Благополучная Веркола

Веркола -- деревня живая, абсолютно живая! Здесь заканчивают школы, идут в доярки, выходят замуж, рожают. Ну, кто-то уезжает, как и везде, но молодежи много. Клуб всегда полон. И такие здесь вечера бывают, и такие танцы, и такие постановки! Инсценируют рассказы Федора Абрамова, который родом из этой деревни. В Верколе даже есть его литературный музей, где работают настоящие подвижники -- и местные, и те, кто оставил город и переехал сюда. И еще здесь есть фольклорный хор: они собирают и сохраняют песни, сказания, былины, которые пели и сто, и двести лет назад. Такого я не встречала даже в Сибири. И хотя я много поездила по нашей стране от Дальнего Востока до Архангельской области и достаточно хорошо знаю нашу российскую глубинку, это место действительно какое-то особое. Здесь некий духовный треугольник образовался: в Верколе родился Федор Абрамов, в соседней Суре -- Иоанн Кронштадтский, а совсем рядом -- знаменитая сказительница начала века Мария Кривополенова. Кажется, что в самой этой земле, в воздухе, в людях сохраняется что-то из глубины веков идущее. И то, что называется русским Севером.

Когда я в первый раз увидела Верколу и этих людей, у которых совершенно детское отношение к миру, к жизни, друг к другу -- то, что мы уже утеряли, -- я поняла, что не полюбить эту землю невозможно. Может быть, потому что здесь нет суеты, у веркольцев совершенно иное, чем у нас, горожан, отношение к любви, к свободе, к смерти.

Когда они смотрели про свой фольклорный ансамбль какой-то маленький документальный видеофильм и узнавали себя на экране, то хохотали, как дети! А потом стали показывать другой фильм -- о том, как хоронили руководительницу их фольклорного хора, которая была всеобщей любимицей, что называется, душой деревни и умерла молодой. И вот только что они хохотали, а тут уже рыдали, тоже как дети. Весь этот зал, все от мала до велика.

Здесь потрясает ощущение какой-то действительно соборности, на чем наша страна веками держалась и благодаря чему мы выстояли в самые страшные времена. И это то, что мы сейчас теряем и теряем. А здесь кто-то выходит замуж -- событие для всей деревни. Умирает -- хоронят все. И я знаю, что когда они посмотрят нашу картину, то скажут все,что думают: "А вот тут ты, Алексеевна, маху дала. А вот тут-то так нельзя..." Мы же разучились говорить по сути. Много слов, да все вокруг. А они действительно, как дети, говорят по сути.

Мне кажется, что "В той стране" достаточно светлый фильм. Я думаю, что если бы деревенские люди, которые у нас снимались (тот же Клопов или кто-то другой), услышали, что живут они страшно, то сильно бы удивились. Конечно, им тяжело жить в смысле финансовом, как и всем в стране. Но сказать, что они плохо живут, я не могу. Вот в фильме "Ой, вы, гуси" люди действительно на грани выживания -- там уже нищета полная, там "дно". И про ту картину правомерно сказать, что там жестокая правда жизни. Фильм "В той стране" снят как бы в противовес первой картине. Время менялось, и мне хотелось показать обычную, повседневную жизнь, без крайностей выживания. Тем более что Веркола достаточно благополучная деревня. Ничего ужасного я здесь не вижу. Ну, пьют -- так пьют везде. Ну, жениха нет, потому что не хочется за алкоголика выходить, -- так по всей стране сколько их, "заочниц", начиная с "Калины красной", пишущих в зоны. Не знаю, мне не кажется, что это страшная жизнь. Наоборот, я надеюсь, что фильмом "В той стране" я немножко себя оправдаю, и у меня больше не будет такого тяжкого чувства из-за того, что я сняла "Ой, вы, гуси". Потому что сегодня нельзя и не нужно показывать людям такую картину. Может быть, она была нужна тогда, когда я ее снимала, может быть, будет нужна через какое-то время. Но сегодня она нарушает ощущение той самой правды жизни, о которой я говорю. Сложные у меня отношения с "Ой, вы, гуси". Я от картины не отказываюсь, но не хотела бы, чтобы ее показывали по телевидению или в кинотеатре. Но все, конечно, непросто и неоднозначно. Когда мы снимали "В той стране", в Верколе умирал местный пьяница Коля Клюв -- такой совсем пропащий, он даже воровал. Он отморозил ноги -- то ли в лесу, то ли на улице, когда жена брата не пустила его ночевать. У него началась гангрена, и он умирал. Вся деревня это знала. Кто-то носил ему воду, кто-то хлеб, потому что он ходить уже не мог. И как я поняла, все готовились к тому, что он вот-вот умрет. Когда он умер, вся деревня его хоронила, поминки всем миром устроили. Но в этом для меня было нечто страшное. Мы и похороним всем миром, но всем миром и не спасем. Пусть он алкаш был, но ведь его можно было отправить в больницу лечиться. Правда, мне говорили, что ему предлагали сделать операцию -- отрезать ноги, а он отказался: мол, как он будет дальше жить, если на ногах-то еле-еле выживал, тем более когда станет лежачий -- кому будет нужен? И он сам предпочел умереть, а не ехать в больницу. Это был его выбор. И все равно здесь все неоднозначно. Здесь нельзя идеализировать. Тот же Федор Александрович Абрамов видел свой народ таким, какой он есть, -- и прекрасным, и жестоким. Ну, да что говорить, достаточно вспомнить нашу историю. Все эти революции, когда народ, который складывал былины, песни, сказки, он же и жег помещичьи усадьбы, а в гражданскую войну брат брата убивал. Все это в нас перемешано. Но я имею в виду не только наших предков, а и себя, свою собственную душу. Все это безумно сложный вопрос: что же это такое мы, русские, что мы за народ такой? Многие великие люди ощущали, что внутри России, внутри каждого из нас идет постоянная борьба между силами добра и зла: вот Бог и вот другая сила. А сама Россия как бы арена этой борьбы, которая проходит через все наши души, через всю нашу историю.

