Час телевизионной провинции

Нескромно цитировать самого себя, но в данном случае, пожалуй, можно сделать исключение. Года полтора назад на страницах "Искусства кино" мне пришлось анализировать два первых года жизни российской общенациональной телевизионной премии ТЭФИ. Поначалу предполагалось, что статуэтку работы Эрнста Неизвестного можно получить только один раз в жизни. "Лет эдак через пять "отэфятся" все более-менее заметные телеперсоны, а новые звезды на ТВ в последнее время зажигаются все реже, -- пытался я делать долгосрочный прогноз. -- Тогда, возможно, настанет час телевизионной провинции".

Игра в угадайку с сегодняшним телевидением -- занятие бесперспективное. Можно определить тенденции, спрогнозировать вектор развития, но почти нереально назвать сроки. Телевидение все более напоминает химическую колбу с помещенным туда катализатором -- все процессы, все реакции, все соединения происходят с быстротой непредсказуемой и сопровождаются побочными, нередко взрывоопасными эффектами. "Час телевизионной провинции", наступление которого предсказывалось мною где-то на начало будущего века, уже пришел. Мы этого просто не заметили.

"Зри в корень", режиссер В.Герчиков

Давно ставший кинематографической столицей страны город Сочи привыкает и к титулу столицы телевизионной. Сочинский Открытый российский телефорум "Новому времени -- новое телевидение!" обретает все больший вес в телевизионном мире прежде всего благодаря подчеркнутой "антистоличности", заявленной устроителями как программная позиция. Противопоставление, соперничество провинции и столицы оказываются сегодня единственно конструктивным и перспективным занятием, поскольку мирное сосуществование двух телевизионных стихий в нашей стране исторически не сложилось.

Вопрос, которым перво-наперво задаются теоретики и практики ТВ: насколько оно, сегодняшнее, со всеми его безумствами, благоглупостями, непримиримыми противоречиями и противоречивым имиджем, соответствует нашей жизни? Иными словами, такое ли нам нужно телевидение, какое имеем? И если не такое, то какое?

Но вот сочинский телефорум утвердительно ответил еще на один витавший в воздухе и, кажется, самый главный вопрос: правда ли, что у нас не одно, а два телевидения?

Причем деление на столичное и провинциальное более чем условно. Поскольку столичность как образ мышления и существования, столичность как ритм, как способ организации пространства, как тональность телеповествования вовсе не привилегия московских каналов.

И все-таки сегодня даже далеким от телевизионного закулисья людям видны отличия московского и провинциального стилей. Если говорить о первом, то это очевидное преобладание большой политики, сериалов и игр в самых немыслимых сочетаниях, повышенная громкость, нервная интонация. И еще то почти неуловимое, субъективное, что я назвал бы "кислотным стилем", -- неестественная яркость картинки, искусственность изображения, допускающего только ровный, хорошо поставленный свет или виповские, отгороженные от всех и надежно охраняемые суперполитические площадки. Иногда, впрочем, камера выходит на улицу, но и тут все предсказуемо -- одни и те же похожие друг на друга, как близнецы-братья, случайные прохожие на Пушкинской площади, старом или новом Арбате...

Что касается провинциального стиля, то он уверенно ассоциируется с неважно поставленным светом, неотредактированностью жизни, корявостью устной речи, преобладанием так называемых "синхронов", где сквозь отчетные выступления чиновников средней руки прорываются монологи обычных людей. Именно монологи, а не случайные фразы, надерганные из лихорадочных уличных рейдов.

В Сочи два телевидения сошлись лицом к лицу. Но поскольку дело происходило не на столичной территории да и численно преобладали не москвичи, а регионалы, эффект подобной встречи оказался неожиданным. В Сочи стали явными многие прежде казавшиеся фантастическими вещи. И прежде всего то очевидное и одновременно невероятное обстоятельство, что именно региональное ТВ с его хилой производственной базой, миллионом проблем и провинциальных комплексов оказалось сегодня реальным телевидением реальных людей. И в этом своем качестве оно интереснее, понятнее, важнее для своего зрителя, поскольку, в отличие от "телевидения Садового кольца", включено в повседневную жизнь.

