюда идут! И с ними народа множество!

- Знаю, зачем... -- ответил князь, силясь подняться. -- Убить меня идут!

- Я к ханше Баялынь побегу, тятя! -- взволнованно проговорил Константин, бросаясь к выходу. -- Небось заступится... Вчерась я был у них... обещала...

И ставка мигом опустела, лишь игумен Марк остался с князем.

Большая толпа москвичей, но между ними мелькали и татары, двигалась к ставке князя Михаила. В середине, чуть ли не по пояс выше других, виднелись на конях князь Юрий и темник Кавгадый. Окружавшая их толпа была явно с перепоя, кричала и ругалась. Приблизившись к ставке, Юрий и Кавгадый спешились. Все произошло буквально в несколько минут. С десяток москвичей бросились в ставке с криками:

- Вражий сын! Душегубец! Изменник!

Один из них схватил Михаила за колоду, и в это мгновение вернулась князю его прежняя могучая сила, он ударил московского отрока ногой, и тот упал.

Но другие тотчас наперли на князя, и он зашатался и все же не упал, а двинулся вон из ставки, таща на себе повисших отроков, которые все пытались повалить его на землю. И в это время ерьев отрок Иванец, громадный детина с могучими руками схватил Михаила за голову и стал валить на землю, приговаривая:

- Скоклив ты, князюшка... спешлив... куды идти собрался?

И повалил-таки князя на землю, ибо тому колода мешала противиться. И тут другой отрок, такой же детина, Романец задрал князю рубаху, обнажил Михаилу грудь и ударил широким ножом. Михаил дико закричал, забился, но Иванец и другие московские отроки крепко держали его да Романец сидел верхом, придавливая к земле. Он повернул нож в груди, левой рукой ловко ухватил трепещущее сердце и вырвал его! Тело князя дернулось раз, другой, замерло, и глаза потухли. Из раскрытой груди ручьями текла кровь.

Юрий и Кавгадый стояли притихшие и белые лицом, да и вся толпа притихла, сжалась -- происходящее на секунду показалось всем страшным сном. Многих охватил суеверный страх, усиленный вчерашним пьянством. Но это длилось мгновение, а потом москвичи увидели бегущих на выручку своему князю тверичей, и уже в следующую минуту перед ставкой затеялась кровавая драка, которая кончилась, лишь когда появились татарские конники из охраны великого хана. И москвичи и тверичи кинулись врассыпную.

Кавгадый и Юрий были бледны, молча поводили глазами по сторонам, а перед ними лежало тело князя с располосованной грудью, из которой все еще сочилась горячая кровь. Кавгадый положил руку на плечо ерию, коротко качнул головой, дескать, поехали отсюда.

Когда они садились на коней, Юрий глухо сказал:

- Ну, друг... по гроб жизни не забуду я услуги твоей. Ты мне дороже теперь единоутробного брата. Проси, чего хочешь... А Узбяку я сам скажу, что нет у него слуги вернее, чем ты!

Кавгадый посмотрел на него искоса, усмехнулся загадочно.

- Не братайся со мной... гнусное дело ты сотворил... да и меня на него натравил...

К своему изумлению, Кавгадый увидел, что у Юрия даже бровь не дрогнула.

Он улыбался, покачивая головой:

- екой ты шутник, Кавгадый...

Толпа вновь стала собираться у тела мертвого князя. Кавгадый тронул коня и подъехал вновь к тому месту. Юрий за ним. Толпа расступилась, и они увидели страшное деяние рук своих. Юрий набрал в грудь воздуха, проговорил громко:

- Вот он, разбойник! Враг великого хана и мой враг! По делам воздает Господь человеку!

И вновь Кавгадый с изумлением смотрел на Юрия. Потом сказал холодно, бросая косые взгляды на притихшую толпу татар и русских:

- Ведь он тебе вместо отца по вашим княжеским законам был, дядей и старшим братом приходился -- что же, его тело так и будет валяться шакалам на растерзание? Возьми его и вези в свою землю и погреби в отчине по вашему обычаю.

Юрий прикусил губу, нахмурился и жестом подозвал одного из отроков. Тот взглянул на князя и, еще не зная, о чем пойдет речь, стащил с себя кафтан смурого деревенского сукна, подошел к мертвому князю, перекрестил и накрыл кафтаном.

- Прикажи там... чего надобно... -- кривя нервно губы, проговорил Юрий . -- Чтоб телегу достали... лошадей... Ну, сам знаешь...

Отрок тут же позвал трех других, притащили откуда-то доску, на нее положили окровавленное тело, закутали его в какие-то кошмы, взятые из порушенной ставки, взвалили тело на телегу, привязали веревками и повезли вон из стана. Толпа молча глазела вслед...

Кавгадый и Юрий подъехали к ханской ставке. Охрана пропустила их, и они вошли внутрь. Хан сидел в глубине огромной ставки на возвышении, и у ног его расположился Ахмет. И оба угрюмо, с большой неприязнью смотрели на вошедших Кавгадыя и Юрия.

- Что? С чем пришли? -- резко спросил Узбяк.

- Врага твоего и злоумышленника более нет, -- по-татарски ответил Кавгадый.

- Мои отроки избавили тебя от врага твоего, солнце души моей, великий хан! -- рассыпался азиатской лестью Юрий . -- Ради тебя не только голову -- саму душу готов положить, свет очей моих, великий хан!

- Ладно, ступайте...- поморщился Узбяк, перебивая Юрия.

- О, великий хан... -- начал было снова Юрий , но Узбяк брезгливо остановил:

- Я сказал тебе, ступай...

Пятясь, Кавгадый и Юрий вышли из ханской ставки...

- Ну, Ахмет, что скажешь? -- после паузы заговорил Узбяк, невесело усмехнувшись и покосившись на мрачного Ахмета. -- Ты же всегда правду говоришь.

- О чем мне говорить? -- вздохнул Ахмет. -- Но если ты велишь...

- По-твоему, нехорошо... несправедливо поступили мы?

- Все, что в этом мире ни делается -- все справедливо... Нельзя же одного признать великим князем по праву и закону и вдруг отдать великое княжение другому потому только, что он ловок и подл, но предан нам. Неправду говорю? Теперь Юрий -то прольет тверской кровушки, не пожалеет, ох-хо-хо...

- Сам знаю, что нехорошее дело... -- нахмурился Узбяк. -- Выдал тверичей Москве. Михаила шибко жалко... Одна польза -- за русичей мы теперь спокойны быть можем. Московские князья для нас полезнее... Что, опять мне наперекор говорить будешь?

- Полезнее, -- неохотно согласился Ахмет. -- Только Юрия все одно терпеть не могу... Да думаю я, великий хан, сим дело не кончится. Не жилец князь Юрий на белом свете, чем хошь поклянусь, не жилец... Тверичи без мести его не оставят...

- Ты хочешь сказать, что у русичей снова будут войны?

Ахмет напряженно и задумчиво смотрел в пространство, словно пытался там увидеть будущее земли своих предков. Наконец проговорил:

- Будут... у русичей много будет войн...

17 августа 1997 года

Окончание. Начало см.: "Искусство кино", 1998, N.2.