Не уезжай, немой голубчик! «Шизофрения», режиссер Виктор Сергеев

Авторы сценария А.Абдулов, Е.Козловский, В.Невский
Режиссер В.Сергеев
Оператор Э.Шайгарданов
Композитор А .Макаревич
В ролях: А. Абдулов, А . Збруев, К. Лавров, В.Степанов, Л.Броневой, Л.Неведомский, А. Джигарханян, Н.Трофимов, С.Степанченко, Э.Кузнецов, Д.Колобова
"Ленфильм"
Россия
1997
"Шизофрения".
Голубчик -- А.Абдулов

Начальный кадр фильма Виктора Сергеева "Шизофрения" предлагает следующее, обтекаемо философское определение вынесенного в заглавие медицинского термина: "Шизофрения -- расщепленный разум. Наиболее распространенное психическое заболевание, которое характеризуется разнообразными проявлениями и имеет тенденцию к хроническому течению..." Однако скоро выясняется, что происходящему на экране соответствует более конкретная формулировка, например, из "Справочника практического врача", где перечислены такие симптомы недуга: падение энергетического потенциала, замкнутость, аутизм, эмоциональное снижение, диссоциация психической деятельности, апатия.

Апатией дышит все в фильме, начиная с титров под вялотекущую "оригинальную музыку" Андрея Макаревича. На титрах демонстрируются кадры какого-то задумчивого военного парада: ползут БТРы, летят самолеты, едут танки. Российский и американский президенты аплодируют всему этому продвижению военной техники. Оружие и власть -- авторы "Шизофрении" считают нужным сразу же продемонстрировать две приманки, на которые они делают ставку. Эти две вещи, по их мнению, привлекательны и интересны для массового сознания независимо ни от чего -- под любым соусом, в любом контексте и даже без оного. Иначе в фильме было бы еще что-то: ну хотя бы секс, богатство, насилие, описание разнузданных нравов какой-нибудь элиты. Отсутствие этих приправ в сколько-нибудь значительных пропорциях заставляет заподозрить, что авторы преследовали не совсем развлекательные цели. Игры кончились, все очень серьезно -- ни тени юмора, ни намека на легкомыслие, речь идет о судьбе страны: ведь главным консультантом фильма был не кто иной, как генерал Коржаков -- главный держатель "компромата" на всех российских политиков.

Суть экранной истории сводится к тому, что спецслужбы и мафия при желании могут заставить любого убить кого угодно, поскольку эти структуры являются единственными нормально функционирующими в Российском государстве. И если хорошо отлаженных структур всего две в тотальном бардаке, то между ними неизбежны конкуренция и сотрудничество. Выстроить такой эзотерический сюжет без помощи "консультанта" было бы, видимо, нелегко. Но самое главное, зритель должен быть уверен -- в "криминальном кино Виктора Сергеева" (а этот фирменный лейбл красуется на кассете как авторская гарантия подлинной "криминальности") он увидит такое, что по телевизору не покажут и в газетах не напишут. Не случайно авторы с такой гордостью демонстрируют знание тщательно скрываемых, скандальных подробностей жизни сильных мира сего: оказывается, на завтрак они едят яйца "в мешочек", на работу в Кремль приплывают на личных "речных трамвайчиках", лечат похмелье чаем с лимоном, читают журнал "Медведь", играют в теннис в адидасовских кроссовках, а отсиживаются в случае опасности на белоснежных виллах с бассейнами.

Минималистская "аппаратная" эстетика, которая преобладает в рассказе о сокровенных обстоятельствах жизни сильных мира сего, напоминает телешлягер 80-х "ТАСС уполномочен заявить". (Сравнение не в пользу фильма В.Сергеева: уж на что "ТАСС..." был затянут и скучен, но все же позанятнее "Шизофрении", над сценарием которой трудились целых три автора во главе с А.Абдуловым.)

