Трудная правда

Отрывки из книги "Четыре эпохи"

Сегодня некоторые смотрят на время, предшествующее падению Стены, так, будто все развивалось по умному плану, в соответствии с твердой волей и поэтому якобы все можно было предвидеть. Подобный ретроспективный детерминизм обманчив. Несмотря на всю решимость Горбачева проводить реформы, разоружение, упрочить мир, никто, даже он сам, не мог в 1987 году предвидеть, к каким уступкам ему нужно быть готовым уже в 1990 году.

...Когда 9 ноября 1989 года после 23 часов открылись шлагбаумы в Берлине, выражениям радости не было конца. Берлинский бургомистр Момпе сказал 10 ноября перед ратушей в Шенеберге: "Сегодня ночью немецкий народ был самым счастливым народом в мире".

Я хорошо помню несколько встреч в последующие дни в Берлине. Я шел по Глиникскому мосту. Он пересекает Хавель и, единственный, связывает Западный Берлин и Потсдам. Этот мост контролировался еще тщательнее, чем контрольно-пропускные пункты между секторами в городе. Мост могли использовать только четыре державы. Именно здесь происходили знаменитые обмены многочисленными шпионами между обеими сторонами. В их числе был сбитый Советским Союзом американский летчик Гарри Пауэрс. Но этой же дорогой шел к свободе и мужественный советский диссидент Натан Щаранский.

В центре города я вышел на Потсдамскую площадь. Это был еще огромный пустырь, охраняемый с обеих сторон. Без сопровождения, с западной стороны я преодолел расстояние в двести метров и перешел площадь, двигаясь по направлению к бараку милиционеров. Что теперь будет? Дежурная команда заметила меня и рассматривала теперь в бинокль. От группы отделился ее командир, подполковник, подошел ко мне, по форме приветствовал меня и спокойно сказал: "Господин президент, докладываю: никаких чрезвычайных происшествий". Мы поздоровались, как будто наша встреча была самым обычным делом на свете, хотя это-то как раз и было происшествие, чрезвычайнее которого просто не бывает.

На третий день после открытия Стены я был на воскресной службе в храме Поминовения. Было очень много людей как с Востока, так и с Запада. Мой епископ Мартин Крузе, с которым я очень тесно связан, просил меня в конце службы сказать слово пастве.

Это была беспомощная смесь из проповеди дилетанта и приветствия всем берлинцам. Я ссылался на слова Послания апостола Павла к Галатам, которые после Церковного съезда приросли мне к сердцу: "Итак стойте в свободе, которую даровал нам Христос, и не подвергайтесь опять игу рабства... К свободе призваны вы, братия, только бы свобода ваша не была поводом к угождению плоти; но любовью служите друг другу". Произнося эти слова, я имел в виду не в последнюю очередь нас, с Запада. От нас зависело, отворим ли мы широко наши двери и сердца или ввалимся в дом и объявим свои суждения и критерии единственно верными. Нужны были не высокие слова, а помощь. "Никто из нас не знал этого раньше -- никто не знает, как будет дальше, -- говорил я тогда. -- Народ указывает дорогу политике. Если политика -- это дело людей, тогда она действует во имя свободы, которую требуют люди, но вместе с тем и во имя ответственности, без которой свобода становится хаосом. Ответственность означает солидарность людей, в которой осуществляется свобода -- любовь, как говорим мы, христиане. Будем же стоять в свободе". Впервые прозвучал призыв нового времени: кто хочет объединиться, должен учиться делиться.

Перед храмом было столпотворение. Невозможно было разделить людей на восточных и западных. Никто этого и не хотел. Все давили друг друга и оберегали друг друга от давки. Никто не хотел идти домой. Все были готовы делиться...

С самого начала было ясно, что для объединения нужны будут громадные финансовые средства с Запада. Где их взять? Гельмут Шмидт призвал немцев к напряжению, так же, как в свое время Черчилль в своей речи о "крови, поте и слезах". Не единожды, не только 3 октября 1990 года, обращаясь в Берлине к Бундестагу и Бундесрату, я взывал к власть предержащим: "Сегодня часто можно услышать, что ни у кого ничего нельзя отбирать, что речь идет только о распределении доходов. Это красивые слова из области маркетинга современных политических отношений. При трезвом рассмотрении это, однако, означает не что иное, как отсрочку распределения. Для многих человеческих судеб оно может слишком запоздать. Все рассуждения ведут к одному выводу: объединиться -- значит учиться делиться".

На ранней стадии объединения подавляющее большинство немцев с Запада были готовы к настоящим жертвам. Со всех концов слышались призывы к этому. И эти призывы имели большой резонанс. Не было другого -- своевременного четкого сигнала от политического руководства, которое не заявило, когда это было необходимо: объединение, это историческое событие, нужно дополнить вкладом Запада, соответствующим масштабам происходящего. Руководство не заявило, что этот вклад не может и не должен быть оплачен из прибылей или посредством гигантского бюджетного дефицита. Причины этого очевидны. Нельзя было обременять западногерманское население перед выборами 1990 года. Чувство солидарности было, но оно оказалось невостребованным...

Чтобы справиться с настоящим, на повестке дня появилась другая тема: как нам справиться с прошлым? Разъединяет или объединяет нас его бремя? Это одна из проблем, решить которые очень сложно.

Когда после второй мировой войны страна разделилась, в обоих государствах пытались ответить на вопрос о нездоровом духе и несправедливости национал-социализма. Но цели при этом ставились совершенно разные. В результате за последние десятилетия появились две совершенно разделенные главы истории.

Прибавившая в весе старая Федеративная Республика во имя объединения стремится сохранить и развивать далее свою, знакомую ей историю. Ей желательно, чтобы история ГДР этому не мешала. Но именно история ГДР ставит острые вопросы. Но относятся ли эти вопросы только к восточной части? Не-ужели история так и останется ополовиненной? Может ли в таком случае произойти объединение? Вряд ли. Разумеется, Запад весьма опосредованно принимал участие в развитии Востока. Но реальность не позволяет ему просто отстраниться от наследства ГДР, объявить себя как бы "незатронутым" судьбой другого. Обе доли наследства едины. Мы можем стать едиными только в случае, если объединимся и в понимании прошлого.

Richard von Wiezsacker. Vier Zeiten. Siedler Verlag, 1997.