Одним из лауреатов форума стала программа Владимира Герчикова (Воронеж) "Зри в корень" из цикла "Кучугуры и окрестности". О Герчикове и его цикле уже написано немало статей и рецензий, он лауреат премии ТЭФИ-96. Для нас в данном случае важно, что этот выпуск посвящен телевидению. Точнее -- отношению жителей села Кучугуры к телевизионным программам и телевизионным персонажам. Забавный образец социологического исследования, своеобразный сельский рейтинг, в котором на равных соревнуются между собой Якубович, Хрюша, Клинтон и Чубайс (в произношении кучугурской телезрительницы -- "Клин" и "Чубай"), Познер, обитатели "Санта-Барбары", Жириновский и главный анекдотчик "Джентльмен-шоу" Олег Филимонов, которого другая уже бабушка по имени вспомнить не может и называет почему-то "этот смешной хохол".

Жизнь кучугурцев, как и жизнь всей остальной страны, проходит под аккомпанемент телевизора. Герчиков показал и доказал это. Можно воспринимать "говорящий ящик" как чудо, а можно как чуму ХХ века, но никуда от него не деться. И люди из "ящика", с одной стороны, мифологизируются, с другой -- воспринимаются как неотъемлемая часть повседневного быта. "Кем был бы Пельш, если бы жил в Кучугурах?" -- интересуется Герчиков у одной из своих бабуль. "Пастухом, наверно". А другая бабушка долго и мучительно-серьезно молчит, решая, что для нее важнее -- корова или телевизор. "Так ведь и это нужно, и это", -- в конце концов неуверенно тянет она.

В Сочи Герчиков говорил о вине телевидения перед деревней. И о том еще, что в знак искупления хорошо бы всем телевизионщикам объединиться и восстановить в Кучугурах разрушенную церковь. Я далек от упрощенного стереотипа "испорченный город" и "чистая, непорочная деревня". Да и сами программы телефорума этот тезис опровергали. Но герчиковский пафос в отношении самого ТВ абсолютно понятен. Оно действительно создало не слишком нравственный и достаточно убогий мир со смещенными ценностями и кумирами, недостойными своих зрителей. Оно агрессивно. Оно, наконец, монопольно: в деревне Кучугуры, как и в тысячах других деревень по всей России, останкинскому обязательному ежедневному набору из политических интриг, дешевых страстей, тусовок и эрзац-азарта на игровом телеполе, приправленному тяжеловатой ночной эротикой по-русски, нет альтернативы. И люди все это смотрят. А что им остается?

Именно деревенский материал оказался плацдармом для телевизионной провинции в войне против телевизионной столицы. Именно в деревне сняты лучшие программы телефорума. Не думаю, что это случайное совпадение. В деревне нет телестудий. В отличие от города -- столичного ли, областного ли -- деревня не причастна к формированию телевизионного стиля, она лишь "телевидит", но не телевещает. Деревенский житель больше подходит на роль "естественного человека", этакого вольтеровского Простодушного, чей взгляд на мир и меняющуюся российскую реальность не искажен посторонними влияниями. К тому же деревня дальше от начальства, и весь комплекс сегодняшних проблем, будь то проблемы социальные, психологические, экономические, экологические да и любые иные, проявляются тут во всей своей полноте. Но и эмоции здесь сильнее. Человек деревенский для режиссеров телевидения и телевизионного документального кино более открыт и менее закомплексован. Он легче "читается".

В сочинском просмотровом зале шла программа ростовчанина Александра Макушина "У моря, у синего моря...". У солидных, немолодых людей, в том числе и у членов жюри, в глазах стояли слезы. Хотя на экране ничего особо сентиментального не происходило. В маленьком донском хуторе Новониколаевском готовились к празднику, который там отмечают уже несколько лет и который называют "вечером встречи шестидесятников".

Монополия на шестидесятничество так прочно присвоена городской интеллигенцией, что это слово применительно к деревенским жителям кажется странным. Между тем в селе пели те же песни, носили те же прически, в конце концов, мучались теми же проблемами и обманывались теми же иллюзиями, что и в городе. Я не видел более чистого и светлого гимна 60-м, чем этот сделанный совсем молодым человеком (Александру Макушину лет тридцать, не больше) короткий документальный очерк об ожидании праздника. Не о самом празднике. Несколько коротких планов в финале лишь подтверждают ощущение: праздник только повод. Для его участников -- вспомнить и ощутить себя молодыми, для авторов -- "поймать" у своих героев это ни с чем не сравнимое состояние счастья.

