Ум и власть, сила и мудрость...

IV (Внеочередной) съезд кинематографистов России

В этом номере мы публикуем фрагменты стенограммы IV съезда кинематографистов России -- выступления, пафос которых определял съездовскую полемику, и яркие реплики, характеризующие эмоциональную атмосферу съезда. Не желая подводить какие-либо редакционные итоги, в момент, когда работа нового председателя и секретариата СК только начинается, мы решили напечатать несколько частных откликов: мнения о съезде принявших участие в его работе сотрудников нашей редакции.

Никита Михалков

Никита Михалков. В прессе много говорили о том, почему мы выбрали этот зал. Но мне думается, что именно здесь, в сердце России, есть смысл поговорить о том, что было так любимо нашим народом и что приносило треть дохода нашему Отечеству после водки и табака. Иронию журналистов я оставляю на их совести, остальным же отвечу, что, во-первых, нет иного зала, который мог бы вместить такое количество людей, во-вторых, мне кажется символичным, что как и V съезд кинематографистов СССР, положивший начало этому гибельному движению нашего кинематографа, так и IV съезд кинематографистов России, призванный консолидировать наши силы для спасения отрасли как таковой, должен проходить именно здесь, в Кремле.

Лично для меня это событие имеет особое значение, ибо, как и тогда, двенадцать лет назад, так и сегодня мои убеждения остаются неизменными. И все, что мною было сказано на V съезде, я мог бы повторить и сегодня. Жалко одного. Не поддайся мы тогда соблазну разрушительной вседозволенности, которую мы приняли за нарождающиеся демократические возможности, не пришлось бы нам сегодня, как солдатам и генералам разбитой армии, бродить среди руин когда-то великой советской кинематографии, как нам казалось, важнейшего из искусств.

Итак, о деятельности руководства Союза между III и IV съездами. Как вы знаете, я отложил окончательное решение о согласии принять на себя ответственность и права, вытекающие из высокого звания председателя Союза. Логика моего решения проста: безответственно принимать пост на три года без объявления программы действий. Также безответственно принимать хозяйство, не зная, где что лежит, а что уже утеряно безвозвратно.

К сожалению, интерес к результатам аудита был столь болезненным и явным, а за вопросом "Как дела с аудитом?" скрывалось: "Кого будем сажать?" Это заставило меня отказаться от того, чтобы превращать наш съезд в череду разоблачений, давая возможность одним сводить счеты с другими руками нового руководства. Поверьте, это совсем не значит, что хозяйственная и финансовая деятельность Союза шла чисто и успешно. Но сегодня, когда вопрос стоит о существовании самой отрасли, я не считаю себя вправе брать на себя роль прокурора -- обвинителя своих коллег. [...] Ясно одно. Налицо правовой волюнтаризм, экономическая безграмотность, юридическая некомпетентность, которые вполне естественны, когда этими вопросами занимаются люди, чье призвание совсем иное. Приведу только один пример. Дом ветеранов кино до момента, пока им не стали заниматься профессиональные юристы, даже не был юридическим лицом. Иными словами, мог прийти любой человек, образованный юридически и со злыми намерениями, и в течение двадцати четырех часов выкинуть наших ветеранов из этого дома. И никто ничего не сделал бы! Есть полное основание квалифицировать подобное как юридическую несостоятельность.

Другой пример. Здание Киноцентра, пусть и отданное на пятьдесят лет в управление, до сих пор не числится на балансе Союза кинематографистов. И о чем вообще можно говорить, если в свое время восемнадцать миллионов догайдаровских рублей (в пересчете -- более двадцати миллионов долларов), накопленных за всю предыдущую жизнь самым богатым из творческих Союзов, были спущены после V съезда за пять недель. [...]

Самый болезненный вопрос -- о Киноцентре, решить который никто не мог в течение многих лет. [...] Хочу с удовлетворением доложить съезду, что нами вместе с председателем совета директоров МЗАО "Киноцентр" господином Ибрагимбековым, председателем Конфедерации Союзов кинематографистов, достигнута полная договоренность, причем в присутствии всех секретарей Союзов кинематографистов бывших советских республик, о том, что мы создаем СП между МЗАО "Киноцентр" и СК России, где процентное соотношение будет 50 на 50 процентов, а в доле МЗАО "Киноцентр" Союзу кинематографистов будет принадлежать еще 32 процента. Кроме того, руководство этим органом и назначение его руководителей поручается Союзу кинематографистов. Самое главное, что эта договоренность была достигнута не в ущерб всем остальным кинематографистам, потому что в наше зыбкое время, когда распадаются связи, еще и нам встать на путь раздора, расчленения, раздирания было бы просто пагубно. Поэтому я горячо поддерживаю инициативу господина Ибрагимбекова о создании Евразийской киноакадемии и о создании Евразийского кинофестиваля, который будет проходить в столицах бывших союзных республик.

К числу важных результатов, достигнутых между съездами, хочу отнести совместное с Госкино постановление о фестивальном движении, которое впервые упорядочивает это движение в целом.

Тяжелейшей задачей на сегодняшний день является удержание в полуживом состоянии Домов творчества "Болшево" и "Красная Пахра". Продавать эти объекты СК не намерен. Сегодня они практически лежат. Но у нас есть уверенность, что постепенно мы сможем их оживить и вернуть кинематографистам. Это действительно дело нашей чести. Можно продать эти здания, можно продать эту землю, можно получить сколько дадут, а не сколько мы попросим. Мы проедим эти деньги и вновь будем стоять с протянутой рукой.

Не буду вдаваться в подробности всего, что сделано за это время. В документах все отражено, и доступ к ним открыт. Скажу, что сорок человек, профессиональнейших людей, отработали за этот период двадцать тысяч человеко-часов. Вот почему, каким бы ни был результат нашего съезда по отношению к нам, я уже сейчас хочу поблагодарить их за проделанную работу.

Итак, вернемся к кино. К тому предмету, о котором, к сожалению, ни на предыдущем III съезде, ни на съезде московских кинематографистов практически не было сказано ни слова. Там говорилось о чем угодно: о недвижимости, о тоталитаризме, о независимости, о купле-продаже, нищете и непримиримости, только не о важнейшем из искусств. Почему это искусство является важнейшим? Можно как угодно относиться к личности и деяниям Владимира Ильича Ленина, но усомниться в его политическом чутье и точности формулировок едва ли кто возьмется. Важнейшим оно было названо потому, что могло формировать сознание масс. А искусством потому, что уже тогда было понятно, что не только документ, но и художественная иллюзия, миф, если хоти-те, может способствовать созданию образа того общества, того героя, которые нужны в данный момент государству и власти.

Я специально обнажаю эту проблему так почти цинично, потому что все мы знаем, как манипулировала идеология этим мощнейшим оружием. Но служить Отечеству -- это не значит служить режиму. Вот почему с такой очевидностью сегодня мы можем констатировать, что кинематограф в массе своей предал своего зрителя, бросил его на произвол судьбы, отказался от его любви! И когда это произошло? Именно тогда, когда он мог бы помочь этим самым людям пережить тяжелые времена, ощутить себя частью целого, вселить хоть какую-то надежду.

Вспомните, как возник великий итальянский неореализм, тот самый, по-нашему, малобюджетный, а попросту бедный, нищий черно-белый кинематограф, ради которого люди выстаивали длинную очередь, чтобы купить за последние лиры билет и оказаться в зрительном зале. Это был кинематограф, помогавший людям выжить в нищей, подавленной, проигравшей войну стране. Он был озонирован мечтой, вскормлен правдой и освещен любовью. Это был кинематограф, основой которого были мысли о народе, а не о себе самом. Вот почему он этому народу был нужен, и вот почему народ с удовольствием превращался в зрителя.

Дети тех, кто воспитывался на этом кинематографе, из нищей, подавленной страны создали ту самую Италию, которая при всех внутриполитических и экономических проблемах сегодня, обладая площадью в две среднерусских губернии, превратилась в страну, с которой считается весь мир.

Я уже не говорю про Америку -- великую державу, где кинематограф стал фольклором. Она через кино сумела создать свой собственный образ, сама в него поверила, стала следовать ему и заставила весь мир воспринимать ее такой, какой она себя видит. Многие ли из наших соотечественников побывали в Соединенных Штатах? Я думаю, процентов пять. Да нет, наверное, меньше. А многие ли из них знают о Соединенных Штатах Америки? Практически все. Но знают они ту самую Америку, которую им показал кинематограф. Америка заставила весь мир воспринимать себя через кино. Но мало того. Американский кинематограф действительно сумел стать важнейшим из искусств для своего американского зрителя и не только для него. На сегодняшний день только Франция сумела ограничить показ американских фильмов цифрой 60 процентов. Во всем мире этот процент выше. У нас -- 80 с лишним. А в Америке американский зритель смотрит 92 процента американских фильмов. Это какой же нужно иметь грандиозный талант -- заставить своего зрителя смотреть свой национальный кинематограф в такой массе! Это никогда не было бы сделано, если бы кинематограф не приносил прибыль. Никогда бы проект "Титаника" стоимостью в 250 миллионов долларов не отбился за два уик-энда.

