«Черная книга» ‒ полвека спустя

Полвека назад, в январе 1948 года, в Минске погиб председатель Антифашистского еврейского комитета, знаменитый актер и режиссер Соломон Михоэлс. Хотя официально причиной смерти был назван несчастный случай, теперь достоверно известно, что это было спланированное органами госбезопасности убийство. В конце того же года были арестованы пятнадцать поэтов, писателей, ученых, журналистов -- руководство Антифашистского еврейского комитета, а в августе 1952 года все они (за исключением биолога Лины Штерн) по настоянию Сталина были расстреляны.

Большинство подсудимых обвинялись в причастности к составлению книги, которая создавалась с разрешения и под руководством идеологического отдела партии, неоднократно редактировалась, но по окончании работы была признана идеологически вредной, противопоставляющей евреев всем другим народам СССР, к тому же своевольно опубликованной в Америке при содействии "еврейских националистов из США и Палестины". Однако подсудимые не были авторами этой книги -- она была задумана как сборник документов и свидетельств очевидцев и жертв геноцида евреев, систематически проводившегося нацистами в 1941 -- 1945 годах на оккупированных территориях Советского Союза. И при этом ее редакторы И.Эренбург и В.Гроссман к суду привлечены не были.

Эта фатальная "Черная книга", созданная в 1944 -- 1947 годах по инициативе Альберта Эйнштейна, состоит в основном из рассказов жертв и свидетелей геноцида, дневниковых записей, допросов исполнителей массовых убийств, свидетельств советских военных, заставших превращенных в живые трупы людей уже после освобождения, и т.д. Илья Эренбург недоумевал, когда от составителей потребовали "хорошей", "правильной" книги: "Так как авторами книги являемся не мы, а немцы, а цель книги (собрать свидетельства очевидцев. -- М.Р.) ясна, я не понимаю, что значит "если будет хорошей": это не тот роман, содержание которого неизвестно". Объявляя немцев авторами "Черной книги", писатель несколько упрощает ситуацию: фашисты были "авторами" геноцида, а не связанного с ним архива. К тому же "Черная книга" редактировалась, свидетельства там, где их фактичность противоречила советским идеологическим постулатам, прореживались, например, безжалостно вымарывались все упоминания соучастия местного населения в уничтожении евреев, подробности немецких зверств, "натурализм" которых воспринимался как трансгрессивный, если не как порнографический.

Не припомнить книги, из-за причастности к которой погибло бы столько людей. Но почему сталинский режим с такой жестокостью карал за рассказ о преступлениях, которые совершил не он, а враг, с которым он ожесточенно боролся и которого победил? Почему прекрасный материал для антинацистской пропаганды обернулся против его собирателей? Конечно, подобный эффект не планировался национал-социалистами, отождествлявшими -- по крайней мере на официальном уровне -- коммунизм, как и капитализм, с интригами мирового еврейства. По их логике, советская коммунистическая власть, державшаяся прежде всего на евреях, должна была предать особенно громкой огласке именно этот геноцид (поэтому в конце войны они лихорадочно заметали следы содеянного). Ничего подобного не произошло: сталинизм в соответствии со своей внутренней логикой сделал все от него зависящее, чтобы не признавать уничтожение миллионов евреев (и тысяч цыган) на своей и сопредельных территориях. И, если вдуматься, это не так уж непостижимо. Рассказывая о геноциде, пострадавшие евреи, в основном чувствовавшие себя советскими людьми, совершали идео-логическое преступление -- впервые создавали архив, неподконтрольный господствующему режиму и уже поэтому неприемлемый для него. Сколько бы ни пытались этим архивом манипулировать, как бы его ни прореживали, однако свидетельства очевидцев констатировали то, что СС, полиция и их помощники из местного населения (скрытые за эвфемизмом "полицаи") уничтожали в гетто, лагерях, местечках не исключительно, но прежде всего евреев. Собирателей архива репрессировали фактически за невозможность "отредактировать" то, что посредством совершенных немцами преступлений из монолитного советского народа выделялась в качестве аллогенного элемента та его часть, которая грозила разрушить стройную картину мира. Тоталитарные системы оказались абсолютно непрозрачными друг для друга, так как вектор и логика террора в обоих случаях были совершенно разными. Их роднил разве что одинаково сильный запрет на натуралистическое изображение насилия. Создание "Черной книги" в последние годы войны было уступкой мировому, прежде всего американскому, общественному мнению, от которого зависела помощь воюющему СССР. С началом холодной войны необходимость в этой уступке отпала. Любопытно, что и тогда враг не назывался с национал-социалистиче- ской прямотой евреем, скрываясь за ярлыком "безродный космополит". Возникшая в результате мифология войны послужила настолько фундаментальным механизмом легитимации советского строя, что пережила его и в некоторых своих фрагментах длится до сих пор. Только ее "расколдовывание" сделает войну событием, относящимся к историческому, а не к "вечному" времени.

