Народ не против Говарда Стерна. «Части тела», режиссер Бетти Томас

Карловы Вары-97

"Части тела" (Private Parts)

По одноименному роману Говарда Стерна
Авторы сценария Лен Блум, Майкл Калеснико
Режиссер Бетти Томас
Оператор Уолт Ллойд
Художник Чарлз Рохн
В ролях: Говард Стерн, Мэри Маккормак, Робин Куиверс, Фред Норрис
Rysher Entertainment, Nothern Lights Entertainment, Paramount Pictures
США
1997

Фестиваль в Карловых Варах, обреченный из года в год решать ту же задачу, что и Московский, -- отыскивать картины, нигде еще не засвеченные и притом достойные включения в конкурс фестиваля класса "А", справляется с ней, надо признать, успешнее, чем наш отечественный кинопраздник. В Москву без зазрения совести свозят "готовое платье", пошитое по чужим модным лекалам (исключением на последнем фестивале стали лишь "Мальчики Витман" венгерского режиссера Яноша Саса и "Мать и сын" Александра Сокурова), в Карловы Вары стараются приглашать картины, пусть и не соответствующие стандартам "от кутюр", но отмеченные "лица не общим выраженьем" и какими-то проблесками оригинальности. Каждый фильм конкурса хоть чем-то интересен -- неординарной ли постановкой проблемы, экзотикой фактур, политической злободневностью, оригинальностью сюжета, нетривиальностью режиссерского языка, работой актеров или качеством изображения. Как правило, одним таким "интересным" моментом дело и ограничивается. Этого мало, чтобы признать картину абсолютной удачей, но, по крайней мере, есть на что посмотреть. Конкурсная программа Карловарского фестиваля любопытна уже тем, что представляет кинематографическое пространство "офф-" Канн, Венеция или Берлин, пространство, где нет, может быть, громких сенсаций, но теплится своеобразная художественная жизнь, способная, как все живое, со временем принести неожиданные плоды.

Из всех конкурсных картин, представленных в Карловых Варах, российским видеорынком был в первую очередь востребован американский фильм "Части тела" Бетти Томас -- кинобиография скандально-знаменитого ди-джея Говарда Стерна, сыгравшего здесь самого себя. Обилие непристойностей и матерщины, шутки за гранью хорошего вкуса и толпы полуобнаженных красоток в кадре способствовали, конечно же, обостренному интересу наших прокатчиков, а вместе с ними и зрителей к этой ленте. Однако "Части тела" -- случай не такой уж простой, поскольку сам Говард Стерн -- человек уникальный, а степень демонстрируемой им внутренней свободы родному нашему шоу-бизнесу, несмотря на всю его "раскрепощенность" и готовность говорить в прямом эфире про то и "про это", даже не снилась.

Фильм про Говарда Стерна выкроен по лекалам типичной американской кинобиографии: "кто был ничем, тот станет всем", однако сшит с нарочитой, дурашливой небрежностью. Игровые эпизоды смонтированы с документальными (или квазидокументальными) интервью, уличные интермедии, снятые в режиме реального времени, соседствуют с условными сценами снов, видений и грез. В картине три начала и как минимум три финала, с бесхитростной прямотой обозначающие (для тех, кто не понял) главную задачу повествования -- показать, что Говард Стерн не просто эфирный хулиган, но привлекательный, умный, творчески состоявшийся человек, истинный американец, сумевший воспользоваться дарованными конституцией правами и сокрушить цензуру на радио.

При этом фильм полон нескрываемой иронии как над амбициями героя, так и над "престижным" языком кинематографа, который он использует, дабы повысить свое культурное реноме. Венцом игры с кино становится последний эпизод, где Миа Фэрроу объявляет, что Говард Стерн удостоен "Оскара" за лучшую мужскую роль, и он спускается с колосников в шутовском костюме "пердун-мена" под недоуменный ропот киноакадемиков, звезд и прочих небожителей Голливуда.

Однако несмотря на тщательно имитируемую "любительскую" неумелость, фильм выстроен вполне грамотно. Первое же появление Стерна на экране (долгий сверхкрупный план, вмещающий лишь половину лица и огромный, тревожный зеленый глаз, и вслед за этим -- общий план сцены далеко внизу, куда герою в шокирующем обличье "пердун-мена" предстоит спуститься "из радиоволн, бурлящих высоко над Америкой") вводит нас в мир его физических ощущений и вызывает симпатию к персонажу именно в образе всеобщего посмешища, шута, идиота, который балансирует на тонкой проволоке хорошего вкуса и здравого смысла, рискуя каждую минуту сорваться и сломать себе шею. Как всякий истинный шут, он ни в чем не уверен: не уверен, что будет понят, что в следующую секунду не получит пинком под зад, не будет осыпан градом насмешек и издевательств...

"Всю жизнь я стремился только к тому, чтобы быть смешным. И всю жизнь выглядел идиотом", -- признается Говард Стерн. Затюканный мальчик, которому еврейская мама до четырнадцати лет ставила в попку градусник, долговязый подросток, дико стеснявшийся своего "маленького члена", неудовлетворенный юноша, с которым отказалась иметь дело даже слепая девушка, неудачник ди-джей, изгоняемый со всех радиостанций... Лопуху-переростку с длинными руками, длинными ногами, носом, как у Буратино, и хипповскими патлами до плеч повезло, в сущности, только однажды: сняв в университете дурацкий авангардистский фильм, он получил главный приз на студенческом фестивале и тем покорил сердце ангелоподобной Элисон (Мэри Маккормак), ставшей его женой. В остальном же начало биографии Говарда Стерна -- цепь нескончаемых фрустраций, профессиональных "обломов" и комических "пинков судьбы". Так продолжалось, пока в один прекрасный день он не открыл уникальное средство для борьбы с непониманием, пренебрежением и профессиональными неудачами -- абсолютную, стопроцентную искренность.

