Ход ассоциаций по ходу счастливой нелюбви. «Все говорят, что я тебя люблю», режиссер Вуди Аллен

"Все говорят, что я тебя люблю" (Everyone Says I Love You)

Автор сценария и режиссер Вуди Аллен
Оператор Карло Ди Пальма
Композитор Дик Хаймен
В ролях: Вуди Аллен, Голди Хоун, Джулия Робертс, Тим Рот, Натали Портман и другие
Miramax
США
1996

Уже двадцать шесть раз Вуди Аллену говорили, что он повторяется. Может быть, в двадцать седьмой раз попытаться хотя бы предположить, что он, в общем, тоже не глухой?

"Все говорят, что я тебя люблю" начинается с женского голоса. Рассказчик обычно не претендует ни на какую реальность, кроме реальности собственной. После неоднократных злоупотреблений стало правилом: если нужен рассказчик, значит, за ним скрывается глупость или невежество. Голос, между тем, принадлежит девице. Что ж, понятно -- мальчик у Вуди Аллена уже был ("Эпоха радио"). Кроме того, в юном возрасте лишь пересказывают события, не искажая их собственным опытом, да еще из духа противоречия отгораживаются от них иронией. В подаче себя тогда есть ограничения. С собой можно разобраться. Холден Колфилд так разобрался, что до сих пор терроризирует подсознание американцев: в недавней "Теории конспирации" "Над пропастью во ржи" было ключом к поиску зомби-убийцы. Интересно лишь, принадлежит ли рассказчице также зрение? Вроде не принадлежит. Она не могла видеть тех двух влюбленных, что прогуливаются по улицам и поют, хотя легко могла об этом узнать. Влюбленная -- ее сестра, спутник -- жених сестры. Только какого дьявола они запели? Может, рассказчица все же "видит", только не глазами, а "воображением"? Фантазирует то есть? Хотя уже после "Пуль над Бродвеем" можно было догадаться, что Вуди Аллен знаком с "Пением под дождем". Здесь, правда, не под дождем, а между струй фонтана -- ах, как любили фонтаны в старых мюзиклах... пока не выкупали Аниту Экберг в сладком римском Треви. Любили там и хоровое пение -- вот и три мамаши с младенцами подпевают, вот и старуха с медсестрой -- политическая корректность, каждой твари по паре. Из мамаш одна -- белая, другая -- черная, третья -- китаянка. Еще в начале 50-х легендарную Лину Хорн в мюзикле "Плавучий театр" заменили на Аву Гарднер, которая совсем не умела петь и снималась под голос Лины, который, правда, в окончательном варианте тоже заменили. А все потому, что романы "между представителями разных рас" в мюзиклах не поощрялись, а Хорн была хоть и голосистой, но квартеронкой. Да уж, "Все говорят, что я тебя люблю" не подденешь началом 50-х. Когда дело дойдет до больницы, три певицы-роженицы тоже будут разных цветов.

Прогулка проходит стандартно -- несколько видов Нью-Йорка открыточного плана. Перечисляется уже виденное. Дальше в таком же духе будут перечислены остальные "столицы мира". Венеция -- каналы, гондольер, Тинторетто и Бертолуччи (поскольку тоже итальянец). Париж -- мансарда, кафе, Эйфелева башня, рождественские каникулы всей семьей по принципу "американцы в Париже". Да уж, негусто с фантазиями у девушки (рассказчицы): виденное тысячу раз она просто "фотографирует". Даже во "внутреннем зрении" у нее не то что Мане -- Моне, но и Мунк не мерещится. Такое максимально техническое зрение, "аппаратное", в лучшем случае опять доведенное до стандарта "легкой иронии". Когда отчим, к примеру, поет и играет на рояле в день рождения мамы, а мама сентиментально у этого самого рояля позирует (кстати, тоже -- "Сыграй еще раз, Сэм" Герберта Росса по сценарию Аллена), взглядом рассказчица "продает" и мамину позу, и сантименты отчима, иронически переводя глаза туда-сюда, не веря никому из них. Иронизирует, одним словом. Но, конечно, в пределах техники. Это ирония уже очень добротного госстандарта... Да и "придуманное" всю дорогу в дальнейшем перечисляется. К чему бы? Как будто девушке не надо ни припоминать "столицы", ни уточнять, ни вообще напрягать воображение -- как будто она не просто иронизирует, но иронизирует над чужим рассказом, заученным наизусть. Чей это все же рассказ? Что-то тут непрозрачно.

