Проданный воздух. «Му‒му», режиссер Юрий Грымов

"Му-му"

По рассказу И.С.Тургенева "Муму"
Авторы сценария Ю.Грымов, С.Андреева,Т.Егерева
Режиссер Ю.Грымов
Оператор Ю.Клименко
Художник Г.Широков
Композитор В.Дашкевич
В ролях: А. Балуев, Л. Максакова, В. Стеклов, А. Мартынов, И. Апексимова, Е. Корикова и другие
РТВ
Россия
1998

"Му-му". Барыня -- Л. Максакова

О том, что знаменитый "новорусский" рекламщик Юрий Грымов снимает фильм по тургеневскому рассказу, за истекший год не успел узнать только эмигрант в счастливую страну глухих или слепых. Страстно рвущийся из омута паблисити к высотам киноискусства Грымов с невероятным пафосом и напором заявил о своем проекте. Первое, что приходит в голову, когда перебираешь листовки и наклейки в стильной пресс-папке с потонувшими в кровавом море слогами "Му-му", -- Грымов собирается торговать воздухом. Особенно хороша такая заготовленная для прессы фраза: "Еще не выйдя на широкий экран, фильм "Му-му" стал (именно так, черным по красному, в совершенном виде! -- И.Л.) событием в российском кинематографе". Переговоры с Микки Рурком, Депардье и Людмилой Гурченко, записи на пластинке песен о собаках, компьютерная игра для детей "Спаси Му-му", еженедельные "Му-муки творчества" по телевизору, девушки в алых платьях с надписью "Я тебя му-му", окружающие Грымова на всех вечеринках, -- все это была та самая пенка, которую рекламщик с завидным лукавством доверил взбивать журналистам. Они с готовностью ухватились за поставленную задачу: в какой-то момент объем пены увеличился вдвое, продаваемый воздух пошел на ура.

Естественно, Грымов пробивался в кино из рекламы не только затем, чтобы снять фильм. Он хотел показать, как следует изменить идеологию кинопроизводства, дабы рекламная кампания предстала таким же творческим продуктом, как и сами картины. В принципе пакет в чем-то смешных, в чем-то на первый взгляд идиотских предложений по раскрутке проекта "Му-му" -- это почти готовая технология успеха. Причем технология оригинальная, не заимствующая штампованные западные приемы и, главное, не стесняющаяся в средствах. И неудивительно, что человек, умеющий одной фразой и несколькими видеокадрами ввести в обиход почти все -- от бульварного журнала ("Читайте "ТВ Парк", и с головой будет все в порядке") до квасного патриотизма ("Всмотрись в Россию"), -- с той же легкостью заранее, что называется, "продвинул на рынок" свой еще не созданный кинотовар. Грымов, по-видимому, догадывался, что с готовым фильмом сделать это будет гораздо сложнее.

Ибо готовый фильм Грымова, которым он, судя по всему, вполне доволен (первый просмотр для прессы начался с его счастливого возгласа: "Сейчас вы увидите потрясающее изображение!"), не является полноценным кинопроизведением. Это очень дорогой и доброкачественный пример того, что случается в кинематографе с людьми, активно поработавшими на поле рекламы, где старательно культивируется безвоздушная среда существования персонажей и предметов. С "Му-му" получилась странная на первый взгляд история: идея есть, герои есть, натура есть, есть декорации, костюмы, звук, есть даже изображение, и оно действительно в чем-то потрясающее, а все вместе не складывается в сколько-нибудь убедительную картину, не оживает, подобно хотя бы грымовским "Бурлакам на Волге" в заставках РТР. Ведь жить -- значит прежде всего дышать. Но атмосферы, воздуха в фильме Грымова не оказалось. Может, потому, что весь воздух был продан во время рекламной кампании? Драма клипмейкера Грымова, мечтающего стать отечественным Эдрианом Лайном, в том, что он не осознает и не чувствует разницы между дискретной образностью рекламы, вторгающейся в нашу повседневную жизнь, и законченным, целостным образом мира, являющимся прерогативой кино. Грымов умудрился снять огромную картину, где практически нет осмысленных общих планов: только средние, крупные и сверхкрупные -- технически безупречные и по-своему даже красивые. Оператор Юрий Клименко виртуозно доказал, что кинокамера может работать и как фотоаппарат. Однако от увеличения изображения смысл его крупнее не становится.

Идея фильма при всем том была весьма интересной. Главная героиня здесь, конечно же, не собачка, а стареющая барыня, запертая в "тюрьму плоти". Людмила Максакова не напрасно согласилась на этот рискованный эксперимент: ей удалось создать образ одновременно и знаковый, и психологически достоверный. Порой кажется, что именно барыня -- своеобразное "альтер эго" режиссера -- "клипует" мгновения своей жизни из бесконечно укрупняющихся деталей предметной среды. Она ловит пушинки, колет себе пальцы булавками, третирует дворню, создавая события из ничего, выковыривая их из монотонного потока будней подобно тому, как в самом начале раскалывает грецкий орех креслом-качалкой. Впрочем, барыня -- совсем не злостная крепостница, которая с жиру бесится, но одинокая, все потерявшая женщина, жестоко страдающая от недостатка подлинных чувств в окружении тупых и невежественных крепостных душ. В глухонемом Герасиме (А.Балуев), мощно и красиво распахивающем заросшее сорняками поле, ей привиделась последняя возможность взять жизненный реванш и ощутить на деле то, что рисовала ей "вседозволенность мысли". Однако Герасим, как и следовало ожидать, не внял ее намекам, пленившись с первого взгляда простой дворовой девушкой Танечкой (Е.Корикова). В ответ разочарованная барыня стремится сделать так, чтобы одиночество, к которому Герасим отчасти приговорен своим физическим недостатком, стало столь же безбрежным, сколь и ее собственное: возможно, тогда ей полегчает. Она насильно выдает Танечку (в ночь свадьбы в отчаянии отдавшуюся Герасиму под окнами барыни) замуж за пьяницу сапожника и ссылает обоих с глаз долой в дальнюю деревню.