В кадре, как правило, не больше двух человек, количество возможных мизансцен строго ограничено, интерьеры, как и движения камеры, предельно аскетичны и деловиты (роскошь роскошью, но ничто не должно отвлекать от детективно-политической интриги). Как серьезная аналитическая газета не может позволить себе кричащие заголовки и цветные фотографии, так и серьезный фильм о том, что общество больно, не нуждается в завлекательной жанровой обертке и дешевых внешних эффектах. Разоблачение горьких истин о родной стране кощунственно делать предметом развлечения. Из этого убеждения, видимо, и проистекает пренебрежение условиями жанра в "Шизофрении" (номинально представляющей собой политический триллер).

Однообразные фабульные ходы представляются в этом свете не пороком грубо сработанного сценария, а похвальной данью фактической достоверности: события якобы развиваются так, как они развивались в жизни, а заставить их развиваться "как в кино" -- значит подорвать доверие зрителей к принципиальной позиции авторов. И позиция эта, судя по всему, важнее, чем стоящая формально в центре повествования судьба человека по фамилии Голубчик (его играет А.Абдулов), имевшего несчастье некогда до безумия понравиться КГБ. А уж если КГБ положил на тебя глаз, ты больше себе не принадлежишь. Впрочем, в России, как увидели ее авторы фильма, себе вообще никто не принадлежит. Как говорится в стихах Голубчика, "родиться в России -- родиться в тюрьме".

Идут годы, сменяется режим, КГБ превращается в ФСБ, но роковой роман без взаимности между героем и внутренней разведкой продолжается. И, как чаще всего бывает в мелодраме, история этих взаимоотношений достаточно монотонна: его склоняют к сотрудничеству, он уступает, но думает только о том, как улизнуть. "Мелодраматическая" трактовка избавляет от необходимости искать объяснения, почему именно Голубчик становится объектом интереса сначала КГБ, а потом и мафии, -- природа сердечных привязанностей иррациональна. Между тем в "правильном", рациональном кино, уважающем законы своего жанра, а не использующем произвольно принципы других, желательно, чтобы герой был аттестован в героическом качестве с первых же минут своего появления. "Почему я?" -- спрашивал наемный убийца в популярном фильме тоже с несколько "психопатологическим" названием -- "Дежа вю". И получал конкретный ответ: "Потому что вы найдете клиента даже у дьявола в заднице". От героя "Шизофрении" таких подвигов никто не требует -- ФСБ, как преданная подруга жизни, поставляет клиентов тепленькими прямо под ствол своего Голубчика.

Тут-то и вступает в действие триллерный компонент картины. Ужас в том, что всякий раз, когда Голубчик, всматриваясь в оптический прицел, решает саботировать навязанное ему убийство и выстрелить мимо цели, невидимая рука (как будто из-за его плеча) осуществляет злодейский акт, и очередной труп волей-неволей оказывается на его совести. Когда нечто подобное произошло в первый раз, герой онемел. Когда это случилось в последний раз, к нему вернулась речь. Вот, собственно, и вся история болезни Голубчика. Обычный реактивный психоз, правда, несколько затянувшийся.

Можно, конечно, называть это шизофренией, намекая на расколотость общественного сознания. Однако на бытовом уровне шизофрения -- это прежде всего неадекватность восприятия мира, видимого словно через толстый слой стекла. Вот уж чем не страдает ни один из персонажей фильма, так это неадекватностью. Их несложные роли обрисованы так конспективно, что проявить некую шизофреническую странность им просто негде и некогда. А некоторые мелкие смещения и неясности -- это скорее вопрос адекватности авторов, а не персонажей. Например, почему после успешного выполнения задания Голубчика обещают отправить не куда-нибудь, а именно в Париж. Может быть, там мощная резидентура или оплот русской мафии? И фээсбэшники, и мафиози так настойчиво упоминают этот город, что когда герою, ушедшему "и от бабушки, и от дедушки", предоставляется возможность самостоятельно выбрать место назначения, никакое другое географическое название просто не приходит ему в голову (на этом он, в общем-то, и горит).

Избегающему жанровой логики фильму Сергеева, тем не менее, свойственна своего рода "жанровая дисциплина" в самом отрицательном понимании: сказано, что герой должен лететь в Париж, значит, в Париж и без разговоров. Должен герой встретиться с девушкой, значит, он встретится с ней прямо на дороге и именно в тот момент, когда велят авторы, без всяких объяснений и причин. Что это, как не аутизм замкнутого в самом себе сознания, поглощенного своими сверхценными идеями и не соотносящего с реальностью конкретное оформление этих идей?