"Черная книга" показывает, что уничтожение евреев было продуманным, упорядоченным процессом и вместе с тем сопровождалось постоянными и непредсказуемыми капризами палачей. Никакие законы и предписания не в силах объяснить наслаждение от мучений и издевательств, которым подвергали жертв агенты террора. Это наслаждение -- в лакановском смысле, то есть предполагающее крайнюю степень страдания -- образует чистый избыток, неподвластную закону изнанку его самого. Любой произвол тут же освящается именем закона. Законом становится малейшая прихоть последнего охранника или полицая. Трудно свести этот вид террора к извращению технической рациональности, плодящей "обыденность зла", бюрократов умерщвления. Газовая камера является одним из многих механизмов уничтожения наряду с другими, а не вершиной строго упорядоченной, иерархизованной пирамиды. Чтение этой книги наводит на мысль, что на протяжении всей войны существовало огромное количество не поддающихся глобальному обобщению видов массового истребления: сотни тысяч жертв геноцида были расстреляны в противотанковых рвах и вырытых ими же могилах, умерли от непосильного труда или были добиты охраной; погибли в душегубках или по капризу палачей (в соответствии с "логикой уничтожения" их смерть наступила бы позднее). Создается впечатление, что палачи испытывали столь же сильную потребность в прямом телесном контакте со своими жертвами, в театрализации убийства, как и в ее постановке на конвейер.

В "Черной книге" вовсе не отрицается жестокость в отношении других народов и самих военнопленных -- иногда им приходилось даже хуже, чем обитателям гетто. Просто эта жестокость была более избирательной, направленной на сопротивляющихся, а не на любых представителей этих народов. Еврей же -- будь то женщина, ребенок, старик, православный, католик -- автоматически приравнивался к коммунисту и подлежал уничтожению, тогда как в других случаях это нуждалось в доказательстве (часто достаточно произвольном). Растворяя евреев в "мирном советском населении", сталинский режим полностью менял логику нацистов, настаивавших на примате "крови". Расовый вектор заменялся вектором политическим. В соответствии с этой новой логикой человека убивали за то, что он был советским гражданином, сопротивляющимся оккупационным властям. Гитлеровцы убивали таких людей потому, что советское было в их глазах синонимом коммунистического. Тем самым качество советскости post factum приписывалось огромному числу людей, которые в 1941 -- 1945 годах имели все основания быть недовольными советской властью. Приписываемая им "идеальность" была эффективной в том смысле, что служила основанием для дальнейших репрессий. И это понятно: когда принадлежащие людям по праву достаток, семейная традиция, национальность, сословность объявляются фикцией, тем самым она становится единственной реальностью. Воспользовавшись фашизмом как алиби, советская власть задним числом ликвидировала последствия самой кровопролитной эпохи в своей собственной истории, начало которой положила коллективизация. Независимо от субъективных намерений информаторов и составителей "Черная книга" оказалась препятствием на пути тотальной мифологизации, давая социологически более достоверную и идеологически неприемлемую картину событий. Поэтому она не только не была напечатана, но и послужила основанием для репрессий. Постоянно ретушируя и переиначивая собственную историю, сталинская идеология не могла допустить и какой-то независимой от нее истории нацистской Германии. Ликвидацию этой истории постепенно приучились рассматривать как военный трофей, как право народа-победителя.

Хотя почти все хронисты "Черной книги" симпатизировали советской власти и ждали прихода Красной Армии как освободительницы, созданный ими архив помимо их воли оказался вызовом, брошенным советской мифологии изнутри. В формирование советской истории вмешались силы, неподконтрольные сталинскому руководству. Рассказ об их действии был признан фиктивным, и вместо него под контролем партии сформировалась новая "ортодоксальная" версия происшедшего. Сталинская идеология пыталась скрыть расовый вектор нацистских репрессий не из любви к поверженному гитлеровскому режиму, а в соответствии со своей внутренней логикой, не допускавшей выделения из единого советского народа некоей абсолютной жертвы, тем более выбранной по признаку "крови". Пролитая в войне кровь должна была послужить основанием для еще более тесного объединения советского народа в единую семью. В силу этого надо было не только победить врага, но и ликвидировать в сознании победителей логику его действий, заменив ее своей собственной, объявленной как изначальная. Победа должна была завершиться насилием дискурса, формированием приемлемого образа врага.

А жертв фашистского режима заставили пережить еще одно унижение -- то, что заставляло их страдать, было объявлено фикцией и заменено другой, "правильной" причиной. И, видимо, сегодня только деконструкция конкретных механизмов создания вторичной советской мифологии из первичной нацистской позволит нам если не восстановить историческую справедливость, то по крайней мере приблизиться к пониманию собственной истории.