Одна. «Сяо‒Сяо ‒ ссыльная», режиссер Йоань Чень

"Сяо-Сяо -- ссыльная"
(Xiu xiu -- The Sent Down Girl)

По роману Яня Чжелин "Тянь Ю"
Автор сценария и режиссер Йоань Чень
Оператор Лу Юи
Художник Пэн Лай
Композитор Джонни Чэнь
В ролях: Лю Лю, Лопсан, Гао Цзай, Лю Юэ, Янь Пинь и другие
Whispering Steppes L.P.
США
1997

Бум дальневосточного кино схлынул, фестивальные отборщики яростно осваивают новую нишу -- иранскую. О Тегеране и впрямь рассказывают чудеса. Своими ушами слышала от Ходжакули Нарлиева, недавно там побывавшего, как в городской парикмахерской на самом почетном месте он увидел портрет -- кого бы вы думали? -- Ингмара Бергмана! А студенты национальной киношколы и вовсе плачут от восторга на просмотрах киноклассики. В такое трудно поверить нам, безнадежно, кажется, разучившимся воспринимать кино сердцем. Холодным скальпелем ума разъять изображенное -- это с нашим удовольствием. Но всплакнуть -- на такое уже не хватает простодушия.

А вот мне понравилась, и очень понравилась, "Сяо-Сяо -- ссыльная" -- картина, незаметно прошедшая в конкурсе Берлинского кинофестиваля, зато с успехом показанная на "Кинотавре" в программе "Хорошее кино для всех". Натурально, западная публика смотрела фильм как истерн, выделанный на продажу по голливудским стандартам. Картина поставлена в Америке за американские деньги, стало быть, товар не оригинальный, то, что называется Сhinese Americans, да к тому же не первой свежести. Китайская тема -- демоде в этом сезоне, она не актуальна.

Для ненасытного кинорынка, алкающего свежачка, -- может быть. Но не для автора. И не для тех, чей генетический опыт воспринимает тоталитарное насилие как свою кровную проблему.

"Русский с китайцем братья навек" -- поется в старой песне о главном. Нас сближает не только общая граница, кажется, рекордная по протяженности, и даже не общность исторической судьбы на том этапе, когда гремела процитированная выше песня. Сближает нечто более глубокое: тип тоталитарной власти. Восточная, она же коммунистическая деспотия, в совершенстве овладевшая технологиями насилия над личностью. Может, история Сяо-Сяо кому-то и покажется литературной страшилкой, перепевом главной темы китайского "пятого поколения" на мотив вестерна -- только не нам. Мы такое проходили по жизни.

Режиссер и сценарист "Сяо-Сяо -- ссыльной" -- актриса Йоань Чень, сыгравшая ту самую роковую красавицу, из-за которой разгорелись страсти в сюжете нашумевшего сериала Дэвида Линча "Твин Пикс". Ее режиссерскому дебюту предшествовала актерская карьера: она снималась у Бертолуччи в "Последнем императоре", принимала участие в других известных проектах, но в звезды не выбилась. Тем не менее ее имя значится в киноэнциклопедии Эфраима Каца, что свидетельствует о высокой репутации в кинематографических кругах.

Родившаяся в Шанхае, Йоань Чень окончила на родине актерскую студию в 1975 году и уехала продолжать образование в Калифорнию в 1981-м -- аккурат в то самое время, когда Китай начал реформироваться и либерализироваться, взрыхляя почву для "пятого поколения", вскоре изменившего кинематографическую карту мира. Так что и по дате рождения, и по выбору материала для первой самостоятельной постановки дебютантка принадлежит к сенсационно известной генерации китайских фильммейкеров, прошедших сквозь медные трубы "культурной революции". Их опыт, воплощенный в экранных образах, в конце 80-х стал откровением для публики и для критики.

История городской девочки из семьи портного, погибшей на холмистых равнинах на границе с Тибетом, свободно могла стать судьбой самой Йоань Чень. В 1975-м и она могла попасть, но каким-то чудом не попала в число семи с половиной миллионов "молодых интеллектуалов", которым выпал жребий участвовать в последней, грандиозной по масштабам и дьявольской по сути, акции "культурной революции": школьников и студентов отрывали от семей и отправляли в медвежьи углы "учиться у народа".