Перечислены члены семьи -- большая семья, многодетная. Бывает, но в то же время вполне соответствует первоисточнику всех нынешних американских "мыльных опер" -- циклу фильмов 30 -- 40-х годов о семье Харди ("Любовь находит Энди Харди", "Любовь смеется над Энди Харди" и т.д.). Кстати, Энди Харди точно так же легко и постоянно влюблялся во всех подряд, как это делает и рассказчица. Правда, в данной семье все дети от разных родительских сочетаний, а родители самой рассказчицы разведены навеки. И они еще дружат. Тут уже что угодно, но в старом кино такое не поощрялось. Разводы были, но лишь как повод для окончательного воссоединения. Смена партнеров по штампу в паспорте была категорически запрещена. Это уже дела более поздние, более литературные -- времен Апдайков и Оутс. Зато дедуля в маразме -- наш человек. Встречался еще в "Табачной дороге" у Форда.

Перечислены свойства членов семьи вплоть до мельчайших подробностей. Но опять же все они "уже были", хотя, как правило, мелочи запоминаются от неожиданности, "с чистого листа". У папы много романов, но ни одной нормальной женщины (реплика на "Не говоря уж обо всех этих женщинах" Бергмана, обожаемого Алленом). Папа охмурил очередную, заранее узнав все, что она любит ("Тетка Чарлея" с классическим "Она любит выпить" или "Как важно быть серьезным" Уайльда, только добавлена автопародия: момент "узнавания" отнесен в кабинет психоаналитика -- вспомним "Другую женщину"). Мама занята всевозможной благотворительностью, и это до добра не доведет ("Будю, спасенный из воды"). И так далее.

Перечислены все события в доме за отчетный период. Он очень короток -- с лета до зимы. Что ж, время девушек течет медленно, и они за отсутствием опыта не различают событий и их отсутствия. Поэтому в фильме всего очень много, и все -- событие. Прогулка в Венеции, смерть дедушки и слова: "В нем столько звериной страсти". -- "Вот и место ему -- в зоопарке". -- "Но он же такой ребенок". -- "Ничего, там же есть площадка молодняка". Но если бы перечислялись все события без исключения, это было бы совершенно безрадостно. Конечно, главенство времени, которое есть у девушек, не давало бы ничему кончиться, то есть кончиться трагически. Но время было бы занудное-занудное, когда трагедия уже в самом отсутствии конца. Конечно, в девическом рассуждении все на свете было бы связано не случайно -- как связана мамина благотворительность, добравшаяся до тюрьмы, с выходом невинной тюремной пташки (Тим Рот) из-за решетки прямо в ее квартиру, где у пташки немедленно закрутился роман с одной из маминых дочерей, которая в связи с этим тут же бросила своего жениха. Но тогда девушка не разглядела бы то, что ей дано разглядеть: что упомянутая дочь не любит "пташку", что "очередная" не любит отца, что вообще никто никого не любит и никакой связи нет, а вся кажущаяся связь -- коллекция штампов из театра прошлых веков.

Значит, все-таки перечисляются не все события и к тому же особым образом. Во-первых, одни только штампы перечисляются демонстративно, увенчиваясь Рождеством в клубе братьев Маркс с усами Граучо на всех участниках и портретами Харпо и Чико на елке вместо игрушек. Далее, когда отчим "гонит дочь из семьи" за "разрыв помолвки", другие дети "играют в хоккей" с прислугой, швабрами и метелками гоняя тряпку "на заднем плане". Этот плотный-стройный "парад-алле" сам по себе головокружителен. Но чтобы "глупость" "невежественного" перечисления видимых "связей" не обернулась в итоге занудной "бессвязностью" скептического "опыта", перечисление должно быть как-то заведомо "радостно". Как же это? Вот, например, умер дедушка. Время цинично, поэтому девушка иронизирует. Девушке хорошо. Но кому-то хватает опыта показать ей, что дедушка встал из гроба ("Антракт" Рене Клера), то есть объяснить ей, как она может иронизировать. Этому "кому-то" тоже становится хорошо, потому что он видит, что она не против его объяснений, и мертвый дедушка пустился танцевать. И, значит, он, этот опытный "кто-то", вправе теперь взахлеб объяснять ей радость, перечислять ей радости, то есть моменты "пуститься впляс" и "душа поет", исторически сконцентрированные в старых мюзиклах.