Конечно, в городе все это обостряется. В деревне все более скрыто. Там нет этой борьбы за власть, нет этой суеты. Деревня, слава Богу, на мой взгляд, от всего этого далека.

На другом берегу Пинеги есть монастырь. И это такой мощный образ: на одном берегу -- монастырь, на другом -- деревня, а между ними река. В фильме есть кадр, когда между деревней и церковью -- белая пустыня и только заячьи следы на снегу между ними.

Некоторые зрители упрекают меня в том, что я не показала, как народ кается и как через церковь идет спасение. Но не могла я этого сделать, потому что это была бы неправда. Мне кажется, что в жизни деревни церковь сегодня такой огромной роли, как, допустим, для тех же москвичей, не играет. В церковь ходят на крестины и по большим праздникам. И это такой сложный, больной вопрос, который я даже не пытаюсь не только решать, но и ставить.

Впервые Дмитрия Клопова, который играл в фильме Николая Скуридина, я увидела в церкви... Вернее, сначала я читала о нем в дневниках у Абрамова, и уже тогда у меня возник к нему интерес, а когда я его увидела, то поняла, что должна на него написать сценарий. Но я была совершенно не уверена, что он согласится сниматься. И действительно, прежде чем участвовать в пробах, он прочитал сценарий, одобрил его, сказал, что здесь написана правда и Федор Александрович его благословил бы. И дал согласие. Иначе он бы отказался. Ему ни деньги, ни слава не нужны.

Вообще для меня главное лицо в фильме -- Николай Скуридин. Деревня эта и вся наша земля держатся на таких людях. Вот на таких незаметных, как Скуридин и как сам Дмитрий Клопов, все у нас и стоит.

Близкие мне люди знают, как мучительно давалась мне эта картина. Я человек не головной, но у меня было очень сильное ощущение, что я должна это делать. Ведь я могла быть той же Любкой из "Ой, вы, гуси", потому что я сама оттуда, из этой жизни. Или могла бы быть той же Шурой, женой алкаша Зайки. После школы я могла выйти замуж, у меня была бы куча детей и такая же жизнь, как показано на экране. Но коль уж мне повезло и я стала режиссером -- мне иногда кажется, что это помимо меня получилось, -- то я должна сказать об этих людях. Именно должна. И когда я ощущаю -- даже на уровне не интеллекта, а чего-то такого, что не знаю, как и назвать, -- ощущаю, что это такое должна, то мне становится страшно. Мне действительно по-настоящему страшно.

Когда мы сняли первый зимний материал, который потом переснимали, это был полный провал. И это счастье, что материал посмотрел Голутва, который верил в картину и доставал деньги в то время, когда все было так тяжело. Я не могла его подвести как продюсера. И потом меня этот материал не отпускал. Я не могла от него отказаться. Хотя хотела, у меня даже возник протест к небесам: почему я, слабая женщина, должна это делать? Я не хочу, не могу, я хочу нормальной, человеческой жизни, я хочу еще успеть выйти замуж, может быть, еще успеть родить и иметь семью, и пусть это делает кто-то другой, более сильный, более здоровый. Пожалуй, это было самое тяжелое -- себя перебороть. Я понимала, что фильм может не получиться, что после такого провала мне бы уже никто не дал снимать, да я и сама не смогла бы, но ради этого материала я была готова на все, ради него я готова была рискнуть своей судьбой в кино.