Главная идея "Шизофрении" -- "прогнило все насквозь в Российском государстве". Высокопоставленные чиновники из аппарата президента готовы убирать конкурентов, не стесняясь в выборе средств, "органы" ловко осуществляют заказанные свыше политические убийства, бизнесмены завязаны с бандитами, мафия рвется к власти, артисты и режиссеры тусуются с мафией, менты берут взятки, банкиров и журналистов отстреливают, как цыплят, а жизнь простого человека и вовсе полушки не стоит... Все это мало проясняет логику реальных процессов, зато хорошо согласуется с мифами массового сознания.

Мир "Шизофрении" иллюзорен и аутичен, как представления обывателя, в чьей голове мешанина фамилий, газетных заголовков, расхожих формулировок, разоблачений и скандалов живет своей собственной жизнью, имеющей отдаленное отношение к реальной политике. В этом мире можно обсуждать любого политического деятеля, как своего соседа или родственника, и даже та или иная государственная структура в целом может быть наделена индивидуально-человеческими чертами, желаниями и эмоциями, может персонифицироваться, как на газетной карикатуре. С этой точки зрения финальную "ликвидацию" Голубчика (заодно со всем самолетом, взявшим было курс на Париж, но взорвавшимся прямо над взлетной полосой) можно интерпретировать не как мифическую государственную необходимость, а как вполне по-человечески понятную месть ФСБ "неверному возлюбленному": "Так не доставайся же никому!"

Коль скоро персонификация, очеловечивание тех или иных общественно-политических сил автоматически происходит в массовом сознании, то персонификация их на экране с помощью актеров -- акт вторичный, при котором главное -- не разрушить уже имеющуюся у зрителя установку: как должны выглядеть лицемерный государственный чиновник, циничный "психолог" из ФСБ, рвущийся к власти "денежный мешок", преступный "авторитет" или такая экзотическая фигура, как портной, обшивавший Берия, и т.д. ети и другие не менее сакраментальные роли играют в "Шизофрении" известные и даже неплохие актеры (Кирилл Лавров, Александр Збруев, Леонид Броневой, Армен Джигарханян, Юрий Кузнецов). Все они находятся в довольно унизительном положении, поскольку используются прежде всего типажно -- примерно как "массовка" на презентации в Доме кинематографистов, когда в кадр попадают разные известные личности максимум для того, чтобы сделать ручкой. Непроявленность характеров основных персонажей доходит до такой степени, что трудно произвести их дифференциацию на самом примитивном уровне: просто определить, кто из них скорее отрицательный, а кто -- скорее положительный, в ком еще осталось что-то человеческое, а в ком -- нет. Но при отсутствии какого-либо развивающегося конфликта в этом и нет особой надобности. Поскольку функцию конфликта замещает тотально разоблачительная идеология авторов, все действующие лица, кроме мученика Голубчика (и его невыразительной помощницы -- дочки криминального "авторитета"), заслуживают лишь огульно-презрительного отношения по принципу "все они одним миром мазаны", которым утешается вечно недовольный властью российский обыватель.

Что касается Александра Абдулова, любимого актера Виктора Сергеева, то в "немой период" он предстает в необычайно выгодном свете: на фоне окружающих его "говорящих голов" молчание Голубчика выглядит исполненным глубокого смысла и неподдельного чувства. Абдулов подчеркивает это впечатление замедленными жестами и вескими, не растрачиваемыми попусту мимическими реакциями человека опытного и проницательного, трезво осознающего безвыходность своего положения. Но, заговорив, он оказывается ничуть не лучше и не умнее других. Надо отдать должное честности Абдулова-сценариста, который мог бы написать более выигрышную роль Абдулову-актеру, но не сделал этого, наверное, чтобы никого не ущемить, -- пусть все будут в равном положении, пусть ни у кого не будет индивидуальной речевой манеры, запоминающихся реплик, остроумных шуток. Пусть все актеры, которым дорога судьба России, пострадают за нее и разделят поровну тягостную обязанность проговаривать с экрана безликий и пресный текст, который сегодня редко встретишь даже в публицистической газетной статье.