Вкус свободы

Спустя семь лет после падения Берлинской стены разочарование новой Германией растет и на Востоке и на Западе. Вы получили свободу, но не знаете, как ею распорядиться, говорят одни. На что нам свобода, мы хотим равенства, говорят другие. В новой республике соединенных немцев не хватает не только денег. Не хватает смысла и взаимопонимания.

С какой стороны ни посмотреть на этого коротко стриженного коренастого человека, у него большой и квадратный череп и расплющенный нос. В самые ответственные моменты он выдвигает переднюю челюсть и рычит.

Поскольку у товарища Гюнтера Шабовски волевая осанка и мощный темперамент, а его сила -- нападение, он был не последним членом Политбюро СЕПГ. 8 ноября 1989 новый генсек Эгон Кренц назначает его своей "саперной собакой". Новый пресс-секретарь ЦК должен направить недовольный народ ГДР в русло только что намеченной перестройки, при этом, по возможности не сходя с тропинки гласности и правды, не давать спуску своре наглых западных корреспондентов и одновременно незаметно уклоняться от всех опасностей, угрожающих жизни маленькой немецкой республики. Практически невыполнимые требования.

9 ноября 1989 года ровно в 18 часов 57 минут Шабовски наступил на мину. Она взорвала Берлинскую стену и стоила жизни Германской Демократической Республике.

"Итак, товарищи, -- говорил тогда на международной пресс-конференции смертельно бледный и изможденный пресс-секретарь, -- мы решили... сего-дня... э-э... принять постановление, которое позволит каждому жителю ГДР... э-э... пересекать... э-э... пункты пограничного контроля ГДР..."

С какого момента? "Насколько мне известно... сейчас же, немедленно..." Будь здорова, СЕПГ. Пока, ГДР.

Так начинается ночь ночей, самая прекрасная после 7 мая 1945 года. Наконец-то свободны! Больше не заперты за Стеной и колючей проволокой, нет больше нацеленных автоматов Калашникова, овчарок и мин! Государственная власть потихоньку стушевывается, сначала становится вежливой, а потом вообще незаметной. На волне эйфории в брызгах шампанского побеждает братство. Все рады всем. Многие западные немцы в первый раз увидели восточного немца в его верном "Трабанте". Всем полагается "приветствие" в размере ста марок, даже детям.

После темных ноябрьских ночей 1989 года Германия уже больше так не сияла. Но радостная анархия (в буквальном понимании этого слова -- безвластие) длится всего несколько дней. Скоро государственная власть оправилась. Снова появляются печати, система штрафов, правила выезда.

Если слово "революция" означает насильственный переход власти в государстве, тогда бескровные волнения в ноябре 1989 года действительно были революцией. Тогда президент ФРГ Роман Херцог действительно был прав, когда в Париже в октябре 1995 года разъяснял французам, что "падение Бастилии 14 июля 1789 года и падение Берлинской стены 9 ноября 1989 года символизируют конец угнетения и несвободы".

Но новые жители ФРГ смотрят на это совсем иначе. Все опросы общественного мнения являют мрачную картину глубокого уныния. Трое из четырех восточных немцев твердо убеждены в том, что граждане Германии не равны перед законом, многие ощущают себя "гражданами второго сорта". Они не чувствуют себя защищенными законодательством или полицией. Каждый второй восточный немец считает, что преступник в объединенной Германии защищен лучше, чем обычный человек.

В то, что "демократия является лучшей формой государства для ФРГ", верят больше чем 70 процентов западных немцев и лишь 30 процентов восточных.

Но хуже всего со свободой. В ходе опроса населения земли Бранденбург Центром изучения справедливости при Потсдамском университете, проведенного в 1995 году, выяснилось, что 60 процентов воспринимают свободу передвижений как абсолютное позитивное изменение, и только 11,5 процента новых граждан признают за таковое импортированное "свободно-демократическое государственное устройство" совокупно с Романом Херцогом и правами человека.

Чем отдаленнее во времени штурм Стены и само объединение, тем любезнее сердцу представляется ГДР. Когда восточных немцев спрашивают о том, как они воспринимают объединение, только 7 процентов вспоминают прекрасное ощущение "свободы", зато в три раза больше людей помнят свои опасения, связанные с социальной и профессиональной деградацией, с ухудшением уровня жизни и неуверенностью в будущем.

Стираются из памяти даже репрессии именем так называемой диктатуры пролетариата. Общественно-научный берлинский форум задал новым гражданам ФРГ один и тот же вопрос в 1990 и 1995 годах: "Что, по вашему мнению, было типично для ГДР?" Вердикт "тотальный контроль вплоть до мелочей" вынесли в 1990 году 73,4 процента опрошенных, в 1995-м -- только 40.

Граждане новых федеральных земель в большинстве своем определяют свободу все еще иначе, чем немцы западнее границ бывших зон. Там американцы, англичане и французы в 1945 году навязали побежденным программу помощи.

Спустя двадцать лет это принесло плоды. С начала 70-х годов граждане ФРГ, как и их западные союзники, понимают под свободой прежде всего либеральные права каждого отдельного человека по отношению к государству, право на свободу слова и правовую государственность. Свобода индивидуума по отношению к государству считается высшей ценностью демократии.

На Востоке же выжило тоталитарное понимание свободы. Погибшее государство обещало своим верноподданным свободу только как отсутствие нищеты, безработицы и бездомности -- такого рода заботу вместо свободы.

