Майкл Корда: «Ослепительная жизнь»

Глава 9

Алексу не удавалось проводить на яхте столько времени, сколько ему хотелось. Он мечтал оставаться на море месяцами и даже отправился в длительный круиз вокруг Греции с Грэмом Грином (который описал свои впечатления в чудесном романе "Ценой потери", где Алекс выступает в роли уставшего от жизни магната Дрейтера), но дела "Лондон Филмз" и "Британского льва" удерживали его дома и приносили очень мало удовлетворения.

Попытки соперничать с Голливудом Алекс прекратил. Нехотя он давал возможность новому поколению английских режиссеров сравнительно свободно делать то, что им хочется, имея при этом финансовую поддержку. Алекс смягчился: он проявлял сочувствие, готовность поддержать, посоветовать, когда к нему обращались, но напрямую не вмешивался в работу своих продюсеров и режиссеров и, как правило, ограничивался предложениями по поводу того, как сделать фильмы более кассовыми на международном рынке -- здесь его мнение было ценным и авторитетным.

Он понимал, что "Британский лев" никогда не сможет выплатить трехмиллионный правительственный заем. Сроки уже продлевались однажды в 1951 году, и теперь он считал, что по крайней мере один миллион никогда не будет возвращен. Несмотря на это, Алекс увеличил производство, полагая, что у него нет выбора. Речь шла о жизни или смерти, а Алекс был намерен жить.

Для "Лондон Филмз" он получил финансирование из совершенно неожиданного источника -- от Роберта Даулинга, нью-йоркского финансиста, который, поддавшись обаянию Алекса, выложил сперва 500 тысяч долларов, а потом еще 15 миллионов. Одним из уникальных свойств Алекса было умение пробуждать романтика в любом человеке. Даулинг был молчаливым, крупным, физически очень крепким человеком. Своим самым важным достижением он считал то, что смог без остановки проплыть вокруг Манхэттена, и теперь мечтал, подобно Байрону, переплыть Геллеспонт. На торговле недвижимостью он сколотил значительное состояние. Кино же его никогда не интересовало, поэтому решение финансировать "Лондон Филмз" удивило всех, кроме Алекса, который сразу же увидел в Даулинге богатого человека, ищущего новые просторы для деятельности.

Во многих отношениях Даулинг был идеальным инвестором, потому что ни во что не вмешивался и философски относился к возможным потерям, без сомнения, потому, что операции с недвижимостью всецело занимали его внимание, а вложения в кино были своего рода увлекательной авантюрой.

В 1953 году отмечалась двадцать первая годовщина "Лондон Филмз", и по этому случаю Алекс решил устроить торжества. К несчастью, единственным фильмом, которым это событие можно было отпраздновать, оказалась "История Гилберта и Салливана", с самого начала обреченная на неудачу. "Изгнанник с островов" Кэрола Рида вышел годом раньше, а юбилей было бы логично отмечать этим фильмом, к тому же он и Алексу нравился. Во время работы над ним моему отцу пришлось съездить в Индию и на Цейлон, где он выстроил две туземные деревушки. Обе были смыты во время наводнения, так что их пришлось строить заново. Туземцы не хотели сотрудничать, все были недовольны, а у Керимы, актрисы, игравшей туземную красавицу, оказалась слишком маленькая грудь, так что пришлось прислать специальный подбитый ватой и губкой лифчик, на который в знойную погоду она все время жаловалась. "Звуковой барьер" Дэвида Лина тоже появился годом раньше и имел большой успех. Фильм Золи "Плачь, любимая страна" тоже уже вышел на экраны и завоевывал заслуженные призы.

О торжествах Алекса я услышал издалека. В тот год я отмечал собственное совершеннолетие. Я сдал общий вступительный экзамен и вернулся в Англию проходить собеседование в колледже Магдалены в Оксфорде; президент колледжа был предварительно хорошо подготовлен моим отцом, Алексом и Бренданом Брэкеном. Со мной сурово побеседовал старший декан колледжа; мне пришлось провести ночь в холодной темной средневековой келье и пройти экзамен, который даже мне показался весьма поверхностным. Вскоре мне сообщили, что я буду принят в колледж Магдалены, как только отслужу в армии.

Я сидел в казарме Королевских военно-воздушных сил в Падгейте близ Ливерпуля вместе с еще тридцатью девятью несчастными перепуганными рекрутами и слушал, как сержант рассказывает нам об армейской жизни.

И Алекс, и мой отец долго обдумывали мою службу в армии. Ни тот ни другой не были столь наивны, чтобы поверить, что два года в военной форме сформируют мой характер или вообще пойдут мне на пользу. Золи был до такой степени настроен против службы в армии, что держал своих сыновей подальше от Англии и убеждал моего отца последовать его примеру. Винсент был склонен согласиться с Золи. Сначала он рассмотрел вопрос о том, не поступить ли мне в Сорбонну, но, как выяснилось, тогда мне, вполне вероятно, придется отслужить в армии и во Франции, и в Англии. Потом он предложил отослать меня в колледж в Америку, но в конце концов смирился с неизбежностью, о чем постоянно и говорили ему Алекс и Брендан. Брендан с готовностью предложил избавить меня от пехоты и несколько раз приглашал к себе на приемы маршалов авиации, в результате чего после медкомиссии я получил предписание явиться в Падгейт.

Без сомнения, маршалы авиации следили за моими успехами и докладывали Брендану, но в основном меня оставили в покое вплоть до смерти Георга VI, когда выяснилось, что королевская семья не располагает необходимым количеством карет для организации подобающих похорон и последующей коронации Елизаветы, и Алекс попал на первые полосы газет, когда выделил из реквизита студии четырнадцать карет, запряженных каждая двумя лошадьми. Благодаря его щедрости я тоже стал известной личностью, и вскоре меня уже наперебой просили рассказывать истории о Голливуде и звездах. Когда во время одного из наших еженедельных телефонных разговоров я сказал об этом отцу, он прислал мне пачку фотографий кинозвезд с автографами, и я вскоре приобрел некоторую популярность, потому что раздавал снимки звезд размером 8х10 с автографами. Особенно большой спрос был на Дайану Росс (английский эквивалент Джейн Мэнсфилд) в купальном костюме. Как заметил один капрал, он "не видел подобной пары грудей с тех пор, как перестал сосать материнское молоко".