Начинается картина семейными эпизодами: родители собирают дочку в дальнюю дорогу, отец допоздна строчит на швейной машинке, мать наставляет, как себя вести, сама Сяо-Сяо радостно возбуждена предстоящим вступле-нием в самостоятельную жизнь. Ничто пока не предвещает драмы, которая нач- нется за порогом родительского дома. Режиссер, вслед за автором романа, ставшего основой для сценария, использует классический нарратив, отказываясь от инверсий, флэшбэков и прочих приемов активизации действия. Ей важна именно последовательность, протяженность, эпическая и психологическая наполненность сцен и кадров. Картина набирает драматизм медленно, капля за каплей. Никаких синкопов и кульминаций -- только смена фактур, лиц, пейзажей. Одной массовой сцены -- проводы тинэйджеров, снаряженных в дальние экспедиции, -- достаточно, чтобы сработал эффект избыточного знания: перед нами жертвенные агнцы на кровавый алтарь "культурной революции". И тем страшнее, что сами жертвы не ведают своей судьбы. Юные рекруты полны энтузиазма, они экстатически переживают миф, в котором живут: "Я счастлив, что я этой силы частица, что общие -- даже слезы из глаз..." etc.

Когда каждый получит конкретный маршрут, бешено пульсирующее коллективное тело распадется на макромолекулы. В мареве революционного романтизма забрезжат очертания реальности. Начнется персональная история Сяо-Сяо -- одной из тех, кто в общем строю скандировал лозунги и потрясал цитатниками Мао. Героине дан приказ отправиться аж на тибетскую границу в сопровождении "инструктора". Судьба назначила ей в "учители" смирного конюха, присматривающего за табуном. Юной горожанке предстоит обучиться верховой езде и обращению с лошадьми, чтобы через полгода возглавить женский конный батальон для оперативной работы в разбросанных горных селениях. Сяо-Сяо несколько смущена, что ей придется жить в одной ветхой палатке с "учителем", без электричества и элементарных удобств. Зато кругом такая красота, такой простор и воля. К тому же, верит она, это ненадолго. Жилищная проблема решается с помощью импровизированной занавески, отделившей девичий топчан от лежанки пастуха.

С этого момента кажется, будто сюжет стремительно набирает ход, хотя фильм не убыстряет ритма. Таков эффект концентрации действия. Его психологической насыщенности. Шестнадцатилетняя красавица Лю Лю в заглавной роли и ее партнер Лопсан, в лучших своих сценах заставляющий вспомнить о молодом Тосиро Мифунэ, вступают в напряженный диалог. Диалог по большей части бессловесный -- конюх редко когда обронит слово, а Сяо-Сяо не удостаивает общением темного мужика. Мощное поле создается актерской энергетикой и порождает эфирный слой смыслов -- только успевай считывать. Довольно скоро мы понимаем то, чего так и не уразумеет героиня: не замечаемый ею пастух -- сама доброта, чудом сохранившаяся в ожесточенном маоистском социуме. Но между героями -- пропасть, которую не преодолеть. Он -- изгнанник добровольный. Потому и спасся, что выпал из социума. Его стратегия -- стратегия человека естественного, чья связь с природной жизнью доминирует над всем остальным органично. Та же стратегия спасает солженицынского Ивана Денисовича в сталинском концлагере.

Сяо-Сяо -- изгнанница поневоле, the sent down girl. Все ее душевные силы сосредоточены на том, чтобы вернуться домой, в город. Любой ценой. Когда до нее доходит, что женский батальон, который ей предстояло горделиво возглавить, -- мираж, обман, может, он был когда-то здесь, но исчез, растворился в бесконечном пространстве равнины, она приходит в отчаяние. Однажды на их палатку, затерянную вдали от проезжей дороги, случайно набредает какой-то солдат. Она отдается ему за посулы похлопотать там, в городе, о ней. Чтобы разрешили вернуться. И с надеждой ждет, когда же за ней приедут и спасут, выбегает навстречу каждому звуку, ей мнится шум мотоцикла, скрип колес. Изредка слуховые галлюцинации оказываются явью, появляется некто, чтобы переспать с ней, в очередной раз пообещав заступиться за нее перед начальством. Пастух, безнадежно в нее влюбленный, терпеливо сносит весь ужас этого растянутого во времени суицида. Поняв, что девочка беременна, он решается отвезти ее вниз, в солдатский лазарет. Ей делают аборт, одичавшая солдатня тут же ее насилует... И последний акт трагедии -- попытка Сяо-Сяо прострелить себе ногу, чтобы был повод снова спуститься вниз, поближе к цивилизации. Она никак не может приладить ствол к ноге и просит "учителя" ей помочь. И тогда он берет ружье, долго прицеливается и убивает ее наповал снайперски точным выстрелом. Хоронит. И стреляет в себя.