Стремление населения новых земель ФРГ к свободе, как показывают опросы общественного мнения, оставляет желать много лучшего -- неудивительно, если учесть многолетнюю опеку. На вопрос, какая свобода важнее всего, 13 процентов предпочли "свободу собраний и демонстраций", 15 процентов отдали свой голос "свободе свободного выбора разных газет", а 75 процентов граждан новых земель считают необыкновенно важной "свободу от финансового риска при болезни", этот пункт занимает прочное первое место при стремлении к свободе.

"Ограничение гражданских свобод кажется большинству восточнонемецкого населения приемлемой ценой, -- комментируют эти цифры организаторы опроса, -- если при этом снижается степень риска". Следовательно, "свобода от государственного контроля" лично важна только для каждого второго быв-шего жителя ГДР, а "свобода выбора между политическими партиями" -- только для каждого третьего. "Восточные немцы, -- пишет газета "Нойес Дойчланд", -- не хотят, чтобы у них отбирали ГДР, но и не хотят ее возврата".

Свободе предпочитают "равенство". "Жить в условиях свободы и беспрепятственно самовыражаться" стремятся только 35 процентов граждан (в 1990 году -- 47 процентов). Поставленные перед выбором между свободой и равенством 47 процентов респондентов (в 1990 году -- 41 процент) ответили, что им "важнее всего равенство, чтобы никто не был обойден и чтобы социальные различия не были так велики". У 77 процентов восточных немцев требование "больше равенства, меньше социальных различий" находит положительный отклик.

Новые граждане ФРГ считают, что в объединенной Германии чрезвычайно слабо развиты равенство, понимаемое как опека, а также социальная защита и гарантии. Дрезденский институт исследования тоталитаризма им. Ханны Арендт считает, что "необходимость самостоятельно решать важнейшие вопросы жизненного обеспечения стала в некоторых случаях чрезмерным требованием к индивидууму". Тому, кто социализировался в ГДР, рынок труда и жилья ФРГ представляется аквариумом с акулами.

После объединения на Востоке изменилось все, на Западе -- только почтовые индексы. "Я постоянно совершаю ошибки, -- говорит Ханс-Иоахим Маац из Халле, -- я ничего уже не понимаю, у меня нет привычных ориентиров, все, что было раньше, или исчезло или обесценено". А ведь он психиатр, был в ГДР оппозиционером и вдруг снова ощущает "знакомое отвратительное чувство угнетения". Его вывод: "Мы новые побежденные верноподданные".

Маац "страдает от культурного шока", считает политолог Вольф Вагнер из Швабии, который с 1992 года преподает в Эрфурте во вновь созданном институте и уже накопил опыт с "весси", "осси" да и с самим собой.

Люди испытывают культурный шок, который предполагает десяток определенных психических реакций: стресс из-за того, что от человека требуют приспособляемости и связанных с ней поступков, страх потерять работу, статус и имущество, ощущение, что от тебя отворачиваются новые господа, непонимание собственной роли, ценностей и идентичности, негодование по поводу масштабов культурных различий, наконец, чувство бессилия, поскольку человек не в состоянии справиться с новой ситуацией.

С 1989 года на Запад переехали 1,6 миллиона восточных немцев -- в основном, молодые, талантливые, работоспособные люди. Оставшиеся иногда иронически называют себя, как и во времена ГДР, "дебильным остатком". Из них 29 процентов считают "ошибкой в деле восстановления Востока" то, что поступает "слишком мало финансовой помощи с Запада" -- смелое утверждение, если учесть более тысячи миллиардов марок (западных), поступивших на Восток с момента объединения.

Распространенное неприятие гражданских свобод и тоска по равенству, гарантиям, защите от риска снова и снова стимулируются экономической нестабильностью. Ведь только верных госслужащих -- полицейских, работников коммунальных служб, учителей и судебный персонал -- пощадило капиталистическое землетрясение, они бесшумно вышли из рядов СЕПГ и сегодня прочно стоят на почве нового общественного порядка, получая зарплату служащих ФРГ.

Остальные же, а их большинство -- это и руководящие кадры партии и государства, и простые рабочие, -- ищут опору и надежный источник доходов. Только каждый четвертый восточный немец не поменял место работы после объединения. От последствий осенней революции 1989 года страдают прежде всего те, кто тогда вышел на улицы, протестуя против прогнившей системы и ее рассыпающихся старцев.

На шкале ценностей восточных немцев доминирует желание "покоя и порядка", к ним стремятся 55 процентов населения, гарантии же свободы самовыражения оказались еще ниже (4 процента), чем стабильные цены (10 процентов).

Ученые из Общественно-научного берлинского форума согласны в том, что различия между Востоком и Западом по отношению к важным ценностным ориентирам за последнее время углубились, как и "пропасть прежде всего в сфере менталитета", "критическое же отношение восточных немцев к объединенной Германии" усилилось и окрепло.

Куда это приведет, пока неясно. Оптимисты надеются на молодежь, поскольку только 8 процентов подрастающего поколения не видят будущего для Восточной Германии. Пессимисты опасаются, что согласия по вопросам свободы, равенства и демократии не удастся достичь в ближайшие десятилетия. Нужно еще радоваться, говорят они, если столь различные воззрения победит стремление жить в одном государстве, и пытаться решить конфликты типа "быть" и "иметь", коренящиеся в региональных различиях, цивилизованным путем.

Spiegel, 1996, N. 45