После завершения рекрутской подготовки меня направили на нескончаемые курсы, которые королевские ВВС организуют для своих членов.

Как-то во время тушения учебного пожара пламя разыгралось не на шутку, и нам пришлось по-настоящему бороться с огнем, пока наконец не прибыли гражданские пожарные и не погасили пожар. Я наглотался дыма, так что о праздновании юбилея "Лондон Филмз" читал, лежа в госпитале. Я с интересом отметил, что ни на одной фотографии, которыми пестрели газеты, среди гостей не видно было Элексы.

Вскоре меня перевели в сильно засекреченное подразделение, расквартированное в Германии, которое совершало разведывательные вылеты над территорией Восточной Германии, иногда захватывая часть советского воздушного пространства. Таким образом, о втором важном событии в семействе Корда я прочитал в "Таймс". Элекса стала, наконец, леди Корда. Свидетелями на гражданской церемонии бракосочетания были Эдди Корнильон-Молинье и баронесса Мура Будберг. На фотографиях новобрачные выглядели не слишком счастливыми. Отец невесты прислал поздравительную телеграмму следующего содержания: "Сэр Александр слишком стар для моей дочери".

То было замечание в высшей степени справедливое, однако возражениям мистера Бойкана вскоре положил конец дождь подарков, в числе которых был и мотель в Канаде. Одновременно в некоторых газетах -- одному Богу известно, откуда -- появилось множество фотографий Элексы, о которых было тактично сказано, что они были сделаны "до того, как она познакомилась с сэром Александром" в период, когда она "проходила пробы для роли". В основном это были стандартные рекламные фотографии, кроме одной, на которой Элекса по причинам, известным лишь ей одной, запечатлена посасывающей леденец и облаченной в расстегнутую до талии рубашку сержанта американской армии и в военную фуражку.

Я с интересом узнал, что сэр Александр и леди Корда заняты поисками дома, и ничуть не удивился, что на сцене вновь возникла Мария, как и прежде утверждавшая, что она остается единственной истинной леди Корда.

К моему ужасу, на фотографиях Алекс стоял, обняв Элексу за плечи, как тогда на яхте после проигрыша в Монте-Карло. Это была в точности та поза, в которой он (или я сам) являлся мне в сновидениях.

Я с нетерпением ждал отпуска, но получил его лишь осенью. Переодевшись в гражданское, я отправился в аэропорт. Подвезти меня вызвался некто Алекс Паал. В Калифорнии он годами зарабатывал на жизнь тем, что фотографировал красивых девиц и организовывал им кинопробы. В Лондоне Паал возник во время второй мировой войны -- был сержантом американской армии, фоторепортером и вообще мальчиком на побегушках. Он мог раздобыть номер в "Клэридже", когда свободных мест не было, мог достать бифштексы, когда это не удавалось никому, любого более или менее значительного человека мог познакомить с девушкой. Короче, в армии он делал в точности то же, что и в Голливуде перед тем, как его призвали, и был, пожалуй, единственным сержантом в американской армии, проживавшим в "Клэридже". Жить именно там было очень важно для Паала, потому что так он оказывался рядом с Алексом, которого просто боготворил. Молодой венгерский эмигрант Паал, пробавлявшийся сомнительными делишками на окраинах киноиндустрии, мечтал стать великим, как Алекс, мечтал до такой степени, что даже взял себе имя Алекса вместо своего. Он не просто восхищался Алексом, он хотел быть Алексом. Он покупал рубашки той же фирмы, ходил к тому же портному, заказывал себе ботинки такого же фасона и из той же кожи, курил те же сигары. Он мечтал стать продюсером, подобно своему герою, пока же довольствовался тем, что жил, как продюсер.

Винсент ладил с Паалом лучше, чем Алекс, которому в обществе своего почитателя было не по себе, хоть он и прибегал иной раз к его услугам. Ему было неприятно, что Паал посвятил жизнь подражанию ему во всем, возможно, он видел в Паале то, во что сам мог бы превратиться, если бы не был наделен талантом, ставившим его выше обыкновенных венгров-посредников и жуликов. Он держал Паала на расстоянии от себя, вот почему тот и оказался в Гамбурге и захотел подвезти меня.

Паала невозможно было сбить с толку, заставить отступить. Как-то во время войны, приехав в Лондон, он поздно вечером позвонил отцу и попросил разрешения прийти на обед. Сонный Винсент спросил Паала, где тот остановился, и хоть это и было всего в нескольких кварталах от его дома, сказал, что добираться слишком далеко, что на это уйдут часы. На следующий день вечером Паал позвонил снова. Чувствуя себя виноватым, Винсент поинтересовался, по-прежнему ли тот живет в том же отеле. "Нет, нет, Винсент, -- ответил Паал. -- Я снял квартиру как раз над вашей, я наверху".

Желание угодить у Паала было столь велико, что в его присутствии мне, как и Алексу, было не по себе. А еще мне было немножко неудобно в присутствии Паала и прочих венгерских друзей и соратников Корды, потому что они знали о семье больше меня. С ними Алексу не нужно было изображать из себя английского рыцаря, он мог снова стать венгром, добившимся успеха, называться просто Ласикам.

С ними он мог делиться тем, о чем молчал со своими английскими коллегами, женами, детьми: с друзьями-венграми его объединяли общие воспоминания о Будапеште, Вене, Берлине, о тяготах изгнания, взгляд со стороны на общество, в котором был теперь его дом, о Марии, пьесах и книгах, прочитанных на родном языке. Люди иногда жаловались, что Алекс замкнут и сдержан, но с теми, кто знал его до 1932 года, Алекс никогда не был ни сдержанным, ни замкнутым, и когда он говорил по-венгерски, трудно было не обратить внимание на его живость, на его заразительный смех, на теплоту и обаяние. Как бы хорошо он ни говорил по-английски -- а несмотря на свой акцент, говорил он очень хорошо, -- венгерский оставался языком его сердца.

Даже Элекса, женщина не слишком проницательная, иногда замечала, что у Алекса есть и другой мир, который ей недоступен, что в нем живет человек, который посмеивается над достигнутым Алексом благополучием, над тщеславием и суетой. Ей становилось страшно.