Только с позволения девушки началось перечисление песен. Кто-то будет иронизировать над кошачьим мяуканьем Джулии Робертс? Хотите послушать вокал феерически безголосого Джеймса Стюарта или Кэри Гранта в "Сьюзи"? А ведь было, было. И пение сестры в спальне перед зеркалом тоже было -- это просто цитата из начинающей Джуди Гарленд ("Зеленые юнцы"). Правда, былых кинозвезд специально учили петь, а чаще вообще рекрутировали с Бродвея. А "Все говорят, что я тебя люблю" предполагает, что петь могут действительно все без исключения. Если вы не так лояльны к своей возлюбленной, чтобы простить ей отсутствие слуха, то сегодняшняя техника, пожалуй, уже готова путем какой-нибудь хирургической операции на связках одарить ее голосом Каллас или Доминго. И каждый может, смеясь, мурлыкать "Скажите, девушки, подружке вашей" незабвенного Тито Гобби.

Перечисление танцев. Мало того что танцы у ювелира, в больнице или танцы привидений соответствуют по абсурду танцам в тюрьме и муниципальных банях ("Золотоискательницы 1933 года") или танцу скелетов ("Правила игры"). Опыту "соответствуют" даже полы под танцующими: перечислен пол в шашечку (из Басби Беркли) и в концентрический звездный орнамент (из любичевской "Веселой вдовы"). Наконец, кульминация: мама (Голди Хоун) действительно летает, танцуя с папой (Вуди Аллен), и делает ласточку на кончиках пальцев его поднятой руки. Какая радость -- невесомость. Всегда, со времен Катерины в "Грозе", была невозможной радостью, а сегодня практически безупречна, то есть неотличима от "весомости" даже в техническом зрении нашей пресловутой девушки. Но такую кульминацию слишком легко обесценить "просто трюкачеством", поэтому кто-то опытный всегда готов напомнить об Эстер Уильямс из "Карнавала в Техасе". Когда МГМ исчерпала все водяные изобретения чемпионки-пловчихи, здесь ее старым любимым "наплывом" (уже, кстати, воскрешенным в танце привидений) соединили со спальней Хоуарда Хилла: в начале 50-х невесомый подводный полет в совмещении с обычной спальней, так что воды не видно, был столь же технически безупречен.

Таким образом, неподкованная ирония молодой рассказчицы превращается в радость для нас с вами, поскольку пляшет от факта понимания, поскольку в каждый данный момент девушка кого-то понимает. Этот "кто-то" достаточно опытен, чтобы уметь объяснить каждое из своих слов, каждый из своих образов, и достаточно опытен, чтобы таких слов, образов было много в любых сочетаниях. Чтобы девушке было не оторваться, когда он плетет ей свои фантазии, чтобы девушка их зазубрила, словно катехизис. Значит, этот "кто-то" -- старый человек. Старый настолько, что терять уже совсем нечего, и почему бы тогда самому не поверить, что она его понимает, что они понимают друг друга? Только поверив в это, он не будет ныть о трагизме существования и деликатно прервет фантазии в тех местах, где оказалось, что никто никого не любит, что кто-то умер, а кто-то -- дурак набитый. На все это он в таком случае лишь намекнет и заткнется. Ведь есть контакт.

Но кто же это? Кому же так повезло?

Следящим за светской хроникой нетрудно догадаться. Бурный скандал в семье Миа Фэрроу после двух лет перемывания косточек привел к тому, что молоденькая Сунь И совершенно счастлива с Вуди Алленом. Легко представить, как днем он щебечет ей все, что знает, а ночью она перещебетывает все это в сладких снах. И "Все говорят, что я тебя люблю" тогда -- такой сон, иносказание двухлетнего замечательного настроения. Настроения, возникшего от одной догадки Вуди Аллена и Сунь И. Они догадались радоваться, не произнося слово "любовь". Ведь вообще алленовские фильмы -- иносказание настроений.

Но кое-что все равно вызывает жалость. Заметьте: при всей богатой культуре опыта, объясняющего фантазии, в ней большей частью задействованы американские 40-е годы. Начало 50-х. Когда уже война прошла стороной. Когда еще не пришло телевидение. Когда демографический взрыв на радостях только порождал всех этих нынешних "бэби-бумеров". Когда после кошмаров джи-менов и до кошмаров джинсовой моды время на несколько лет будто остановилось. Заметьте, как призрачна была эта остановка. Как хрупко легкое настроение. Как обманчиво взаимопонимание двух сошедшихся людей. Как ненадежно доверие старика придуманной им девушке. Можно сказать: "Опять этот Вуди Аллен делится преходящим. Что ему не прислушаться к вечности? Или хотя бы не разрешать свои проблемы молча? Вечность безмолвна".