За что же мы хотим получать со зрителя деньги? Что он должен вынести из кинотеатра? Что должно твориться в его душе, когда он выходит из зала на улицу, заплатив за билет, купленный с зарплаты, которая получена с опозданием в четыре месяца? Что мы хотим, чтобы узнали о нас здесь рядом или где-то там далеко? Можем ли мы рассчитывать на уважение кого-то, когда не уважаем самих себя? Кто станет героем для наших детей? Про кого будут рассказывать анекдоты, как про Василия Ивановича Чапаева или Штирлица? Без этого фольклора не может быть кинематографа. Человек не может жить без героя. У него должен быть образ, у него должен быть символ. Я не имею в виду лакировочный символ некоего супермена. Не только это важно. Но вы посмотрите -- все дети знают Сталлоне, все дети знают Шварценеггера, потому что через их героев американский кинематограф преподает этим детям понятия о чести и справедливости.

Что имеем мы? Кто вырастет из наших детей? Что они будут знать про нашу страну? За что они должны ее любить? Что может их удержать на этой земле? Что может помочь выживать в тяжелых условиях?

Мне могут возразить: "Мало ли, что ли, американских фильмов, где и насилие, и секс, и проститутки, и киллеры?" Много. И наверняка больше, чем наших, ибо само количество картин превышает то, что делаем мы, в несколько раз. Но понятия справедливости, закона, уважение к этим понятиям, к флагу, национальному гимну, к президенту, в конце концов, незыблемы. И американец, попав в беду в другой стране, будет ждать помощь от родины, надеяться на нее, даже если эта помощь не придет.

Отечественный кинематограф сегодняшнего дня безвоздушен, беспочвен и беспричинен. Он рожден не болью, не любовью, не состраданием художника. В огромной своей массе это безответственные эксперименты, как правило, за казенный счет.

Я не говорю об исключениях и не хочу называть имена. Я хочу быть правильно понятым. Я говорю об индустрии, той самой индустрии, которая, как я уже упоминал, приносила государству треть прибыли. Да, безусловно, нужен и авторский, элитарный по своей сути, кинематограф -- фестивальное и экспериментальное кино. Но оно возможно только при наличии работающей индустрии. Тарковский таким, каким мы сегодня его знаем, никогда бы не родился, если бы в СССР не было мощной индустрии кино.

Плохо сделанная, пустая картина вызывает раздражение и досаду. Но когда фильм, не несущий в себе созидательного начала и художнического сострадания, оторван от своей почвы и сделан хорошо, профессионально, грамотно и, с точки зрения ремесла, талантливо, становится больно и страшно, ибо талант, ум и возможности многих режиссеров обращены во зло и разрушение.

Единственное, что вселяет надежду, -- то, что с подъемом киноиндустрии и проката зритель сам укажет им дорогу к себе, потому что индустрия кино не может существовать за счет бюджета. Требовать для себя государственные привилегии -- это значит отнимать деньги у медицины, образования, у армии да и у тех же шахтеров. Индустрию может возродить только сам зритель, но оплатит он только то кино, в котором он себя узнает. И это вовсе не значит, что мы должны лгать, лакировать нашу действительность. Я далек от этой мысли. Но это значит, что как бы ни был жесток сюжет, основой человеческого бытия должны быть достоинство и вера. Один мудрец сказал: "Жестокая правда без любви есть ложь". Кино не имеет права выкачивать кислород из и без того тяжелого воздуха проблем, которыми дышит сегодня наша страна. Это вопрос не только нашего настоящего. Это вопрос нашего будущего. А если совсем серьезно -- это вопрос нашей национальной безопасности.

Вот почему я призываю и нашего Президента, и правительство, и тех, от кого это зависит, обратить внимание на проблемы кинематографа. Мы не просим денег, мы просим внимания. Кинематограф -- это мощнейшее оружие. Выпущенное из рук одних, оно может быть подобрано другими и начать работать против тех, кто его выронил. При той ситуации, в которой мы находимся сегодня, если она не будет изменена, через пятнадцать лет мы получим правительство и народ, ничего не знающие о своей родине. То есть рухнет уникальный культурный мост между Востоком и Западом, коим всегда была Россия.

Что мы предлагаем? Как я вам сказал, мы не просим денег. То есть мы не просим государственного бюджетного финансирования. Мы добиваемся дополнительных мер по государственному урегулированию, а они, в свою очередь, зависят от ясных политических решений и от осознанной государственной воли.

Мы предлагаем расширить перечень видов лицензируемой деятельности -- розничную торговлю видеокассетами, кинопоток по эфирному, кабельному и спутниковому телевидению (это в обоюдных интересах телевидения и кино). Одновременно мы предлагаем лицензировать производство и реализацию оборудования и материальных носителей -- видеокассет, видеодисков, используемых для воспроизведения аудиовизуальных произведений в личных целях без согласия авторов.

Осуществлять лицензирование и определять условия выдачи лицензий должен Российский государственный внебюджетный фонд развития кинематографии, который мы предлагаем создать. [...]

Лицензируя розничную торговлю видеокассетами, мы создаем условия для радикального искоренения нелегального оборота видеопродукции, повышаем доходы компаний, легально закупающих права и тиражирующих фильмы. В то же время растут доходы авторов.

Лицензируя показ по телевидению, мы избавляемся от совершенно фантасмагорического характера российского телекинопоказа, когда в течение пятницы, субботы и воскресенья на всех каналах Российской Федерации фильмами занято более 300 часов. Это, в свою очередь, повысит заинтересованность телеканалов в производстве собственной национальной телепродукции. [...]

Все это вообще бессмысленно без возрождения кинопроката, то есть реконструкции существующих и строительства новых кинотеатров. Средства на это строительство могут быть получены от обязательной маркировки оборудования и видеокассет, используемых для тиражирования кино- и видеопродукции в личных целях без учета интересов авторов. Объясню, что это значит.

Вы купили кассету, вы и ваша семья посмотрели ее, дали переписать соседям и еще кому-то. То есть за одну цену кассету смотрят многие, что отнимает у кино огромное количество денег. Мы предлагаем, чтобы в цену кассеты с новым фильмом входила стоимость четырех-пяти билетов в кино.

Расчеты показывают, что при стоимости одной подобной марки в один доллар за десять лет в России будет построено более пятисот современных кинотеатров, прибыль от которых и станет основой возрождения российского кинопроизводства, полностью удовлетворяющего интересы зрителей. Первые результаты будут получены в течение первого и второго года.

Не нужно думать, что описанный механизм так прост, как это кажется на первый взгляд. Он требует огромной работы, юридических согласований. А самое главное -- государственной политической воли. Кроме того, он вовсе не исключает функций по государственному регулированию рынка, которое возложено на Госкино. Госкино обязательно нужно! И напрасно огромное количество средств массовой информации интерпретировало наш проект в таком виде, что мы якобы требуем уничтожить Госкино.

Четыре раза я и мои товарищи вместе с нашим министром пытались помочь удержать Госкино. И мы его удержали в конце концов. [...] Сегодня до съезда мы с министром были на приеме у нового премьер-министра г-на Кириенко, и, должен вам сказать, он полностью поддержал тот путь, по которому мы предлагаем идти. Но пройти этот путь можно только всем вместе. [...] Мы стоим сегодня на том краю нашей кинематографической жизни, за которым либо стремительное падение вниз, либо не такое стремительное, но все же движение вверх. [...]

Что же касается других функций внебюджетного государственного фонда, о котором шла речь, то в его обязанности будут входить и социальная защита ветеранов, и отчисления на помощь молодым, и средства на перепрофилирование части кинематографистов для работы на телевидении. [...]

Теперь о том, что нам мешает. Нам мешает страх. Нам мешает мелочность. Нам мешает нежелание понять, что у тех, кто пришел сегодня в руководство Союза, нет никаких иных задач, кроме азартного, может быть, даже честолюбивого стремления попытаться поднять отрасль. Меня спрашивают: "Ты готовишься к бою?" А я вот думаю: "К какому бою? С кем? За что?" Я говорил раньше, повторю и теперь: я не рвался к власти и тем более не намерен ни с кем за нее воевать. По большому счету, политически мне даже было выгодно уйти с этого съезда рядовым, как тогда, двенадцать лет назад. Сегодня это было бы очень удобно и красиво. Подумайте сами: вы нам поручили, мы все выполнили, у нас есть продуманная программа и ей нет альтернативы. Мало того, она получает поддержку на самом высоком уровне. [...] Но горстке тех, кому уютно прозябать в этой трясине, наши идеи не подошли. Уверяю вас, мы с легким сердцем, с чувством выполненного долга и сладко щемящим чувством несправедливой обиды спокойно уйдем. Я здесь совсем не для того, чтобы о чем-то вас просить. Тем более просить доверия. Доверия не просят! Оно подобно музыкальному слуху: или оно есть, или его нет!