Я мог бы сказать Элексе, что для того, чтобы по-настоящему узнать семью Корда, надо было говорить по-венгерски, нужно было быть среди них, когда они скидывали ботинки (и маски) и толковали с соотечественниками на родном языке. Мне и самому не раз казалось, что мои отношения с Винсентом, Алексом и Золи были бы проще, если бы меня в детстве научили их языку, а не языку моей матери. Английский-то я всегда выучил бы. Остальные члены семьи Корда прекрасно с этой задачей справились.

Была целая часть их жизни, которую они не собирались показывать ни Элексе, ни мне.

В Гамбурге по дороге в аэропорт Паал с восторгом говорил о свадьбе Алекса. Это меня ничуть не удивило. Все происходящее в семействе Корда Паал видел в розовом свете, потому что мечтал стать членом этой семьи. Правда, меня удивило, что он знаком с Элексой, потому что вряд ли Алекс стал бы приглашать его к себе.

- Она очень красивая молодая женщина, -- сказал Паал, попыхивая сигарой.

- Да, хотя, если судить по фотографиям в газетах, этого не скажешь.

Паал кивнул.

- Так всегда бывает. Надо знать, как фотографировать женщин, это нельзя делать хладнокровно, их надо любить, когда фотографируешь, чтобы поймать суть. Там были и такие особые снимки -- ты их видел?

Я призадумался: что он имеет в виду? Потом вспомнил. Паал одарил меня сияющей улыбкой и ткнул локтем.

- Вот как надо снимать. Тебе понравилось?

- Они очень необычны.

- Необычны? Они прекрасны! Открою тебе секрет. Это я их сделал!

На этом мы расстались. Я недоумевал: как же все-таки Элекса попала в поле зрения Алекса. А та рубашка американского сержанта, в которой она была запечатлена на одной из фотографий? Не принадлежала ли она Паалу? Возможно. Даже вероятно, и это хоть как-то объясняло столь экстравагантный костюм. Входила ли она в число тех девушек, которым Паал до сих пор "помогал делать карьеру", используя в основном те же методы, что и в Голливуде перед войной? А новый "Ягуар" и поездка в Германию -- расплата за услуги или способ убрать его из Лондона, где его присутствие нежелательно для Элексы, а может, и для Алекса? Это он, Паал, сделал так, чтобы Мура Будберг обратила внимание на Элексу? А если предположить, что это он сделал так, чтобы фотографии "просочились" в прессу, означало ли это, что у него есть еще более пикантные? Паал говорил, что, возможно, станет скоро одним из продюсеров у Алекса, но тогда я счел это его очередной фантазией. Теперь я уже не был в этом столь уверен. Если Алекс собирался позволить Паалу выступить продюсером "Лондон Филмз", то у него должны были быть очень веские резоны. Ведь если у Паала была куча причин оказывать мелкие услуги Алексу, то у Алекса не было ни одной видимой причины оказывать крупную услугу Паалу. Если только, конечно, Паал не знал о леди Корда больше, чем все остальные, может быть, даже больше, чем Мура, знал как раз такое, что Элексе не хотелось бы разглашать.

В Лондонском аэропорту меня встречал О'Бэннон. Как только я появился, он выкинул сигарету, надел фуражку, взял мой багаж и направился к машине, которую незаконно поставил среди такси. Тем, кто работал у известных особ, полиция обычно разрешала некоторые вольности в таких вещах, как, например, парковка. Усевшись на переднее сиденье, я спросил, какие новости.

- Мистер Винсент чувствует себя нормально. Поговаривают, он отправится в Берлин с мистером Кэролом снимать фильм.

- А как сэр Алекс?

- Ну, у него много новостей. Он и ее превосходительство только что купили дом в Кенсингтон-Пэлас-Гарденз, на улице миллионеров, там, где все посольства. Очень хороший дом. С обоих концов улицы железные ворота, привратники, рядом русское посольство, так что, уверен, грабителей не будет. Ваш папа приходит туда каждый день, чертит планы реставрации.

- Ему нравится?

- По-моему, он предпочел бы, чтобы сэр Александр оставался в "Клэридже". Очень большой дом для двоих -- огромная лестница, будто в кино, сад, теплица, библиотека. Можно заблудиться. Даже лифт есть.

- Лифт?

- Да, самый настоящий, со стеклянными дверцами и все такое, нажимаешь кнопку, и он везет тебя вверх. Странно как-то видеть такое в доме, но, с другой стороны, сэр Александр всегда недолюбливал лестницы.

- А как ее превосходительство?

- Она намного счастливее, чем раньше, если вы, конечно, понимаете, что я имею в виду. Беднягу Бенджамина уволили.

Я кивнул. Этого следовало ожидать. Элексе вряд ли понравилось бы, если бы ей постоянно напоминали о тех временах, когда она была всего лишь одной из тех девушек, которых Бенджамин вечерами встречал на пороге квартиры Алекса, а рано утром провожал по пустому холлу "Клэриджа" и сажал в такси. К тому же он так и не помирился с Элексой. Может, он и не пытался, потому что был слишком горд или слишком самоуверен, а может, понимал, что толку все равно не будет, и предпочел раскаянию увольнение.

О'Бэннон закурил, прокашлялся и продолжал:

- Сэр Александр спросил Бенджамина, сможет ли тот научиться ладить с ее превосходительством, а этот надменный тип заявил, что да, мол, я попытаюсь, но вопрос в том, сможет ли ее превосходительство научиться ладить со мной. Как вы понимаете, этого было достаточно. Видите ли, Бенджамин все время обращался к ней "мисс", а потом извинялся со словами: "Ах, простите, я хотел сказать "ваше превосходительство", только вот запомнить никак не могу". Однажды он проделал это на обеде, а она сказала: "Ничего страшного, Бенджамин, думаю, больше тебе не придется это запоминать". Она отправилась к сэру Александру со словами: "Либо Бенджамин, либо я". Вот и все. Не мог же сэр Александр предпочесть слугу жене. Вместо Бенджамина взяли Фредди, стюарда с яхты. С ее превосходительством он намного вежливее, чем Бенджамин. Эти французы умеют обращаться с женщинами. Сэра Александра он устраивает, да еще и функции дворецкого выполняет. У ее превосходительства служанка-француженка, они еще и повара-француза собираются взять с яхты. Я уже говорил Бейли, что скоро ему придется учиться parler francais.

