Экуменичество, еретичество и электричество

Пусть жизнь дана и не для смеха,
Для смеха это не помеха.

Cлово экумена (ойкумена), то есть Вселенная, древние греки придумали для своих веселых эллинских нужд. Чтобы обозначить пространство, населенное племенами, которые пребывали в недружном единстве, основанном, по Аристотелю, на двуногости и лишенности перьев. К концу ХХ века экуменою стала некая известная планета. Похоже, вся целиком. И притом экуменою не только варварско-греческой, но как бы даже и всечеловеческой. Это обстоятельство породило у части землян настрой, названный по его происхождению экуменизмом. В Древней Греции было много-много мифов и легенд, вплоть до очень диких. Экуменизм -- миф и легенда текущего времени. Экуменизм обещает вселенское братство по-прежнему дико разрозненным населениям и поселениям. В принципе экуменизм привязан ко всем так называемым общечеловеческим ценностям. Но поскольку экуменический призыв первоначально исходил от верующих христиан, справедливо ли ждать, что именно на вероисповедальной почве и именно под Христовыми хоругвями человечество сольется в желанном единстве? Конечно, да! Но, наверное, нет.

Даже наверняка -- нет. Нет, потому что есть на свете хорошие люди мусульмане, которые не только ни с кем не сольются, но и сами кого хочешь сольют. Есть и другой добрый люд, причем не хуже чеканенный. В крестоносном мире тоже маловато вселенскости. Это понятно, хотя и неприятно. Немногие верующие еще могут сблизиться, веры не сблизятся никогда. Церкви созданы разъединять. Что бы ни провозглашалось, в них и между ними длится старое противостояние: злаки супротив плевелов. А понимай так: овечки божьи против всех остальных козлов.

Допускаю, что в пределах отдельного вероисповедания приближение к экуменистическому идеалу возможно. Внутри католичества, допустим, для вселенского единения существует некоторое основание в виде космополитических монашеских орденов. Возьмем иезуитов, они всегда и везде все те же иезуиты -- что в России 1997 года, что в Парагвае лета от РХ 1697-го.

Однако Бог с ними, с парагваями. Давайте перенесемся на русскоязычные просторы, где православие теперь развернулось лавой и, обскакав кавалерию и пионерию, все шире движет по родной стране со звонкой песней навстречу весне. Так вот, от российской православности на сегодняшний день экуменизмом и не пахнет. Костерком она по святой своей простоте точно порою отдает (и костерком не совсем пионерским; таковой, например, был распален недавно по случаю нехорошего фильма).

И хотя православие начинает постукивать на неслухов сапожком чуть ли не испанским, горячительным духом никак не пиренейской, но местной патриото-иерейской народности от него нынче веет за версту. Самодержавная отдушка тоже тут -- струится, пускай и с оговорками. А если кто-то из православных кое-где иной порой попахивал вселенскостью, то это выветрилось. Впрочем, не бойтесь: никогда ничего такого не было. Зачем экуменизм православному человеку?

Национальные патриархи наносят друг другу лобзания на воздушной подушке, совокупляя брады почтенны, непресеченны, но чуть не поделят какую-нибудь малость, ожидай тогда всего. Патриархи -- хорошо, ладно. Поговорите с местными знатоками православия о, например, армянских братьях-христианах... Порою кажется, что перед русским верующим все иностранцы предстают еретиками по определению. В храмовом кадильном мареве и домашних лампадных бликах инословие перезыбливается в инославие.

Родной язык, однако, тоже еще не повод для тесного знакомства. На одном и том же наречии отрицают существование друг друга все и всяческие единственно правильные и единственно русские христианские организации. Внутри одной только Русской Православной Церкви идет незатихаемая битва "консервативно-охранительных" сил против темного воинства так называемых "никодимовцев". Да и как не биться, если даже среди митрополитов один ратует за введение в непорочную юлианскую церковность распутного григорианского календаря, а другой всю дорогу уклоняется на грязный путь экуменизма?

Кстати, об охранительно-консервативном самовеличании: латинское conservatio как раз означает охранение. Охранительно-охранительное? Вместо божественного смысла получается какая-то "облади-облада". Словно бы в подпев диаволическим The Beatles. Блистание в нестройном христианском хоре регентов-запевал с изъянами мелодического слуха и лингвистического вкуса -- знак времени. Другой (таинственно связанный с первым) знак -- беззаботное, даже победительное существование тех, кто обделен слухом нравственным и, соответственно, нравственным вкусом.

Нравственный слух и нравственный вкус не делают человека праведником, но они дают ему достоверное отношение к нравственным искажениям в себе и в других. Полтора тысячелетия воспитание чувств, их уточнение и утончение происходило благодаря исповедничеству. Исповедь -- краеугольная составная христианского мироздания. Ослепление и огрубление чувств сопровождается поруганием таинства исповеди, перерождением или замиранием исповедальных видов культуры (литературы -- в первую очередь).

Отношение к исповеди, исповедуемым и исповедникам на Руси издревле особое. Петр I в "Духовном Регламенте" 1721 года повелел духовникам передавать должным лицам принятые на исповеди скаредные о его императорском величестве слова и иные государственные противности. Очаровательная подробность: находившийся при исполнении исповеди священник обязывался клятвой, во-вторых, немедленно донести о грехе супостатства, а во-первых, обязан был этот грех отпустить.