Или вы мне верите, что не корысть, жажда власти или денег, а тем более желание командовать художниками заставляет меня взваливать на себя эту ношу, и тогда мы движемся вместе. Или не верите, и тогда без обид и жалоб я продолжу свой путь с теми, кому доверяю и кому дорого будущее нашего кинематографа. А если говорить шире -- будущее нашего Отечества.

Потому что и культура, и кинематограф как часть ее являются зеркалом нации, ее здоровья или болезни. Боятся этого пути только те, кто не имеет дороги вообще. Кто топчется на одном месте, словно отара в пургу, боясь поднять голову, но и не пуская никого к тому огню, который может обогреть немногих. Они боятся снежного воздуха, их пугает простор, они лишены веры, их не посещает надежда, их не освещает любовь! А самое главное -- у них нет мудрости понять, что дорогу осилит только идущий. Они мастера интриги и подковерной борьбы, приближенные к определенным ангажированным средствам массовой информации, они умело создают иллюзию общественного мнения.

Но что бы ни писали газеты и как бы ни изощрялись комментаторы, я никогда не поверю в то, что иссякли здоровые силы, отступили надежды и окончательно уснуло достоинство, коим всегда славился отечественный кинематограф.

Замечательный наш писатель Василий Макарович Шукшин сказал: "Счастье, когда ты смел и прав". Так вот сейчас здесь, стоя перед вами на этой трибуне, я чувствую себя абсолютно счастливым.

Игорь Масленников. [...] Я ударюсь в воспоминания и расскажу историю о том, как все начиналось и в каком тумане мы блуждали такое долгое время после V съезда.

...Буфеты с коньячком, обеды с водочкой, дружеские общения, невнимание во время прений -- легкомыслие, с которым я вел себя на Учредительном съезде российских кинематографистов, обернулось для меня наказанием -- меня избрали председателем Союза. С испугом провинциала я тут же попросил себе в помощники бывалого москвича, бывшего ленинградца Сережу Соловьева. (Когда-то, будучи главным редактором литдрамы на Ленинградском телевидении, я подписывал ему бумаги для поступления во ВГИК. Он работал у нас такелажником, таскал яуфы, отрабатывал положенный тогда после школы трудовой стаж. Он был мой старый знакомый.) Так Сережа стал моим сопредседателем.

В течение следующих двух лет я сто двадцать раз посетил Москву, то есть двести сорок ночей (а это восемь месяцев) провел в "Стреле", полгода жизни -- в дорогостоящей гостинице. Первый вывод моих мемуаров: председателем Союза воленс-ноленс нужно выбирать москвича. Хотя бы из соображений экономии.

Об экономии в тот период никто не думал. Москва раскалилась от перестроечных страстей, шла грызня, которая продолжается и сегодня. В тот переходный период выбирали нейтралов, провинциалов, каковым был и я. По аналогичной причине чуть раньше был избран Довлат Худоназаров -- тоже провинциал и тоже нейтрал. Печальна наша с Довлатом судьба в этих креслах. Москва действительно суровый город. Слезам не верит.

По прошествии лет многое сейчас видится вздорной суетой. Ну, например... Осень 1990 года, Арбат. В кабинете министра культуры Николая Губенко происходит публичная порка меня и ныне покойного Анатолия Ивановича Проценко за наши "каверзы" -- за походы к Силаеву с коварной целью восстановить Госкино России. Чудеса в решете! Нынешний "левый радикал" Губенко гневно клеймил меня как "коммуняку" за попытку якобы вернуть времена Баскакова, реанимировать партийный диктат и контроль в кино. А вдоль стола рядком сидели и гневались вместе с ним те, кто тотчас же воспользовался благами -- материальными, конечно же, -- реанимированного нами Госкино. Спасибо Сергею Соловьеву. Во всех последующих своих докладах он не забывал упомянуть о главной моей заслуге -- о счастье обретения вновь Государственного комитета по кинематографии России. А тогда у Губенко он, мой крестник, можно сказать, в сердцах кричал, испепеляюще глядя на меня: "Предатель!" Правда, забавно?

А действительно, зачем мы с Проценко бились за возврат Госкино, за освобождение здания в Гнездниковском от всяких видеоконтор? Зачем? А дело в том, что это были судорожные попытки удержать расползающийся по швам кафтан российского кино [...] и нашего единого киносоюза.

В революционных делах, как известно, лидирует мой родной город -- Ленинград. Северная Пальмира, наблюдая московскую неразбериху, решила жить отдельно. Энергии у Володи Бортко хватало. Образовались, зарегистрировались. Дули ветры того времени -- независимость, региональность, сепаратизм.

Заволновались и москвичи. Мой всероссийский сопредседатель во главе группы энтузиастов создает автономный и независимый Московский Союз кинематографистов. Главный довод: нас, москвичей, много, мы интеллектуальный и производственный костяк отечественного кино. Справедливо. Советская власть действительно много сделала, чтобы Москва стала центром киноиндустрии страны. Но московские студии -- это костяк советского, потом российского, но никак не московского кино. Нет такого понятия -- московское кино. [...] Это все равно, как если бы вместо Ассоциации американского кино существовала Ассоциация лос-анджелесского кино.

Наконец, в Казани были произнесены печально знаменитые слова: "Берите суверенитета столько, сколько сможете..." [...] И вот в один прекрасный день я просыпаюсь и четко осознаю, что являюсь председателем Союза кинематографистов Ростова-на-Дону, Новосибирска, Поволжья, Хабаровска, Свердловска... Помню осень 1991 года, нашу агонию -- памятный многим пленум... Главы Союзов, независимых и автономных, дружно обнявшись, покидают президиум пленума. Я остаюсь меж двух стульев! Слава Богу, хватило ума -- хлопнул дверью и ушел. Сохранил здоровье, но в изустной молве прослыл-таки предателем. Мое место занял Сережа Соловьев, законный сопредседатель, который вскоре решительно изменил свое отношение к самому факту существования Московского Союза. Он усомнился в необходимости такой организации.

Прошли годы, прямо скажем, для Союза не слишком результативные, а для рядовых членов просто безрезультатные. Ничего не ясно с авторским правом, госфинансированием, налогами, отчислениями, имуществом, прокатом, правами на продукцию, соцобеспечением, начисто забыта молодежь. Докатились до распродажи нажитого -- нажитого не нами. Это все потому, что все решалось всеми и никем, врастопырку, пятерней, а не кулаком. А сегодня нужен даже не кулак, а нога, чтобы прошибать двери и открывать их. Такую ногу Михалков, мне кажется, имеет. Но ты, Никита Сергеевич, как это ни парадоксально, находишься в еще худшем положении, чем находился я. Знай, что ты председатель Союза кинематографистов лишь Урала, Западной и Восточной Сибири и Дальнего Востока, потому что за эти годы образовалось еще три суверенных Союза -- Донской, Башкирский и Якутский. Размножение путем деления продолжается. Вот и решай: или хлопнуть дверью -- или объединять.

Воспоминания у меня закончились. Возвращаюсь к реальности: я голосую за единый Союз. И я уверен, что в этом зале достаточное количество людей, которые понимают, что дальнейшее наше разъединение гибельно.

Эдуард Володарский. [...] Уже задолго до съезда началось непонятное нагнетание страстей. Кем-то заботливо подпускались слушки, что-де Михалков хочет распустить Московский Союз, а заодно и все другие региональные Союзы [...] Потом стали шептать друг другу на ушко, что грядет диктатура Михалкова и деляг-бизнесменов, а творческим работникам -- хана, что из Дома кино хотят сделать казино, дискотеку и другие увеселительные заведения, что Союз кинематографистов Михалков намеревается слить с Фондом культуры и прочая муть в том же духе. На последнем заседании правления СК Москвы страсти достигли своего апогея. Решение секретариата СК России пригласить на съезд всех членов Союза, а также студентов ВГИКа и Высших сценарных и режиссерских курсов было воспринято как оскорбление делегатов. Только если мы, Мережки, Лонские, примем решение... вкупе с другими начальниками... по всем жизненно важным вопросам... -- говорили они. -- А все остальные не вникнут, не разберутся, ни умом, ни рылом не вышли, а стало быть, такой съезд, на который приглашены все члены Союза, нелеги-тимен.

Это разве что словесное юридическое мошенничество. [...] Мне вспомнилась картина Б.Бланка по сценарию В.Мережко "Три сестры". Да-да, чеховские "Три сестры", а сценарий Мережко. Называется это трактовкой чеховской пьесы. И вот там я наблюдал точно такое же мошенничество. Сестры -- лесбиянки, а Соленый -- гомосексуалист. И отсюда, значит, все эти ужасные конфликты. И вся недолга! Ну разве не издевательство над Чеховым? (Можно было написать под своей фамилией пьесу с гомосексуалистами и лесбиянками. Но тогда просто сказали бы: это позорное графоманство.)