- А он не возражает?

- С чего бы ему возражать? Если придется выбирать между Бейли и ее превосходительством, я ставлю на Бейли. Он ведь не Бенджамин, да к тому же единственный человек в доме, с которым сэр Александр может поговорить о былых временах. Я тут на днях ездил с сэром Александром, пока Бейли отвозил ее превосходительство, и сэр Александр сказал: "Знаешь, О'Бэннон, нынче кругом столько новых лиц, что очень приятно для разнообразия увидеть хоть одно знакомое". Мне он показался немного раздраженным. Я ничего не хочу сказать, но в его-то годы нелегко иметь молодую жену.

Я нашел отца в гостиной. Он откупорил бутылку шампанского, наполнил три банки из-под джема (на моей все еще сохранился кусочек этикетки), протянул одну О'Бэннону и провозгласил тост. Затем мы пили молча, пока О'Бэннон не удалился.

С отцом мне всегда было трудно найти тему для разговора, и с возрастом легче не становилось. Я давно научился не касаться новостей, потому что отец раздражался и говорил что-то вроде: "Да что ты про это знаешь?" Если спросить о работе, он скорее всего скажет: "Да какое тебе дело? Это такая мерзость". Тогда я еще не понял, что говорить что-либо вообще не было необходимости. Он был вполне доволен, если я просто сидел с ним у камина, а он время от времени отрезал мне ломтик салями. Разговоров не требовалось, одного моего присутствия было вполне достаточно. Я ошибался, как и все те, кто полагал, что раз отцу нравится общество, значит, ему нравятся разговоры. Худшее, что он мог сказать о человеке, так это то, что он слишком много болтает.

- Как Алекс? -- спросил я.

- А как может быть? Купил новый дом. Они с Элексой его обставляют.

- Они счастливы?

Отец закрыл глаза, будто от боли.

- Почем я знаю. Послушай добрый совет. Когда состаришься, не женись на молоденькой. Очень приятно, когда они где-то рядом, но жениться -- это ошибка. Элекса была очень мила, когда была Элексой, теперь, когда она стала леди Корда, все изменилось. Сам увидишь.

Вошла Лейла с Уинки на руках, и я подумал, уж не о себе ли говорил отец. Правда, Винсент был доволен, что на склоне лет начинает новую жизнь. Лейла была столь же разговорчива, сколь отец был молчалив, и хоть он и жаловался, что она слишком болтлива, слушал ее редко. Поэтому было вполне возможно подолгу разговаривать с Лейлой, не привлекая внимания Винсента.

От Лейлы я узнал, что Элекса изо всех сил старается играть активную роль в жизни семьи Корда. Она следила за тем, чтобы Винсента и Золи часто приглашали к обеду, пыталась завязать с отцом разговор за столом, приглашала Лейлу ходить с ней за покупками, даже заезжала с подарками для Уинки. Отец с подозрением относился к проявлению подобного добродушия: он никогда не ставил под вопрос положение Алекса как главы семьи Корда, но одно то, что Элекса была его женой, еще не давало ей в глазах Винсента никаких особых привилегий, и ему казалось, что ей лучше было бы не высовываться, заботиться об Алексе и не совать нос в чужие дела.

Золи, по мнению Лейлы, в большей степени поддался чарам Элексы. Она помогла восстановить мир между Алексом и его буйным братом, чем заслужила благодарность Золи. Но и у Золи тоже оставались на ее счет некоторые сомнения.

Братья Алекса установили неофициальное перемирие с чужаком, но за видимостью сплоченной, счастливой семьи скрывалось все то же напряжение. Элексе дали передышку, решили посмотреть, сможет ли она составить счастье старшего брата и не вмешиваться в его отношения с младшими. Она наверняка понимала их скептицизм. И если так старательно приглашала их к обеду, значит, предпочитала, чтобы с Алексом они виделись в ее присутствии.

На следующий день я позвонил Элексе и отправился в "Клэридж" посмотреть на новобрачных. Когда я вошел, Алекс заканчивал завтрак. С ним был Тибор Касто -- протеже, духовник и врач семьи Корда. Почему-то его визиты всегда совпадали с трапезой.

Алекс настолько любил Тибора, что отдавал ему все свои старые рубашки и костюмы: тот был слишком занят, чтобы покупать себе одежду. Как-то Тибор сказал Элексе, что если ей сообщат, что обнаружено тело и на рубашке значатся инициалы Алекса, ей следует спросить, нет ли в кармане стетоскопа, ведь инициалы Алекса стоят на всей одежде Тибора.

Алекс относился к нему, как к сыну, хотя в серьезных случаях скорее обратился бы к доктору Генри Лэксу, давнему другу, жившему в Нью-Йорке, врачу с репутацией превосходного кардиолога и диагноста: Лэкс часто консультировал Тибора по телефону. Тибора же можно было позвать в любое время дня и ночи. Еще большее значение имело то, что Тибор был весел, оптимистичен, умел прекрасно поддерживать разговор на нескольких языках, интересовался литературой и искусством не меньше, чем медициной, короче, был человеком, с которым Алексу было легко и приятно.

Генри Лэкс был намного старше, но обладал теми же качествами. Только вот он находился за три тысячи миль от Алекса. К тому же со свойственной ему твердостью он дал своему пациенту понять, что не все в порядке. Еще давно, когда у Алекса в Лос-Анджелесе случился приступ, Лэкс предупредил его, что сердце у него слабое, и во время каждого приезда Алекса в Нью-Йорк с растущим беспокойством смотрел его кардиограммы. Лэкс рекомендовал чаще отдыхать, есть более здоровую пищу, меньше курить, меньше пить, заниматься, конечно, не слишком серьезно, спортом, может быть, просто прогуливаться ежедневно, и, разумеется, стараться не нервничать и не напрягаться. Алекс выслушивал советы и продолжал жить, как всегда, то ли потому, что по-другому просто не умел, то ли потому, что перспектива дожить до старости его не привлекала.

Я не удивился, увидев Тибора за столом, хотя обратил внимание на то, что Алекс как-то слишком поспешно опустил рукав рубашки, наверное, потому, что ему либо делали укол, либо мерили давление. Я поцеловал его, поздоровался с Тибором и сел.

