Тогда и теперь. «Последний король Симеизского пляжа», режиссер Георгий Негашев

"Последний король Симеизского пляжа"

Авторы сценария Г.Негашев, В.Савчук
Режиссер Г.Негашев
Оператор В.Ярмошенко
Композитор С.Сидельников
Свердловская киностудия
Россия
1998

Документальный фильм Георгия Негашева "Последний король Симеизского пляжа" построен как киноновелла и кажется эмоционально смиренным. Не плачет, не зовет, не жалеет, хотя последнее могло бы иметь место.

Режиссер знаком с героем фильма с юности. И с самого начала в прямом синхронном интервью герой рассказывает о своей жизни, жизни московского инженера. В юности, в далекие 60-е, он был звездой пляжа в Симеизе: душа компаний, бонвиван, атлет, головокружительные прыжки со скал в море, поражающие женский пол и устрашающие мужской. Среди его друзей в молодости был парень, работавший каскадером в "Неуловимых мстителях"; он давно погиб -- не рассчитав место отталкивания, разбился о подводные скалы через несколько лет после киносъемок. Сейчас на пляже нет наследников былых геройств -- скалы, с которых летали эти самодеятельные икары с их ренессансным пафосом (культ тела, жизнелюбия), сейчас кажутся недоступными и вообще не приспособленными для того, чтобы с них сигать. Теперь, как нам показывает режиссер, если кто-то и пытается сверзиться хотя бы с невысокого уступчика в воду, то как раз сигает, а не парит, как главный герой на фотографии с зубчатыми краями образца ранних 60-х.

Камера снимает встречу старых знакомых через десятилетия -- немолодых уже тарзанов -- на могиле их погибшего друга. Долгие годы каждое лето в Симеизе, в Крыму, они традиционно собираются здесь. Поминки переходят в воспоминания о прежних подвигах. И вот уже вечер -- гулянка в ресторане, курортный кураж переходит в ажиотаж, и главный герой обещает завтра же утром прыгнуть с заветной скалы, ибо теперь лишь он один знает точку, от которой надо оттолкнуться, чтобы благополучно и плавно войти в воду. В гуще отпускного угара он -- вакх-старожил; пышна и избыточна его былая стать, налиты кровью и вином глаза, выбросы темперамента следуют традиционными в подобных ситуациях тщеславными маршрутами.

Наступает утро -- не туманное, но вполне серенькое. Камера церемонно, боясь своего же стеснения, отдаляется и панорамирует медленный, с одышкой подъем героя на вершину скалы. Потом, неотрывно следуя за его взглядом, запечатлевает вид сверху вниз и фиксирует очевидное: ни при каких обстоятельствах наш герой не ринется отсюда, с продувной верхотуры, на немыслимо далекую узкую полоску пляжа и ощерившиеся вокруг острые камни. Ведь картина эта -- о старении человека. Мужском старении.

Здесь открывается смысл композиции фильма. В монтажной фразе, состоящей из старой фотографии, кадров моря-неба и панорамы проигрышного спуска героя пешком (сопровождаемого бормотанием, похожим на тихую матерщину), явственно возникает чисто визуальный эффект -- все дело в том, что в "золотые дни" вид сверху был иной. В молодости море было ближе, воздух сам держал. История, которая тянется от начальных титров, в этой точке аккумулируется, и кажется, что авторы сделали какой-то оптический фокус. В центре сюжета оказывается как бы старение пейзажа, трансформация пространства, которая напрямую зависит от нашего взгляда на него. Документальный репортаж свидетельствует внутреннее состояние человека, побежденного временем. Он то подходит к краю скалы, то отходит от него, но прыгнуть уже не в силах.

Фильм показывает то, что практически невозможно запечатлеть никакими визуальными средствами -- как вместе с человеком проживают его жизнь ландшафт, природа, вообще мир. Тезис о вечности, неизменности природы как-то исподволь оспаривается -- нет, она меняется, раз мы видим ее другой. Событийная интрига становится формой сюжета о взгляде в формах времени. "И сладко жизни быстротечной над нами пролетала тень". Режиссер и оператор (снимающий длинными планами мизансцены, большая часть которых самостоятельно развивается внутри эпизодов) ощущают и демонстрируют естественную киногению пространства. И главным результатом их внимания к этой киногении становится взгляд тридцатилетней давности, который им удается "показать" зрителям.

Возвращаясь от взгляда как персонажа к самому персонажу, московскому инженеру, можно сказать, что он исторически и социально внятен. В нем виден и студенческий кураж ранних 60-х, и фривольная самодовольность долгих 70 -- 80-х, и времяпрепровождение за пивной стойкой 90-х. В журчании отпускных баек пляжной компании немолодых мальчиков все еще чувствуется жар вектора Москва -- Юг, который все это время томно рассекал пространство регламентированной московской жизни. В финале фильма пьяненький герой стоит у пивнушки и хвастается своими былыми успехами перед собутыльниками. А завершает фильм печальный титр о том, что наш герой в скором времени после съемок умер.

Герой наш -- такой, скажем, маканинско-петрушевский тарзан. Но можно считать, что в фильме есть и фицджеральдовская интонация -- в финале другой грустной истории про другого короля другого пляжа Дика Дайвера так и было написано: "...должно быть, ему было страшно на этом пляже, как низложенному властителю, тайком пробравшемуся в свой старый дворец". И хоть "Последний король...", можно сказать, ортодоксально документален, он состоит из ненавязчивых наблюдений и прямых синхронов, но драматичен и психологичен, как художественный рассказ.

А возможное совпадение с фицджеральдовской интонацией как раз доказывает верность наших рассуждений о том, что небо и пляжный песок стареют вместе с нами, и уже поэтому мы не одиноки в этом мире.