Так и здесь, почерк такой же: под юридически красивым термином "легитимность" протаскивать свои корыстные интересы.

А дальше пошел прямой саботаж. Оргсекретарь Санкт-Петербургского Союза отказался раздавать всем членам Союза пакеты с документами съезда и пояснительную записку Михалкова к поправкам к уставу. "А зачем? -- ответил он на вопрос К.Лаврентьева, почему он так поступает. -- Все равно большинство приехать не сможет". (Шум, крики в зале.) Не надо, я присутствовал при этом разговоре. [...]

На том же пленуме Гуревич с трагическим пафосом говорил: "Все, конечно, понимают, почему это устраивается в Кремле... ( я, дурак, не понимал, я думал, потому, что народу много будет). Но я хочу сказать о другом -- о растоптанном нашем человеческом достоинстве! Мы все унижены!" В чем заключается это унижение, он так и не сказал, но на эту тему говорил много.

"Никакого кризиса в Московском Союзе нет", -- безапелляционно заявил его первый секретарь В.Лонской. Понимать надо так, что у нас все прекрасно и лучше быть не может. Вот те раз! А что Союз влачит жалкое существование -- не в счет? Что в Московском Союзе нет денег, чтобы послать телеграмму соболезнования родственникам умершего коллеги, -- тоже не в счет? Что все решения на последнем съезде принимались при полупустом зале, где сидели 20 -- 30 человек, -- тоже неправда? А кризиса нет!

Получается, что [...] главное -- сохранить все по-старому. Иначе хоть какие-то шаги были бы сделаны и в отношении телевидения, которое нас грабило и по сей день грабит, и по поводу неработающего закона, о котором все так любят говорить. А по части распределения постановок Госкино России хоть что-нибудь сделано? Нет. [...] Руководители Московского Союза думают только о себе. И запускаются раз за разом в производство, несмотря на катастрофическую нехватку средств, и сценарии свои проводят через коллегию и жюри один за другим, а когда совесть кольнет, тогда можно и под псевдонимом сценарий накропать...

Вот для чего нашим господам начальникам нужен Московский Союз. Потому что не будь они начальниками -- они никто, и кормушка закроется! [...] И понятен тот страх, что вдруг Михалков возьмет да и потребует ликвидации всех региональных "союзников" -- за полной ненадобностью. Кстати сказать, и правильно сделает. [...]

В программе, предложенной Михалковым и его командой, четко и ясно изложены пути выхода из глубочайшего кризиса, в котором находится наш Союз. И поправки к уставу ясны, как Божий день. [...] Нам не обойтись без компетентных деловых людей, которые смогут зарабатывать для Союза, для нас с вами, деньги. Когда мы, наконец, это поймем?! Помните, как помещение в здании Союза отдали в аренду "Базис-банку"? За копейки. За то, что они коммунальные услуги оплачивали! "Базис-банк" разорился, сейчас там другая контора, которая, по-моему, вообще не платит. [...] И происходит это, помимо всего прочего, от юридической, экономической, экологической безграмотности. Так, значит, прав Никита, когда приглашает компетентных людей. Почему же тогда стыдятся: "Ах, они будут секретарями Союза!"? Боже ж ты мой! Какая это должность?!

Мать честная! Все ведь очень просто. Главное -- хотеть понять. А того, кто не хочет понимать, мы, естественно, ни в чем не убедим.

Армен Медведев. С этой трибуны не раз звучало слово "консолидация". Действительно, понятие, чрезвычайно необходимое для нас в нашей ситуации. Важно лишь определить его смысл. [...]

Консолидация -- это прежде всего размышление, прояснение того, чего мы хотим и какими средствами собираемся этого добиваться.

Мы едины в том -- и здесь я подписываюсь под каждым словом доклада Михалкова, -- что сохранять прежнюю системную ситуацию невозможно. На V съезде (благодарен бывшему другу, а ныне постоянному оппоненту Быкову за комментарий в его интервью: "Так называемый исторический V съезд" -- съезд, на котором он не просто выступал, а визжал о борьбе за новые идеалы, за новую светлую дорогу в будущее. Да какое ты имеешь право говорить так?) мы были недостаточно опытны, и неизбежная новая модель, которая, кстати напомню, принималась под сплошные аплодисменты, в кулуарах съезда вызывала сомнения. Поэтому и призываю к трезвому анализу.

Почему эти решения не были реализованы на следующий день после V съезда? Почему, скажем, Госкино, созданное в феврале 1992 года, сразу не осуществило всю программу? Было другое время. В 1990 -- 1991 годах слово "кино" было вычеркнуто из всех финансовых документов страны на всех уровнях -- от Минфина до райкома. И начинать приходилось с самого элементарного. Да, выбивать, да, выпрашивать деньги для сохранения отрасли. На любом заседании в Госкино, на любом заседании экспертной комиссии, членом которой, кстати, является г-н Володарский, об этом шла речь, и можно выяснить, почему приняли то или иное решение.

И сегодня мы с Никитой Сергеевичем говорили об этом с премьер-министром Кириенко. Создалась ситуация, когда не просто кинематограф просит у общества в лице его политических руководителей, а когда общество, в том числе правительство и администрация президента должны понять: им, может быть, дан последний шанс вернуть себе кинематограф.

Кинематограф в России, конечно, будет. Будет прокат, будут сниматься фильмы, будут западные инвестиции. Но какой это будет кинематограф -- это вопрос вопросов.

Я благодарен Михалкову за то, что этот вопрос был сегодня поставлен. Полемично, остро. Можно сказать: "А вы вот забыли этот фильм, тот забыли. Вы тут свой ролик¹... (Замечу, что я внимательно смотрел ролик, и, слава Богу, в нем нет ни одного кадра ни из одной картины, получившей государственную поддержку.) Но суть не в этом. [...] Суть в направлении. И одна из ошибок модели V съезда кинематографистов (при том, что не будет Госкино, не будет цензуры, что все имеют равные стартовые условия...) в том, что массовые фильмы -- цитирую с девяностопроцентной точностью -- получают тираж 1200 копий, экспериментальные -- 250. То есть классическое выражение формулы "Пусть все будет лучше, но так, как раньше". Государственный дядя из государственного бюджета оплатит нашу с вами работу. На этом мы и присели.

Тут упоминали "Титаник" Джеймса Кэмерона. Упаси Бог сравнивать -- думаю, что Кэмерон живет лучше, чем мы все в этом зале вместе взятые. Но мне важно понять, почему он отказался от своей зарплаты, когда зашкалило бюджет фильма? Наверное, у него другой подход: он хочет получить процент с проката, с тех самых миллионов и миллиардов, которые пошли от зрителей. У нас же до сих пор сохраняется принцип -- это порок государственной поддержки, -- когда заработок закладывается "на берегу" во что бы то ни стало. А значит -- можно не думать о зрителе, можно не думать о результате своего труда. И для нас это по-прежнему большая радость, даже несмотря на то, что самые крупные сегодняшние тиражи -- 200 копий (в свое время при таком тираже считалось, что фильм положен на полку).

Ориентация на зрителя и ориентация на самопрокорм -- как орел и решка. И вторая сторона монеты для нас -- перспектива превращения кино в лабораторный, может быть, почтенный и уважаемый кинематограф, но такой, который находится на содержании у государства, как библиотека, не имеющая возможности зарабатывать.

Но вот начинается огромная работа по реализации модели, предложенной Никитой Сергеевичем и его командой во главе с Д.А.Пиорунским. Я счастлив, что обрел и партнера, и союзника, и оппонента в лице Дмитрия Александровича. Уверяю вас, это очень квалифицированный и глубокий человек. Но, Дмитрий Александрович, если мы не сделаем ставку на разработку, внедрение и выполнение законов, ничего у нас не получится. Где найти деньги, у кого взять -- это серьезное и благородное дело, во всем мире так происходит. Но -- только на основании закона.

В этом смысле я чрезвычайно спокойно отношусь к возможности создания внебюджетного фонда рядом с федеральным органом, сегодня именуемым Госкомом. Потому, во-первых, что существование внебюджетных фондов принято во всем мире -- они действительно аккумулируют деньги на счетах кинематографа. Во-вторых, я предвижу огромный фронт работ, который именно сегодня, если мы сделаем ставку на закон, возникает перед тем же Государственным комитетом. Приведу цифры. Бюджет Национального центра кино Франции (CNC) за минувший год -- более 2,5 миллиардов франков. (Для нас сегодня это золотой сон. И когда Василий Борисович Ливанов сообщает, что с помощью Госкино украден триллион рублей и миллионы долларов, я ему отвечаю: "Вы нам льстите".) Из них 1,5 миллиарда -- налог на телестанцию, 0,5 миллиарда -- налог на кинобилет и 0,5 миллиарда -- налог на видеокассеты. И только 28 миллионов -- прочие доходы.