Программа "У моря, у синего моря..." сродни тому, что делал когда-то Алексей Габрилович, вспоминая дворы, футбол, цирк своего детства. Только материал не городской, а деревенский. Только скромнее возможности провинциальной студии, снимающей картину буквально за несколько дней практически из ничего. Даже клипы Макушин создает на подручном материале, виртуозно накладывая фонограммы хитов 60-х на картинки деревенского быта. "Маленькая девочка" Джордже Марьяновича, "Это здорово" Эдиты Пьехи, "Последняя электричка" Владимира Макарова и, конечно, незабываемый шлягер, давший название фильму, в исполнении неведомых японских сестер Пинац, -- все это, оказывается, потрясающе вписывается в стиль южнорусской деревни, вне зависимости от того, какое десятилетье на дворе.

В этом фильме, как и в кучугурском цикле В.Герчикова, нет агрессии. Нет традиционных для нынешнего времени жалоб на убогую жизнь. Есть люди, даже в сегодняшних экстремальных обстоятельствах остающиеся людьми.

Другая работа, другая географическая зона, другая тональность. Алексей Погребной из Кирова после "Лешкиного луга", номинировавшегося на "Нику" и ТЭФИ, сделал еще один документальный сериал. Точнее, снял спустя пятнадцать лет продолжение своей старой картины "Деревенская жизнь Владимира и Татьяны". Тогда, в 1982-м, он показал "комсомольско-молодежную" семью, переехавшую в деревню из города. Хотела этого Татьяна, а Владимир, человек сугубо городской, любил ее, хотя и тосковал по городской жизни. А вторая часть фильма началась в сороковой день после неожиданной (в сорок пять лет ночью вдруг остановилось сердце) смерти Владимира.

Фильм А.Погребного, абсолютно частный, камерный, можно назвать "энциклопедией русской деревенской жизни". В трагедии одной семьи режиссер увидел и показал трагедию поколения, трагедию современной деревни в ее советско-колхозном варианте. Но и здесь нет катастрофизма, мрачного апокалипсического кликушества. Есть светлая грусть, есть семья, сохранившая достоинство в недостойных, невыносимых обстоятельствах.

Самое интересное в этом фильме -- монтажные стыки. Пятнадцать лет назад документальное кино о деревне снимали с совсем иной интонацией, в ином ритме. Соседство кадров старого фильма с жесткими сегодняшними дает резкое ощущение изменившегося времени. И в главном изменившегося, и в мелочах. И в том еще, как и что люди доверяют телекамере. Думаю, пятнадцать лет назад просто невозможными были бы монологи Татьяны. Искренность и свобода, мужество и гордость прочитываются с экрана, как в открытой книге.

Был мир понятный, хотя и нуждавшийся в улучшении. Было ощущение молодости. Были любовь и уверенность, что жить им вместе долго и счастливо, умереть в один день. А осталась могила сорокапятилетнего мужика, умершего в одночасье, как умирают сотни, тысячи других таких же мужиков в деревнях по всей России. Остались посаженные им яблони и сделанная им мебель. Осталось воспоминание о его последней тихой ночи и о том еще, как она проснулась в момент, когда у него остановилось сердце. Остались сны, в которых он к ней приходит и с ней говорит. И все это на пространстве получасового негромкого фильма, состоящего из смонтированных кадров пятнадцатилетней давности и сегодняшних монологов Татьяны. В финале она встает и выходит из комнаты, закрывает за собой дверь. Конец фильма. Конец эпохи.

Мы в Москве почти забыли о существовании такого тележанра, как традиционный очерк-портрет. Просто забыли. Не за ненадобностью -- за невозможностью увидеть. Между тем в регионах этот жанр жив и неплохо себя чувствует. В сочинский конкурс попала программа Ирины Снежинской из Екатеринбурга "Капитал", посвященная сельскому кузнецу Александру Лысякову. Огромный седобородый мужик, весьма похожий на Карла Маркса, не только подковывающий лошадей, но и сам крепко подкованный по части товарно-денежных отношений, колоритный, разговорчивый до болтливости и невероятно обаятельный. Забавно рассуждающий о кино и телевидении ("Раньше кино с "заводилкой" специальной было, и при этом был Чаплин. А сейчас бетакамы, а артиста ни одного нет... Кроме меня") да и вообще обо всем на свете, но делающий под аккомпанемент бесконечной болтовни прекрасные вещи. Разумеется, такие люди были и будут всегда. Но работа И.Снежинской, сделанная на свободном дыхании, легко, весело, самоценна и как произведение не только кузнечного, но и телевизионного искусства. Как констатация изменений, которые претерпел традиционный жанр телепортрета. Во времена антипафосности портрет пишется уж никак не масляными красками. Сегодня в нем ценятся ирония, максимальное самовыражение героя при минимальном авторском комментарии. Ну и, разумеется, неожиданные авторские ходы, ставящие героя в экстремальные, неожиданные обстоятельства.