- Жаль, что ты не в военной форме. Мы как раз отправляемся осмотреть дом, можешь поехать с нами. Если бы тебя в форме ВВС засекли из советского посольства, им было бы о чем призадуматься. А то они так пялятся на мои окна, будто в дом въезжает шпион. Всякий раз, когда мы появляемся, они записывают номер нашего "Роллс-ройса". Иди поздоровайся с тетей, пока я разговариваю с Тибором.

Я зашел в комнату Элексы, она накладывала косметику. Я не знал, как к ней обратиться, но она пришла мне на помощь:

- Я не могу развернуться, -- сказала она, -- я крашу ресницы, но ты можешь наклониться и поцеловать меня в щеку. Только осторожно, мне не хочется начинать все сначала.

На кровати валялось белье, а на стуле -- шуба то ли из норки, то ли из соболя. Очевидно, Элекса согласилась принять подарок, который Алекс столь безуспешно предлагал ей до того, как она стала леди Корда.

- Как у вас дела? Нормально?

- Да. А ты видел, что Алекс подарил мне на свадьбу?

- Нет. Что?

Элекса повернулась, раскрыла небольшую продолговатую коробочку из красной кожи, достала оттуда ожерелье и надела на шею.

- Изумруды и бриллианты. Я сама выбирала. Считается, что я храню его в сейфе, но я вечно забываю шифр, поэтому держу его под подушкой.

Она поднялась, еще раз взглянула на себя в зеркало и закурила. Я заметил, что теперь она пользовалась мундштуком и портсигаром, и изобразил на лице удивление.

- Фаберже, -- сказала Элекса. -- Алекс решил, что у меня должен быть Фаберже, раз я русская. Мундштук сделан из белого жадеита с бриллиантами, а этот портсигар царь подарил кому-то на день рождения. Мура наверняка знает, кому.

Несмотря на дорогие украшения, Элекса, как мне казалось, еще не овладела искусством одеваться. У нее была красивая полная фигура -- на такую, не отрываясь, пялятся мужчины, -- лицо с длинным тонким носом, большими выразительными глазами и резко очерченными скулами. Одежда ничего не добавляла к ее внешности, скорее, напротив, отвлекала внимание.

- А как тебе живется в Германии?

- Неплохо. Со службой все нормально, да и ночная жизнь не лишена интереса.

- Уж я-то знаю, -- рассмеялась она. -- Я провела некоторое время в Мюнхене, училась на оперную певицу. Там черт-те что творилось. Вот было времечко!

Я задумался. Элекса редко говорила о прошлом. Я попробовал представить себе, каким образом она из Канады попала в Мюнхен и в какой мере это было обусловлено желанием изучать оперы Вагнера. Не там ли она встретилась с Паалом?

Мы спустились в холл, распрощались с Тибором и втроем -- с Алексом и Элексой -- уселись в "Роллс-ройс".

- Что ты намерен делать в отпуске? -- поинтересовался Алекс.

- Ничего особенного. Поздно вставать, кататься на машине, если отец разрешит.

- Ммм. А у кого-нибудь, кто служит вместе с тобой, машина есть?

- Есть у некоторых. По уставу это не запрещено. У большинства мотоциклы.

- Мотоциклы? Тогда вот что. Я говорил твоему отцу, что тебе нужна машина, и он был очень недоволен, так что, полагаю, если без его разрешения я подарю тебе автомобиль, ничего, кроме неприятностей, не получится. И все же в твоем возрасте у тебя должно быть то же, что и у других мальчишек. Пусть у тебя будет мотоцикл, а когда отправишься в Оксфорд, обещаю, что у тебя будет машина, тогда она тебе понадобится -- девочек покатать, съездить в Лондон. После того как мы осмотрим дом, отправляйся с Элексой и Бейли и купи себе мотоцикл, а я разберусь с отцом. Но запомни, что ты должен быть осторожен.

Я, как мог, поблагодарил Алекса, понимая, что у отца будет ровно столько же возражений против мотоцикла, сколько и против машины, если не больше. Я заметил, что Элекса подмигнула мне.

Кенсингтон-Пэлас-Гарденз, известная в Лондоне под названием К.П.Г., была и остается частной дорогой с воротами и привратниками с обоих концов, совсем как в Бель-Эр. Сначала здесь должна была располагаться королевская резиденция, но потом выросло несколько крупных особняков, многие из которых со временем по финансовым соображениям превратились в посольства.

Даже в незаконченном виде дом и вправду оказался таким, каким обрисовал его мне О'Бэннон. Наверх мы поднялись в лифте, и Алекс подметил, что когда он состарится, Элекса сможет возить его вверх-вниз в кресле-каталке -- перспектива, о которой он, судя по всему, всерьез не думал. Мы осмотрели библиотеку, просторную столовую, мраморные ванны, холл, где на столе под стеклянным колпаком стоял большой макет Elsewhere.

Алекс показал, где и что переделал Винсент, продемонстрировал огромный холодильник, привезенный из Америки, объяснил, как работает охранная сигнализация. Взглянув на теплицу, он, вероятно, подумал, не заняться ли садоводством в свободное время. Но такого восторга, как яхта, дом у него не вызывал. Было очевидно, что дом он купил по настоянию Элексы, причем на ее имя, и казалось, чем ближе переезд, тем больше и больше он дорожит своей квартирой в "Клэридже".

По дороге назад мы высадили Алекса у офиса на Пиккадилли и поехали дальше к одному знакомому Бейли -- шоферу, который теперь торговал мотоциклами и спортивными машинами. Мы трое -- я сам, Элекса в шубке, Бейли в униформе -- являли собой довольно странное зрелище среди юнцов в черных кожаных куртках и черных ботинках. В те времена, когда японцы еще не захватили эту отрасль рынка, британские мотоциклы были огромными устрашающего вида машинами, каждая из которых олицетворяла опасность и одновременно триумф сложнейшей техники. Продавец, догадавшись, что имеет дело с людьми, для которых цена значения не имеет, выкатил вперед гигантскую сверкающую махину с мотором, который вполне подошел бы для семейного автомобиля.

Бейли покачал головой.