Если мы будем ориентироваться на прочие доходы, у нас ничего не получится. Видите, там называют вещи своими именами. Они говорят: "Налог". У нас это невозможно сегодня и невозможно завтра. Но это нужно сделать возможным послезавтра. Все остальное -- пустое.

Людмила Касаткина призвала Никиту Михалкова помогать молодым, красивым актрисам. Но как? Сегодня у нас на глазах Кириенко подписал важный документ о минимальных ставках авторского гонорара в кинематографии -- это надежда хоть на какую-то социальную поддержку, это необходимый прожиточный минимум. Но, извините, артистов там нет. Они не попадают по ныне действующему законодательству об авторских правах. И что бы мы ни говорили, кого бы ни обвиняли -- прошлое руководство Союза, нынешнее, московское, российское, -- артистов, увы, нет в законе.

Более года болтается между Госкино и Союзом идея создания Центра документального кино. В прокате появился росток надежды -- хотят документальные фильмы. Хорошо, сказали мы, будем заниматься прокатом. Студия нам ответила по принципу "На тебе, убоже, что нам негоже". Мол, то, что мы можем продать на Би-Би-Си и сами распорядиться деньгами, мы сами и продадим. А вы возьмите то, что никому не нужно.

И хватит ссылаться на то, что в Ленинграде в блокаду выходил киножурнал. В блокаду -- не дай Бог, чтоб она повторилась, -- не было телевидения. А у нас есть пример, как одна студия взялась сделать фильм к президентским выборам 1996 года. Мы с вами толкуем в мае 1998-го, а фильма нет до сих пор! [...]

Так кому мы нужны? Приговором обязывать губернаторов давать нам деньги? [...] Послушав сегодня выступление губернатора Вологодской области, хочу напомнить ему, что не Госкино СССР когда-то кормило врачей и учителей. Их кормил кинозал. И полученный залом рубль делился. Я помню это, как святцы: 55 копеек с рубля -- в местный бюджет, 20 копеек -- в прокатную контору (при этом 7 копеек из них возносилось на вершину пирамиды отрасли) и 25 копеек оставалось кинозалу. Когда местная власть бросила кинотеатры на произвол судьбы, она потеряла один из серьезнейших источников местного бюджета, за счет которого можно было решать социальные проблемы. Поэтому давайте не будем рассуждать по принципу "вы нам хорошее кино, а мы вам деньги". Давайте зарабатывать. Создайте такие условия, когда директору кинотеатра будет выгодно показывать кино, а не создавать мебельный салон. А это означает, повторю, что необходимо добиваться изменений в законодательстве. И я возвращаюсь к слову "консолидация", с которого начал. В чем она нам нужна?

Мы стоим на пороге последнего серьезного дележа собственности. Три дня назад Министерство государственного имущества вносит в правительство проект документа, согласно которому всем нашим старым фондом, нашей киноколлекцией фактически будет распоряжаться Мингосимущество. Еще одно их предложение -- выдернуть из закона "О государственной поддержке кино" статью о приватизации -- лишит наши кинопредприятия абсолютной самостоятельности в вопросах распоряжения собственным имуществом. При этом -- обращаю ваше внимание -- Мингосимущество действует правовым, законодательным путем.

Поэтому наша консолидация -- это гарантия того, что будет сохранена самостоятельность отрасли. Не в том суть, будет Госкино или нет. Суть в той правовой базе, на основе которой мы будем работать.

То, что отрасль будет работать, несомненно. Все признаки, вернее, надежда на выздоровление есть. [...] Но путь у нас один -- путь к зрителю, который захочет смотреть наше кино. Я верю, что мы этого достигнем.

Павел Финн. Позвольте мне, как и И.Масленникову, поделиться с вами коротким воспоминанием. 1986 год. V съезд кинематографистов, который я считал и считаю самым ярким и сильным событием в кинематографической судьбе нашего поколения. Поздний вечер. Отгремели все громы, отсверкали все молнии. Мы с моим покойным другом Сашей Княжинским тихо идем по кремлевскими пространствам. Впереди в светлом костюме идет с кем-то Никита Михалков. А надо вам сказать, что я и сейчас абсолютно убежден, что драматической ошибкой того съезда было неизбрание его, Никиты, и Николая Губенко, двух замечательных художников и артистов. [...] И вот мы разговариваем с Сашей, что надо бы подойти к Никите и сказать, что мы считаем это ужасно глупым. А потом подумали: ну что мы будем лезть человеку в душу -- сам справится. Не подошли.

Я очень не хочу, дорогие мои друзья, чтобы сегодня вечером кто-нибудь также уходил с этого съезда. Я безумно не хочу, чтобы этот съезд хоть в какой-то степени стал реваншем. Михаил Пришвин некогда сказал чрезвычайно точно и мудро: "У нас не искусство пало, а этика. А сила русского искусства всегда была в этике". Этот съезд, замечательно сделан по искусству, так сказать, но в какой-то момент стал печально выглядеть с этической стороны. [...] Мы все, включая антипартийную группу Финнов, Шейнов, Лонских и Мережек, должны быть защищены от заушательства, лжи и хриплого негодяйства. Если вы, Никита Сергеевич, -- отец всех кинематографистов, так не будьте, пожалуйста, для одних отцом, а для других отчимом. И найдите в себе широту и смелость защищать и своих оппонентов. И уж во всяком случае не позволяйте шелудивому газетчику на липких желтых страничках от вашего имени загадочно амикошонствовать с вашими знакомыми кинематографистами. [...] Ответьте мне, кому нужно постоянное лукавство и постоянная дезинформация во всем, что связано с Московским Союзом? [...] Нет, не стяжатели мы и не враги регионов, не тусовка и не бомонд. Не было у Москвы и Московского Союза никаких коварных притязаний. Мы -- это вы, нищие дураки, работающие даже тогда, когда нет работы, надеющиеся сейчас, надеющиеся даже в отчаянии. [...]

Шахтеры тряхнули Россию, да так, что Фондовая биржа закачалась. Все испугались. Мы не шахтеры, мы не можем тряхнуть Россию. Но у нас есть свои шахты, кинематографические шахты. И они прежде всего все-таки в Москве и в Петербурге. Это действительно крупные киногорода, поэтому представительство этих городов на сегодняшней стадии нашей жизни должно быть оформлено так, как оно оформлено. [...]

Мне кажется, что Дмитрий Александрович Пиорунский лукавил, когда говорил, что у его группы нет намерений создавать на базе кинематографа холдинг. Я, кстати, не видел бы в этом ничего страшного. Страшно будет, если мы окажемся в частном владении. Все равно ведь мы живем в эпоху гигантских пирамид и монополий. В этом холдинге, возможно, найдется место и Союзу кинематографистов. И в этом случае отомрет необходимость региональных Союзов, и Московский Союз может превратиться в московский клуб.

Поэтому не поддавайтесь минутной горячности и минутной площадной заразе. Разбрасывать камни легче, чем собирать. Не поднимайте здесь вопрос о едином Союзе. Это юридически бесперспективно, но очень перспективно в смысле раскола нашего сообщества.

Вадим Абдрашитов. [...] Может быть, я чего-то не понимаю, однако я не совсем четко улавливаю, что же такое новая программа, где она, в чем она выражается. Если программа есть идея создания этого самого внебюджетного фонда и только она, то это все равно не программа. Если говорить о фонде серьезно, то эти идеи должны были дойти до членов Союза гораздо раньше. [...]

Поднимите руки те, кто до конца понимает, что такое этот фонд. (Из зала: "Юристы понимают".) Да, понимают юристы. Тогда пусть юристы и принимают программу нашей жизни. Какая-то путаница получается. [...]

Я поддерживаю предложение Мельникова: в принципе одобрить создание фонда, но обязательно создать комиссию. [...] Не будем повторять ошибки. Иначе наш съезд будет напоминать то, как все единогласно голосовали за новую модель кинематографа и очень мало было людей, пытающихся в ней разобраться. [...] Есть масса вопросов, дорогие друзья.

То же самое об уставе. На мой взгляд, есть такие поправки, которые противоречат принципу демократизма общественной организации.

Дорогой Никита Сергеевич, у вас замечательные глаза, мы верим в эти глаза. Но устав должен оставаться уставом, а закон должен оставаться законом. Мы не можем каждый раз менять устав под нового председателя.

В этой связи тоже поддерживаю Мельникова и предлагаю проголосовать за отмену решения Госимущества, касающееся фильмофонда. Если наша киноколлекция уйдет под Госимущество, мы не найдем никаких концов. Это должно быть решение, принятое на уровне съезда.