Герой режиссера Юрия Мингалева (Сургут) -- оленевод Данила, абориген ханты, -- полная противоположность уральскому кузнецу Лысякову. Нетороплив, говорит не так быстро и не так складно. А материал потрясающий: языче- ские обряды, быт древнего народа, сохранившийся через века, революции, через все наши социализмы и капитализмы. И снята программа "Хозяин тайги" замечательно -- не случайно она отмечена в операторской номинации. Но "открыть" героя Мингалеву удается с помощью простого, но абсолютно современного, невозможного еще десяток лет назад приема. Данила много говорит о враждебности естественного человека современной цивилизации. И телевидение находит единственно возможное средство обострить ситуацию. Герою справляют загранпаспорт и отправляют в европейское турне -- Германия, Голландия, Париж...

Дальше начинается самое интересное. Данила вовсе не выглядит смешным, наивным или подавленным на фоне Эйфелевой башни, амстердамских каналов и других прелестей европейской цивилизации. Ведет себя естественно и достойно. Но уже через неделю его тянет домой. И вот уже в тайге у костра он рассказывает другу о стоящей посреди огромного красивого и чистого города Эйфелевой "вышке".

Эту портретную галерею можно продолжать бесконечно. Портрет, как и проблемное расследование, -- самое доступное для журналистов местных студий. Но в недавние еще времена даже лучшие фильмы и программы-портреты чаще всего "проскакивали" мимо внимания аудитории. У жанра была испорченная репутация -- он связывался с официозом, с бесконечной "раскруткой" героев труда, сталеваров и комбайнеров. Потом наступила пауза, а сейчас без социального заказа портрет снова воспринимается свежо и легко. Впрочем, не без участия авторов с их "приманками", рассчитанными не только и не столько на раскрытие героя, сколько на разрушение зрительского стереотипа.

Такие программы сегодня не увидишь на центральных телеканалах. Само слово "публицистика" изгоняется из анонсов: считается, что она -- вчерашний день ТВ. Публицистика, авторский стиль и авторский взгляд не вписываются в усредненное, обезличенное телевидение, где ярче всех "светятся" звезды, надевшие самые пестрые костюмы. Не один и не два раза в Сочи задавали вопрос: "Почему вы не предлагаете свои программы центральным каналам?" "Предлагаем, -- всякий раз отвечали регионалы. -- И нам никто не отказывает. Просто говорят: "Платите и покупайте эфир". У маленьких местных студий таких денег просто нет".

Мне приходилось уже писать о ненормальности самого термина "центральное телевидение". Уйдя из названия самой крупной в стране вещающей организации, он остался как понятие, характеризующее соотношение столичного ТВ и всей остальной России. Психология "центральности", сохранившаяся со времен идеологического отдела ЦК КПСС, ущербна. Смешно представить, скажем, центральное телевидение США: телевещание там предельно децентрализовано, и каждый крупный город имеет выход на общенациональную аудиторию.

Другое дело: чем меньше страна, тем больший объем вещания сосредоточен в столицах. Но нам ли с нашими автономиями, с городами-миллионерами, с гигантскими расстояниями, с европейским Западом и азиатским Востоком стремиться к концентрации телевидения в одной географической точке? И не в наших ли общенациональных интересах обеспечить всем максимальный доступ в эфир?

Что касается дежурных аргументов о низком качестве регионального ТВ, то в Сочи они опровергнуты начисто. Известен тезис Всеволода Вильчека, находящего огромным и непреодолимым разрыв в качестве центральных и региональных передач: "Недавно мне дали задание найти двадцать провинциальных программ, которые могло бы купить ОРТ. Но я не смог. Весь творческий потенциал из провинции высосала Москва"¹.

Разумеется, если под "творческим потенциалом" подразумевать звезд, перебравшихся в Москву из Санкт-Петербурга, Самары, Новосибирска, Ростова-на-Дону, Элисты, то тут Вильчек прав. В Сочи был очевиден кризис ведущих, которые в подавляющем большинстве работают под московских прототипов, будь то Киселев, Познер или Угольников. Равно как и кризис развлекательных и информационных жанров -- отборочная комиссия с трудом собирала программу в этих номинациях, в соревнованиях ток-шоу и клипов. В регионах пытаются делать то, чем сильна Москва, но копии выходят бледнее оригинала. Хотя и здесь случаются исключения. На телефоруме отмечены и награждены Александр Резонтов из Нижнего Новгорода ("Новости с Александром Резонтовым"), Наталья Абола из Риги ("Шок-шоу"), Дмитрий Нагиев и Сергей Рост из Санкт-Петербурга ("Осторожно, модерн!" и "Однажды вечером"). Впрочем, ни один из этих городов провинциальным не назовешь. Что еще раз подтверждает: информационное и развлекательное ТВ по силам большим студиям крупных мегаполисов. По крайней мере, в ближайшие годы.