Нам пришлось многое переснимать. Нина Усатова и Иван Бортник никак не стыковались с непрофессиональными актерами, хотя играли замечательно. Но тогда это был бы другой фильм. Из снятого с ними материала я даже смонтировала законченные полторы части. Но они в фильм не вошли. Никаких конфликтов у нас не было. Мы расстались по взаимному согласию. Правда, Нина Усатова, которая у нас играла две роли -- жену Скуридина и Афанасьевну, сама отказалась сниматься во многом из-за того, что Андрей, играющий роль бывшего зэка Константина, приходил на съемки пьяный. Он попал к нам на картину, когда мы уже отсняли первую зимнюю натуру. И для меня тогда уже было ясно, что главным должно стать ощущение подлинности. Не игра в кино, не актерство, а подлинность судеб, самого проживания. Мы делали много проб на роль этого Константина. И все, что мы ни делали, была игра. У меня брат сидел несколько раз, я ездила в эти лагеря и знаю, что это такое, по словам, по жестам, по всему. Это уже как печать на человеке. Я узнаю на эскалаторе в метро, что он оттуда. А когда мне актеры начинали наигрывать все эти зэковские страсти, я впадала в отчаяние. Нам уезжать на съемки, а Константина нет. И вдруг поздно вечером мне звонит незнакомая женщина и говорит, что ей очень нравится фильм "Ой, вы, гуси" и она просит посмотреть фотографию своего мужа -- не подойдет ли он мне в новую картину. В двенадцать часов ночи мы с ней встречаемся в метро. Я смотрю на фотографию и сразу понимаю, что не годится. У него лицо не из этого фильма. А она мне: "Ну, если муж не подходит, может быть, его друг подойдет?" И показывает фотографию вот этого Андрея, который, как Ихтиандр, выходит из морской пучины, здоровенный, вот с такой улыбкой... Я говорю, не задумываясь: "Да, этот подойдет". И мы с моим директором берем видеокамеру и едем в Москву к этому Андрею. Вызываем его на видеопробу и начинаем снимать. Я даю ему задание, будто бы я -- заведующая фермой, где работает "его Рая", а там пропали деньги, и я его подозреваю и разговариваю с ним так, как будто это он украл. И вот в какой-то момент я понимаю, что если сейчас не остановлю его, то он может меня просто тут же уложить на пол -- так в роль вошел! И все сразу ясно: у нас есть Константин. Но я его тут же спрашиваю: "Вы пьете?" Он говорит: "Пью". -- "Хорошо пьете?" -- "Хорошо пью, потому что у меня астма, и если я не выпью, то не смогу работать. Но я вам даю слово, что из-за меня вы не потеряете ни часа времени, ни метра пленки, хотя я буду пить. Я не могу дать вам слово, что пить не буду, но в этом смысле проблем со мной не будет". И действительно, на съемки он приходил, выпив стакан или даже бутылку водки, но ни часу времени, ни метра пленки мы из-за него не потеряли. Хотя во многом из-за него потеряли актрису Нину Усатову. И, конечно, были моменты весьма напряженные, поскольку он человек достаточно неуправляемый. И особенно трудно с ним было заместителю директора, который иногда просыпался среди ночи, а над ним стоит Андрей и говорит: "Не хочешь ли выпить?" Но мы с ним как-то изначально друг другу доверились, и все у нас вышло. И потом мне очень помогла в работе с ним Зоя Буряк, сыгравшая в фильме роль Раи. Она как-то нашла с ним человеческий контакт. И Нюра эта маленькая, и эта бабка Макуня -- все они как-то сразу его приняли, и им с ним было хорошо, и ему с ними тоже, и здесь проблем не было.

Проблемы у нас были с Александром Стахеевым (Зайкой), который тоже пил, хотя у него пятеро детей. Здесь тоже интересная история. Мы уже снимали Бортника в роли Зайки. Хотя изначально хотели Александра Стахеева на эту роль, которую в результате он и сыграл. Но он каждый день ходил такой пьяный, что просто забывал слова, и я боялась, что он не сможет работать. А однажды, когда у нас возникла проблема с Бортником, который тоже стал отказываться сниматься в картине, я увидела Стахеева, который пробегал мимо. И я загадала, что если сейчас он трезвый -- он будет в картине. А он оказался трезвым. И когда мы вечером сделали пробы, я спросила, может ли он неделю не пить, пока мы будем снимать. Он ответил: "Могу. Неделю могу. Только скорее снимайте". Правда, зимой у нас с ним была проблема. Мы снимали эпизод, когда жена Зайки Шура (Галина Волкова) только что родила и лежит счастливая рядом с ребеночком, а Зайка пьяный к ней подходит узнать, кто родился -- сын или дочь. А перед этим Александр пил, пил, пил и, как говорит, упал лицом в дрова... Нос расплющенный, "африканский", глаза "китайские", щека разбита... Снимать его в лицо было невозможно. И мы вынуждены были снять его так, что в кадре чуть-чуть видна одна припухшая щека. Но я до сих пор поражаюсь Гале Волковой, которая, глядя в глаза этого Квазимодо -- а без ужаса на него смотреть было невозможно, -- улыбалась ему с такой нежностью, с такой любовью. Такое может только настоящая актриса.

Вообще у нас была замечательная группа. Все работали, как часы, невзирая ни на что. Мы никогда не слышали ни одного слова жалобы, никто ни разу не сказал, что он замерз, что голоден -- давайте остановим съемку... Сами таскали всю аппаратуру. Приходилось снимать в ледяной воде, и никто не говорил, что за это нужно доплачивать или что-то там еще... При том, что у ассистента оператора оклад был триста пятьдесят тысяч. А еще кричат, что наше кино погибло. Хотя я думаю, что с такими замечательными людьми редко кому доводится работать. Немного таких съемочных групп, где люди так любят свою работу. Любят, и слава Богу.