Персонально обращаюсь к Никите Сергеевичу Михалкову. На III съезде [...] был высказан ряд мощных обвинений в возможных растратах наших денег, имущества и прочее. Сказано это было более чем резко и более чем выразительно, и нам обещали доложить результаты аудита. Вчера вы сказали, что не хотите брать на себя роль прокурора. [...] Если нарушения были, то не надо здесь устраивать суд Линча, нужно передать дело в прокуратуру. Если нет -- нужно сказать об этом прямо. Вы все время говорите: "Может, скажем, а может, нет". Эта двусмысленность просто некрасива, и ее тень падает на всех. В этой связи подстегивается Московский Союз. Кому он помешал?

Кстати, я всегда был против дробления Союза кинематографистов. Но когда московские кинематографисты создают свой Союз, значит, такова их воля. Зачем порочить тех, кто там работает, и главного из них -- Валеру Лонского? Это один из мощных и честно работающих людей. А речь ведут о том, что, мол, в какой-то тиши, в какой-то тихой заводи...

Никита Сергеевич, когда вы были одним из нас -- коллегой, товарищем, ваши слова, замечания, какие-то оценки -- это было одно. Сейчас -- совершенно другое. Я призываю вас к осторожности, потому что стоит вам где-то что-то сказать и, не дай Бог, упомянуть кого-то конкретно, очень многие принимают ваше высказывание за команду "фас!". Выскакивают и тут же начинают упомянутых грызть. Не надо. Давайте поаккуратнее.

Н.Михалков. Одну секунду. Вы давно не читали прессу? Кто кого кусает? [...] Почитайте, я вам одну подборочку дам за последние четыре месяца... И потом: когда я был один из вас... Это один из кого -- из вас?

В.Абдрашитов. Но ты же понимаешь, о чем идет речь.

Н.Михалков. Нет, я не понимаю.

В.Абдрашитов. Я прочитал газету "Московский комсомолец" с вашим выступлением. И тут же вчера выступил Эдик Володарский.

Н.Михалков. Вадим, а на заборе что написано? А там дрова...

Леонид Гуревич. С вашего разрешения начну с анекдота. Встречаются два психоаналитика, и один говорит: "Коллега, вчера у меня был классический случай проговорки по Фрейду. Пришел с работы, вижу жену и хочу сказать: "Накорми меня, милая, я устал". И, Боже, слышу, как говорю: "Что ж ты мне, сука, всю жизнь испортила?"

Не такой ли проговоркой была вчера заключительная фраза Клима Лаврентьева: "Завтра для принятия решения приходите все, а то примем решение без вас". Клим, вероятно, хотел пошутить. Но решать без нас, помимо нас, надавить и решить -- вот что меня тревожит в атмосфере съезда и предшествующих событий.

Эдик Володарский припомнил мою фразу об унижении. Правильно, не только я ощущаю унизительную атмосферу властного давления и, простите меня, почти цинического убеждения "как пожелаем, так и сделаем". В этом видится мне суть дискуссии, а не во многих привнесенных эффектных, театральных вещах, здесь происходящих, но вряд ли существенных. [...] То, что так победительно и высокомерно с нами на Московском пленуме разговаривал Дмитрий Александрович Пиорунский, -- полбеды. Он человек извне, учитель жизни. Но почему в своей среде мы должны мириться с безапелляционностью, диктатом, бестактностью и просто покушением на наши права?

Здесь часто вспоминают V съезд. Думаю, что все понимают, что Кремль выбран именно для этой исторической рифмы. В Москве, конечно же, нашелся бы иной зал, способный вместить всех нас. Но Никита Сергеевич -- талантливый постановщик. Он берет реванш. Зря все это. Мелко как-то. V съезд, при всех его перехлестах, сделал огромное дело -- освободил наше сознание от тоталитарного безмолвия. Виток истории прошел. Что ж, возвращаемся теперь назад? Неинтересно.

Я скажу, что интересно. [...] Я не вхожу ни в какие властные структуры. Я тоже доверяю Михалкову. Но я не намерен одобрить те поправки к уставу, которые разрушают демократический характер нашей организации. И никакие казуистические обоснования не меняют дела. Практически предлагается неограниченная власть председателя. Разговоры о том, что руководить будет правление, не точны. Люди, которые собираются раз от раза, не правят. Правит тот, кто находится в доме. Но беда в том, что и сам Михалков не будет у руля. Его удел -- защищать наши интересы в коридорах власти. Союзом же будет управлять назначенный им, а никак не выбранный первый секретарь и скорее всего некинематографист. А дальше -- как в армии: назначать, увольнять...

Кто спорит с тем, что Союзу нужны компетентные люди? Приглашайте их, создайте исполнительную дирекцию. Но не превращайте организаторов и специалистов в хозяев. Страна это проходила.

Владимир Меньшов. Должен сказать, что Михалков начал с очень сильной ноты. Главным в его выступлении было состояние нашего кинематографа, то, какими нас видят зрители, какими мы себя представляем в наших фильмах, почему нас не смотрят... [...] Мне особенно нравится установка на кино для зрителей -- позиция, для многих весьма спорная, но здесь никем не оспариваемая. Вдруг все притихли и поняли, что, мол, да-да, надо поворачиваться лицом к зрителю. (Хотя между собой все хорошо знают, что надо снимать кино имиджевое.) [...] Я же хорошо знаю, что такое снимать зрительское кино. И все прелести этого дела испытал. Когда стояли очереди на фильм "Москва слезам не верит", коллеги мне руки не подавали. И про "Ширли-мырли" было написано: "Образец пошлости всех времен и народов". Это к вопросу о судьбе человека, занимающегося зрительским кино. Но в этом плане я полный и абсолютный сторонник появления Михалкова на нашем горизонте. [...]

А дальше у меня начинаются сомнения. [...] Абдрашитов задал вопрос, все ли понимают, за что сейчас будут голосовать. А вы не знаете, не можете ответить.

Я не понимаю, что такое этот фонд. Отказываюсь понимать. Почему Закон о кино невозможно пробить, а идею кинофонда осуществить можно? Фонд будет заниматься лицензированием, отслеживанием пиратских видеокопий? Да на это нужно двести тысяч полицейских бросить. Где вы возьмете этих людей? А значит, и предполагаемых денег не будет. Как не было, так и не будет. А будет работать наша коллекция -- мосфильмовская, ленфильмовская, Киностудии Горького... Она уже есть, она систематизирована, мы за нее отвечаем, мы ее собрали. Есть все документы. А вы от них отказываетесь. Значит, вам приятнее жить в этом иллюзорном мире, в котором все воруют и тянут под себя. [...]

Боюсь, что Никита Сергеевич будет продавать себя в одном флаконе: или мы все голосуем "за", или он отказывается.

Вас оскорбило, когда я назвал всех толпой, хотя сказал я "мы" -- мы все толпа. Но вас почему-то не оскорбляет, когда с этой трибуны один за другим рапортуют: "Альтернативы нет!" Это не психология толпы?

Эти выборы должны быть альтернативными. (Из зала: "Нет!") Нет так нет. Что вы с места кричите? Выступите и скажите. Выборы должны быть альтернативными! Потому что революция, которую предлагает Михалков, сейчас опасна. Эволюционным путем мы дальше пройдем.

Геннадий Полока. [...] Бывают ситуации, когда в странах вводят чрезвычайное положение, приостанавливается действие конституции и руководителю даются чрезвычайные полномочия. У нас сегодня положение чрезвычайное. Разговоры по поводу поправок к уставу справедливы. Но давайте подумаем о том, чтобы хотя бы на какое-то время дать Н.С.Михалкову чрезвычайные полномочия. Их можно ограничить. Но поверьте мне, пройдут годы, и, если наш Союз уцелеет, устав будет меняться беспрерывно, он будет благополучно совершенствоваться.

Ругают фонд. [...] Существует фонд Кеннеди, существует фонд Рокфеллера, они направлены на какую-то часть населения. Если эта часть населения начнет разбираться в уставе, отказываться от денег, которые фонд предлагает, что же получится? Я слушаю своих коллег, которые вспоминают обиды, начинают сводить счеты, ловить на недоговорках, говорить: "Это не тем пахнет, у нас отберут наши права"... Какие у вас права, господа! У вас отбирать нечего.

Николай Бурляев. Понимая, что это уникальное собрание -- здесь вся Россия, за вами Россия, у нас пока такой возможности не было, только в этом зале в первый раз, -- я обращаюсь к вам с тем, чтобы в наше постановление попал еще один пункт. Мы очень много говорили о Законе о кино. В нем красной нитью проходит то, чтобы доприватизировать все, что у нас не отняли, и строки нет о русском национальном кинематографе. Давайте восстановим справедливость. Каждый народ имеет национальную киностудию ("Грузия-фильм", "Арменфильм", "Беларусьфильм"...), и только в России, где 85 процентов русских людей, нет этого. Когда-то была киностудия "Русь", потом стала киностудией детских и юношеских фильмов. Это прекрасно. Что сейчас с этой студией "Русь"? Захвачена несколькими умелыми людьми. С этим тоже надо разобраться.

