Германия. Одна или две?

Где я возьму благоразумье:
За око око, кровь за кровь,
Германия, мое безумье!
Германия, моя любовь!
Марина Цветаева

Дж.Кошут. Инсталляция на выставке "Documenta IX". 1992

Кто-то из наших соотечественников как-то поинтересовался у одного берлинца: "А что значит жить в разъединенном городе?" Вопрос был задан с плохо скрытым недоумением -- мол, стена и стена, так сложилось, чего теперь копья-то ломать. Немец ответил: "Представьте себе, что посреди улицы Горького выросла высоченная и широченная бетонная стена, через которую вы, не обладая даром тибетских монахов проникать сквозь стены, не можете пройти. Вы не можете пройти с улицы Готвальда на улицу Юлиуса Фучика, чтобы сдать белье в знакомую вам с детства прачечную. Вы не можете зайти вечером к вашему однокласснику или родным..." Примерам, конечно, несть числа.

Удачный ответ, не правда ли? Да, трудно себе представить картину, нарисованную находчивым берлинцем. До того трудно, что даже как-то и не хочется.

Но едва ли более легко нам, не приобретшим, слава Богу, "опыта Стены", представить себе теперь, что значит -- Стена рушится. Вот она уже рухнула, можно ходить по обломкам, осторожно, стараясь не подвернуть ногу. Можно пройтись по улице Фучика и в печали приостановиться у старой прачечной -- так она обветшала. Или на другой стороне, на улице Готвальда, с расширенными зрачками постоять перед сияющими витринами дорогущего ювелирного магазина: "Надо же, а раньше здесь была булочная". И закрыв глаза, вновь ощутить запах свежих плетенок -- запах детства. Зайти, что ли, к однокласснику? Да как же это, через столько лет... Ведь у него, наверно, тоже уже внуки. О чем же мы станем говорить? Зайти к родным? Да ведь мне писали, что тетя Аня умерла. А двоюродных я и не знаю толком, они были еще в пеленках, когда по Стене протягивали колючую проволоку...

А теперь попробуем представить себе состояние тех немцев, которые тогда были в пеленках. Их детей. Нужна богатая фантазия.

Стало общим местом говорить в Германии о том, что Стена прошла не только по городу, она прошла по душам людей. И разрушить ее, конечно, несравнимо сложнее, чем сокрушить тонны бетона.

Процесс объединения Германии проходит на фоне социальных контрастов между Востоком и Западом. На фоне разности менталитетов, которые успели сложиться в бывших ФРГ и ГДР за сорок лет, у "весси" и "осси".

Появилось много анекдотов. Один из них, увы, отражает ситуацию едва ли не лучше, чем груды социологических и политологических терминов. Говорит "осси": "Мы -- единый народ". Отвечает "весси": "Да, мы тоже".

Боль людей из бывшей ГДР можно понять: почти все они вдруг из граждан самой благополучной социалистической страны превратились в нищих, символом чего стал маленький верный "Трабант", многие потеряли работу, потому что иные дипломы ГДР не признаются в новой ФРГ, а на руководящие посты назначаются "весси". "Оccи" регулярно слышат или читают, что все они жертвы тоталитаризма и "русской оккупационной власти", что все, чему они посвятили жизнь, было "не в ту степь", что все это нужно перечеркнуть и начать сызнова -- под руководством мудрого и потому удачливого старшего брата. Это нам знакомо, не так ли?

Не только политики и журналисты, но и писатели, художники, священники пытаются ответить на такие "наши" вопросы -- "что происходит?" и "что делать?". Ответ на вопрос "кто виноват?" оказался с закавыкой. Только в самое первое время казался самодостаточным тезис "конечно же, коммунистический режим". Но ведь не будь Гитлера, не было бы и режима. Значит, копать нужно глубже. Да и с самим режимом не все однозначно ясно. Даже в наших СМИ проходила информация о том, какие разные мнения вызвали в Германии судебные процессы над членами руководства СЕПГ. Да, они поступали нехорошо, но ведь действовали по законам той страны, которую возглавляли.

А документы Штази, восточногерманской госбезопасности? Какая буря поднялась, когда Республика предоставила возможность каждому ознакомиться со своим досье! Замечательно, восклицали одни, теперь наконец откроется полная правда! Чудовищно, бормотали другие, я вовсе не желаю знать, что и когда на меня настучала бывшая (а то и не бывшая) жена. "Тьмы низких истин нам дороже..."

Некоторые, не желая менять свою жизнь и сложившиеся представления о ней, просто не замечают объединения. Они аккуратно платят так называемый "взнос солидарности" (изящный эвфемизм обозначает введенный после объединения дополнительный налог для граждан бывшей ФРГ, идущий на восстановление бывшей ГДР) и искренне изумляются, завидя на западнонемецких улицах восточнонемецких политиков: "Разве они имеют право здесь находиться?"

Но огромное большинство -- те, кого мы называем обществом, -- растерялось перед лавиной обрушившихся проблем, к которым оно оказалось не готово. Рабочие, врачи, инженеры, фермеры пытаются на практике решать эти проблемы -- они ищут работу, держатся за найденную, учат английский язык и стремительно забывают русский. Интеллектуалы пытаются осмыслить вопрос о немецком единстве, который оказался самым важным.

В загоне оказалось художественное творчество как таковое. Складывается ощущение, что сейчас не до того. Так или иначе, но вся культурная ситуация в Германии развивается сегодня под знаком объединения. Мало кто в 1989 -- 1990 годы заглядывал в глубину пропасти, над которой высилась Стена. А если кто и говорил о том, что не все так просто, его в эйфории вполне объяснимого восторга не слушали.

Сегодня волей-неволей прислушиваются к тем, кто силится осмыслить происходящее. Кое-кого в рвении политпросветительства зашкаливает. Так, на совести журналиста из "Шпигеля" останется утверждение о том, что в ГДР "лишь единицы могли свободно выбирать себе профессию". Но многим удается приподняться над, по словам бывшего президента ФРГ Рихарда Вайцзеккера, своей привычной, устоявшейся правдой.

Немецкий народ ищет свою общую правду, ищет, в конце концов, себя.