- Не пойдет, -- сказал он. -- Даже сэр Алекс догадается, что это гоночный мотоцикл, хоть и ничего в этом не понимает.

Продавец не был обескуражен.

- А как насчет чего-нибудь безопасного? "Веспа" или "Ламбретта"?

- Нет, это слишком уж безобидно, -- сказала Элекса. -- Нам нужно нечто среднее. Вроде бы и гоночное, но не настолько, чтобы это заметил сэр Алекс.

Продавец на секунду призадумался, потом подвел нас к BSA темно-зеленого цвета, не столь угрожающему, как первый, но явно не менее мощному.

- Вот, -- сказал он. -- Это мотоцикл для настоящего джентльмена. Плавный, быстрый, бесшумный, на вид ничего устрашающего, но на таких, знаете ли, ездит полиция.

- Можно попробовать? -- спросила Элекса.

- Почту за честь, миледи.

Я сел, включил зажигание, проверил уровень топлива и нажал на стартер. Мотор зафырчал, потом заревел, потом, когда я убавил газ, стал грозно рычать. Элекса, обхватив меня руками, устроилась на заднем сиденье, подобрала полы шубки и платья.

- Поехали! Отвези меня назад в К.П.Г.!

Мы стремительно выехали на улицу, развернулись и помчались к Кенсингтон-Пэлас-Гарденз. Потрясенный привратник хотел было нас остановить, но, узнав Элексу, в замешательстве отступил.

- Доброе утро, ваше превосходительство, -- прокричал он и отсалютовал.

Мы сделали круг возле советского посольства, отчего все шпионы прильнули к окнам, не останавливаясь, промчались сквозь южные ворота, прогрохотали мимо офиса на Пиккадилли и вернулись в магазин.

- Мы его берем, -- сказала Элекса.

Бейли достал из кармана толстый конверт и заплатил новенькими хрустящими пятифунтовыми банкнотами.

Элекса направилась к "Роллс-ройсу", а я остался гадать, как объяснить отцу свое новое приобретение.

Как оказалось, Алекс сдержал слово и уже сообщил Винсенту, который очень разозлился, правда, не на Алекса и даже не на меня. Он подозревал, что это Элекса убедила мужа приобрести для меня мотоцикл, и был очень недоволен тем, что она вторгается в семейные дела. Даже Алекс чувствовал, что зашел слишком далеко, принимая на себя обязанности моего отца, и в конце концов извинился, предложив даже оплатить страховку и расходы по эксплуатации, хотя отца-то больше беспокоили глупость и опасность всей затеи. Винсент был очень враждебно настроен по отношению к Элексе. Мотоцикл стал лишь предлогом. В первый раз Элекса вызвала между братьями ссору, пусть и небольшую, и, как выразился Винсент, "сунула свой проклятый нос в мои дела".

Сам-то он никогда не любил мотоциклы. Многие годы назад, в начале войны, ему предложили секретную работу -- строить макеты заводов, самолетов, танков, чтобы вводить в заблуждение немцев. Он дал согласие и первым же вопросом, который ему после этого задали, был: "Мистер Корда, вы умеете ездить на мотоцикле?" Отец ответил отрицательно. "А вы готовы научиться?" Отец задумался и сказал, что хоть он и готов многое сделать ради своей новой родины, учиться ездить на мотоцикле он не хочет. На этом отношения с армией закончились, и Винсент продолжал давать советы по маскировке как гражданское лицо.

Что же до моего мотоцикла, то он на него даже и смотреть не стал.

- Пусть смотрит ее превосходительство, -- сказал он. -- Полагаю, отныне все мы будем делать то, что нравится ей. Бедный Алекс!

С точки зрения Винсента, худшее, что можно было сказать о человеке, это то, что им вертит или даже просто имеет на него влияние жена. Золи в этом отношении был настроен еще более непримиримо. Никто из них никогда не обращал ни малейшего внимания на требования и предложения своих жен, и, естественно, положение Алекса они считали постыдным и опасным. Брата они не судили. Единственная его вина состояла в том, что он был такой хороший и такой доверчивый и любая глупая корова могла без труда управлять им. Мария превратила его жизнь в ад, Мерль больше интересовалась собственной карьерой, чем им, и вот теперь Элекса втирала ему очки, убеждая покупать для нее баснословно дорогие вещи, недвижимость, настраивая против братьев, влияя на его решения, касавшиеся семьи. Все это было, по словам Золи, "отвратительно".

На самом-то деле Алекс не был ни слаб, ни особенно доверчив. И в его интересах было сделать Элексу счастливой хотя бы потому, что, как он сознавал, еще одного краха семьи ему уже не пережить. Конечно, нельзя сказать, что Алекс купил Элексу, но все же он был в достаточной мере реалистом, чтобы понимать, что в браке между шестидесятилетним мужчиной и двадцатилетней девушкой всегда присутствует фактор денег. Чего он не учел, так это того, что Элекса изменится, став леди Корда, или что ему захочется изменить ее. Как и большинство людей, переходивших от романа к супружеству, они оба испытывали некоторые трудности, пытаясь приспособиться к своим новым ролям.

Стремление Элексы к переменам было понятно. Она была амбициозна, хотела стать богатой. Легко можно было прийти к заключению, что она вышла за Алекса из-за денег, но простое толкование человеческих поступков почти всегда ошибочно. Да, без сомнения, деньги сыграли свою роль, но, лишь став супругой Алекса, Элекса испытала желание самой иметь деньги, а не просто делить с мужем шикарную жизнь.

В семействе Корда женам охотно делали шикарные подарки, если те не интересовались, откуда взялись деньги и сколько их. Элекса же начинала задавать вопросы: какова разница между "Александр Корда Филм Продакшнз" и "Лондон Филмз"? Какая связь существует между "Лондон Филмз" и "Британским львом"?

На эти и множество других вопросов трудно было ответить, даже если бы Алекс и пожелал это сделать. Нельзя сказать, чтобы он был скрытен. Просто годами его финансовые дела велись так, что не поддавались изучению. Ни Марии, ни Питеру не удавалось разобраться в них. Даже Золи знал лишь то, что было угодно Алексу, и жаловался, что старший брат ему не доверяет.

Алекс не доверял никому. У него была врожденная способность манипулировать деньгами, и он один знал, что делает. Он создавал компании, сливал их, ликвидировал, продавал акции, потом снова покупал.