И уже в наши дни высокопоставленный (в чине православного кардинала примерно) исповедник был уличен в штатном сообщательстве. Уличенный по сию пору продолжает публичную жизнь, выступает по телевизору с благонравными поучениями. Вид имеет при этом величаво-спокойный: pater seraphicus, воплощение благородного бессребреничества. "Не корысти ради, но токмо волею пославшей мя..." Кажется, последнее с себя снимет, а долг свой выполнит. Атос без портос, словом. Хотя почему Атос? Разве не Арамис?

Такие "мушкетеры-кардиналы", такие Дюма-отцы получаются при переводе с французского на церковно-славянский. Однако в глазах у сказанной телезвезды нечто мутнеет. Стыд? Стыд, он тем и хорош, что глаз не выест. А коли вправду стыд, то без проблеска раскаяния. Окаянство без покаяния -- грозное проявление русской доблести. Все пролетает и ухает в провал между стыдом и раскаянием. Тот самый провал, у которого нет ни покрышки, ни дна.

Вернемся к ТВ. Некто в маске добывает и распространяет наркотики. И попутно убивает своих подельников, совместив воедино все виды душегубства, включая предательство. Тут бы воспреемникам его излияний покрыться гусиными пупырями, выдохнуть из побелевших губ: "Убивец!" -- и пойти прочь из телестудии. Но нет -- возникают эксперты. Начинаются переговоры: "С одной стороны так, с другой -- эдак..." А маске того и надо. У нас ведь как? Если я понес несусветицу и меня не бьют, значит, я прав. Телерадение превращенным образом -- болтовнею -- защищает правоту злодейства и свинства. Зверье приходит в маске, а уходит в каске.

Директоры и конферансье телеварьете -- повторю за классиком -- "в последнее время вообще жутко свинячат". Под завязку и подвязку наполнили эфир сердечными разговорами о самом том. Неправедные проповеди. Свальные исповеди. Последнее отчасти понятно: так народное население возмещает потерю партсобраний. Но понять не значить принять. Впрочем, многолюдное исповедничество началось не сегодня и не вчера. И не на телевидении. Еще протоиерей Иоанн Кронштадтский подвигал свою паству к совместному покаянию и общему отпущению грехов, приводя в обоснование обычаи первых христиан. Этот пастырь как бы отставил в сторону тайну исповеди, однако он не покусился на ее таинство, заключенное в покаянии и прощении. А телевизионщики, покровительствуя ночным татям и неверным женам, утверждают своих исповедуемых именно в нераскаянности.

Некий вымышленный француз говорил прозою, сам того не подозревая. Отечественные шоумены не вымышлены, а соумышлены, но тоже едва ли знают, что впали в ересь, похожую по совпадению на французские средневековые ереси. В XII -- XIII веках из города Альби в Лангедоке по югу Франции распространились еретики, которые начали с общих исповедей, а продолжили черными мессами и другим непотребством. Тогда дело кончилось крестовыми походами. Телеэкран становится кривым зеркалом нового -- российского -- альбигойства.

Но не в "ящике" причина нравственного еретичества. И не в инокровных кознях, хотя есть противный соблазн думать, что чем меньше в эфире гойства, тем больше альбигойства. Дело в душевном остолбенении, которое охватывает в основном людей совершенно некошерных. Остолбенение выражается в своеобразном столпничестве. Человек торчит на отдельном столбе, как некогда радиодинамик: он всем вещает, но никому не отвечает. Для столпника нет "ни эллина, ни иудея", вообще других нет. Где народ? Нет народа. Семья? Какая ж это семья! Исчезла Вселенная. Что осталось? Осталась "я сама". Поговорите с "ясамкою" о других, поговорите о народном согласии, об экуменизме поговорите, а она вас послушает.

Остолбенение души неизлечимо, его надо пройти как испытание. И духовники не помогут. Священнослужащие такие же страдальцы и грешники, как все. В черных исповедях на телевидении постоянно участвуют лица духовного звания. Церковь из-за самого своего устройства не препятствие повреждению нравов. По православному каноническому праву в епископы рукополагают безбрачных пастырей. Приходской же батюшка должен быть семейным. Так прочерчивается хомабрутовская черта между черным и белым (духовенством). Как быть белому священнику, если он честолюбив и чинолюбив? Перед ним противонравственный выбор: я или семья.

Главный украинский монах безбрачен и поддержан в безбрачии специальной экономкой. Плодом непорочного общежития оказывается ребенок мужского пола, которого худо-бедно терпят, но при случае отправляют в узилище, чтобы не срамил целибата. Скажут: это исключение, такой уж человек попался. Отвечу: на подобные должности не попадают, на них отбирают. Отбирают из тех, кто уже сделал свой выбор. Противоестественный выбор порождает противоестественный отбор.

В церквях не укрыться. Люди, призываемые в храмы, могут оказаться в положении водолаза, которому приказывают подняться на судно, потому что судно тонет. Что делать? Прежде всего встречать зло, не оказывая ему уважения. Насмешливо. Дьявол боится насмешек. Зло гибнет не когда его побивают, а когда его презирают.

Что до телевидения, то оно только разновидность электричества. А как поступать с электричеством известно: щелчок -- и все исчезает.