Едва Говард Стерн отважился быть в эфире самим собой, говорить все, что приходит в голову и в первую очередь то, чего "говорить не следует", его рейтинг пошел резко вверх и слушателям, как сочувствующим, так и негодующим, стало интересно, что же он скажет в следующую минуту.

Он принимается делать совершенно невозможные вещи: рассказывать в прямом эфире о величине своего злополучного члена и о том, когда в последний раз он трахался с Элисон... Станцевав чечетку перед микрофоном, поставленным на пол, он сообщает радиослушателям сенсационную новость о беременности своей жены и разыгрывает в эфире комическую перепалку с Господом Богом, когда у нее случается выкидыш. В тесном партнерстве с двумя другими участниками буффонной радиотруппы -- "очаровательной, пышногрудой" негритянкой Робин (Робин Куиверс) и "невозмутимым, как обои" Фредом (Фред Норрис) -- Говард Стерн разыгрывает перед Америкой свой начисто отвязанный "театр у микрофона".

Микрофон для него становится магическим средством самореализации и достижения любви: "Я хочу, чтобы меня любили. Не какой-то миф, а настоящего, живого Говарда..." Посему он избегает лицедейства, перевоплощения и разговоров на отвлеченные темы. Все его шутки, трюки и выходки не что иное, как виртуозный способ превращения собственной жизни -- душевной и телесной -- в колебания эфира, с тем чтобы донести ее до слушателей и вызвать у них ответный всплеск витальной энергии. Не случайно кульминацией фильма становится эпизод, где Стерн устраивает одной из своих слушательниц оргазм "по радио": он просит девушку сесть верхом на мощную колонку и удовлетворяет ее долгим воплем в микрофон. Раскрепощающее воздействие звуковых колебаний здесь уже переходит с, так сказать, вербально-психологического на непосредственно физиологический уровень. Перед нами, как это ни смешно, простая до гениальности иллюстрация эйзенштейновской теории пафосных композиций: техника передачи экстаза у Эйзенштейна, как известно, тоже описывалась как внезапный переход с одного уровня воздействия на другой.

Слушатели реагируют, конечно, по-разному, но и поклонники, и яростные противники готовы слушать Стерна часами. Не раздумывая, он вытаскивает на свет Божий внутренние конфликты, проблемы и комплексы, обременяющие среднего американца, и благодарная публика в массе своей с восторгом отдается живительному потоку стерновской откровенности, освобождающей от ненужных табу и запретов. Визуальной метафорой этого отношения становится в фильме добровольное и радостное самообнажение всевозможных красоток. Ближе к финалу, в сцене грандиозного рок-концерта, устроенного в честь Стерна, мы видим уже толпы юных дев с надписью "Howard" на голой груди -- они беснуются и визжат на плечах своих кавалеров. Они любят его, несмотря на то, что он попирает все нормы приличия и для него нет "ничего святого"...

Говард Стерн говорит непристойности, несет чепуху, он оскорбляет чувства верующих, патриотов и представителей национальных меньшинств, он ругает начальство и устраивает потасовки в прямом эфире... Иной раз его заносит так, что в порыве красноречия он способен объявить беременную Элисон умершей или позвонить в эфире жене ненавистного босса и посоветовать чаще заниматься семейным сексом. Но самое парадоксальное, все это ему сходит с рук (в худшем случае жена устроит дома головомойку или задетый китаец-официант в ресторане сделает замечание). В отличие от формановского Лэрри Флинта, который отстаивает право на свободу слова в затяжной и мучительной тяжбе "с народом", Говард Стерн с народом в ладу.

И это, в общем, неудивительно. Несмотря на дерзкие выпады против общепринятой морали, Стерн простодушен и непосредствен, как дитя. Все этические конфликты в фильме сводятся к тому, что один раз он чуть было не соблазнился прелестями некоей "кинозвезды второй величины", однако устоял и остался верен своей замечательной женушке, а в другой раз он не уволился с радио NBC после несправедливого изгнания оттуда Робин, но сделал все, чтобы вернуть на работу свою верную соратницу. И ничего больше. Никакого чувства вины, демонической горечи, терзаний нечистой совести, никаких "скелетов в шкафу". Полнейшая внутренняя гармония.

Тот же Лэрри Флинт в фильме Формана выигрывает гражданский процесс, но по счетам Судьбы платит огромную, трагически непомерную цену. В финале, когда одинокий, прикованный к инвалидному креслу, он смотрит на видео фильм, запечатлевший образ его покойной жены, -- этот борец за свободу обладает ею не больше, чем узник, приговоренный к пожизненному одиночному заключению. Для Формана с его социалистически травмированным сознанием свобода -- абстрактная ценность, за которую нужно биться до последней капли крови, но воспользоваться которой, увы, не дано. Говард Стерн понимает свободу конкретно и утилитарно. Он делает что хочет и живет так, как хочет. Только и всего. И при этом не превращается в развратника, циника или злодея. Совсем нет: чудный человек, моногамный семьянин, верный друг, счастливый отец... Он, конечно, не застрахован от неприятностей, но "самое главное в жизни" у него есть.