Алекс прославился тем, что без разбору скупал права на романы, пьесы, рассказы, подписывал с актерами долгосрочные контракты, а потом оставлял их без работы. Один актер даже пожаловался, что заключить контракт с Алексом -- все равно что стать безработным и получать при этом большую зарплату. У него был контракт с Вивьен Ли, когда Дэвид О.Селзник выбрал ее на роль Скарлетт в "Унесенных ветром", и он получил за это кругленькую сумму. За тысячу фунтов он купил права экранизации никому не известной пьесы, а на следующий день за обедом продал их за 30 тысяч Альфреду Хичкоку (который поставил по ней фильм "В случае убийства набирайте "М"). Он дважды продавал и дважды выкупал права на свои довоенные фильмы и каждый раз наживал на этом состояние. Он спекулировал ценностями так же, как другие играют на бирже.

Золи с Винсентом это понимали. Они ему полностью доверяли, а Элекса -- нет, и это неизбежно вело к трениям, в особенности на первом году их семейной жизни.

Не все проблемы "Британского льва" были результатом деятельности Алекса: он не нес ответственности ни за архаичную систему кинопроката в Англии, которую критиковал в течение двадцати лет, ни за то, что правительство не смогло помешать американским компаниям занять главенствующее место на кинорынке. Алекс понимал, что должно пройти время, прежде чем фильм начнет приносить прибыль.

В 1953 году все еще можно было заработать на фильмах, которые он ставил в 1933-м. И если бы правительство и руководство "Британского льва" это понимали, то понесенные компанией в 50-е годы убытки обернулись бы большой прибылью в 60 -- 70-е годы за счет повторного выпуска фильмов в прокат и показов по телевидению. В век экономии и аскетизма трудно было объяснить специфику кинопроизводства. Казалось непозволительной роскошью строить в студийном павильоне копию уголка ораторов в Гайд-парке в натуральную величину -- в то время как до реального Гайд-парка было рукой подать. Но расходы на строительство декорации были во много раз меньше тех, что потребовались бы, если бы съемочная группа многие дни провела в центре города в ожидании подходящей погоды, мешая движению. Суммы, выплачиваемые звездам и режиссерам, также представлялись экстравагантными обыкновенным людям и даже политикам, но только звезда могла принести успех фильму, особенно на мировом рынке. И эти огромные расходы были, несмотря ни на что, экономически оправданным вложением.

Сам Алекс усложнял себе жизнь своим ироническим отношением к прозе кинопроизводства. Ему не нравилось казаться ординарным бизнесменом и очень по душе был созданный им образ отважного предпринимателя. Возможно, правительство и смирилось бы с убытками "Британского льва", если бы Алекс сам не предоставил им вполне правдоподобное объяснение катастрофы: он -- игрок, который сделал слишком большую ставку и проиграл. Напротив, Дж. Артур Рэнк, чьи экономические трудности были ничуть не меньше, не подвергался критике. Поскольку он был обыкновенным, молчаливым, благоразумным бизнесменом, ведшим скромный образ жизни, его трудности воспринимались как обычный риск в бизнесе. Возможно, он совершал ошибки. А кто их не делает? Но он никогда не строил из себя волшебника в противоположность Алексу, который с восторгом играл эту роль и которому теперь приходилось расплачиваться: ведь несмотря на впечатляющие достижения последних пяти лет, ему не удалось совершить ожидаемого чуда.

Алексу пришлось признать, что соревнование с Голливудом бессмысленно. Он отказался от крупных международных проектов и сосредоточился на чисто британских фильмах. Теперь режиссерами у него на студии становились не живущие в изгнании европейцы или калифорнийцы, а талантливые англичане, такие как Дэвид Лин или Кэрол Рид. Он на собственном горьком опыте понял, что британская киноиндустрия сможет добиться успеха, только если будет иметь глубокие национальные корни, а признание за рубежом придет благодаря качеству, а не подражанию Голливуду. Задолго до Общего рынка он понял, что легче и прибыльнее делать копродукции с европейцами, а не с крупными голливудскими студиями, пусть даже картины получались не столь масштабными и медленнее приносили прибыль.

Алекс словно нашел формулу, которую давно искал. Правда, теперь было уже слишком поздно. Трехмиллионного займа "Британскому льву" едва хватило на то, чтобы дать первый толчок британской кинопромышленности для движения в новом, более разумном направлении. И вот теперь возникла угроза того, что все достигнутое будет уничтожено.

Перед опасностью краха "Британского льва" Алекс отчаянно нуждался в семейном благополучии и не собирался им рисковать, сдерживая Элексу. Никому не нравится целый день спорить о деньгах на работе, а потом вернуться домой и спорить о деньгах с женой. Для Алекса же в тот период несколько часов покоя были поистине бесценны.

У Элексы вошло в привычку покупать Фаберже так, как какая-нибудь другая женщина покупает ботинки. Она убеждала Алекса пополнять коллекцию картин. Она скупала бокалы "баккара", а после обедов и ужинов им с Алексом приходилось самим мыть посуду, потому что прислуга отказывалась прикасаться к столь дорогим предметам. Она упросила его купить ей картину Писсарро и коллекцию бронзы Дега. Почти на каждом комоде или столике красовалось хотя бы по одной вещице Фаберже, по поводу чего мой отец заметил, что "К.П.Г. начинает напоминать Царское Село".

Алекс не смеялся. Ему претило, когда подшучивали над Элексой. Поскольку отец был человеком весьма саркастическим, он частенько обижал Алекса неуважительным отношением к Элексе, и число приглашений к обеду стало сокращаться. Отец не особенно огорчался. Из-за молодости Элексы компания на обедах Алекса начинала меняться. Элексе хотелось видеть вокруг себя более молодых, более "светских" людей. К тому же многие из друзей Алекса, такие как Брендан или лорд Бивербрук, чувствовали себя плохо и редко выходили. Вскоре Алекс обнаружил, что оказался в компании, которая вряд ли понравилась бы моему отцу: богатые амбициозные молодые люди, светские красавицы, пережившие несколько шумных разводов.