Самое жуткое в этой подробно рассказанной истории -- то, что не проговорено, брошено вскользь. Сяо-Сяо не созревает для протеста -- это-то понятно, ведь она еще девочка совсем, к тому же девочка оболваненная, как нынче говорят, зомбированная, -- страшнее то, что у нее даже мысли не возникает о возможном побеге. Она истово ждет санкции на возвращение, продолжая тупо надеяться, что кто-то хороший и справедливый разрешит ей покинуть опостылевшую палатку и вернуться к маме и папе. Нечаянно схвачена очень важная подробность: убывание жизни, витальности, ощущения самоценности у людей, подавленных тоталитарной властью и сверхценными идеями. Даже если их осознанно не исповедуют. Вообще эта картина моделирует типологию тоталитарного социума именно коммунистического типа -- с его коллективистским мифом и апологетикой "большинства".

Как ни странно, российский кинематограф, преуспевший в последнее десятилетие в показе всякой жути и инфернальщины, почти не тронул всерьез то, что было непонарошной, не виртуальной, а всамделишной потусторонкой. Приходила кому-нибудь в голову идея экранизировать "Архипелаг ГУЛАГ"? Или "Верного Руслана"? Или "Крутой маршрут"? Кроме "Замри-умри-воскресни" В.Каневского да картины Н.Адоменайте "Кома", в игровом кино и вспомнить нечего. Разве что пару эпизодов из "Ближнего круга" А.Кончаловского, действительно страшных эпизодов в детприемнике для детей врагов народа. Но совсем не эти картины приходили на ум во время просмотра. Вспоминалась замечательная венгерская картина "Филиал" (1995) Петера Готара с великолепной Мари Наги в главной роли. Власть избавлялась от героини, талантливого ученого, отправляя ее в глубинку заведовать филиалом столичного института. Филиал оказывался гибельным местом, откуда нет дороги назад. Реалистическая поэтика первых эпизодов выворачивалась, подобно петле Мебиуса, в мистику, в разреженное пространство анонимного зла.

И еще вспоминалась картина "Одна" Г.Козинцева и Л.Трауберга. Черно-белая и немая, снятая в 1931 году. Замечательно сходство сюжетного хода: юная героиня с учительским дипломом едет из родного Питера к черту на куличики -- на Алтай, в деревню, в логово недобитых кулаков и подкулачников, чтобы там, живя в холодной развалюхе, почти в палатке, сеять разумное, доброе, вечное.

Не менее замечательно и знаменательно различие. Героиня "Одной" приносит себя на алтарь большевистской "культурной революции" осознанно, не без внутренней борьбы отказываясь от частной жизни, от возлюбленного и от семейного счастья. Но когда она, рискуя жизнью, сражалась с кулачьем и почти погибала в глуши, свершилось чудо: на помощь ей пришла сама Власть, персонифицированная в аэроплане (читай, в ковре-самолете), присланном персонально за ней с медицинской помощью. Финальный эпизод, по внутреннему наполнению глубоко религиозный, сакрализировал саму идею советской, то есть народной Власти как высшей благодати. Не забыла эта Власть о скромной училке, затерянной в алтайских снегах.

Это было в 1931 году. Всего три года спустя, в 34-м, состоялся XVII съезд ВКП(б), вошедший в историю как "съезд победителей". Большинство его делегатов были либо расстреляны, либо оказались в лагерях как "враги народа". Что не мешало молодому советскому обществу, пребывающему в эйфорическом неведении, быть на пике веры в коммунистическую идею. Фильм "Одна" запечатлел процесс обольщения личности и приобщения ее к коллективному телу.

В аскезе, добровольно выбранной героиней, угадывается огромное эротическое напряжение -- вот она, нечаянная проговорка по Фрейду. Сяо-Сяо -- тоже невенчаная невеста Власти. Но тут и намека нет на сублимацию, вытеснение и замещение. Власть в разных своих инкарнациях грубо насилует девочку. В буквальном смысле. И она идет на это в надежде на спасение. Героиня "Одной" отдается Власти. Сяо-Сяо -- продается.

Китайская картина -- итоговая рифма к "Одной". Жестокая и вульгарная на фоне изощренной риторики русского фильма. Тоталитарные режимы обожают риторику. К тому же в 1931-м все еще было впереди. В 1997-м это "все" уже позади. Между "еще" и "уже" -- миллионы замученных. Сяо-Сяо -- одна из них.