Предлагаю записать пункт о создании инфраструктуры русского национального кинематографа со всеми вытекающими подробностями -- киностудией, киношколой и т.д.

Н.Михалков. По сути это абсолютно правильно, но, мне кажется, это должно быть развитием движения, которое вы возглавляете. Это должно подспудно существовать как объединяющая идея, которая так или иначе опирается на национальные традиции, на сказки, на историю... Но я не думаю, что мы должны это сейчас таким образом выделять. Я боюсь, что в этом случае мы, имея большинство, можем оказаться в результате в меньшинстве. [...] Такого рода акцентирование носило бы характер разъединяющий. Я целиком и полностью поддерживаю движение Бурляева, был на открытии фестиваля "Золотой витязь", это действительно было прекрасно и красиво, но не думаю, что мы должны вносить такого рода изменения в индустрию. Индустрия есть индустрия, и национальное кино в России должно быть национальным кино. А Россия -- как Америка, только Византийская. Это котел, в котором варится все.

Я понимаю и принимаю то, что говорит Николай Петрович, но думаю, что его движение, очень мощное, красивое, имеющее свою форму и свое лицо, может постепенно и естественно развиваться, и таким образом, вы достигнете своей цели, Николай Петрович.

[...]

Заканчивая наш съезд, хотел бы сказать следующее.

Я не делю людей по крови, по вероисповеданию или по убеждению, на своих и чужих. Для меня любой человек, который любит нашу Родину, кто чувствует ее пульс, кто ощущает и понимает ее желания и пытается помочь ей, -- мой брат или сестра. [...]

Много раз в выступлениях моих коллег я слышал слова "в этой стране". Не в "этой", а в нашей стране. Не "этот" кинематограф, не "эти" люди -- а наш кинематограф, наши люди.

Власть над вами?.. Вы только подумайте -- зачем она и как она вообще возможна, власть над художником? Разве мало мы нахлебались в прошлые времена? Не об этом речь. Но сейчас нужно в одних руках -- я имею в виду руководство Союза -- собрать наши чаяния, для того чтобы за них бороться. Если мы будем отдельно бороться за "Репино", отдельно за "Болшево", у каждого будут свои интересы и проблемы, а в результате мы потеряем самое главное -- то, что может нас удержать, что может нам помочь не стать жертвами любой грубой силы или тонкого ума.

Замечательный философ Ильин говорил, что обыватель ценит и любит ум и власть, но боится и ненавидит силу и мудрость. Власть может быть подлой, ум может быть коварным. Сила -- это здоровье. Умноженная на мудрость, она никогда не может быть использована во вред, а только во благо.

Этот принцип был основой России. Сила и мудрость. И я хотел бы, чтобы у вас хватило мудрости дать нам силы, чтобы вам помочь.

Записала Л.К.

P.S.

Елена Стишова. Событие, имевшее место в Кремлевском Дворце съездов в конце мая, подвело черту под двенадцатилетним периодом в истории отечественного кинематографа. То был этап экономического романтизма ивсеобщей эйфории, необдуманных проб и непоправимых ошибок, закончившийся разорением когда-то богатого Союза и глубоким разочарованием в его руководстве. Бросается в глаза, что этот вроде бы локальный процесс в отдельно взятом творческом содружестве один к одному повторяет процесс общероссийский: разочарование, усталость, безнадежность, неверие в тех, кто еще вчера был желанным лидером. Словом, классическая ситуация смены власти, назревающая обычно к концу двенадцатилетнего исторического цикла.

Стало быть, итог съезда прежде всего политический. Чего не скрывал Н.С.Михалков в своих послесъездовских интервью. Он прямо сравнивал свою победу с победой демократов в августе 91-го. И предупреждал от роковой ошибки: мол, мы не поступим так, как тогдашние победители, позволившие себе уйти в отпуск, даже не успев обжить захваченные кабинеты; мы будем работать, работать и работать...

Откровенно политический характер съезда породил разногласия в кинематографической среде и общественном мнении. Подавляющее большинство комментаторов оценили приход Никиты Михалкова с командой как "смену вех": конец демократии в Союзе кинематографистов со всеми вытекающими последствиями и возврат к жесткой кинополитике. Некоторые брали шире, в масштабе страны: репетиция предстоящих президентских выборов.

Подавляющее большинство участников съезда, на который были приглашены все члены Союза, выразили полное и восторженное доверие Михалкову как дееспособному лидеру, оставляя в стороне его политические симпатии. Униженные и оскорбленные демократической властью -- это и было большинство съезда, возможно, впервые за последнее десятилетие получившее шанс приехать в первопрестольную за казенный счет, -- посмотрели в красивые глаза Михалкова, мужчины обаятельного, сильного, и сказали "да". "Верить" для нас важнее, чем "понимать".

Никита Сергеевич пустил в ход весь свой шарм, не говоря уже о прочих, более хитроумных и рискованных приемах, чтобы выиграть съезд. Многих шокировали именно приемы. Даже у тех, кто разделяет михалковскую идеологию экранного позитива, положительного героя и "любви к родному пепелищу", возникли с ним "стилистические разногласия", как говаривал по другому поводу Андрей Синявский. Зачем нарочно наступать на грабли? Зачем публично "срезать" неугодивших коллег? Зачем окружать тайной то, что должно быть достоянием гласности?

За несколько месяцев пребывания новой команды у руля Союза кинематографистов -- в период между съездами -- была всего лишь одна пресс-конференци да и та по чрезвычайному поводу: Союз вознамерился в очередной раз делить собственность с Киноцентром. Чуть позже эта силовая попытка была дезавуирована на бумаге за подписью самого Михалкова. Но неприятный осадок остался. И остались непроясненные вопросы. С вновь учрежденным фондом, который, по замыслу, должен навести жесткую финансовую дисциплину в сфере киновидеобизнеса и собранные отчисления инвестировать в кинопроизводство и строительство современных мультиплексов. С уставом Союза, превращающим общественную организацию в подобие номенклатурного учреждения застойных времен.

Все это идет враскосец с михалковскими политическими идеалами "просвещенного консерватизма", публично декларируемыми. Консерватизм имеется, но просвещенности остро недостает. Просвещенность образца исхода века с сомнением относится к силовым тактикам -- даже при российском мазохизме как родовой черте. Даже при застарелой привычке бояться. Именно эти тактики были пущены в ход на съезде. "И с оглушительным успехом", -- подсказывают мне. Но неужели не горько победителю, что его победа одержана на шатком фундаменте очевидного регресса, поворота вспять, спровоцированного энергией протеста против бездарной власти?

Лев Карахан. IV съезд кинематографистов России, назначенный и проведенный Никитой Михалковым, ожидался и воспринимался прежде всего как его личное шоу. Зрелищный рекреационный эффект, изначально заданный съезду его главным вдохновителем и организатором, был настолько силен, что даже яростные оппозиционеры невольно оказались исполнителями ролей в масштабной, почти оперной (недаром Дворец съездов) постановке мастера. Мне кажется, что в Кремль шли на Михалкова, а не для того, чтобы решить судьбоносные вопросы Союза. Соловьев ли, Михалков ли -- все уже давно перестали возлагать на Союз какие-либо серьезные надежды и в большинстве своем поняли, что выживать придется в одиночку. Так хоть не скучать на общем собрании.

Именно зрелищным инстинктом, а не "демократической апатией", о которой в ином случае, конечно же, вполне своевременно было бы поговорить, объясняется особый настрой зала и расположенность "зрителей" к бенефицианту. Знаменитая михалковская харизма и его неотразимое (пусть для кого-то и отрицательное) обаяние господствовали на съезде фактически безраздельно. Михалков получил максимум того, что мог ожидать -- почти гипнотически зависящую от него аудиторию.

Однако было бы крайне опрометчиво утверждать, что Михалков, пользуясь возможностью, повел себя как бесцеремонный и наглый деспот. Он просто очень грамотно, целенаправленно и результативно воспользовался плодами собственного постановочного мастерства. Закрывая на это глаза и пытаясь представить своего оппонента банальным диктатором, так называемая либеральная пресса делает очень большую и, я бы даже сказал, историческую ошибку. Захлебываясь от бессильного гнева и изнывая от почти сладострастного желания побольнее укусить Михалкова, "либералы" рискуют проглядеть реальное развитие событий. А состоит оно, на мой взгляд, в том, что Михалков, вырвавшись из опалы в лидеры, как слон в посудной лавке, порушив на III съезде кинематографистов все священные уставные понятия о секретариате, правлении и т.п., очень быстро, может быть, благодаря своему недюжинному актерскому чутью, обучается азам демократической политики и здравого руководства. Это показали и IV съезд, на котором все, даже недемократические, решения были приняты демократическим путем, и особенно послесъездовская гастроль Михалкова на фестиваль в Сочи.