Зато авторские программы, требующие не столько крупных капиталовложений, сколько пристальной неторопливой работы, концентрации на одной частной теме или на характере одного человека, журналистам провинциальных студий удаются. Именно поэтому среди представленных на телефорум программ (как член отборочной комиссии я посмотрел более сотни) много портретов, локальных исследований, концентрирующих внимание на одной частной проблеме.

В Сочи не попали многочисленные антиспидовские, антинаркотические, антиалкогольные, экологические программы -- при очевидной актуальности проблем они не "дотягивали" по исполнению. Да и места в сочинском экспрессе ограничены -- будь моя воля, добавил бы десяток названий в авторско-публицистическую номинацию. Пока же из этого ряда на телефорум пробилась программа "Ловушка" из Барнаула. Вполне традиционное по форме журналистское расследование посвящено вещам чудовищным и к тому же малоизвестным. В Горном Алтае есть район, над которым у стартующих с Байконура космических ракет отделяется вторая ступень. Результат: загадочные заболевания, седеющие в пятнадцать лет подростки, цепь странных неожиданных смертей и еще проблема так называемых "желтых детей". В местном роддоме рождаются дети с пожелтевшей кожей, причем по инструкциям райздравотдела их отказываются диагностировать.

Очевидно, что все это связано с ракетно-космической деятельностью. Космическая программа государства на небольшом пятачке российской территории вступает в противоречие с жизненными интересами людей. Но очевидно и другое. Космическая программа касается не только живущих в алтайском селе Анисимово или неподалеку от него. И информация о цене побед в космосе, собранная маленькой провинциальной телекомпанией, должна быть общедоступной. Равно как и многие другие исследования и расследования провинциальных тележурналистов.

Необходим механизм экстренного выхода в национальный эфир из любой точки страны. Для начала, возможно, выделение гарантированного еженедельного временного отрезка в программе государственного ТВ. Пусть это будет 20-30 минут в неделю. Причем решать, чем заполнять их, должны не московские вещатели, а само сообщество региональных телепроизводителей.

Противостояние столицы и провинции чуть ли не каждый день рождает новые проблемы. На войне, как на войне. Каждая сторона заинтересована в завоевании территории противника. Именно поэтому регионалы используют свои козыри и "перекрывают" наиболее ненавистные столичные программы. Именно поэтому московские каналы с такой активностью расширяют зоны влияния и экспансию в регионы, создают общероссийские сети, уверенно чувствуют себя на рынке телепродукции, продавая даже по грошовым ценам свои программы, лишь бы застолбить место, огородить "свою территорию".

Война идет, и она будет продолжаться. Скорее всего, успех будет сопутствовать то одной, то другой стороне. Результатом должно стать сложившееся оптимальное сочетание интересов обеих сторон и третьей, самой главной, -- зрителя.

Но это наверняка случится нескоро. В ближайшее время технологическая революция должна здорово перемешать карты на телевизионном рынке. Цифровое ТВ, система платы за выборочный просмотр тех или иных каналов и конкретных программ, многочисленные формы интерактивного ТВ -- очевидно, что при таком раскладе понятия "столица" и "провинция" применительно к телевидению изменятся кардинально.

Хотя, с другой стороны, вряд ли исчезнет интерес к традиционным жанрам телевидения. Информация будет всегда, пусть и в непредсказуемых компьютерно-интерактивных формах. И развлекать телевидение будет всегда. И пытаться объяснять человеку что-то важное, касающееся его жизни, его взаимоотношений с другими людьми и с миром...

Московско-региональные телеспоры, видимо, войдут в новую фазу. Но ключи к эфиру -- общенациональному, общедоступному -- будут получать все новые и новые хозяева. Провинция обрела силу, голос и вполне в состоянии сделать так, чтобы ее услышали и увидели все. Придется ли ей перекрикивать столицу или все обойдется спокойным цивилизованным разговором -- это уже зависит от телевизионного сообщества, которое пока еще идет по тропе войны.

¹ См.: "Огонек", 1997, N. 44.