Но тут на беду на сцене появляется скулящее, пушистое, трогательное существо -- Муму, которая занимает в сердце Герасима место Танечки. Муму оказывается соперницей барыни не только в любви, но и в ее флирте со смертью, которую барыня призывает так настойчиво (периодически притворяясь мертвой и ложась в гроб, дабы услышать ритуальные причитания дворни), что смерть боязливо обходит ее стороной. Вместо того чтобы прикончить барыню, всеми силами на это напрашивающуюся, Герасим топит Муму... Впрочем, финал этой истории известен даже тем, кто "Муму" Тургенева никогда не читал.

Увы, замысел "Му-му" (включая концептуальный дефис между слогами, озвучивающими, по Грымову, тему одиночества) оказался куда глубже экранного воплощения. Горькая экзистенциальная драма, которую на редкость точно и актерски самоотверженно играет Максакова (чего стоит хотя бы бесконечно длящийся план, где она произносит монолог о своем одиночестве, в то время как по носу у нее стекает настоящая струйка крови -- актрису задел падающий канделябр, но она продолжала работать), слишком густо приправлена сиропом драмы лубочной, народно-бытовой, которую пытается вытянуть на себе Александр Балуев. При таком жанровом разнобое затея разукрасить типовой любовный треугольник фрейдистскими фантазиями, где дворник Герасим, крепостница-барыня, дворовая девушка Татьяна (и ее суррогат -- злосчастная собачка) мечутся между "тюрьмой плоти и вседозволенностью мысли", была по определению обречена. Да и сам драматургический каркас оказывается здесь на поверку чрезвычайно непрочным. Положительный экранный Герасим готов любить всех -- работу, Танечку, собачку и даже, по-своему, барыню; барыня не может любить никого (даже себя), а Танечка-собачка не мудрствуя лукаво живет бессмысленной, трогательно растительной жизнью. Психологическое напряжение внутри этого треугольника никак не создается, сколько ни загромождай его пантагрюэлевскими бочками с огурцами, развесистыми цветочными клумбами, тяжелыми подсвечниками, плотными драпировками, тусклыми зеркалами и бесконечными переодеваниями инфернальной Жюстины (И.Апексимова), компаньонки барыни. Здесь нет настоящих взаимных притяжений и отталкиваний, нет конфликта, нет никакой реальной драмы, за исключением, быть может, той, что существует в воспаленном мозгу автора, утомленного существованием в безвоздушном пространстве, каковое он и воссоздает на экране в чередовании тщательнейшим, беспроигрышным и скучнейшим образом выстроенных фронтальных мизансцен. Вместо треугольника мы наблюдаем в фильме ровное течение трех нигде не пересекающихся прямых, вместо сложной любовной драмы -- бесхитростно линейное изложение истории о том, как "Герасим утопил Муму". Начинает казаться, что все, быть может, гораздо проще: концептуальный дефис похищен Грымовым с фирменного фантика любимой в детстве конфеты (причем без какой бы то ни было рефлексии по поводу реинкарнации коровки в собачку), а статуарно-декоративная тоска барыни призвана всего лишь заполнять рекламные паузы между перипетиями хрестоматийно известного сюжета.

Вероятно, существует принципиальная возможность прочитать рассказ "Муму" как безысходную психологическую драму или даже "трагедию духа и плоти". Однако вместо того чтобы избрать для такого прочтения средства, условно говоря, "космические" (автору, по-видимому, пока неизвестные), Грымов выбрал то, с чем управляется профессионально, -- средства косметические (слава Богу, что не гигиенические). И ничего удивительного нет в том, что картина получила на прошедшем "Кинотавре" один из призов президентского совета "За яркое визуальное воплощение классического сюжета". Действительно "яркое", действительно "визуальное", действительно "классического"...

Фильм Грымова репрезентирует нечто весьма существенное в сегодняшней эстетической конъюнктуре. Ведь даже в среде самых записных интеллектуалов и эстетов нынче принято барски нахваливать тенденцию к клонированию довольно пошлых представлений о большом киностиле. Подобные идеи, доносящиеся со съездовских трибун и витающие в воздухе профессиональных салонов, не могли не быть подхвачены старательным неофитом, чья наивная серьезность отлила в бронзе все промахи и ошибки, какие только возможны на этом пути, -- настойчивое раздувание из мухи слона, травестирование реальной трагедии, провалы вкуса, выдаваемые за стиль. А то, что отлито в бронзе -- пусть даже это такса с селедочным хвостом (милый образец абсолютно безвредной, даже полезной пошлости -- памятник Погибшим от любви, установка которого включена Грымовым в рекламную кампанию фильма "Му-му"), -- навсегда и останется памятником нашему сегодняшнему состоянию. И, честно говоря, не так легко определить, что предпочтительнее иметь в качестве мемориала: цветущее пышным цветом почтительное варварство или хиленькие цветочки зла, посеянные рукой просвещенного циника.