Его приезд тут же стал событием номер один, и Михалков успешно провел на "Кинотавре" пресс-конференцию, а также мастер-класс. На пресс-конференции он попросил настойчивыми обвинениями в диктатуре не будить в нем настоящего узурпатора и неоспоримо доказал, что форум как собрание всех членов Союза, который он, по сути, созвал, в юридическом смысле является более представительным и правомочным, нежели обычный съезд делегатов, то есть посланцев-выборщиков. Другое дело, что с форумом Михалкову было, вне всякого сомнения, совладать гораздо легче, чем с обычным съездом, ибо форум привлек большое количество людей, слабо ориентирующихся в хитросплетениях кинополитики, зато оценивших уважение, которое оказал им Михалков, прислав каждому вместе с приглашением во Дворец съездов основательно подготовленный пакет рабочих документов, обеспечив иногородних билетами в Москву и жильем в столице. С делегатами -- в основном москвичами и петербуржцами, как правило, умудренными негативным опытом, -- Михалкову было бы не в пример труднее. Если на III съезде Михалкову было вполне достаточно, чтобы поддержали лично его, то на IV предстояло решить куда более сложные задачи: провести через голосование и изменения в уставе, и эко-политическую программу, и принципиально новый состав секретариата. Но кто сказал, что политик не должен рассчитывать действия так, чтобы добиться максимально благоприятных условий для утверждения своей линии? И потом так ли уж гибельна и вредоносна для киносообщества политика Михалкова, как об этом безапелляционно говорят и пишут оппоненты? Ведь собранный им рабочий (а не почетный) секретариат при всех возражениях и несогласиях по конкретным персонажам достаточно разнообразен и представителен, и действительно далек от мафиозной и клановой замкнутости, которую "шьют" Михалкову. Планы создания нового фонда, введения акцизов на видеокассеты, желание различными способами аккумулировать в фонде средства на кино при всей пока еще слабой увязке с реальностью тем не менее никак не обнаружили коварное стремление поиметь лишь свою личную, михалковскую, выгоду. А что если фонд действительно станет помогать кинематографистам, избавит хотя бы от таких непопулярных решений, как, скажем, обрушившееся прежде всего на малоимущих решение об увеличении в три раза (с 50 до 150 рублей в день для членов Союза) платы в Доме ветеранов "Матвеевское"?

Что же касается творческой политики, о которой было заявлено на сочинском мастер-классе, то она определенно вызывает сочувствие. Ведь нет сейчас ничего актуальнее диалога о мастерстве не критиков с критиками, а, наконец, практиков с практиками (режиссеров, актеров, сценаристов, операторов между собой). В этом смысле выразительный жест Михалкова, который перед началом своего рассказа о профессии попросил критиков и журналистов в первых рядах уступить место режиссерам и актерам, теснившимся на "галерке", не вызвал ни обиды, ни раздражения. Он был продиктован желанием прямого общения с коллегами. Открывая то, что знает и умеет сам, Михалков обнаруживал при этом стремление к творческому диалогу, надежду на такой диалог в ближайшем будущем².

Нет, Михалков не душка и не сладкая конфетка. Много в нем разного. Есть в нем и опасный волевой потенциал, и устойчивые клановые предрассудки (кто не с нами, тот против нас), есть и почти мальчишеское, едва ли уместное в его нынешнем положении желание посчитаться с противниками (так во время сочинской пресс-конференции он не удержался, чтобы не расквитаться с одним из главных своих газетных обидчиков Денисом Гореловым, обозвав его прилюдно, в отместку за ядовитые наскоки, "молью с жалом"), свойственно Михалкову и увлечение риторикой, и артистическое самоупоение и т.д. и т.п. Но очевидно и то, что Михалков, став лидером, реально способен им быть. Ему явно по силам прокладывать новые пути в кинополитике, и -- кто бы что ни говорил -- на сегодняшний день он не производит впечатление человека, безнадежно зацикленного на самом себе и абсолютно равнодушного к подлинным нуждам кинематографистов. Многое в его действиях, конечно же, будет зависеть от окружения -- от того, кто и как станет "играть короля". В данном случае я имею в виду даже не "свиту", а всех, кто прямо или косвенно, через средства массовой информации вступает сейчас с Михалковым в контакт на поле кинематографа. Плохо, если вожделенная "крепкая рука" не встретит ничего, кроме априорной жажды подчинения. Плохо, если одни лишь кристально честные глаза вождя будут гарантировать закон и справедливость. Но едва ли в помощь делу, за которое взялся Михалков, и бесконечная неприязнь, недоверие, агрессия.

Точно так же, как кинопроизводство не двинется без поддержки финансовой, кинополитика -- без моральной. И почему в самом деле, когда терять, как известно, нечего, не отважиться на хотя бы частичное, адекватное михалковскому разоружение, почему не проявить готовность к диалогу хотя бы в тех же масштабах, которые уже задал сам Михалков?..

Даниил Дондурей. Избрание Никиты Михалкова руководителем национального СК сопровождалось по меньшей мере истерией ценностного противления, бушевавшей в прессе как после III, так и после IV съездов кинематографистов. Относительно ее глубинных мотивов у меня есть две гипотезы.

Во-первых, на мой взгляд, это реакция возбуждения нашей либеральной, прогрессивной интеллигенции на появление фигуры сильного идеологического оппонента: именно его теперь можно представить раскрепощенной общественности в качестве будущего цензора, авторитарной личности и даже узурпатора нынешних содержательных и экономических свобод.

Дело в том, что завершающийся период самозаказа художников в 90-е годы -- к сожалению, приходится признать это -- не дал общезначимых в большом историческом Времени результатов, которыми творческая интеллигенция могла бы некланово гордиться. Фильмы постсоветского десятилетия в массе своей по всем статьям (творческая анемия, эстетическая обезвоженность, социальная апатия, стереотипные представления о зрительских ожиданиях) уступают произведениям подневольных 60-х и 70-х. Поэтому так естественна тяга к обнаружению, наконец, настоящего врага. Самой своей активностью он поможет растерявшимся, уставшим от собственных идеологем и общественной невостребованности российским кинематографистам обрести ощутимый смысловой повод для кооперации усилий единомышленников, реанимации не только фантазийных или энергетических ресурсов, но и в конечном счете взыскуемого воспламенения духа. Ведь важнейший компонент творческой энергии в России -- так было и так есть -- многомерное страстотерпное противостояние власти. Любой и в любой форме.

Во-вторых, по отношению к Михалкову кинематографисты расположились (как бы зажаты) между двумя разными мировоззренческими установками. С одной стороны, существует корпоративная надежда, что любимчик Фортуны сумеет получить (выбить) для кинематографистов у государства значительно больше, чем прежнее руководство, замечательных бюджетных денег. Он вновь, как и двенадцать лет назад, сделает из Союза силу, которую власть имущие не смогут игнорировать. Наведет директивный порядок в рассыпавшейся отрасли. Лидер-прагматик, умелый хозяйственник, эффективный политик, блестящий популист -- ну разве это не замечательно, не выгодно для нас -- кинематографистов?

С другой стороны, не хочется поступаться и возможными издержками альянса с сильной личностью: а вдруг новый вождь лишит сладкой профессионально-общинной безответственности, уменьшит влияние прежних демократических институтов, проявит себя как почвенник-монархист, администратор, чуждый служению радикальному искусству? Как тут не бояться!

Единственное, что упускают из виду свидетели грядущего конца демократии в кино, -- в этой сфере культурной практики при всех своих издержках, отступлениях и поражениях давно уже действует рынок. Он очень медленно, но тем не менее неотвратимо расширяет пространство своего воздействия. А рынок потому и называется "невидимая рука эффективности", что избегает усиления одного хозяйственного игрока, причем избегает этого в автоматическом режиме.

Можно, конечно, время от времени пытаться менять правила игры на поле кинорынка, откручивать гайки у соответствующих механизмов, но нельзя изменить его внутреннюю сущность, которой противопоказаны авторитарность, монополизм, уменьшение многообразия. Ни один конкретный персонаж, даже Никита Сергеевич Михалков, не в состоянии его полностью контролировать. Этому будут противиться самые фундаментальные движущие силы рынка -- такие, как возмещение затрат, личная экономическая ответственность, извлечение прибыли. То есть, как это ни покажется парадоксальным, главный союзник лидера киносообщества, каковым объявлен зритель, как раз и будет гарантом независимости кинематографа.

Поэтому -- не бойтесь!

Фрагменты выступлений публикуются на основе стенограммы IV (Внеочередного) съезда кинематографистов России от 29 -- 30 мая 1998 года.

1 Во время доклада Н.С.Михалкова на мониторе был продемонстрирован видеоролик, содержащий полный "джентльменский набор" -- так называемые чернушные кадры со стрельбой, убийствами, сценами насилия, секса и проч. из новейших отечественных фильмов. -- Прим. ред.

2 В одном из ближайших номеров мы намерены опубликовать полную запись выступления Н.Михалкова перед коллегами. -- Прим. ред.