Трудно сказать, кто превратил Элексу в светскую даму. С одной стороны, ей хотелось находиться в центре событий, демонстрировать свалившиеся на нее богатство и титул. С другой -- может быть, неосознанно, Алекс и сам подталкивал ее в этом направлении. Он стал подшучивать по поводу того, что она слишком толстая, хотя она была всего лишь пухленькой, и в результате Элекса села на строжайшую диету, а аппетит подавляла большими дозами "прелудина". Она стала много курить, и это в семействе, где вид женщины с сигаретой вызывал раздражение. Ее кожа, которая прежде была загорелой и здоровой, стала приобретать пусть элегантную, но болезненную бледность. И хотя резко очерченные скулы придавали ее лицу некий драматизм, в нем при этом появилось еще и что-то хищное.

Алексу, как обычно, захотелось побыть Пигмалионом, несмотря на то что это шло вразрез с его интересами. Он вознамерился подвергнуть Элексу тем же метаморфозам, что и двух своих предыдущих жен, хотя Элекса и была лишена таланта, который мог бы это оправдать. Чтобы она могла носить роскошные платья, ей нужно было похудеть, потому что ее формы никак не соответствовали фигуре манекенщицы. Поэтому Алекс поощрял ее диету до тех пор, пока она не похудела, а потом отвез в Париж, где ее одели по последней моде. Поначалу Элекса охотно сносила все это только из желания угодить Алексу, но постепенно ей захотелось видеть восхищение в глазах ее новых друзей. Она запомнила и применила на практике бессмертный совет графини Виндзорской: "Женщина не может быть слишком худой или слишком богатой".

Во время отпуска я виделся с Элексой чаще, чем было бы благоразумно, так что отец даже спросил, неужели у меня нет знакомых девушек моего возраста. Но у меня их действительно не было. В Лондоне я по-прежнему был чужаком. Да и как могло быть иначе? Мне никогда не удавалось провести в Лондоне более нескольких недель подряд, так что не было ничего удивительного в том, что я тянулся к Элексе, у которой было много свободного времени. Я приезжал к ней после того, как Алекс уходил на работу, усаживался на краешек кровати, читал газету, пил кофе и думал, чем бы заняться. Хоть это и было невинное времяпрепровождение, неизбежно должны были пойти толки. И даже я стал замечать, что всякий раз, как я прихожу, Фредди заговорщицки поглядывает на меня. Элексе все это было безразлично. Она скучала, не находила себе места, и, с ее точки зрения, хоть какое-нибудь общество было лучше, чем вообще никакого. Имея в распоряжении мотоцикл, мы ездили в зоопарк, коротали вечера в кино, обедали в сомнительных лондонских пабах. Нельзя сказать, чтобы Элекса была несчастна. Трудно быть несчастным, когда у тебя есть все, о чем ты когда-либо мечтал, но она уже чувствовала первые признаки неудовлетворенности, и это ее очень беспокоило.

- Я не понимаю, чего он хочет, -- сказала она однажды, когда мы шли по парку. -- Прежде все было здорово и увлекательно, но теперь у меня такое ощущение, будто я ему не нравлюсь такой, какая есть, будто он хочет, чтобы я стала какой-то другой. Теперь я должна быть хорошей хозяйкой, разговаривать, как положено, с тем, с кем положено, но мне-то это никогда не нравилось.

- Так ты же теперь леди Корда. У тебя есть деньги. Это не так уж плохо, и ты ведь именно этого хотела.

- Да, хотела. А кто не хотел? Но у меня такое ощущение, будто я лишилась свободы. Алекс, например, не хочет, чтобы у меня в Лондоне была своя машина. Он говорит, что Бейли всегда может отвезти меня куда угодно. Он хочет постоянно знать, где я нахожусь. Ему нравится, чтобы я от него зависела.

- Он тебя любит. Думаю, он ревнует, как большинство мужчин.

- Да, я знаю. Но что в этом хорошего? Он все время звонит, будто желая удостовериться, что я на месте и жду его. Если я иду в парикмахерскую, он звонит мне туда и интересуется, не нужно ли, чтобы Бейли за мной заехал. Но вряд ли истинная причина в этом. Думаю, он проверяет, действительно ли я там.

- По правде говоря, все это напоминает самый обычный брак.

- Тогда, наверно, я не создана для брака.

- Теперь, пожалуй, поздновато об этом думать.

- Наверно. Смешно. Отец больше всех возражал против моего замужества, а теперь все время пишет мне, как хорошо, что я вышла замуж за столь богатого и известного человека, и как он мной гордится.

- Большинство отцов хотят, чтобы их дочери вышли замуж за богатого человека. Это нормально.

- Это все деньги. Мне нравится, что у меня есть деньги, но иногда у меня возникает желание избавиться от них, умчаться в Мюнхен или Париж и недельку побыть самой собой.

Перед моим возвращением в армию Алекс пригласил всех на обед. За столом Элекса была весела. Она всегда чувствовала себя спокойнее, когда Алексу было хорошо. Я обратил внимание на то, что в отношениях Элексы и Муры появился холодок. Я подумал, что Мура, возможно, слишком много знает об Элексе, и ее дни в качестве близкого друга Алекса сочтены.

- Как тебе Лондон? -- спросил меня Брендан.

- Ну, немножко скучно.

- Тебе надо было бы найти себе девушку.

- Это не так-то просто.

- Да неужели? Трудно поверить. Зайди к Ридам. По-моему, у них в доме всегда полно девушек.

Алекс кивнул, внимательно разглядывая сигару.

- Развлекайся. Сейчас самое время. В этом возрасте у тебя должно быть как можно больше девушек. У твоего отца-то их уж точно было немало.

Я решил, что во время следующего отпуска нанесу визит Ридам, ведь не мог же я всю оставшуюся жизнь провести в роли кавалера Элексы; да к тому же не исключено, что Алекс своим советом намекал: пора это прекратить.

Алекс испытующе посмотрел на меня.

- Запомни, все девушки разные. Жены все, к несчастью, одинаковы.

- Пожалуй, я был прав, что не женился, -- сказал Брендан.

- В этом, мой дорогой Брендан, -- сказал Алекс, -- и есть настоящая мудрость.

Продолжение следует

Перевод с английского М.Теракопян

Продолжение. Начало см.: "Искусство кино", 1997, N. 7, 9, 10, 11, 12; 1998, N. 1, 2.